Текст книги "Сорок пять. Часть первая"

Х
Скупщик Кирас

Пертинакс имел полное основание жалеть об отсутствии знаменитой кирасы: в это самое время он через посредство своего странного лакея расставался с ней навсегда.

Действительно, как только слуха этого лакея коснулись магические слова «десять экю», произнесенные госпожой Фурнишон, он бросился со всех ног догонять продавца. Но наступила уже ночь, и торговец, вероятно, торопился – он успел отойти шагов на тридцать, и господину Самуилу пришлось его окликнуть. Торговец боязливо остановился и устремил испытующий взгляд на подходившего к нему человека, но, увидев в руках у него какую-то вещь, он успокоился и стал поджидать.

– Что вам нужно, любезный? – спросил он.

– Что мне нужно? – Вид у лакея был хитрый. – Да вот с вами одно дело обделать.

– Так давайте поскорее…

– А вы торопитесь? Дайте хоть передохнуть.

– Только быстро, меня ждут. – Очевидно, торговец сохранял долю недоверия к неизвестному ему лицу.

– Когда вы увидите, что я вам принес, то перестанете торопиться, коли вы действительно знаток в этих делах.

– Что же это такое?

– Чудная вещь, редкой работы, такая… Но вы, кажется, не слушаете меня?

– Нет, я смотрю.

– Куда?

– Вы разве не знаете, что торговля оружием запрещена указом короля? – Торговец бросал вокруг тревожные взгляды.

Лакей нашел более выгодным прикинуться, что ничего такого не знает:

– Откуда? Я только сегодня приехал из провинции.

– Это дело другое. – Торговец несколько успокоился. – Но хоть вы и приехали из провинции, а известно же вам, что я скупаю старое оружие?

– Да, известно.

– А кто вам это сказал?

– А зачем и говорить – вы ведь сами кричали, и довольно громко.

– Где это?

– Да вот тут, под окнами гостиницы «Шпага гордого рыцаря».

– Вы там были?

– Был.

– С кем?

– С целой компанией приятелей.

– С компанией приятелей? Обыкновенно в этой гостинице никого не бывает. И откуда же явились эти ваши приятели?

– Из Гаскони, как и я.

– Вы, значит, подданные короля наваррского[27]27
  Король наваррский – Генрих IV (1553–1610), король наваррский с 1572 г., король Франции с 1593 г. Будучи гугенотом, принимал участие в религиозных и гражданских войнах на стороне протестантов. Ему приписывается фраза «Париж стоит мессы». Основатель династии Бурбонов. 14 мая 1610 г. был убит Равальяком.


[Закрыть]?

– Ну вот еще! Мы все французы, черт возьми! И кровные!

– Так, верно, гугеноты?

– Католики, благодарение Богу, как и сам святейший отец наш Папа! – отвечал Самуил, снимая шапку. – Но не в этом дело, поговорим лучше о кирасе.

– Пойдемте вот к этой стене: мы здесь слишком на виду.

И они направились к небольшому дому, весьма скромной наружности, зато ни в одном окне его не было света. Над дверью выступал навес от балкона на втором этаже; тут же виднелась каменная скамья – единственное украшение невзрачного фасада. Она совмещала приятное с полезным – служила ступенькой для тех, кто садился на лошадей и ослов.

– Ну, теперь показывайте! – велел торговец, когда оба стали под навесом.

– Смотрите.

– Подождите-ка… Кажется, в доме зашевелились…

– Нет, это напротив.

Действительно, на другой стороне улицы возвышался двухэтажный дом, на втором этаже которого кое-где мелькали огоньки.

– Ну, скорее! – И торговец взял в руки кирасу.

– А какая тяжелая-то, а! – похвалился Самуил.

– Да, стара, массивна, старомодна. Шесть экю хотите?

– Как шесть экю? Вы там дали десять за какой-то хлам!

– Шесть экю – да или нет? Решайте скорей!

– Да посмотрите же на чеканку!

– Я продаю товар на вес, так что мне в ней?

