Текст книги "Код предательства. Рассказы о взрослой любви"

Сколько на небе лун?..

Наша подруга Маргерит сказала, что ничего не чувствует. С мужчинами, которые у неё были, она никогда не испытывала счастья. Трения, возникающие иногда между лучшей и противоположной половиной человечества, Маргерит воспринимала, как грубую необходимость, и всякие восторги по этому поводу почитала за пустые россказни.

Мы с Вольдемаром придерживались на этот счёт другого мнения, ибо Господь наделил всякого мужчину способностью от ранних лет через сны видеть радостные проекты соития.

В уютные зимние вечера, когда сквозь бычий пузырь нашего вигвама22
  вигвам – иглу


[Закрыть] слышалось злобное завывание вьюги, мы с Вольдемаром садились у камелька и предавались незлобивым мужским воспоминаниям об игрищах и забавах с прекрасными падшими женщинами из хороших семей. Маргерит в такие минуты обычно подавала нам индийский чай со слоном и с жадным вниманием равнодушно вслушивалась во все подробности нашей беседы. В моменты, когда мы особенно сильно воспламенялись, и рассказчик начинал причмокивать и жмурить глазки, а слушатель, жарко дыша, постукивать по бамбуковому футляру для пениса, в такие моменты Маргерит ничего не стоило разрушить наше благостное5 состояние. Она заявляла, что всё это враки, выдумки, только ей непонятно, зачем столько слов и нервов тратят люди на обсуждение тоскливых занятий. У неё были Василе, Александри и Эминеску, но ни с одним из них она не испытала ничего подобного. Завершая скептический оборот своих размышлений, она неизменно добавляла, что ничего не чувствует, и ничто на свете не может изменить её правильных взглядов на жизнь.

Три недели мы с Вольдемаром как-то мимо ушей пропускали настойчивые замечания Маргерит. Однако, с наступлением полной луны, я, а также и Вольдемар, в один голос заявили, что Маргерит не права, и мы имеем к тому твёрдые доказательства.

Маргерит не очень сопротивлялась, когда мы совлекли с неё вечернее платье. Она даже приняла удобную позу и с вызовом посмотрела на каждого из нас. И мы поняли, что погорячились, зря подняли шум, зря обнадёжили девушку. Доказательства куда-то исчезли, запропастились, а Маргерит ещё больше укрепилась во мнении, что всё вокруг враки.

Тихо и размеренно мы продолжали жить дальше. Временами нам казалось, что наш покой – это всё-таки не окончательный приговор нашему существованию, что возможно ещё и суматошное наслаждение и до него всего один шаг. И мы делали этот шаг, мы торопливо расстёгивали кофточку Маргерит, стягивали с неё лён и синтетику, и… прятали глаза и уходили в углы иглу33
  иглу – чум


[Закрыть], когда она принимала удобную для нас позу.

Много раз восходила и уходила луна, и однажды Маргерит нам сказала «нет». Нет! – сказала нам Маргерит и не позволила с себя снимать паутинно-тонкие, чёрные колготки. Она до последнего держалась и за лифчик, и за слабые узкие трусики и вскрикнула, когда Вольдемар неловко, но с силой воспользовался открывшейся розовой перспективой. Она продолжала стонать, когда, то же самое, проделал с нею я, хотя уже не дёргалась и не пыталась соединить колени.

Вечером, подавая нам чай с индийским слоном, Маргерит с грустью сказала, какая это тяжкая ноша – быть женщиной. Крупная слеза капнула в яичницу из плодов страуса, и мы не нашлись, что ответить, чем возразить нашей девушке.

Новые луны поднимались над нашим чумом44
  чум – яранга


[Закрыть], мы привыкли спать вместе с Маргерит, а она терпеливо переносила навязанный нами ей способ общения. Вольдемар раздобыл жидкого парафина55
  жидкий парафин – китовый жир


[Закрыть]. С его помощью пытался он найти путь к её неспокойному сердцу. Но всё было напрасно: – Я ничего не чувствую – в такт его лобзаниям отвечала Маргерит.

