Текст книги "Два поцелуя. И ветер. В лицо. И смех, и слёзы, и… (18+)"

4…

…Жара. Монотонная ходьба убаюкивает. В шелест ветра вплетается редкое щебетание птах. Почти тишина. Сдобренная сопением, скрипом трущихся об одежду ремней и приглушённой травой поступью десятка человек. Жара…

Роба противно липнет к телу. Между лопаток, под мышками и в штанах – «болото», чавкающее с каждым шагом. Носки давно мокрые. Достаю кончиком языка солёную капельку, сбился со счёта, – которая, а они – равномерно катятся с висков…

Спина Мамонта маячит в десяти метрах, вся в тёмных пятнах и белых солевых разводах от пота, поперёк, как коромысло – ручник. Шагает уже не так бодро, как с утра, но и нет обычной настороженности.

Неделя, как не вступали в «соприкосновение», – они ушли. Лишь изредка напоминают о себе: жгут дальние деревушки. Вот и мотаемся для успокоения местных, топчем пепелища, перевязываем, хороним, да периодически вспарываем тишину длинными очередями по густому бамбуку.

…Дюжина догорающих фазанок и хоз. пристроек. Пять трупов. Лёгкие уже перевязаны, троих тяжёлых обкалываем, но больше часа не протянут. Старлей через переводчика что-то выясняет у местных. Где-то воют бабы, ревут ребятишки и скулят собаки. Тошнотворный запах дерьма, крови и гари. Колышется марево. Скинуть бы остохреневшие тряпки и «железо», – искупаться. Жара…

Палыч неспеша закуривает, подходит:

– Ночуем здесь, Сан, хватит прохлаждаться. Машет в сторону леса – обойдём, проверим, потом отдохнём.

Поднимаю ребят:

– Последний рывочек, на полчаса! Лишнее оставить; Сеня с рацией и пожрать замути. Куда каски-то, пижоны?! На бошки!

Огибаем сгоревшую коммуну, слегка углубившись в заросли бамбука, переходящие в густые джунгли. На фоне розового, клонящегося к закату солнца – чадят остовы домишек. Дышать полегче, хотя каска, по прежнему, раскалена. Пекло отступает и шагается без рюкзаков и «железа» легко.

…Скоро, уже совсем скоро отвалим из этой вонючей тьмутаракани, «тамагавки зарывают» уже, похоже. Первым делом – высплюсь, потом – потом вода, мыться буду подолгу и каждый день. Найду полянку, где никого не будет. Трава, небо, тишина. Буду лежать, смотреть и курить. Не надо будет ползать в грязи, прятаться, стрелять в них, «помогать» своим, чтоб не мучались, а после – до одури обкалываться самому, лишь бы не видеть их глаз, забыть, не спятить окончательно, и – чтобы не убили тебя – убивать, убивать…

Никогда не боялся «чужих», равнодушно проходил мимо. Но «своих», которых сам… нет, ни разу, никогда, не хочу, боюсь… смогу ли… потом… жить, когда взгляну в ещё незакрытые глаза и неостывшее ещё, разорванное мной тело… Интересно, смогу ли там, потом, без… «лекарства», плотно уже здесь подсели, и не заметили. А в Войну как, чем-то ведь «глушились», не наркомовским же стопариком?… И всё равно – липкий, противный, забитый «этим», тоненькой струйкой прорывается – страх. Уж до чего Мамонт «дубовый», но и тот вчера перед выходом: – что-то сердце, говорит, щемит… – Никому не хочется нарваться, когда всё уже позади…

Вон он – «таранит» ручником заросли, неспеша ведёт всю группу, спокойно и уверенно, огибая густые заросли по подобию тропки. «Не отстали б задние», делаю шаг в сторону, оглядываюсь на растянувшуюся и мелькающую меж кустов цепочку. «Каски так и не одели, совсем припухли от жары и «безделья».

Надо бу…» – резкий хлопок с громким добабахом по перепонкам, бъёт по каске у виска, жгёт голень крапивой, хлестануло по пальцам и по щеке… «Мина! Мамонт?!» Падаю, перекат под куст, «бля!..» с преда не снято… чья-то очередь рвёт листву над головой… и тишина, оглушающая…

Оглядываюсь, привстаю, – не засада, блятвою! – «ногу тянет». Бегу к Мамонту.

