Текст книги "Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть четвертая"

– Вы жалеете об этом?

– Я жалею о Мушкетоне, Мушкетона мне недостает.

– Чудное сердце, – сказал д’Артаньян, – но знаете что: оставьте ваших лошадей здесь, как вы оставили Мушкетона там.

– Почему же?

– Потому что впоследствии…

– Ну?

– Впоследствии, может быть, окажется лучше, что господин Фуке ничего не дарил вам.

– Не понимаю, – отвечал Портос.

– Вам незачем понимать.

– Однако…

– Потом я объясню вам все, Портос.

– Тут какая-то политика, держу пари.

– И самая тонкая.

При слове «политика» Портос опустил голову; подумав с минуту, он продолжал:

– Признаюсь вам, д’Артаньян, я не политик.

– О да, я ведь отлично это знаю.

– Никто этого не знает. Вы, храбрец из храбрецов, сами сказали мне это.

– Что я вам сказал, Портос?

– Что всему свое время. Вы сказали мне это, и я убедился на опыте. Приходит пора, когда получаешь удары шпагой с меньшим удовольствием, чем в былое время.

– Да, это моя мысль.

– И моя тоже, хотя я не верю в смертельные удары.

– Однако вы же убивали?

– Да, но сам ни разу не был убит.

– Отличный довод.

– Итак, я не думаю, что умру от клинка шпаги или от ружейной пули.

– Значит, вы ничего не боитесь?.. Впрочем, может быть, воды?

– Нет, я плаваю, как выдра.

– Тогда, может быть, перемежающейся лихорадки?

– Я никогда не болел лихорадкой и думаю, что никогда не заболею. Но я вам сделаю одно признание. – И Портос понизил голос.

– Какое? – спросил д’Артаньян, тоже понизив голос.

– Я признаюсь вам, – повторил Портос, – что я до смерти боюсь политики.

– Да что вы? – воскликнул д’Артаньян.

– Тише, – сказал Портос громовым голосом. – Я видел его преосвященство господина кардинала де Ришелье и его преосвященство господина кардинала Мазарини; один придерживался красной политики, а другой – черной. Я никогда не был особенно доволен ни той, ни другой: первая привела на плаху господина де Марильяка[17]17
  Марильяк Луи де (1563–1632) – французский полководец, маршал. Арестован и казнен на Гревской площади в Париже после провала заговора против кардинала Ришелье.


[Закрыть], де Ту, де Сен-Мара[18]18
  Сен-Мар Анри-Кофье де Рюзе маркиз де (1620–1642) – фаворит Людовика XIII, его главный шталмейстер. Казнен за участие в заговоре против кардинала Ришелье.


[Закрыть], де Шале, де Бутвиля[19]19
  Бутвиль Франсуа де Монморанси (1595–1632) – французский дворянин, граф, знаменитый дуэлянт. Казнен за демонстративный поединок у дома кардинала Ришелье.


[Закрыть], де Монморанси[20]20
  Монморанси Анри, герцог де (1595–1632) – французский маршал и адмирал, вице-король Новой Франции (Канады), губернатор Лангедока. Участвовал в заговоре против Ришелье, призвал к мятежу вверенную ему провинцию, был арестован и казнен. Считается одной из самых значительных жертв Ришелье.


[Закрыть]; вторая – множество фрондеров, к которым и мы принадлежали, дорогой мой.

– К которым, напротив, мы не принадлежали, – поправил д’Артаньян.

– Нет, принадлежали, потому что, если я обнажал шпагу за кардинала, то наносил удары за короля!

– Дорогой Портос!..

– Докончу. Я так боюсь политики, что, если под всем этим кроется политика, я немедленно возвращаюсь в Пьерфон.

– И вы будете совершенно правы. Но и я, дорогой Портос, терпеть не могу политики, говорю вам напрямик. Вы работали над укреплением Бель-Иля; король пожелал узнать имя талантливого инженера, производившего работу; вы застенчивы, как все люди дела. Может быть, Арамис хочет оставить вас в тени, но я увожу вас и громко заявляю всем о ваших заслугах; король награждает вас – вот и вся моя политика.

– О, такая политика мне по вкусу, – кивнул Портос, протягивая руку д’Артаньяну.

Но д’Артаньян знал руку Портоса; он знал, что рука обычного человека, попав межу пятью пальцами барона, не выходила оттуда без повреждений. Поэтому он протянул другу не руку, а кулак. Портос даже не заметил этого. Тотчас же они вышли из дому.