Мы жарко топили камин66
  come in (англ.) – земляная печь


[Закрыть], натирали тела жиром и благовониями, вместе сплетались и скользили друг у друга в объятиях, я громко стучал в большой шаманский бубен, курил фимиам и давал Маргерит губами прикоснуться к священной плоти белого моржа. Пот градом скатывался на голубые толстые персидские ковры, Маргерит плакала, порывисто помогая Вольдемару достать ей до самого сердца, но силы покидали его, потом – и меня, а счастье продолжало оставаться за порогом нашей яранги77
  яранга – изба-читальня


[Закрыть].

Но вот однажды дверь избы-читальни88
  изба-читальня – юрта


[Закрыть] с чумом распахнулась. И вошёл ОН. ОН был не похож на нас. Коренастый, с тонкими губами и высоким лбом, ОН медленно размотал с себя и бросил в угол юрты99
  юрта – кубрик


[Закрыть] длинный шарф. Маргерит, до того безучастная ко всему, приподнялась вдруг с нашего голубого толстого персидского ковра и внутренне вся напряглась. В пламени камина сверкала капелька пота на её левой груди.

По вечерам наша девушка привыкла быть налегке, но тут смутилась, потянулась за прозрачным платком из китайского шёлка, чтобы обернуть его вокруг бёдер, но ОН не дал ей этого сделать. В один прыжок ОН оказался подле Маргерит и сильным движением могучего тела опрокинул её навзничь.

Недвижима, укрывшись рыжими ресницами, оставалась лежать нагая Маргерит, пока ОН неторопливо сдирал с себя кожаный костюм и освободил, наконец, от бамбукового футляра свой до глянца напряжённый стыд. Маргерит открыла глаза. ОН наклонился, схватил её за рыжие разметавшиеся волосы, накрутил их на руку и рывком поставил перед собой нашу девушку покорную, как в полусне, лоснящуюся в жарком воздухе хижины от жидкого парафина. Статуя с запрокинутой головой, полуоткрытыми губами стояла перед ним.

ОН ударил Маргерит по лицу так, что она споткнулась. Но не упала: ОН успел вновь ухватить её за волосы. И, поднимая Маргерит к себе, ОН сделал это так, чтобы его окоченевший срам прошёл по ней, как скальпель, от побелевших губ до холмика Венеры, где словно бы остановился в нерешительности, погрузившись слегка во влажную зыбь.

Так ОН стал целовать Маргерит, она расслабила губы, отдала ему весь свой нервный рот для ласки и качнулась ближе к нему так, что глубже под вздрогнувший холмик ушёл его напряжённый ужас, а потом качнулась ещё и ещё, обвила руками незнакомого мужчину и сделала ещё движение к нему, чтобы свести на нет расстояние между ними.

Но тут ОН остановил и оставил её. – У нас в Лондоне сплошные туманы – сказал ОН. Снял шляпу. – О, господа, не обращайте внимания на мой вид и манеры. Волной меня выбросило на берег Чукотки, я промок и вынужден был долго скитаться. Без виски и женщины я провёл 17 суток, пока не увидел ваш кубрик1010
  кубрик – хижина


[Закрыть]. Радушный приём на уровне возвратил меня к жизни. Кто вы и чем занимаетесь здесь?

Мы объяснили, что считаем луны, а наша Маргерит ничего не чувствует. – Но это же сущий вздор! – воскликнул наш гость, и его мужское начало вновь стало обретать воинственные размеры и глянцевитость. – Леди, что говорят эти джентльмены? – это правда?

Маргерит не отвечала. Казалось, она уснула, уронив голову на согнутую в локте руку.

Гость недолго пробыл в нашей хижине1111
  хижина – фанза


[Закрыть]. Выпив девять чашечек кофе и глотнув ямайского рома, он поднялся, чтобы попрощаться. Он ещё не надел костюма – только цилиндр на голове – последней подошла к нему Маргерит. Иностранец в приветствии приподнял цилиндр, и вместе с ним ожили и пружинисто потянулись к Маргерит его и стыд, и срам, и ужас.

И тут случилось неожиданное. Наша Маргерит, наша холодная, бесчувственная Маргерит, бросилась к нему на шею, поджав и распахнув колени, и все тринадцать дюймов агрессивной британской территории без обиняков ушли к её сердцу. Она не отрывала губ от чуждого нам лица и прижималась сильнее, словно бы навеки и без остатка пытаясь заключить в себе мечту и счастье.