– О, ччёрт! Сашко! – Лежит на спине. Возле полуметровой воронки. Руки в рваных дырах, цевьё и приклад пулемёта – в щепки, штаны в кровище, ступни нет! Беззвучно хватает ртом воздух, глаза шальные – шок!..

Как же это… закончилось же всё… почему он весь дымится?.. Где-то Палыч орёт на пацанов, гонит кого-то в деревню – сообщить на базу… кто-то трясёт за плечи…

– Сан!

…почему так холодно?..

– Да очнись же ты —

…Как заворожённый, рву пакеты, втыкаю в дымящиеся лохмотья два туба сыворотки, режу штаны, жгут на бёдра…

– Сейчас, Сашок, сейчас… – «пакую» рвань культи. Затих, дышит ровно, – лошадинная доза; ни чё – он здоровый, отоспится за всё; бледный – от потери, пульс – молотит, – нормалёк! Вытираю руки об траву, сажусь обессиленно, промокаю штанами костяшки пальцев – посекло чем-то, кожу содрало. Штанины изорваны, пропитаны кровью, – бл..! это уже серьёзно. Не глядя, рву пакет, вгоняю в бедро иглу, пока выдавливаю – соображаю: кость не задета, хожу ведь! Побегаем ещё, и на марафон когда-нибудь замахнёмся… Приятная теплота дурманит тело и голову, – пошла!..

– Вон они! Товарищ ста… – одновременно ударили несколько автоматов…

– …тставить! …ратить огонь!

Палыч смотрит в бинокль:

– Сан! Твои клиенты.

Бросаю бинты; стойки, крышки с оптики, на одиночный…

– Глянь. Тянет «стёкла», – рожу вытри.

Рукав принимает со щеки грязекровяной коктейль, – потом обработаем… метров шестьсот… двое, бегут пригибаясь… голова, – нет, дёргается, спина… споткнулся, стоит – не падает… – мимо? Бью под каску, оседает. Второй, обернувшись, что-то кричит; – ну! Ещё, – грудь как на ладони… валится сразу… сигарета мелко дрожжит, впитывая кровь с пальцев…

… – Палыч, смотаюсь, гляну? Стволы заберу; не боись, основные уже далеко, а эти х… бл… дины, похоже, вдвоём тут шатаются, шороху наводят.

– Смотри сам…

– Я быстро, пока носилки сварганите – обернусь.

– Валяй.

…Какая-то гадость жужит возле уха, мухи липнут; нога в кеде уже хлюпает на каждом шагу, скоро стемнеет. «И чего потащился, чёрт меня дёрнул! Жара, бл… надо было самому вести – может, заметил бы… зае… о всё, сдохнуть бы скорей… куда это я… плыву…? О! – ноги, похожи на мои… и куда-то идут… стойте, щас я вас снова почувствую…» Глоток из фляжки более-менее возвращает на землю.

Вот и они. Первый – спиной, входное в боку, потому и не упал сразу, по затылку и шее густо растеклась кровь, и мордой в такой же луже… Второй… О, Господи!.. грудь, залитая кровью, тяжело вздымается, раскосые с прищуром глаза – внимательно наблюдают за мной. Молодой, не старше нас… струйка крови вытекла из уголка рта – лёгкие пробиты!.. немигая, смотрим друг на друга…

«Это же… я его… больно, наверно… прости, я не хотел… всё качается, плывёт… – что за херню я несу?.. надо же перевязать»! Рву зубами пакет.

Кривит рот в усмешке; медленно тянет руку к ППШ на животе. Не целясь, короткой – взбиваю фонтан грязи возле его уха… – даже не дрогнул… «Да что же я делаю?! Он и так уже… его ствол медленно поднимается… – даже не знаю – кто он; а что он здесь..? почему делает это?.. а кто я такой?.. зачем я здесь… почему… кто МЫ такие, чёрт возьми?! И что МЫ – ЗДЕСЬ делаем? За что?.. убиваем друг друга»?!