– О-о! – возмутился Самуил. – Здесь торгуетесь, а там давали, что у вас просили!

– Ну, уж так и быть, прибавлю вам один экю! – смилостивился нетерпеливый торговец.

– Одной позолоты тут на четырнадцать!

– Ну, скорее: одно из двух – или продавайте, или прощайте.

– Однако странный вы торговец, – не уступал Самуил. – Прячетесь, чтобы вести свою торговлю, нарушаете королевский указ, а с честными людьми торгуетесь.

– Ну, ну, пожалуйста, не кричите так!

– О, мне нечего бояться, – Самуил возвысил голос. – Запрещенным товаром не торгую, и прятаться мне ни к чему.

– Ну, ну, берите десять экю, только, пожалуйста, замолчите.

– Десять?.. Говорю же вам – тут одного золота на эту сумму. Э! Да вы, кажется, удрать хотите?

– Вовсе нет, вот сумасшедший!

– То-то же, а то крикну «караул!». – И при этих словах Самуил до того стал громогласен, что, казалось, вот-вот исполнит угрозу.

Легкий скрип отворившегося окна у них над головами – и торговец так и вздрогнул от испуга.

– Делать нечего, пусть будет по-вашему. Получайте пятнадцать экю – и ступайте своей дорогой.

– То-то! – Самуил опустил деньги в карман. – Но эти пятнадцать экю я должен отдать моему господину. А ведь мне и самому что-нибудь надо.

Вместо ответа торговец, окинув глазами улицу, схватился за эфес шпаги – очевидно, намеревался сделать на коже Самуила такой надрез, который избавил бы его навсегда от необходимости покупать новую кирасу взамен проданной. Но Самуил смотрел в оба – глаз у него был зоркий, как у воробья, промышляющего пищу.

– Вижу, любезный, твою шпагу. – Он отступил на шаг. – Но вижу и еще кое-что: вот эту фигуру на балконе, и она тоже тебя видит!

Торговец, побелев от страха, взглянул в направлении, указанном Самуилом: на балконе какое-то длинное нелепое существо куталось в меховой халат. Этот аргус не упустил, видимо, ни слова, ни жеста из всей сцены.

– Ну, вы делаете со мной что хотите, – проговорил с принужденным смехом торговец, оскалив зубы, как шакал. – Вот вам еще один экю, и задави вас дьявол, – добавил он тихо.

– Благодарю вас, удачной торговли! – И, поклонившись скупщику оружия, Самуил исчез со злорадным смехом.

Оставшись один, торговец поднял с земли кирасу Пертинакса и стал ее вкладывать в кирасу Фурнишона.

– Вы, кажется, скупаете старое оружие? – неожиданно обратился к нему с балкона незнакомец.

– Нет, нет, сударь! – отнекивался несчастный торговец. – Это совершенная случайность!

– А! Ну, вот мне эта случайность как раз на руку.

– Почему же, сударь?

– Вообразите, у меня тут, под рукой, целая куча старого железа – вот бы отделаться.

– Я не прочь купить, но теперь, сами видите, у меня полны руки – ничего больше не смогу взять.

– А я вам все-таки покажу!

– Не нужно – у меня и денег больше нет.

– Это все равно, я вам и так поверю – вы кажетесь честным человеком.

– Благодарю вас, но меня ждут.

– Странное дело! Мне кажется, я вас знаю!

– Меня?! – Торговец перепугался ужасно, но старался не показывать своего волнения незнакомцу.

– Посмотрите-ка на эту каску. – Он подвинул ее к себе ногой, не желая отходить от окна, чтобы торговец не сбежал, и передал каску с балкона ему в руки.

– Вы меня знаете? Или думаете, что знаете?

– Конечно, знаю. Ведь вы… – Незнакомец, казалось, подыскивал имя.

Торговец замер в ожидании.

– Ведь вы – Никола…

– Никола?.. – Торговец изменился в лице, и каска задрожала у него в руке.

– Ну да, Никола Трюшу, торговец железом с улицы Коссоннери.