И я не мог допустить, чтобы всё это разрушилось вдруг. Я не хотел, чтобы англичанин ушёл, оставив ни с чем нашу русскую девушку. Чтобы до конца дней она думала, что все мужчины обманщики, и у них одно на уме. Я подошёл к Маргерит. Она целовала взахлёб этого проходимца, а он продолжал стоять. Она отстранялась и снова вплотную прижималась к нему раздвинутыми бёдрами, а он продолжал стоять, скотина.

Когда Маргерит вновь в упоении отпрянула от интервента, жало потенциального капиталиста на миг блеснуло между телами.

И я уловил этот момент.

Кривым пиратским ножом я полоснул по основанию хулительного снаряда, вырвал нашу Маргерит у побеждённого идейного противника и упал с ней, рыжеволосой, в глубокий ворс голубого персидского ковра. Целуя девушку в искусанные, распухшие губы, я с удивлением ощутил в себе подъем вдохновения и, я бы сказал, даже патриотизма. Мне захотелось немедленно одержать победу не только полную, но и окончательную.

И я разъединил безвольные ноги Маргерит, приставил к видневшемуся кровавому обрубку свой справедливый гнев и на плечах противника ворвался внутрь. И по всей сладостной судороге, которая прокатилась по Маргерит от бёдер к затылку и подошвам, я понял, что, наконец, достал ей до самого сердца…

Англичанина мы похоронили на берегу Вачи. Он, в сущности, был неплохим малым, но в жизни, выходит, ему не всегда везло. Само Провидение послало его к нам и ему не повезло.

Долгими зимними ночами мы с Вольдемаром уже не мучили друг друга философией и не докучали нелепыми выходками нашей Маргерит. С той памятной ночи она обрела уверенность в нас, в своём завтрашнем дне и находила с нами успокоение. Её радовали изобретательные игры на нашем потёртом со временем коврике. И всегда приятно удивляли неожиданные наши ласки во время сбора мускуса.

Правда, иногда глаза Маргерит темнели, нервная дрожь нападала на хрупкое тело, еда и гольф становились ей противны, она снова переставала нас чувствовать, дерзила и творила мелкие пакости.

Но пять хороших затрещин и котелок горячей крови жеребёнка на голый живот Маргерит опять надолго возвращали её к нам.

январь, 1987г.

Путь к сердцу мужчины

…оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одной плотью…

Евангелие от Матфея. Гл.19.5.

Оператор ГРС (газораспределительной станции) – самая лёгкая профессия в системе Газпрома. Поселяют оператора в специальном доме возле газораспределительной станции, где ему не нужно платить ни за квартиру, ни за свет, ни за газ.

Во дворе дома огородик, сарайчик. Можно заводить подсобное хозяйство и постепенно становиться зажиточным, вполне пригодным к раскулачиванию, человеком.

Оператор следит за давлением газа, который расходится по колхозам, заводам и городам и, если что не так, жалуется по телефону диспетчеру.

Если работа с напарником, то сутки работаешь – сутки отдыхаешь.

Если без напарника – работа каждый день, но можно брать выходной один раз в неделю. Только уходить из дома никуда нельзя, потому что в любой момент может позвонить диспетчер и чего-нибудь спросить.

И так – всю жизнь.

Работа операторов ГРС вредная. Они иногда взрываются, вместе со своими ГРС-ками. За это им раз в месяц выдают молоко в бумажных пакетах.

Начальству операторов жалко, когда они взрываются. Поэтому раз в три года оно посылает рабочих с ГРС на курсы, чтобы они там вспомнили про технику безопасности и о том, для чего нужны краны, кнопочки и рычаги в домике, куда они через день ходят работать.

Раз в одну – две недели начальство приезжает на ГРС с проверкой или для контроля. И тогда оно просто куда-нибудь устно нехорошими словами посылает оператора ГРС. Потому что обнаруживает, что трава на территории ГРС не выполота (если летом), либо – снег с территории не убран, дорожки не протоптаны (это, если зимой).

Ещё начальство напоминает оператору ГРС, что ему и так тут делать нечего, а он ещё и, неизвестно за что, деньги получает.

