Текст книги "Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть пятая"

XV
Переезд, люк и портрет

Портос, очень довольный этим поручением, которое, как ему казалось, его молодило, оделся в придворное платье на полчаса скорее, чем обыкновенно.

Как человек, знакомый с великосветскими привычками, он начал с того, что послал своего лакея узнать, дома ли граф де Сент-Эньян. Ему ответили, что господин граф де Сент-Эньян имел честь сопровождать короля в Сен-Жермен вместе со всем двором и только что вернулся. Услышав такой ответ, Портос поторопился и вошел в квартиру графа де Сент-Эньяна в тот момент, когда с него снимали сапоги.

Прогулка была превосходная. Король, все более и более влюбленный, все более и более счастливый, был очаровательно любезен со всеми. Он рассыпал несравненные милости, как выражались поэты того времени.

Как помнят наши читатели, граф де Сент-Эньян был поэтом и считал, что доказал это при достаточно памятных обстоятельствах, обеспечивающих за ним это звание. Как неутомимый любитель рифм, он во время всего пути засыпал четверостишиями, шестистишиями и мадригалами сначала короля, затем Лавальер.

Король был тоже в ударе и сочинил дистих. Что же касается Лавальер, то она, как всякая влюбленная женщина, написала два сонета.

Как видит читатель, день для Аполлона был неплохой.

Вернувшись в Париж, де Сент-Эньян, зная заранее, что его стихи распространятся повсюду, занялся немного больше, чем во время прогулки, содержанием и формой своих произведений.

Поэтому он, как нежный отец перед тем, как вывозить своих детей в свет, спрашивал себя, найдет ли публика стройными, приглаженными и изящными создания его воображения.

И вот, чтоб отдать себе полный отчет, де Сент-Эньян произносил вслух мадригал, который он прочел по памяти королю и обещал дать ему переписанным по возвращении:

 
Ирис, я замечал, что ваш лукавый глаз
Дает не тот ответ, что сердцем был подсказан.
Зачем же я судьбой печальною наказан
Любить лишь то, чем я обманут был не раз?
 

Этот мадригал, хоть и очень изящный, не вполне удовлетворял де Сент-Эньяна теперь, когда он из устной традиции перевел его в рукописную поэзию. Несколько человек нашли мадригал прелестным, первый среди них был автор. Но при ближайшем рассмотрении он как бы поблек. Де Сент-Эньян, сидя нога на ногу перед столом и почесывая висок, повторял свои строки.

– Нет, последний стих решительно не удался. Это нехорошо сказано. Надо мной будут издеваться все мои собратья-рифмоплеты. Мои стихи назовут стихами вельможи, и если король услышит, что я плохой поэт, ему может прийти в голову поверить в это.

Размышляя таким образом, де Сент-Эньян раздевался. Он только что снял камзол и собирался надеть халат, как ему доложили, что его желает видеть барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон.

– Что это за гроздь имен! Я его не знаю.

– Это дворянин, – отвечал лакей, – который имел честь обедать с господином графом за столом короля во время пребывания его величества в Фонтенбло.

– У короля! В Фонтенбло! – воскликнул де Сент-Эньян. – Скорей, скорей, просите сюда этого дворянина.

Лакей поспешил повиноваться. Портос вошел.

У де Сент-Эньяна была память придворного человека: при первом же взгляде он узнал провинциального дворянина со странной репутацией, которого король так хорошо принял в Фонтенбло, несмотря на улыбки нескольких присутствовавших офицеров. Поэтому он встретил Портоса со всеми знаками внимания, которые Портос нашел совершенно естественными, так как, входя к противнику, он соблюдал правила самой утонченной вежливости.

Де Сент-Эньян приказал лакею, доложившему о Портосе, подвинуть ему стул. Последний, не видя ничего преувеличенного в такой любезности, сел и откашлялся. Они обменялись установленными приветствиями, потом граф, в качестве хозяина, принимавшего гостя, спросил:

– Господин барон, какому счастливому случаю обязан я честью вашего посещения?

– Я именно это хотел иметь честь объяснить вам, господин граф, но простите…

– Что такое, барон?