Стража пошепталась немного, было произнесено несколько слов, которые д’Артаньян понял, но не стал объяснять Портосу.

«Наш друг, – решил он, – был попросту пленником Арамиса. Посмотрим, что произойдет, когда этот заговорщик окажется на свободе».

XI
Крыса и сыр

Д’Артаньян и Портос пошли пешком.

Когда д’Артаньян, переступив порог лавки «Золотой пестик», объявил Планше, что господин дю Валлон путешественник, которому следует оказывать как можно больше внимания, а Портос задел пером шляпы потолок, – что-то вроде тяжелого предчувствия омрачило удовольствия, которые Планше готовил себе на завтра. Но у нашего лавочника было золотое сердце, и, несмотря на внутреннее содрогание, тотчас же подавленное им, Планше принял Портоса сердечно и почтительно.

Портос сначала держался немного натянуто, помня расстояние, отделявшее в те времена барона от торговца. Но мало-помалу он стал вести себя непринужденно, видя, с каким усердием и предупредительностью Планше хлопочет около него.

Особенно оценил он разрешение или, вернее, предложение запускать огромные руки в ящики с сушеными и засахаренными фруктами, в мешки с миндалем и орехами, в пакеты со сластями. Вот почему, несмотря на приглашение Планше подняться на антресоли, Портос предпочел просидеть весь вечер в лавке, где его пальцы всегда находили то, что чуял нос и видели глаза.

Прекрасный провансальский виноград, орехи из Фореста и туренские сливы развлекали Портоса в течение пяти часов подряд. Его зубы, как жернова, сокрушали орехи, скорлупу которых он сплевывал на пол, и она трещала под ногами всех, кто проходил мимо. Портос захватывал губами целую гроздь муската в полфунта весом и одним глотком отправлял ее в желудок.

Объятые ужасом приказчики, забившись в угол, молча переглядывались. Они не знали Портоса и никогда до сих пор не видели его. Порода титанов, носивших панцири и латы Гуго Капета[21]21
  Капет Гуго (?—996) – французский король с 987 г., основатель династии Капетингов. Получив после смерти отца (956) в правление герцогство Францию и графства Парижское и Орлеанское, он при поддержке крупных вассалов и архиепископа Реймского сумел добиться избрания себя королем.


[Закрыть], Филиппа-Августа[22]22
  Филипп II Август (1165–1223) – французский король (с 1180 г.). Успешно проводил политику централизации государства, значительно расширил королевский домен, существенно ограничил самостоятельность феодальной знати. Отвоевал у Иоанна Безземельного подвластные ему французские территории (Нормандию и Анжу). В 1189–1191 гг. один из предводителей Третьего крестового похода.


[Закрыть] и Франциска I[23]23
  Франциск I (1494–1547) – французский король (с 1515 г.). В начале своего правления завоевал Северную Италию. Претендуя на германскую корону, четырежды неудачно воевал с Карлом V, после поражения при Павии попал в плен. Ревностный католик, он инициировал начало религиозных гражданских войн во Франции, продолжавшихся почти сто лет. Покровительствовал искусствам, способствовал расцвету во Франции культуры Ренессанса.


[Закрыть], начинала исчезать. Поэтому они спрашивали себя, не людоед ли это из волшебных сказок, в ненасытном желудке которого исчезнет все содержимое магазина Планше, вместе с бочками и ящиками.

Щелкая, жуя, грызя, кусая и глотая, Портос время от времени говорил бакалейщику:

– У вас славная торговля, дружище Планше.

– Он скоро обанкротится, если так будет продолжаться, – ворчал старший приказчик, которому Планше обещал передать магазин. В полном отчаянии он подошел к Портосу, заслонявшему путь к прилавку. Он надеялся, что Портос встанет и это движение отвлечет его от истребления сладостей.

– Что вам угодно, мой друг? – любезно спросил Портос.

– Я хотел бы пройти, сударь, если это не слишком побеспокоит вас.

– Справедливое желание, – сказал Портос, – и оно ничуть не побеспокоит меня.

С этими словами он схватил приказчика за пояс, поднял на воздух, осторожно перенес через свои колени и поставил на землю. Он произвел эту операцию, улыбаясь все так же благодушно. У бедного малого от страха ноги подкосились, и он беспомощно опустился на мешок с пробками.

Однако, видя кротость великана, он набрался храбрости и сказал:

– Сударь, будьте осторожнее.

– Почему, друг мой? – спросил Портос.

– У вас внутри сейчас загорится.