Как постепенно можно догадаться, в истории нашей речь пойдёт об операторах ГРС. Обо мне и Даньке Корсунове, операторе с соседней, Чилисайской ГРС.

Нас в очередной раз направили на курсы повышения квалификации. Прошлый раз я ездил с Генкой Соловьёвым, сейчас выпало с Данькой.

Учили нас в славном городе Челябинске, который приобрёл в последнее время почти мировую известность благодаря любви простого токаря четвёртого разряда Ивана Дулина к своему начальнику, Михалычу.

Ведь вот какая штука: Челябинск в соревновании по трудовым достижениям всегда был только равным среди самых достойных. Как ни тужились передовики производства, а с ними и сами предприятия, возвыситься над другими городами, перевыполняя планы, а выделиться особенно было нечем.

Пока не появилась эта самая знаменитая Любовь между Иваном Дулиным и Михалычем.

Которая превратила Челябинск в российскую Верону. А Иван Дулин с Михалычем встали в один ряд с такими легендарными парами, как Тахир и Зухра, Ганга и Джамна, Лейли и Меджнун, Козы Корпеш и Баян Сулу, ну и, конечно Ромео со своей Джульеттой.

На фоне этих ярких, потрясающих своей свежестью отношений, побледнела даже история любви местной девушки, которая когда-то, из-за неразделённости своего чувства, бросилась со скалы в речку Челябу.

Кто только от безответной любви в речку не бросался, кого этим удивишь?

Нет в России такого города, который не был бы славен своими заводами и передовиками производства, как нет и города, и даже посёлка, в котором кто-нибудь не наложил на себя руки от безответной любви.

В Любви, чтобы она, как событие, вдруг засияла, ослепила всех своей новизной, чтобы она осталась в памяти потомков, необходим новый, качественный рывок.

Вот, собственно, что и удалось сделать простому слесарю Ивану Дулину, когда он, несмотря на все преграды и препоны, несмотря на явную гетеросексуальность своего начальника, принудил-таки его к законному браку.

Покрыв и начальника, а с ним и весь город Челябинск, неувядаемой славой.

Ну, а нам с Данькой Корсуновым в Челябинске предстояло повысить свою квалификацию оператора ГРС в специальном Учебном Центре. Прекрасное общежитие, занятия с девяти до пяти, остальное время делай, что хочешь.

Мы с Данькой хотели гулять по Челябинску. Как все прогулки по Интернету рано или поздно приводят на порносайты, так любая прогулка по незнакомому городу заканчивается неожиданной приятной находкой винного магазина.

Вообще я привокзальных магазинов не люблю. Как правило, там всё продаётся дороже, а качество, к примеру, продуктов, может колебаться от низкого, до обыкновенной отравы.

Живут вокзальные киоски и забегаловки на том, что приезжий города не знает, далеко не пойдёт и с голодухи всё, что ни увидит, съест.

Если потом и умрёт, то уже в вагоне, далеко за пределами города, где предавался опасному чревоугодию.

Ни я, ни Данька, исключением не являлись. Вели себя, как обыкновенные приезжие. У вокзала зашли в универмаг «Синегорье». Большой, современный, построенный в виде египетской пирамиды. Фонтаны, эскалаторы. Самое интересное – внизу, в цокольном этаже. Отдел «Краснодарские вина». Молодое вино урожая 2008 года. Свеженькое. Чистый сброженный виноградный сок.

Тут хочется забыть, что винный этот отдел находился у самого вокзала. И что налить из бочонка в пластмассовую «полторашку» могли, что угодно. Но там были маленькие бумажные стаканчики. Покупателю давали попробовать. Мы с Данькой попробовали. Нам понравилось. Из восемнадцати сортов мы даже выбрали что-то, самое вкусное. Может, оно и была та же отрава, но – какие там из нас знатоки.

Кто нам когда прививал культуру пития? Юность прошла среди «портвейнов», «таласов», «агдамов».

Затарились. Поехали в общежитие.

Нет, откровенные пьянки в общежитии были категорически запрещены. При обнаружении факта распития можно было не только вылететь из общежития, но потом ещё полёт и продолжить – потерять работу. Поэтому пить нужно было тихо, по-человечески. Без криков и громких матерных высказываний. Без топанья в перерывах по коридору с зажжённой сигаретой. И – тем более – без диспутов уже там, в коридоре, взявшись за грудки, на тему «Уважаешь ли ты меня?».