– Я замечаю, что я ломаю ваш стул.

– Совсем нет, барон, совсем нет!

– Нет, я ломаю его, господин граф, и если я не потороплюсь, я упаду и буду в позиции совершенно неприличной для того серьезного поручения, которое мне дано к вам.

Портос встал вовремя, так как ножки стула уже начали подгибаться. Де Сент-Эньян стал искать глазами более крепкое кресло для своего гостя.

– Современная мебель, – сказал Портос, в то время как граф продолжал искать, – стала до смешного непрочной. В моей юности, когда я садился еще с гораздо большей силой, чем теперь, я не помню, чтоб я когда-нибудь сломал стул, кроме тех случаев, когда я их ломал руками в трактире.

Де Сент-Эньян приятно улыбнулся этой шутке.

– Но, – продолжал Портос, садясь на кушетку, которая заскрипела, но выдержала, – к несчастью, дело не в этом.

– Как к несчастью? Разве вы мне принесли дурную весть, господин барон?

– Дурную для дворянина? О нет, господин граф! – благородно ответил Портос. – Я только приехал сообщить вам, что вы жестоко оскорбили одного моего друга.

– Я, сударь? – воскликнул де Сент-Эньян. – Я оскорбил одного из ваших друзей? Кого же, скажите, прошу вас!

– Виконта Рауля де Бражелона.

– Я оскорбил господина де Бражелона? Право же, сударь, я никак не мог бы это сделать, так как виконт де Бражелон, которого я мало знаю, которого, могу сказать, я даже совсем не знаю, находится в Англии. Не видя его очень давно, я не мог его оскорбить.

– Господин де Бражелон в Париже, сударь, – сказал невозмутимый Портос. – Что же касается оскорбления, то я вам ручаюсь, что оно было, раз он сам мне это сказал. Да, граф, вы его жестоко, смертельно оскорбили, я повторяю – смертельно.

– Невозможно, барон, клянусь вам, что это невозможно!

– Впрочем, – добавил Портос, – вы не можете не знать этого обстоятельства, так как виконт де Бражелон сообщил мне, что он предупредил вас запиской.

– Даю вам слово, сударь, что я не получал никакой записки.

– Странно!.. А Рауль говорит…

– Вы сейчас убедитесь, что я ничего не получал, – сказал Сент-Эньян и позвонил.

– Баск, сколько в мое отсутствие принесли сюда писем и записок?

– Три, господин граф.

– Какие?

– Записку от господина де Фиеска, записку от госпожи де Ла Ферте и письмо от господина де Лас Фуэнтеса.

– Это все?

– Все, господин граф.

– Говори правду перед господином бароном, правду, слышишь! Я отвечаю за тебя.

– Господин граф, была еще записка от…

– От кого? Говори скорей!

– От мадемуазель де Лаваль…

– Достаточно, – скромно перебил Портос. – Прекрасно, я верю вам, господин граф.

Де Сент-Эньян выслал лакея и сам закрыл за ним дверь. Возвращаясь и глядя без цели перед собой, он заметил, что из замочной скважины в двери, ведущей в соседнюю комнату, торчит бумажка, которая была засунута туда де Бражелоном.

– Что это такое? – спросил он.

– О, о! – воскликнул Портос.

– Записка в замочной скважине!

– Это может оказаться той самой запиской, граф, – сказал Портос. – Посмотрите.

Де Сент-Эньян взял бумажку и воскликнул:

– Записка от господина де Бражелона!

– Видите, я был прав. О, когда я что-нибудь утверждаю…

– Принесена сюда самим виконтом де Бражелоном, – пролепетал, бледнея, граф. – Но это возмутительно! Как он проник сюда?

Де Сент-Эньян снова позвонил. Появился Баск.

– Кто приходил сюда в то время, как я был на прогулке с королем?

– Никто, господин граф.

– Этого не может быть! Наверное, кто-нибудь приходил сюда.

– Нет, господин граф, никто не мог войти сюда, так как ключи были у меня в кармане.

– Однако вот письмо, которое было в замочной скважине. Кто-то же сунул его туда. Не могло же оно само появиться!