– Как так? – удивился Портос.

– Все эти пряности разжигают, сударь.

– Какие?

– Изюм, орехи, миндаль.

– Да, но если миндаль, орехи, изюм разжигают…

– Несомненно, сударь.

– То мед освежает.

И, протянув руку к открытому бочонку меда, куда была опущена лопаточка, Портос загреб ею добрые полфунта.

– Мой друг, – сказал он, – теперь я попрошу у вас воды.

– Ведро, сударь? – с наивным видом спросил приказчик.

– Нет, довольно будет графина, – добродушно отвечал Портос.

И, поднеся графин ко рту, как трубач подносит к губам рожок, он одним глотком осушил его. Планше был неприятно поражен. Чувство собственника и самолюбие заворочались в его сердце, но поскольку он свято чтил древние традиции гостеприимства, то притворился, что весь поглощен разговором с д’Артаньяном, и повторял без устали:

– Ах, сударь, какая радость!.. Ах, сударь, какая честь!..

– А в котором часу мы будем ужинать, Планше? – спросил Портос. – У меня уже аппетит разыгрался.

Старший приказчик всплеснул руками. Двое других забрались под прилавки, боясь, как бы Портос не потребовал свежего мяса.

– Мы здесь только слегка закусим, – успокоил их д’Артаньян, – а поужинаем в поместье Планше.

– Так мы едем в ваше поместье, Планше? – спросил Портос. – Тем лучше.

– Вы окажете мне большую честь, господин барон.

Слова господин барон произвели сильное впечатление на приказчиков, которые усмотрели в невероятном аппетите признак высокого происхождения. Титул успокоил их. Они никогда не слыхивали, чтобы людоеда величали господин барон.

– Я возьму в дорогу немного печенья, – небрежно сказал Портос. И с этими словами он высыпал целый ящик анисового печенья в широкий карман своего кафтана.

– Моя лавка спасена! – радостно воскликнул Планше.

– Да, как сыр, – подтвердил старший приказчик.

– Какой сыр?

– Голландский, в который забралась крыса, и мы нашли от него только корку.

Планше осмотрел лавку и решил, что сравнение несколько преувеличено.

Старший приказчик понял, что происходило в уме хозяина.

– Беда, коли вернется, – сказал он ему.

– У вас есть фрукты? – спросил Портос, поднимаясь на антресоли, где была подана закуска.

«Увы!» – подумал бакалейщик, бросая на д’Артаньяна умоляющий взгляд, на который тот не обратил, однако, внимания.

После закуски пустились в путь.

Было уже поздно, когда трое всадников, выехавших из Парижа в шесть часов, добрались до Фонтенбло. Дорогой все были веселы. Общество Планше нравилось Портосу, потому что лавочник был с ним очень почтителен и с любовью рассказывал о своих лугах, лесах и кроличьих садках. У Портоса были вкусы и гордость помещика.

Увидев, что его спутники разговорились, д’Артаньян, бросив поводья, позабыл о Портосе и Планше и обо всем на свете. Луна мягко светила сквозь голубоватую листву деревьев. Травы благоухали, и лошади бежали бодро.

Портос и Планше стали рассуждать о заготовке сена. Планше признался Портосу, что, достигнув зрелого возраста, он действительно забросил земледелие ради торговли, но что его детство прошло в Пикардии, среди роскошных лугов, где травы доходили человеку до пояса, среди яблоневых садов с румяными плодами; поэтому он дал себе слово, разбогатев, тотчас вернуться на лоно природы и окончить жизнь так же, как он ее начал: поближе к земле, куда возвращаются все люди.

– Э, да вы скоро уходите на покой, мой милый Планше? – спросил Портос.

– Как так?

– Мне сдается, что вы накопили кое-какой капиталец.

– Да, – отвечал Планше, – потихоньку.

– К чему же вы стремитесь и на какой цифре собираетесь остановиться?

– Сударь, – начал Планше, не отвечая на этот весьма интересный вопрос, – сударь, меня очень огорчает одна вещь.

– Какая же? – спросил Портос, оглядываясь, как будто желая отыскать вещь, огорчавшую Планше, и вручить ему ее.

– В прежние времена, – отвечал лавочник, – вы называли меня просто Планше, и тогда вы сказали бы: «К чему ты стремишься, Планше, и на какой цифре собираешься остановиться?»

– Конечно, конечно, в прежнее время я бы сказал так, – с некоторым смущением отвечал Портос, – но в прежние времена…

– В прежние времена я был слугой господина д’Артаньяна, вы хотите сказать?