Конечно – и меня тут поймёт всякий русский человек, который любит быструю езду – удовольствие от выпивки при этом теряется почти на нет. Это всё равно, что заниматься любовью в одежде, молча, ещё и в презервативе, в руку возлюбленной.

Но – тут уже середины не дано. Или – или.

Мы с Данькой тихо, интеллигентно, пронесли мимо вахтёрши свой контрабандный груз. Потом – ах! – какая это отдельная песня! – стали готовить закуску. Изысков особенных, правда, никаких. Как оно, впрочем, и положено в мужском застолье.

Я взял на себя приготовление горяченького: начистил картошки и построгал её на терке узкими полосками. Когда потом эти полоски жаришь с лучком на подсолнечном масле, картошка приобретает какой-то новый, особенный, вкус.

Фирменное моё блюдо. Готовится быстро. Так же быстро и поедается.

Данька выставил на стол домашние помидоры и целую тарелку морских языков, обвалянных и запечённых в муке. Данька сказал, что это называется «в кляре». Жена Лиза приготовила.

Так что стол получался не совсем без изысков. Если – ароматное вино, языки «в кляре», ещё и моя строганина из картошки…

Вина мы взяли на три дня. На ужин в день по полторашке.

Можно далеко вперёд не забегать и предположить, что из этого получилось.

Первая бутылка ушла совсем быстро, незаметно, оставив на губах привкус какой-то добавочной травы – то ли чабреца, то ли – полыни. Стали разливать вторую – новые оттенки! Может делать вино отечественный производитель!

Выпили и за производителя.

Ну, а тут и разговор пошёл. Вначале, конечно, о производстве, о предстоящих экзаменах. Постепенно перешли на бап.

А у меня, как у всякого мужика, после выпитого появляется, вылазит наружу скрытое и сдерживаемое в обычной жизни желание публично чего-нибудь предъявить. Ну, там – спеть, станцевать на столе, выпить без рук водку из стакана.

У меня был свой пунктик. Я писал коротенькие рассказы, которые не печатали ни в местной нашей газете, ни в «Новом мире». Ну и, когда собиралась компания, у меня, как будто бы сама собой появлялась аудитория, на головы которой можно было обрушить непечатные мои шедевры.

По-трезвому – робость, комплексы, неуверенность в силе своего дарования. После выпитого всё это куда-то пропадало.

Да и пьяный слушатель всегда оказывался более, чем снисходителен.

Тут мне Данька и попался.

Я ему один рассказ прочитал, мы выпили. Прочитал другой. Вина ещё много оставалось. Никто меня не останавливал, не просил поменять пластинку. Я вошёл во вкус.

Данька слушал внимательно, хихикал.

Потом, когда я всё-таки устал, спросил то, чего обычно спрашивали у меня все: – Это… Это всё правда с тобой было?..

Я привычно стал объяснять, что – нет, всё вымысел. Привёл в оправдание слова Высоцкого, что, мол – не сидел, не воровал, золотишком не промышлял, не воевал. Что настоящему художнику не обязательно садиться в подводную лодку, чтобы написать «Спасите наши души»…

И, что настоящему художнику – мне – совсем не обязательно было спать подряд со всеми женщинами, чтобы написать потом подряд столько рассказов почти на одну тему – про любовь. Которая, без её половой составляющей, практически не имеет смысла.

Данька слушал, а по виду его, по лёгкой усмешке было заметно, что свой вопрос он мне задал из приличия, а ему, в принципе, со мной и так всё ясно.

Он дождался, пока я изложил все пункты личной моей непричастности к половым злодеяниям моего героя и сказал, что у него тоже есть история. И что он – вот только мы разольём ещё по стаканчику – что он мне тоже её расскажет.

А история выглядела так.

В жаркий день середины лета ехал Данька на своей «Волге» на ГРС-ку, передавать режим. Обычно мы все ходим пешком, по километру туда и обратно. Но, когда под боком машина, или хотя бы велосипед, почему бы и не сократить время на прогулку?