Чёрная дырочка смотрит мне в глаз, мелко подрагивает, – «не страшно… что мы все сделали такого, за что нас должны… и мы должны… кто нас заставляет?.. – нет! Не хочу вас знать… будьте вы прокляты, ссуки!..» Чёрная точка ствола вибрирует, разростается, заслоняет всё… там в ней, всё правильно, на местах, и ничего этого нет… закрываю глаза, – «так будет лучше… как я всё это ненавижу!!! Ну… больше никогда…» – сухой щелчок обрывает звон в ушах; слизываю соль текущую из глаз, – его ствол замер, уткнувшись в землю, грудь застыла в последнем выдохе, глаза стекленеют, на впалой щеке застыла слеза…

Дёргаю затвор его автомата и двумя одиночными вспарываю тишину неба. «Значит… осечка??!»…

…Как в тумане, бреду к своим… «Неужели и этого ещё кому-то мало, для меня?.. кому я ещё нужен, такой, – урод, выродок?..

…почему никого… где все… что-о?!! Ма-а-монт!!! Ссу-уки!! Выблядки! Са-а-а… Го-оспо-оди…»

…исполосован… весь… глаза выколоты, живот распорот… кишки рядом… в паху кровавое месиво… всё отрезано… забито в рот… почему… за что… где-е… с-су-уки… пида… – дурнота накрывает, всё, что в желудке – рвётся наружу, льётся на робу… выворачивает наизнанку внутренности – пусто, одна горькая пена… надо запрокинуть голову… глубже вдохи…

«Вот, ты, большое, чистое… и Он… такой же, поди… там же, где-то… ну, сделай же, что-нибудь! Если видишь… зачем это Тебе?!! МЫ – Твои, и всё это – Твоё… ненавижу этот Твой бля… ий мир!.. возьми, или отпусти, не могу больше, хватит… ненавижу всех… и себя… и Т… а Ты – … да и есть ли Ты?…»

…Чёрная тень расколотого в мелкую трещину бездонного свода, – наваливается, пеленает, душит металлокордовыми нитями, куда-то проваливаюсь; земля стремительно надвигается – бъёт в ухо!..

«Бля… ство…» не могу дёрнуться, опутан сетью… «опять он; но ты же умер?! Я убил тебя, а-а – ты там не смог, – сейчас пришёл и других привёл… смеются, глисты в обмотках! Ку-урвы! А-а-а…» ствол прижат в траву… а-а-а… слёзы заливают… жму курок, вгоняю весь магазин в землю… хохочут… металлическая пластина на торце приклада медленно наезжает – фонтан искр! Что-то хрустит; тёплое, солёное… ссу-у-ки… липкие пальцы нащупывают ребристый металл на поясе… палец в кольцо… бля-а-ади… прижимаю к ремню скобу… давлю… острая игла пронзает голову и тело! – ярчайшая вспы…

ОЖИДАНИЕМ ТВОИМ…

Моему деду, выжившему в реальных событиях далёких лет.

1

Метель улеглась так же внезапно, как и началась. Свежий снег, присыпавший лыжню, был сухой и совершенно не скользил под набегающими на него лыжами, лишь, искрясь в последних лучах заходящего солнца, с шуршанием осыпался в продавленные лыжами ямки.

Георгий остановился, перевёл дыхание и, проклиная мысленно пургу, задержавшую его, огляделся по сторонам. Обступавший с обеих сторон вырубку, по которой шла лыжня, лес – начал редеть. Впереди его путь пересекала речка, петлявшая по лощине. За ней километрах в пяти – шести за снежной целиной шла дорога, накатанная тракторами и лесовозами. По ней прямой путь на его Сосновку, за полтора часа можно добраться, а если ещё кто-нибудь подвезёт…

Сгущавшиеся сумерки не смущали Георгия, в темноте он ориентировался так же хорошо, как и днём. Места знакомые, исхожены вдоль и поперёк, а пройти десяток километров до дому – дело привычное. Не хотелось только тащиться до дороги по сыпучему снегу. И съехав с пологого ската на середину застывшей реки, снял лыжи и уверенно зашагал по льду.

Хоть река и петляла, однако, шла почти параллельно дороге. А в одном месте почти касалась дорожного полотна, вот там-то и решил Георгий выбраться на «большую землю», как он сам окрестил её. Шагалось легко, лёд был слегка присыпан снегом, лишь кое-где виднелись тёмные пятна очищенного ветром льда.

Через полчаса, когда он прошёл почти два километра, стемнело. Луна была в последней фазе роста, не совсем ещё тёмное небо усеяно звёздами. Георгий любил зимние ночи, лунный свет, при котором можно читать, высоту и прозрачность неба, необыкновенную лёгкость дыхания и то радостно-приподнятое настроение, с которым он выходил из ещё спящей деревни проверять свои капканы.