– Да.

– Но хотя я теперь не слуга его, я все же продолжаю служить ему, больше того, с тех пор…

– С тех пор, Планше?..

– С тех пор я имел честь быть его компаньоном.

– Как? – воскликнул Портос. – Д’Артаньян занялся торговлей?

– И не думал, – откликнулся д’Артаньян, которого эти слова вывели из задумчивости; он вступил в разговор с ловкостью и быстротой, отличавшими все движения его ума и тела, – совсем не д’Артаньян занялся торговлей, а, напротив, Планше пустился в политику.

– Да, – с гордостью и удовлетворением подтвердил Планше, – мы вместе провернули маленькую операцию, которая принесла мне сто тысяч, а господину д’Артаньяну двести тысяч ливров.

– Вот как? – удивился Портос.

– Поэтому, господин барон, – продолжал лавочник, – прошу вас снова называть меня Планше, как в прежние времена, и говорить мне «ты». Вы не поверите, какое удовольствие доставит мне это!

– Если так, я согласен, дорогой Планше, – отвечал Портос.

И он поднял руку, чтобы дружески похлопать Планше по плечу. Однако лошадь вовремя рванулась, и это движение помешало намерению всадника, так что его рука опустилась на круп лошади. Конь так и присел.

Д’Артаньян расхохотался и стал вслух высказывать свои мысли:

– Берегись, Планше; если Портос очень полюбит тебя, он будет тебя ласкать, а от его ласк тебе не поздоровится: Портос остался таким же Геркулесом, как был.

– Но ведь Мушкетон до сих пор жив, – заметил Планше, – а между тем господин барон его очень любит.

– Конечно, – подтвердил Портос со вздохом, от которого все три лошади сразу встали на дыбы, – еще сегодня утром я говорил д’Артаньяну, как мне скучно без него. Но скажи мне, Планше…

– Спасибо, господин барон, спасибо.

– Какой ты славный малый! Скажи, сколько у тебя десятин под парком?

– Под парком?

– Да. Потом мы сосчитаем луга и леса.

– Где это, сударь?

– В твоем поместье.

– Но у меня нет ни парка, ни лугов, ни лесов, господин барон.

– Что же тогда у тебя есть? – спросил Портос. – И почему ты говоришь о своем поместье?

– Я не говорил о поместье, господин барон, – возразил немного пристыженный Планше, – а просто об усадебке.

– А, понимаю, – сказал Портос, – ты скромничаешь.

– Нет, господин барон, я говорю сущую правду: у меня две комнаты для друзей, вот и все.

– Где же тогда гуляют твои друзья?

– Прежде всего в королевском лесу; там очень хорошо.

– Да, это прекрасный лес, – согласился Портос, – почти такой же, как мой лес в Берри.

Планше вытаращил глаза.

– У вас есть такой лес, как в Фонтенбло, господин барон? – пролепетал он.

– Целых два, но лес в Берри я люблю больше.

– Почему? – учтиво спросил Планше.

– Прежде всего потому, что я не знаю, где он кончается, а потом – он полон браконьеров.

– А почему же это изобилие браконьеров делает лес таким для вас приятным?

– Потому, что они охотятся на мою дичь, а я на них, так что в мирное время у меня как бы война в миниатюре.

В этот момент Планше поднял голову и заметил первые дома Фонтенбло, которые отчетливо обрисовывались на фоне неба. Над их темной и бесформенной массой возвышались острые кровли замка, черепица которых блестела при луне, как чешуйки исполинской рыбы.

– Господа, – возгласил Планше, – имею честь сообщить, что мы приехали в Фонтенбло.

XII
В поместье Планше

Всадники внимательно огляделись и тоже убедились, что Планше сказал правду.

Через десять минут они были на Лионской улице, напротив гостиницы «Красивый павлин». Высокая изгородь из густых кустов бузины, боярышника и хмеля образовала черную непроходимую преграду, за которой виднелся белый дом под черепичной крышей.

Два окна этого дома выходили на улицу. Света в них не было. Между ними виднелась маленькая дверь под навесом, опиравшимся на колонки.

Планше соскочил с коня, как бы собираясь постучать в эту дверь; потом раздумал, взял свою лошадь под уздцы и прошел еще шагов тридцать. Его спутники поехали следом.

Подойдя к воротам, Планше поднял деревянную щеколду, единственный их запор, и толкнул одну из створок. После этого он ступил в небольшой дворик и ввел за собой лошадь; крепкий запах навоза говорил, что где-то неподалеку стойло.