Баск развел руками в полном недоумении.

– Должно быть, господин де Бражелон сунул его туда, – сказал Портос.

– Значит, он входил сюда?

– Несомненно, сударь.

– Но как же, раз у меня был ключ в кармане? – сказал настойчиво Баск.

Де Сент-Эньян прочитал записку и смял ее.

– Здесь что-то скрывается, – пробормотал он в раздумье.

Портос предоставил ему несколько секунд на размышления, затем вернулся к своему поручению.

– Не желаете ли вы вернуться к нашему делу? – спросил он де Сент-Эньяна, когда лакей удалился.

– Но, кажется, мне его объясняет эта записка, так странно появившаяся. Виконт де Бражелон объявляет мне, что его друг, будет у меня.

– Я его друг; значит, он вам объявляет о моем приезде.

– Вы передаете мне от него вызов на дуэль?

– Совершенно верно.

– И он вам жаловался, что я его оскорбил?

– К несчастью, смертельно.

– Каким образом, скажите мне? Его действия так таинственны, что мне надо отыскать в них какой-нибудь смысл.

– Сударь, – отвечал Портос, – у моего друга должны быть основания; что же касается его действий, если они таинственны, как вы говорите, обвиняйте в этом только самого себя.

Портос произнес последние слова с уверенностью, в которой для человека, мало его знающего, таился глубокий смысл.

– Пусть будет тайна! Давайте разберемся в ней, – сказал де Сент-Эньян.

Но Портос поклонился и сказал:

– Я думаю, вы предпочтете, чтоб я не входил в нее, на это есть серьезные основания.

– Я их прекрасно понимаю. Хорошо, сударь, ограничьтесь лишь намеком, я вас слушаю.

– Дело прежде всего в том, – сказал Портос, – что вы переехали.

– Правда, я переехал.

– Вы признаете это? – спросил Портос с видимым удовлетворением.

– Признаю ли? Ну да, признаю. Почему вы думаете, что я могу не признать этого?

– Вы признали? Хорошо, – отметил Портос, поднимая один палец кверху.

– Послушайте, сударь, как может мой переезд нанести какой-нибудь вред виконту де Бражелону? Отвечайте же! Потому что я совершенно не понимаю то, что вы мне говорите.

Портос остановил его и сказал серьезно:

– Сударь, это первое обвинение, которое выдвигает господин де Бражелон против вас. Если он выдвигает его, значит, он почувствовал себя оскорбленным.

Де Сент-Эньян топнул с нетерпением ногой.

– Это похоже на неприличную ссору.

– Нельзя иметь неприличной ссоры с таким порядочным человеком, как виконт де Бражелон, – продолжал Портос. – Значит, вы ничего не можете прибавить по поводу переезда?

– Нет. Дальше?

– Ах, дальше? Но заметьте, сударь, что вот вам уже обвинение, на которое вы не отвечаете или, вернее, плохо отвечаете. Как, сударь: вы переезжаете, это оскорбляет господина де Бражелона и вы не извиняетесь? Очень хорошо!

– Как! – воскликнул де Сент-Эньян, выведенный из себя флегмой этого субъекта. – Как! Я должен советоваться с господином де Бражелоном, переезжать мне или нет? Помилуйте, сударь!

– Обязательно, сударь, обязательно. Однако вы увидите, что это ничто по сравнению со вторым обвинением.

Портос принял строгий вид и сказал:

– А о люке, сударь, что вы скажете?

Де Сент-Эньян сильно побледнел. Он так резко отодвинул стул, что Портос, при всей своей наивности, догадался о силе удара, который он нанес.

– О люке? – пробормотал де Сент-Эньян.

– Да, сударь, объясните это, если можете, – сказал Портос, встряхнув головой.

Де Сент-Эньян потупился и прошептал:

– О, я предан! Все стало известно!

– Все всегда становится известным, – отвечал Портос, который сам ничего, в сущности, не знал.

– Вы видите, я так поражен, до того поражен, что теряю голову!

– Нечистая совесть, сударь! О, ваши дела плохи!

– Милостивый государь!