– Нет, нет! – Торговец улыбнулся и вздохнул свободно.

– Все равно, у вас славное лицо… Так вот, купите все мои военные доспехи: кирасу, наручни и шпагу.

– Но подумайте о том, сударь, что такая купля и продажа воспрещены законом.

– Знаю, знаю: тот, у кого вы сейчас купили кирасу, достаточно громко кричал об этом вот только что.

– Вы… слышали?

– Конечно, и вы даже выказали такую щедрость, что навели меня на мысль также обратиться к вам со своим дельцем… Но не беспокойтесь, я не стану злоупотреблять вашей уступчивостью… Знаю, что такое торговля, – сам этим занимался, и, как видите, вел свои дела неплохо: живу теперь на покое.

– Поздравляю!

– И вот, ценя свой покой, хочу отделаться от всей этой железной рухляди – она только мешает.

– Понимаю.

– Есть у меня еще разная мелочь… Вот рукавицы, например.

– Мне этого не нужно.

– И мне тоже.

– Я возьму только кирасу.

– Вы, значит, покупаете одни кирасы?

– Да.

– Странно! Ведь вы покупаете, чтобы перепродать на вес? Вы так говорили, по крайней мере. А железо везде остается железом…

– Оно, конечно, так, но я охотнее…

– Делайте, как знаете: покупайте, пожалуй, кирасу… Или, впрочем, вы правы: лучше не покупайте ничего.

– Это почему?

– А потому, что в то время, которое мы теперь переживаем, всякому нужно его оружие.

– Как так? В мирное-то время?

– Позвольте, любезный… Если бы в самом деле времена были мирные, так не велась бы такая торговля кирасами. Говорите это кому-нибудь другому, а не мне.

– Но, сударь…

– Да, не велась бы, и еще под таким секретом.

Торговец сделал движение, собираясь уходить.

– Но, право, чем больше я на вас смотрю, тем более убеждаюсь, что давно вас знаю, – продолжал незнакомец. – Нет, вы не Никола Трюшу… А все-таки я вас знаю!

– Молчите!

– И уверен, что если вы скупаете кирасы, то для богоугодного дела.

– Молчите же! – молил торговец.

– Вы меня просто очаровываете! – воскликнул собеседник, протягивая с балкона свою длиннющую руку и вкладывая ее в руку торговца.

– Да, наконец, кто же вы такой? – Торговец почувствовал, что рука его сжата, как тисками.

– Я – Робер Брике, прозванный Грозой еретиков Раскола, верный член Лиги и ревностнейший католик. Теперь я вас положительно узнал!

Торговец побледнел как полотно.

– Вы Никола Грембело, кожевник.

– Совсем нет, вы ошибаетесь. Прощайте, господин Брике, очень рад, что имел случай с вами познакомиться. – И повернулся к балкону спиной.

– Как! Вы уходите, ничего у меня не купив?

– Я уже сказал вам, что у меня нет больше с собой денег.

– Мой слуга пойдет с вами.

– Нет, это невозможно.

– Так как же нам быть?!

– Никак… Каждый останется при своем, вот и все.

– Как бы не так! У меня слишком велико желание продолжить с вами знакомство.

– А у меня – отвязаться от знакомства с вами. – И торговец пустился бежать, решив лучше бросить свои кирасы и все потерять, чем быть узнанным.

Но не такой был человек Робер Брике, чтобы кто-то мог избавиться от него таким путем. Он перешагнул через балкон, ступил на улицу – даже не спрыгнул – и, шагнув раз пять-шесть, догнал злополучного торговца.

– С ума, что ли, вы сошли, любезный? – И опустил свою широкую руку на плечо несчастного. – Будь я вашим недругом и пожелай, чтобы вас задержали, стоило только крикнуть! Ночная стража в этот час обходит улицу Августинцев. Но нет, вы мой друг, черт возьми! А доказательство – что на этот раз я уж безошибочно вспомнил ваше имя.

Услышав это, торговец только расхохотался.

– Вас зовут Никола Пулен, и вы чиновник парижского суда.