Переезжает Данька через автотрассу, смотрит, а сбоку стоит молодая женщина, ожидает попутки в райцентр. Лёгкий на ней сарафан, на котором спереди одна-две пуговицы и поясок. Ветер снизу краешек сарафана шевелит, отдёргивает и на долю секунды можно было увидеть голую ногу женщины даже очень выше колена. Можно было и врезаться в любой встречный столб, камень или козу, если бы они в тот момент попались на пути Даньки.

Они не попались.

И Данька поехал дальше, на работу.

А женщина так и продолжала короткими кадрами вспыхивать в голове, вместе со своим сарафаном и бессовестным ветром.

Возвращается Данька обратно – женщина всё ещё на дороге. Никуда ещё не уехала, никто её не подобрал. Только отошла чуть дальше, в сторону движения на райцентр.

У оператора ГРС ёкнуло…

Крутанул руль, подъехал: – Тебе куда? Садись!

Села на заднее сиденье. Пригляделся в зеркало: симпатичная такая казашка. Стройненькая. Но – не доска. Грудки тянут где-то на третий размер. Накрашена, как городская. Зовут Клара.

Оказалось, что Кларе не в райцентр, а ближе, в Родниковку, в посёлок который от Данькиного Чилисая всего в пятнадцати километрах.

У Даньки, хоть и открыто было боковое окно, из головы никак не могло выветриться недавнее видение – Клара стоит на дороге, её голая нога в распахнувшемся сарафане…

– Слушай, Клара, а ты что, домой торопишься? – спросил, как бы мимоходом. – Жарко сейчас, может, пивка где-нибудь попьём?..

Клара домой не торопилась и захотела пивка.

Вернулись обратно в Чилисай.

Данька попросил Клару прилечь в машине, пока он сбегает в магазин.

В Чилисае он со своей «Волгой» – как вша на гребешке. Каждая собака знает. Очень оно надо, чтобы такая собака подошла, заглянула в машину, и, просунувшись по пояс в раскрытое окошко, попросила сигарету, или сообщила, какая жаркая сейчас на улице погода.

Наконец, выехали за посёлок, в лесопосадку. Клара из Родниковки. У неё сын, два годика. Разведена. Муж пил. Обычная сельская история.

Пиво закусывали мусорком из пакетиков, который назывался «анчоусы».

Клара сказала, что у неё сегодня день рождения.

У Даньки с собой была заначка в сто рублей. Достал он их из потайной щели в машине и сказал: – Клара, я тебя поздравляю. И осторожненько засунул ей сторублёвку за лифчик.

Пиво кончилось. И Данька предложил Кларе наугад: – А, может, нам это… Может, ты разденешься?..

Смотрю – рассказывает Данька, – а она стала раздеваться.

Получалось всё как-то очень просто. Но на тот момент уже было не до психоанализа.

Данька говорил, что всё, что Клара с ним там, в машине делала, было похоже на сон. Ну, само собой, он её и в рот, и в «гудок».

Данька заметил, что я не всё понимаю, о чём он рассказывает, пояснил: – Ну, в жопу.

– Вот ведь, – подумал я, – поотстал я от жизни. В наше время «Гудок» – это была всем известная железнодорожная газета. Гудок созывал нас на завод, идти выполнять с честью планы Родины. По призыву гудка наши отцы и деды, упрятав в штаны прокламации, ходили на маёвки.

А сейчас «Гудок» – дополнительный канал связи…

Данька отвёз потом Клару домой, в Родниковку.

Перед тем, как выйти из машины, она ему сказала: – Знаешь, у меня есть тут один мужчина… Приходит иногда… Если ты хочешь, я перестану с ним встречаться, буду только с тобой…

– Назови ты это, как хочешь, – говорил мне Данька, любовь с первого взгляда? Ну, какая тут любовь? Только встретилась – и уже так я ей понравился?

Но проходили дни. Данька никак не мог выкинуть из головы воспоминания о странном своём приключении. Когда он представлял Клару, у него неизменно вставал член, и с этим ничего нельзя было поделать. Только вспомнил – он тут же и встал.

В природе существует только один способ борьбы с этим явлением.

Данька срывался с места и мчался на своей «Волге» в Родниковку.

Днём, вечером, глубокой ночью, под утро – с первыми петухами.