– И когда свет узнает, когда начнет судить…

– О, сударь, такую тайну нельзя сообщать даже духовнику! – вскричал граф.

– Мы примем меры, и тайна далеко не пойдет.

– Но, сударь, – продолжал де Сент-Эньян, – господин де Бражелон, проникнув в эту тайну, отдает ли себе отчет в опасности, которой он подвергается и подвергает других?

– Господин де Бражелон не подвергается никакой опасности, сударь, никакой опасности не боится, и вы испытаете это скоро с божьей помощью.

«Он сумасшедший! – подумал де Сент-Эньян. – Что ему от меня надо?»

Потом продолжал вслух:

– Давайте, сударь, замнем это дело.

– Вы забываете о портрете! – произнес Портос громовым голосом, от которого у графа застыла вся кровь.

Так как речь шла о портрете Лавальер, и в этом нельзя было ошибиться, де Сент-Эньян почувствовал, что он прозревает.

– А-а! – воскликнул он. – Я вспоминаю, что господин де Бражелон был ее женихом.

Портос принял важный вид, который так кстати прикрыл его незнание.

– Меня не касается, а вас также, – сказал он, – был или нет мой друг женихом той, кого вы знаете. Я даже удивлен, что вы произнесли это неосторожное слово. Оно может очень повредить вам, сударь.

– Сударь, вы – разум, деликатность и благородство, воплощенные в одном лице. Я понял, о чем идет речь.

– Тем лучше! – сказал Портос.

– И вы дали мне это понять самым тонким и умным образом. Благодарю вас, сударь, благодарю вас.

Портос напыжился.

– Только теперь, – продолжал де Сент-Эньян, – теперь, когда я все знаю, позвольте мне объяснить.

Портос покачал головой, как человек, не желающий слушать, но де Сент-Эньян продолжал:

– Я в отчаянии, поверьте, от всего, что случилось, но что бы вы сделали на моем месте? Ну, между нами, скажите мне, что бы вы сделали?

Портос поднял голову.

– Дело не в том, молодой человек, что бы я сделал. Вы осведомлены о трех обвинениях, не правда ли?

– Что касается первого, сударь, – и здесь я обращаюсь к человеку разума и чести, – когда было высказано августейшее пожелание, чтобы я переехал, мог ли я ослушаться?

Портос сделал движение, но де Сент-Эньян тут же остановил его.

– Ах, моя откровенность трогает вас, – сказал он, объясняя по-своему жест Портоса. – Вы чувствуете, что я прав?

Портос не отвечал.

– Я перехожу к этому злосчастному люку, – продолжал де Сент-Эньян, кладя руку на плечо Портоса, – к этому люку, причине зла, к этому злу; к этому люку, устроенному для того, о чем вы знаете. Ну, неужели вы серьезно можете предположить, что я сам, по собственной воле, в таком месте проделал люк, предназначенный… О, вы не верите в это, но и здесь также вы чувствуете, вы угадываете, вы понимаете волю, стоящую надо мной. Вы понимаете увлечение, я не говорю о любви, этом неодолимом безумии… Боже мой! К счастью, я имею дело с человеком сердечным и чувствительным, иначе… какое несчастье и позор для нее, бедной девушки!.. И для того… кого я не хочу называть!

Портос, оглушенный и сбитый столку красноречием и жестикуляцией де Сент-Эньяна, сидя прямо и неподвижно на кушетке, делал громадные усилия, чтобы принять этот град слов, в которых он ничего не понимал.

Де Сент-Эньян, увлеченный своей речью, продолжал, придав новую силу своему голосу и всевозрастающую живость своим движениям:

– Что же касается портрета (я ведь понимаю, что портрет – главное обвинение), подумайте, неужели я в этом виноват? Кто захотел иметь ее портрет? Я? Кто ее любит? Я? Кто желает ее? Неужели я? Кто овладел ею? Я? Нет, тысячу раз нет! Я знаю, что господин де Бражелон должен быть в отчаянии, я знаю, что такие несчастья жестоки. Знаете, я сам страдаю. Но всякое сопротивление напрасно. Он будет бороться? Его высмеют. Если он будет настаивать, он погубит себя. Вы мне скажете, что отчаяние – это безумие; но сами вы благоразумны, вы меня поняли! Я вижу по вашему сосредоточенному, задумчивому, даже смущенному лицу, что серьезность положения вас поразила. Возвращайтесь же к виконту де Бражелону, поблагодарите его от меня, что он выбрал в качестве посредника человека ваших достоинств. Поверьте, что с своей стороны, я сохраню вечную благодарность к тому, кто так изобретательно, так умно уладил наше разногласие. И раз злой судьбе было угодно, чтоб эта тайна, вместо того чтоб принадлежать трем людям, принадлежит четырем, тайна, которая может составить счастье самого честолюбивого человека, я радуюсь, что разделяю эту тайну с вами, я радуюсь от всего сердца. Начиная с этой минуты располагайте мною, я весь в вашем распоряжении. Что мне надо сделать для вас? Чего я должен просить, требовать даже? Говорите, барон, говорите!

И по фамильярно-приятельскому обычаю придворных той эпохи де Сент-Эньян обнял Портоса и нежно прижал его к себе. Портос дал себя обнять с невозмутимым спокойствием.

– Говорите, – повторял де Сент-Эньян, – чего вы просите?

– Сударь, – сказал Портос, – у меня внизу лошадь, будьте так добры сесть на нее верхом, она очень хороша и вас ничем не обеспокоит.

– Сесть на лошадь? Зачем? – спросил с любопытством де Сент-Эньян.

– Чтобы ехать со мной туда, где нас ждет виконт де Бражелон.

– Ах, он хотел бы поговорить со мной, я это понимаю. Чтоб узнать подробности? Увы, это такая деликатная тема! Но сейчас я никак не могу, меня ждет король.

– Король подождет, – сказал Портос.

– Но где же меня ждет господин де Бражелон?

– У монастыря Меньших Братьев, в Венсенском лесу.

– Мы с вами шутим, не так ли?

– Не думаю, я, по крайней мере, не шучу. – Портос придал своему лицу самое суровое выражение и сказал: – Монастырь Меньших Братьев – это место для дуэлей, вы разве не знаете?

– Ну да, что же мне делать там в таком случае?

Портос медленно вынул шпагу.

– Вот длина шпаги моего друга.

– Черт возьми, этот человек сошел с ума! – воскликнул де Сент-Эньян.

Краска бросилась в лицо Портосу.

– Сударь, – проговорил он, – если б я не имел чести быть у вас в доме и исполнять поручение виконта де Бражелона, я выбросил бы вас в окно! Мы это отложим, и вы ничего не потеряете от отсрочки. Едете вы в Венсенский лес или нет, сударь?

– Э-э…

– Едете ли вы по доброй воле?

– Но…

– Я вас силой стащу, если вы не желаете ехать! Берегитесь!

– Баск! – закричал де Сент-Эньян.

Баск вошел и сказал:

– Король зовет господина графа.

– Это другое дело, – сказал Портос, – королевская служба прежде всего. Мы будем ждать вас там до вечера, сударь.

И, поклонившись де Сент-Эньяну со своей обычной вежливостью, Портос вышел в восторге, что он уладил еще одно дело.

Де Сент-Эньян посмотрел ему вслед; потом, поспешно надевая камзол и поправляя его на ходу, пробормотал:

– В Венсенский лес!.. В Венсенский лес!.. Посмотрим, как король примет этот вызов. Он, ей-богу, послан ему самому.

XVI
Политические соперники

После столь плодотворной для Аполлона прогулки, во время которой каждый платил дань музам, как говорили в ту эпоху поэты, король застал у себя господина Фуке, который ждал его возвращения.

Вслед за королем пришел господин Кольбер, который подстерег Людовика в коридоре и следовал за ним, как ревнивая и наблюдающая тень. Он был в грубо-роскошном и плохо сидящем платье, которое придавало ему сходство с налитым пивом фламандским вельможей.

Господин Фуке остался совершенно спокоен и старался в течение всей последующей сцены не показывать презрения, переполнявшего его сердце, из страха, что даже это презрение будет слишком большой честью для его противника.