– Здорово пахнет, – звучно произнес Портос, соскакивая с коня, – право, я готов подумать, что попал в свой пьерфонский коровник.

– У меня только одна корова, – поспешил скромно заметить Планше.

– А у меня тридцать, или, вернее, я не считал.

Когда оба всадника были во дворе, Планше закрыл за ними ворота.

Соскочив с седла с обычной ловкостью, д’Артаньян жадно вдыхал деревенский воздух и радостно срывал одной рукой веточки жимолости, а другой шиповник, как парижанин, попавший на лоно природы. Портос принялся обеими руками обирать стручки гороха, вившегося по жердям, и тут же уничтожал его вместе с шелухой.

Планше растолкал какого-то старого калеку, покрытого тряпьем, который спал под навесом на груде мха. Узнав Планше, старик стал величать его наш хозяин, к большому удовлетворению лавочника.

– Отведи-ка лошадей в конюшню, старина, да хорошенько накорми их, – сказал Планше.

– Да, славные кони, – заговорил старик, – нужно накормить их до отвала.

– Не очень усердствуй, дружище, – заметил ему д’Артаньян, – довольно будет охапки соломы да овса.

– И студеной воды моему скакуну, – добавил Портос, – мне кажется, что ему жарко.

– Не беспокойтесь, господа, – заявил Планше, – папаша Селестен – бывший кавалерист. Он умеет обращаться с лошадьми. Пожалуйте в комнаты.

И он повел друзей по очень тенистой аллее, пересекавшей огород, затем небольшой лужок и, наконец, приводившей к садику, за которым виднелся дом, чей фасад выходил на улицу. По мере приближения к дому можно было через открытые окна нижнего этажа рассмотреть внутренность комнаты, так сказать, приемной поместья Планше.

Комната мягко освещалась лампой, стоявшей на столе и видной издали, и казалась воплощением приветливости, спокойствия, достатка и счастья. Всюду, куда падал свет от лампы, – на старинный ли фаянс, на мебель, сверкавшую чистотой, на оружие, повешенное на ковре, – играли блики света.

В окна заглядывали ветви жасмина, стол был накрыт ослепительно белой камчатной скатертью. На скатерти стояли два прибора. Желтоватое вино отливало янтарем на гранях хрустального графина, и большой синий фаянсовый кувшин с серебряной крышкой был наполнен пенистым сидром.

Возле стола в кресле с широкой спинкой спала женщина лет тридцати. Ее цветущее лицо сияло здоровьем и свежестью. На коленях у нее лежала большая кошка, свернувшись клубочком, и громко мурлыкала, что, в сочетании с полузакрытыми глазами, означало на кошачьем языке: «Я совершенно счастлива».

Друзья остановились перед окном, остолбенев от изумления. Увидя выражение их лиц, Планше почувствовал себя польщенным.

– Ах, проказник Планше, – засмеялся д’Артаньян, – теперь я понимаю причину твоих отлучек!

– Ого, какая белая скатерть! – прогремел Портос.

При звуке этого голоса кошка умчалась, хозяйка моментально проснулась, и Планше любезно провел гостей в комнату с накрытым столом.

– Позвольте мне, дорогая, – сказал он, – представить вам шевалье д’Артаньяна, моего покровителя.

Д’Артаньян взял руку дамы с галантностью придворного кавалера, как если бы он был представлен принцессе.

– Господин барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, – продолжал Планше.

Портос, в свою очередь, отвесил поклон, которым осталась бы довольна сама Анна Австрийская.

Теперь наступила очередь Планше. Он без стеснения поцеловал даму, впрочем предварительно испросив знаком позволения у д’Артаньяна и Портоса. Позволение, конечно, было дано.

Д’Артаньян улыбнулся Планше:

– Вот человек, который умеет жить!

– Сударь, – со смехом отвечал Планше, – жизнь – капитал, и человек должен помещать его самым выгодным образом.

– И ты получаешь с него огромные проценты, – захохотал Портос так, что стены задрожали.

Планше снова подошел к своей хозяйке.

– Дорогая, вот эти два человека долго руководили моей жизнью. Я не раз говорил вам о них.

– И упоминали еще два имени, – произнесла дама с заметным фламандским акцентом.

– Мадам – голландка? – спросил д’Артаньян.

– Я из Антверпена, – отвечала дама.

– И она называется мадам Гехтер, – добавил Планше.

– Не называйте так мадам, – сказал д’Артаньян.