– Сплю, – рассказывает Данька, – снится Клара… Просыпаюсь – торчит у меня – сил никаких нет терпеть. Жена лежит рядом, дышит ровно. Три часа ночи.

Жену не хочу. И не хочу просто женщину. Клара перед глазами.

Поднимаюсь с кровати и на цыпочках к двери. Гараж, Машина заводится громко, на весь посёлок. Чёрт с ним, скорей выехать, скорее к ней!..

– Стучу, – продолжает Данька, – Клара уже раскрывает окошко своей спальни. Оно у неё выходит прямо в палисадник. Как будто сидела рядом и меня ждала. И уже и зубки почистила, и какими-то сумасшедшими духами спрыснулась, и уже – только в халатике.

А я на неё набрасываюсь – и оторваться не могу, весь, как бык бешеный. Потом уже уходить, одеваюсь, иду к окошку, чтобы к своей машине соскочить, оглядываюсь… Клара голая в сумерках сидит на кровати и смотрит на меня…

Я только глазами с ней встречаюсь и – он у меня уже снова встаёт, не могу уже сдержаться – и я на ходу раздеваюсь, опять бегу к ней…

– Знаешь, Иваныч, я бы на ней женился…

Тут нужно остановиться, чтобы получить некоторое представление о контексте высказанного.

Во-первых, Данька – примерный семьянин. Не пьёт. С женой душа в душу. Двух сыновей воспитал, дал им образование, без ума сейчас от внуков. Если и отрывался иногда на блядки, то – с кем этого не бывает. Сам Пушкин говорил, что домашнее питание хорошо, но хочется иногда и в ресторан.

И никогда на стороне ничего серьезного. Потому что для Даньки семья – это святое.

Про Лизу свою он всегда говорит с особой теплотой. Видно – дорога она ему. Да и прожили уже вместе большую часть жизни.

И тут попадается ему не дороге женщина, повстречался он с ней пару месяцев и готов уже всё, всех бросить и идти за ней…

И сказал мне это Данька не просто так. Разговор у нас был серьёзный, доверительный. Правда бы, наверное, женился. Что им там помешало – я уже не помню. Данька рассказывал, а я – как это бывает во время хорошего застолья – вдруг отключился и проснулся уже к обеду, на следующий день, когда мой сосед уже вернулся с занятий.

А вечером на слегка эротическую тему решил продолжить уже я. Я хотел рассказать Даньке о своей недавней поездке в Казахстан, в Актюбинск.

Ну, эротика – это круто сказано. И отношения ко мне вся история не имела почти никакого.

В Актюбинске у меня на каждом шагу случаются встречи с друзьями, врагами и просто знакомыми.

Айжанов Жамандык – это по прежней работе мой враг номер один. Он был моим непосредственным начальником.

Ах! – как он мне завидовал!

У моих телепередач были самые высокие рейтинги. Самые красивые в городе женщины часами стояли у дверей моего кабинета, чтобы поймать меня в перерыве между съёмками и – просто на меня, живого, посмотреть.

Приезжаю как-то со съёмок уже вечером. Лето. Жара. Во дворе студии ещё полно солнца. Мне навстречу наш редактор сектора выпуска, Люда Дробахина. Глаза от ужаса большие-большие: – Саша, там тебя ждут!.. Полушёпотом добавила: – Ну, знаешь, – это уж слишком!..

Смотрю – ничего особенного – очень даже красиво. На нашей пожарной лестнице, что по наружной стене здания студии зигзагом уходит на крышу, сидит красивая молодая женщина. Лёгкая белая шляпа с широкими полями, большие тёмные очки, батник, расклешённая, короткая, по самое хочу, юбка. Поскольку сидит на уровне трёх – четырёх метров над землёй, то ноги и всё их прекрасное бельевое оформление не просто хорошо видно, но видно ещё и издалека.

В руках держит книгу. Читает!

Я потом посмотрел: Боже! – Ницше!

Если картину представить в одном предложении, будет выглядеть так: «Красивая женщина с красивыми ногами читает Ницше». На ум приходят названия картин из подобного ряда: «Предчувствие гражданской войны», «Атомная Леда», «Апофеоз Гомера» и пр…

Уже за одно это Жамандыку, которому плохо везло с женщинами, вполне хватило, чтобы тихо меня ненавидеть. Громко было нельзя. Потому что, всё-таки Жамандык был моим начальником. Начальником курицы, которая несла для его организации золотые яйца. Так что ненавидеть меня ему приходилось в строгих рамках приличия.