Под мерный скрип снега под валенками Георгий вспомнил и Любу. Её русые волосы, заплетённые в тугую косу, и укоризненный взгляд её больших серых глаз, когда он невпопад отвечал у доски. И хоть она не была в классе первой красавицей, Георгию всегда нравилась её простота и уверенность. Рядом с ней он робел и не знал, куда деть непослушные руки. К тому, что в классе их дразнили «женихом и невестой», Люба относилась спокойно. Он же, хоть ему это и нравилось, никогда не показывал виду и всегда старался дать взбучку обидчику…

Все мысли мгновенно вылетели из головы, когда нога, не найдя опоры, окунулась в заметённую снегом полынью, и Георгий, не успев остановиться, всем телом, проламывая тонкую кромку льда, с шумом провалился в ледяную кашу.

Висевшее на груди ружьё не дало ему нырнуть с головой в первое мгновение, а через секунду он уже прочно держался за широкие лыжи, лежащие поперёк полыньи. Закрепившись, таким образом, Георгий немного успокоился и огляделся. Прежде всего, необходимо было снять ружьё и продвинуть на прочный лёд лыжи. Попеременно освобождая руки, он стянул с них мокрые шубенки, откинул их подальше. Опираясь на кромку льда и лыжи, одновременно болтая ногами, как можно дальше выбросил вверх из воды корпус. И уже плюхаясь обратно, одним движением откинул в снег ружьё. Раскинул пошире руки, замер, отдыхая и набираясь сил для дальнейшей борьбы за спасение. Не успел отдышаться, как почувствовал неприятное покалывание в ногах. И интуитивно предвидя судорогу, которая через несколько секунд скрутит мышцы ног, предпринял отчаянную попытку выбраться на лёд. Отодвинул на полметра лыжи и тут же опершись на них, сильным рывком выбросил тело до пояса из воды, и уже не останавливаясь, не обращая внимания на обламывающийся лёд, изо всех сил подтягиваясь на руках и болтая ногами, выбрался на прочный лёд.

Понимая, что медлить нельзя, с трудом стащил разбухшие от воды валенки, снял и выжал носки. Кое-как обулся, собрал вещи и, чувствуя, что начинает замерзать, побежал. Через несколько минут одежда мокрая и горячая внутри начала сковывать ледяным панцирем снаружи. Запыхался, перешёл на шаг и вспомнил о чае в термосе. Кинул в снег лыжи и ружьё, попытался снять рюкзак, – ничего не получилось, – намертво примёрз к ватнику. С досады Георгий пнул снег, и подумав, полез на не очень крутой берег осмотреться.

Не успев поднять голову над кромкой берега, тут же присел. Бешено забилось сердце; уже осторожней – выглянул и замер. Примерно в 150-ти метрах от него вдоль речки, след в след шла волчья стая. Во главе рассекал грудью снег огромный вожак, за ним бесшумно, как будто плыли по снегу, три матёрых трёхлетка, на некотором расстоянии за ними шли две самки и замыкали цепочку два годовалых переярка.

Волков Георгий не боялся, он знал о них всё, что положено знать человеку, живущему в таёжном посёлке – повадки, масти, места обитания. Не раз его брали участвовать в облаве на них. Но вот так – вблизи, он впервые увидел этих хищников, про которых слышал много страшных и интересных рассказов.

Стая не спеша, трусила мимо него, уверенно и спокойно, – как будто обкладывают и знают, что жертва обречена, мелькнула мысль. Георгий начал медленно опускаться, и в это время вожак лениво, как бы нехотя, повернул в его сторону голову… И продолжал трусить, теперь уже заворачивая полукругом к берегу. Георгий резко присел в снег, стало жарко, в висках стучало, он всё понял! Ну, конечно же! Если бы вожак неожиданно увидел его – он бы замер, сделал стойку, но он только лениво мотнул головой в сторону человека. Да и зная, их, волков, необыкновенное чутьё, трудно поверить в то, что стая не чуяла человека. Они действительно охотились, у них облава! Облава на редчайшую жертву – на человека, и человек этот – он!