Кольбер не скрывал оскорбительной радости. С его точки зрения, Фуке плохо играл заранее безнадежно проигранную партию, хотя она была еще не закончена. Кольбер принадлежал к той школе политиков, которые восхищаются только ловкостью и уважают только успех. К тому же Кольбер, который был не только завистливым и честолюбивым человеком, но и принимал близко к сердцу интересы короля, мог находить оправдание своей ненависти в том счастливом для него обстоятельстве, что, ненавидя и губя Фуке, он действовал для блага государства и достоинства короля. Ни одна из этих подробностей не ускользнула от Фуке. Сквозь нависшие густые брови своего врага он читал все в его глазах, а через глаза видел, что таилось в глубине сердца Кольбера. Он увидел все, что было в этом сердце: ненависть и торжество.

Но, желая оставаться во время своих наблюдений непроницаемым, он улыбнулся очаровательной, милой улыбкой, которой только он умел улыбаться, и, придавая самую благородную и грациозную непринужденность своему поклону, сказал:

– Ваше величество, я вижу по вашему веселому виду, что вы совершили приятную прогулку.

– Очаровательную, господин суперинтендант, совершенно очаровательную! Вы напрасно не присоединились к нам, когда я вас звал.

– Ваше величество, я работал.

– Ах, деревня, господин Фуке! – воскликнул король. – Боже, как я хотел бы всегда жить в деревне на воздухе, среди зелени!

– Я надеюсь, что ваше величество еще не устали от трона? – спросил Фуке.

– Нет, но троны из зелени очень нежны!

– Право, ваше величество исполняет все мои желания, говоря такие слова. У меня как раз есть прошение к вашему величеству.

– От кого, господин суперинтендант?

– От нимф Во.

– Ах!

– Король удостоил меня обещанием, – сказал Фуке.

– Да, я помню.

– Праздник в Во, знаменитый праздник в Во, не правда ли, ваше величество? – подхватил Кольбер, пытаясь вызвать доверие вмешательством в разговор.

Фуке с глубоким презрением промолчал, делая вид, будто Кольбера рядом нет.

– Ваше величество знает, что я предназначаю мое имение Во для приема любезнейшего из властителей, могущественнейшего из королей.

– Я обещал, сударь, – сказал улыбаясь Людовик XIV, – и слово короля закон.

– А я, ваше величество, пришел доложить, что я весь к вашим услугам.

– Вы мне обещаете много чудес, господин суперинтендант?

И Людовик XIV взглянул на Кольбера.

– Чудеса? О нет, ваше величество, я не берусь поражать вас чудесами; я надеюсь обещать немного веселья, может быть, даже немного забвения королю.

– Нет, нет, господин Фуке, я настаиваю на слове «чудеса». О, вы ведь волшебник, мы знаем ваше могущество, мы знаем, что вы найдете золото, даже если его не будет на свете. Поэтому народ говорит, что вы его сами делаете.

Фуке почувствовал двойной удар: король метнул стрелу из своего лука и из лука Кольбера. Он рассмеялся.

– О, народ прекрасно знает, из каких россыпей я беру это золото. Он знает это слишком хорошо, быть может. И к тому же, – добавил он гордо, – я могу заверить ваше величество, что золото для оплаты праздника в Во не будет стоить ни крови, ни слез. Оно будет стоить пота, но пот будет оплачен.

Людовик смутился. Он посмотрел было на Кольбера, Кольбер хотел ответить, но орлиный, благородный, почти королевский взгляд, брошенный Фуке, остановил слова на устах интенданта.

Тем временем король оправился от смущения и, обратившись к Фуке, спросил:

– Значит, вы приглашаете нас?

– Да, если это угодно вашему величеству.

– На какой день?

– На какой вам будет удобно, государь.

– Вы говорите, как волшебник, господин Фуке. Я бы не мог так сказать.

– Ваше величество сделает, когда захочет, все, что король может и должен делать. У короля Франции есть слуги, способные на все для его службы и удовольствий.

Кольбер попробовал взглянуть на Фуке, чтоб узнать, не означают ли эти слова поворота к менее враждебным чувствам. Фуке даже не посмотрел на своего врага. Кольбер не существовал для него.