Но он справлялся.

Жамандык под разными предлогами вычёркивал из программы мои передачи, отказывал в транспорте для оперативных съёмок. Следил за каждым моим шагом, чтобы уличить меня в связях, которые наглядно, перед всем коллективом, могли меня опорочить.

Но, как и всякого другого человека, и Жамандыка нельзя вот так, с ног до головы мазать чёрной краской. Когда меня скрутила неизвестная науке кондрашка, Жамандык лично приехал ко мне на дом и отвёз к народной целительнице, что жила далеко за городом.

Целительница пошептала, опрыскала меня святой водицей, и кондрашка отстала.

За что Жамандыку от меня было огромное спасибо.

Ну, так вот. Иду я по Актюбинску, по главному его проспекту, тут резко около меня тормозит японская иномарка. Этакое чёрное огромное чудовище, которому не хватало из навесных украшений лёгкого орудия и парочки пулемётов. Вседорожник, внедорожник. Подозреваю – амфибия, а в японском её девическом прошлом ещё и лёгкий танк.

Открывается дверь и навстречу мне выпрыгивает… мой бывший шеф, козёл, Жамандык Айжанов. Радуется, будто, наконец, меня мёртвого увидел, тянет в приветствии руку.

А мне что? Я всё плохое уже давно забыл. Помню только про бабку-знахарку.

Поздоровались. У Жамандыка всё хорошо. – Как у меня? У Жамандыка крутая иномарка, недавно купил. А ещё он издал книгу своих стихов. Нашёл спонсора и тот профинансировал Жамандыково счастье. – Ну, как там, в России? – И продолжал: – В облдрамтеатре устроили презентацию. Было много народу, спонсор дал ещё денег на пять ящиков водки и закуску. Очень тепло книгу принимали. – К нам надолго? – Наконец Жамандык решил хоть что-нибудь от меня услышать. Узнал, что на три дня и пригласил в гости. Прямо сейчас, с улицы, в гости к Жамандыку.

К Жамандыку не совсем. Бывший мой шеф повёз меня в гости к своей любовнице. Решил похвалиться. Теперь у него всё, как у людей: иномарка, любовница. И даже больше – ещё вышла книга. Он теперь ещё и великий человек.

Пройдут годы и, если в городе ещё останется, хоть одна, не переименованная улица, её обязательно назовут именем Жамандыка.

Или – площадь…

Гордость Жамандыка жила недалеко от вокзала.

По-видимому, дела у одинокой женщины шли неплохо: квартирка небольшая, но обставлена со вкусом, сделан евроремонт. Я знаю Жамандыка давно и не думаю, что от него на ремонт перепала хотя бы одна плитка для тёплого пола. Поэт был прижимист, как Киса Воробьянинов.

Дама его скупого сердца приехала из провинции, сразу нашла работу. На квартиру получила кредит и уже успела рассчитаться.

Может, оно и к лучшему, что за жизненное своё обустройство никому не была обязана?.. Тем более – Жамандыку?

Мы сидели в уютной зале на подушках. Клара – так звали Жамандыкову любовь – готовила чай. И, правда, интересная женщина. Ничего особенного, но задерживается на ней взгляд. Стройная. Ей, наверное, чуть за тридцать. Тонкий домашний халат. Под ним легко угадываются чёрточки-линии модного белья.

Любовница… Она одинока и не каждый день располагает такой роскошью, как мужчина. Когда придёт – тогда и счастье. Сегодня вот пришёл, но – с другом. Жамандык сказал – с другом. Какой он мне друг? Козёл…

Привстав на колени, Клара разливает по чашечкам чай. Как и положено восточной женщине, она немногословна. В основном слушает, улыбается.

Жамандык просит её показать свою книгу. Книжка Жамандыка стоит на видном месте, на серванте. С автографом автора, разумеется. Стихи на казахском языке. Я для приличия полистал. Махаббат… Махаббат… Любовь… Любовь… Конечно, о чём ещё может писать поэт? Даже такой, как Жамандык?..