2

Пересыпал в карман ватника две горсти патронов. Схватил ружьё, стряхнул с него снег и намерзшие льдинки. Кубарем скатился по откосу, на ходу раздирая смёрзшийся карман. С трудом вытянул задубевший мешочек с патронами, и не обращая внимания на кровь на губах, зубами начал растягивать капроновые завязки. Покончив с ними, переломил и мелко и неприятно дрожащей рукой загнал в оба ствола по патрону. Выдернул из ножен нож, похожий скорее на короткий меч, он использовал его в качестве ножа и топора одновременно, настолько массивно и длинно было у него лезвие. И только теперь, готовый к защите, обернулся в сторону темневшего берега.

По-прежнему ярко светила луна, заливая всё вокруг холодным светом, и было странно тихо, лишь сердце в груди у Георгия гулко и часто стучало. Над кромкой обрыва ничто не привлекало его взгляда. Успокаивая глубокими вдохами, дыхание, и не сводя глаз с темневшего над ним берега, Георгий начал лихорадочно соображать.

«Так, волки на левом берегу, он это знает – плюс, на льду они его, если кинутся все сразу – сожрут в один миг – минус! Спуститься им с обрыва трудней и дольше, чем ему подняться на противоположный берег – плюс! На снежном поле, даже на лыжах, от них не уйти – минус! За полем дорога – плюс! Добраться до неё навряд-ли удастся, однако, это хоть и призрачный, маловероятный, но всё же единственный шанс».

Не раздумывая более ни секунды, Георгий сунул нож за ремень, перекинул ружьё за спину, подхватил лыжи и побежал к противоположному берегу. Уже взбираясь по обрыву и увязая по пояс в снегу, несколько раз обернулся.

Сзади всё было так же тихо. Уж не показалось ли ему всё? – мелькнула мысль. Но он тут же откинул её прочь и, не снижая усилий, продолжал яростно карабкаться, помогая себе лыжами, к кромке уже близкой кручи. Ещё усилие и он, тяжело дыша, выбрался из сугроба на твёрдую поверхность очищенного ветром берега. Ни мгновения не мешкая, стал прилаживать лыжи к покрытым коркой льда валенкам. Отбил ножом лёд с ремешков и носков валенок, встал на лыжи и только сейчас обернулся. Противоположный берег лежал как на ладони, и по его кромке тёмными пятнами расположились они.

Как-то очень уж спокойно сидят, подумал Георгий, – как в театре. Но он слишком хорошо знал их видимое спокойствие, ещё мгновение и они превратятся в безжалостных преследователей, и тогда их ничто не остановит!

После первых шагов на лыжах понял, обледенелые они совсем не скользят, но всё-таки это лучше, чем бежать без них, проваливаясь по колено. Как ни трудно передвигаться в замерзающей снаружи одежде, приходится почти бежать, отбросить все мысли, чувства, превратиться в машину и двигаться, двигаться – только в этом возможность уйти от волков и не замёрзнуть.

Стало жарко, пот застилал глаза. Не снижая темпа, Георгий обернулся. По полю рассыпались цепью чёрные точки. А дороги ещё и не видно. Он стал пристальнее вглядываться вперёд. Что это за тёмная полоска? Да, сомнений не было – это тень, отбрасываемая отвалом из снега перед дорогой. Ещё раз оглянулся, – стая начала охватывать его полукругом, крайние скоро окажутся с ним на одной линии, но и дорога близко! Последние отчаянные усилия и Георгий, с трудом переводя дыхание от бешеной гонки, взобрался на плотный снежный сугроб, под которым лежало полотно дороги. Откинул подальше в разные стороны ненужные теперь лыжи, и, всматриваясь в приближающуюся стаю, вспомнил забытые на льду шубенки и мешочек от патронов. Хорошо, если лыжи хоть на несколько мгновений задержат их, вскинул ружьё, взвёл курки и почти не целясь, дал залп в приближающегося в центре полукольца зверя. Стая тут же остановилась, вожак присел на хвост. «Ага! Побаиваются!»

Съехал на спине на дорогу и побежал. Выскользнуть за пределы их цепи, прежде чем она достигнет дороги – с этой мыслью он нёсся по накатанному снежному коридору. И всё же он чувствовал, что так долго продолжаться не может. Ещё минута, две и он выбьется из сил.