– В таком случае, через неделю. Это вам удобно?

– Через неделю, ваше величество.

– Сегодня вторник. Хотите отложить до следующего воскресенья?

– Отсрочка, которую благоволит дать ваше величество, сильно облегчит работу, которую мои архитекторы предпримут для того, чтоб развлечь короля и его друзей.

– Кого же из своих друзей я у вас увижу?

– Король – всюду хозяин, ваше величество; король составляет список и отдает приказания. Все, кого он удостоит приглашением, будут почтительно приняты мной.

– Благодарю вас, – сказал король, тронутый благородным чувством, высказанным в столь благородных выражениях.

Уточнив подробности некоторых дел, Фуке простился с Людовиком XIV.

Он чувствовал, что Кольбер останется с королем, что будут говорить о нем и что ни тот ни другой его не пощадят.

Удовлетворение последнего удара, ужасного удара, который он мог нанести своему врагу, представилось ему как награда за все то, что он должен был вытерпеть от него. Поэтому, уже взявшись за ручку двери, он быстро обернулся и, обращаясь к королю, произнес:

– Простите, ваше величество!

– В чем простить вас, сударь? – спросил любезно король.

– Я совершил тяжелый проступок, не заметив того.

– Проступок? Вы? Ах, господин Фуке, мне необходимо будет вас простить. Против чего или против кого вы согрешили?

– Против приличия, ваше величество. Я забыл сообщить вам о довольно важном обстоятельстве.

– Каком?

Кольбер вздрогнул; он подумал о возможности доноса. Его игра раскрыта. Одно слово Фуке, одно приведенное доказательство, и юное благородство Людовика XIV восторжествует над покровительством, оказываемым им Кольберу. Кольбер испугался, что такой смелый удар разрушит его хитрый замысел. И действительно, партия была так хороша, что Арамис, ловкий игрок, не упустил бы ее.

– Ваше величество, – сказал Фуке непринужденным тоном, – раз вы были так добры простить меня, мне совсем легко будет сделать признание: сегодня утром я продал одну из своих должностей.

– Одну из ваших должностей! – воскликнул король. – Какую же?

Кольбер мертвенно побледнел.

– Ту, ваше величество, которая давала мне право на судебную мантию и строгий вид, – должность генерального прокурора.

Король невольно вскрикнул и взглянул на Кольбера.

У Кольбера же выступил пот на лбу, и он едва не упал в обморок.

– Кому вы продали эту должность, господин Фуке? – спросил король.

Кольбер прислонился к камину.

– Одному советнику парламента, ваше величество, его зовут господин Ванель.

– Ванель?

– Одному из друзей господина Кольбера, – добавил Фуке с такой неподражаемой небрежностью и с таким выражением забывчивости и неведения, какие художник, актер и поэт никогда не смогли бы воспроизвести кистью, жестом и пером.

Произнеся эти слова и раздавив Кольбера своим превосходством, суперинтендант снова поклонился королю и удалился, наполовину отмщенный изумлением властителя и унижением фаворита.

– Возможно ли это? – сказал король, когда Фуке скрылся. – Он продал эту должность?

– Да, ваше величество, – твердо отвечал Кольбер.

– Он сошел с ума! – заметил король.

На это Кольбер ничего не сказал. Он подслушал мысль своего господина, и эта мысль мстила за него. К его ненависти присоединилась зависть; к его плану разорения присоединилась угроза немилости.

Отныне – Кольбер это почувствовал – между Людовиком XIV и им враждебные мысли не встречали больше препятствий, и за первой же провинностью Фуке, которая могла бы послужить предлогом, сразу должно было последовать наказание. Фуке выпустил из рук свое оружие. Ненависть и зависть только что подобрали его.

Кольбер был приглашен королем на празднество в Во; он поклонился как человек, уверенный в себе, и принял приглашение как человек, оказывающий одолжение.

Король стал составлять список приглашенных в Во, и, когда дошел до имени Сент-Эньяна, вошел лакей и доложил о приходе графа де Сент-Эньяна. Кольбер скромно удалился при появлении королевского Меркурия.