– Почему? – спросил Планше.

– Потому, что это имя старит ее.

– Я зову ее Трюшен[24]24
  От глагола trucher (фр.) – попрошайничать, жульничать.


[Закрыть].

– Очаровательное имя, – вздохнул Портос.

– Трюшен, – продолжал Планше, – приехала ко мне из Фландрии со своими добродетелями и двумя тысячами флоринов. Она бежала от несносного мужа, который ее бил. Как уроженец Пикардии, я всегда любил артуазок. От Артуа до Фландрии один шаг. Она приезжала жаловаться и плакать к своему крестному, лавочнику на Ломбардской улице, где я теперь торгую; она поместила в мое дело две тысячи флоринов, я их умножил, и вот теперь она получает десять тысяч.

– Браво, Планше!

– Она свободна, богата, у нее есть корова, она командует служанкой и папашей Селестеном. Все мои рубашки вытканы ею, зимой она вяжет мне чулки, видится со мной каждые две недели и так мила, что считает себя счастливой.

– Я действительно счастлива… – кивнула Трюшен.

Портос стал крутить ус.

«Ах, черт, – подумал д’Артаньян, – что это затевает Портос?..»

Между тем Трюшен, сообразив, в чем дело, пошла торопить кухарку, принесла еще два прибора и уставила стол изысканными кушаньями, превратившими ужин в пир. Сливочное масло, солонина, анчоусы, тунец, затем все товары из лавки Планше. Цыплята, овощи, речная рыба, лесная дичь – словом, все, что может дать деревня. Вдобавок Планше вернулся из погреба с десятью бутылками, покрытыми густым слоем пыли.

Их вид обрадовал сердце Портоса.

– Я голоден, – воскликнул он.

И уселся подле госпожи Трюшен, бросая на нее убийственные взгляды. Д’Артаньян сел по другую сторону от нее. Осчастливленный Планше скромно поместился напротив.

– Не досадуйте, – сказал он, – если во время ужина Трюшен часто будет вставать из-за стола: она желает, чтобы вам как следует были приготовлены постели.

Действительно, хозяйка много раз поднималась наверх, и со второго этажа доносился скрип передвигаемых кроватей. А трое мужчин ели и пили; особенно усердствовал Портос. Было любо смотреть на них. От десяти бутылок осталось лишь одно воспоминание, когда Трюшен вернулась с сыром.

Несмотря на выпитое вино, д’Артаньян сохранил все свое самообладание. Портос же, напротив, в значительной степени утратил его. Гости затянули песню, вспоминали бои и сражения. Д’Артаньян посоветовал Планше снова совершить путешествие в погреб. И так как лавочник потерял способность маршировать, как пехотинец, то капитан мушкетеров предложил проводить его.

Итак, они ушли, напевая песенки такими голосами, что испугался бы сам дьявол. Трюшен осталась за столом с Портосом. Когда двое любителей вин возились в темном погребе, выбирая лучшие бутылки, до них вдруг донеслось звонкое чмоканье.

«Портос вообразил, что он в Ла-Рошели», – подумал д’Артаньян.

Они поднялись, нагруженные бутылками. Планше так увлекся пением, что ничего не видел и не слышал. Д’Артаньян же сохранил остроту зрения и ясно заметил, что левая щека Трюшен была гораздо краснее, чем правая. А Портос молодцевато улыбался и обеими руками крутил усы. Трюшен тоже улыбалась великолепному сеньору.

Пенистое анжуйское вино превратило трех собутыльников сначала в трех чертей, а потом в три бревна. У д’Артаньяна едва хватило сил взять свечу и осветить Планше его собственную лестницу. Планше тащил Портоса, которого подталкивала также развеселившаяся Трюшен.

Д’Артаньяну принадлежала честь обнаружения комнаты и кроватей. Портос повалился в постель, и его друг с трудом раздел его. Лежа в постели, д’Артаньян говорил себе:

«Ах, черт, ведь я клялся никогда больше не пить желтого вина, которое пахнет ружейным кремнем. Что, если бы мои мушкетеры увидели своего капитана в таком состоянии? – И, задвигая полог, прибавил: – К счастью, они ничего не увидят».

Трюшен унесла на руках Планше, раздела его, задернула полог и закрыла двери спальни.

– Веселая вещь деревня, – говорил Портос, вытягивая ноги так, что с треском отвалилась спинка кровати, но на этот шум никто не обратил внимания – так весело было в поместье Планше.

В два часа ночи все в доме храпели.