Дорога резко свернула налево. Георгий перешёл на шаг и начал делать глубокие вдохи, заряжая ружьё. Оглянулся, до поворота метров десять, прислонился спиной к снежной стенке, достал и зажал в зубах ещё один патрон – может, удастся перезарядить, и уже слыша приближающихся хищников, поднял приклад к плечу.

«Что будет с матерью? Не прошло и полгода, как на отца пришла похоронка, она не переживёт, а Люба? Ещё вчера они работали вместе на ферме, и он своим горячим дыханием согревал её озябшие руки…»

…Из-за поворота выскочил матёрый хищник, и Георгий в упор выстрелил в него. Ослеплённый вспышкой, он не увидел вылетевшего на него второго зверя. Заметил его, когда он уже в прыжке оторвался от земли. Георгий резко оттолкнулся корпусом от снежной опоры и с силой, как штыком, ткнул стволом в летящее к нему тёмное пятно. Клацнули зубы о металл и со страшной силой ружьё дёрнулось из рук. Ещё через мгновенье Георгий сообразил, что жив, стоит на ногах, а зверь промахнулся, задев лишь ружьё и шапку. Мгновенно развернулся и выстрелил прямо в оскаленную пасть готовящегося ко второму прыжку хищника.

Уже на бегу услышал злобное рычание и грызню сзади. Вот уж точно – звери, своих рвут и по всему видать голодные, не отступятся. Дорога поднималась на пригорок, снежные отвалы стали пониже. На гребне холма Георгий увидел далёкие огни своей деревни, и сразу защемило сердце, к горлу подступил комок. Очень уж далеко было до дома и слишком неравны силы у него и преследователей. Спускаясь бегом с холма, Георгий вглядывался в чернеющий в ста метрах от дороги лес и расположенный на его опушке старый заброшенный хутор. Ипатов хутор – называлось это место. Лет десять там никто не жил, да и домов нет – одни печные остовы.

Какая-то неясная тревога свербела в голове, никак не могла оформиться в мысль. Георгий чувствовал, что это что-то важное, но никак не мог вспомнить. И вдруг… Он всё понял: ещё осенью от кого-то в деревне слышал, что на Ипатовом хуторе – лесная вырубка и туда должны поставить будку – теплушку для рабочих. Проверить это невозможно, и тем не менее, – это единственное, на что он может надеяться. В крайнем случае, забраться на печь, на дерево, если не будет будки. «Повыше, подальше от них, бежать, быстрее» – мысли скачут, в висках стучит. «Стоп! Никакой паники, иначе – конец! Своего долго грызть не будут, глотнут свежей крови и одурманенные, ещё более злые, за ним. Но метров сто в запасе, видимо, есть».

Георгий резко остановился, снял дубовые снаружи, но мокрые внутри валенки, без них легче будет по снегу бежать, и сильно швырнул их вперёд по дороге. Сам же, опираясь на ружьё, стал забираться на сугроб. Не останавливаясь на вершине, рванул по снежной целине в сторону леса и чернеющих труб. «Хорошо, что валенки кинул подальше, на несколько секунд они задержатся». Георгий бежал, проваливаясь в снег, не оглядываясь. Чувствовал, что волки уже близко. Но и хутор, вот он – рядом, каких-нибудь сорок метров, и на краю темнеет сарай или будка. «Только бы дверь не была заколочена», – на мгновение повернул голову и понял – не успеть! Ближайший был рядом – в сорока – тридцати метрах. Он огромными прыжками нёсся прямо на него. Георгий на ходу достал патрон, зарядил один ствол – второй не успеть! «Ещё два шага, ещё метр, не оглядываться! Рано!» Шаг к будке – вот она дверь! «Пора!» Мгновенный разворот и коченеющий палец послал навстречу слепой и неукротимой злобе подчинённую человеку смерть. Некогда было смотреть, где другие, шаг к спасительной двери. Не забита! Лишь закреплена алюминиевой проволокой в проушинах для замка. Что есть сил рванул железную ручку, оставив на ней клочья мгновенно примёрзшей кожи. Кинул в тёмный проём ружьё, выдернул нож и, поворачиваясь, сверху вниз с силой ударил в холку зверя, смыкавшего пасть на его ноге. Резкая боль пронзила ногу. Падая спиной в будку, ещё два раза всадил в хищника тесак. Хватка ослабла, волк захлёбывался своей кровью. Оттолкнув обмякшую тушу здоровой ногой, Георгий захлопнул дверь…