– Я погиб! – пробормотал торговец.

– Напротив, спасены, черт возьми! Вы никогда не сделаете для правого дела столько, сколько намереваюсь сделать я!

Никола Пулен жалобно застонал.

– Ну, ну, мужайтесь! – утешил его Робер Брике. – Вы нашли во мне брата. Берите одну кирасу, а я возьму две другие – дарю вам все оружие, которое у меня есть, и рукавицы в придачу. Идемте же скорей, и да здравствует Лига!

– Вы пойдете со мной?

– Я вам помогу нести оружие, которое должно доставить нам победу над филистимлянами. Показывайте дорогу – я иду за вами.

В душе злополучного чиновника промелькнуло вполне понятное подозрение, но тотчас же рассеялось: «Если б он хотел меня погубить, зачем ему признаваться, что он меня знает?»

– Нечего делать, – согласился он, – раз уж непременно хотите – пойдемте вместе!

– На жизнь и на смерть! – воскликнул Робер Брике, сжимая одной рукой руку союзника, а другой победоносно потрясая в воздухе своей ношей.

Минут через двадцать Никола Пулен был уже в квартале Маре – весь в поту от скорой ходьбы и от жгучего интереса к разговору на политические темы.

– Какого я завербовал новобранца! – пробормотал Никола Пулен, останавливаясь неподалеку от дворца Гизов.

«Так и подозревал, что мое оружие примет это направление», – сказал сам себе Брике.

– Послушайте, друг, – Никола Пулен обернулся с торжественным видом к Брике, изобразившему на лице полнейшую простоту и невинность, – пока вы еще не вступили в жилище льва, я дам вам минуту на размышление: если вы не тверды духом – не поздно вам удалиться.

– Зачем? Я на своем веку видал еще и не то! Et non intremuit medulla mea[28]28
  И не устрашился мой разум (лат.).


[Закрыть],– продекламировал Брике. – Ах, извините! Вы, может быть, не знаете латинского языка?

– А вы знаете?

– Как видите.

«Учен, отважен, силен, богат – вот находка!» – подумал Пулен и добавил громко:

– Так войдем. – И подвел его к огромным воротам дворца Гизов, растворившимся перед ними после третьего удара бронзового молотка.

Двор был полон стражи: закутанные в плащи фигуры скользили по двору, как призраки. В окнах не видно было ни одного огонька; восемь оседланных лошадей стояли в отдалении. На стук молотка почти все, кто был во дворе, обернулись и образовали как бы две шеренги, мимо которых пришлось бы пройти вновь прибывшим. Никола Пулен нагнулся к уху человека, который стоял у ворот, изображая привратника, и сказал ему свое имя.

– Я привел с собой товарища, – добавил он.

– Проходите, господа, – ответил привратник.

– Отнесите это в арсенал! – приказал Пулен, передавая одному из стражей три кирасы и все доспехи, пожертвованные Робером Брике.

«Черт возьми! Так у них и арсенал!» – подумал Брике.

– Однако вы, как я посмотрю, замечательно талантливый организатор, – похвалил он.

– Да, кое-что соображаем, – самодовольно улыбнулся Никола Пулен. – Но ступайте за мной, я вас представлю.

– Не лучше ли подождать? Я чрезвычайно застенчив. Пусть мне позволят остаться – вот все, чего я желаю… А когда докажу свои способности, то и представлюсь сам, своими делами, как сказал когда-то один грек.

– Как вам угодно… В таком случае обождите меня здесь. – И он отошел пожать руки собравшимся во дворе.

– Кого мы ждем, господа? – спросил чей-то голос.

– Главу, – ответил другой.

В эту самую минуту в ворота вошел высокий человек – он услышал последние слова.

– Господа, я пришел от его имени!

– А! Это господин де Мейнвиль! – воскликнул Пулен.

«Э! Да я здесь среди знакомых». И Брике поторопился скорчить гримасу, которая сделала его лицо трудноузнаваемым.

– Можно бы и начать, все в сборе, – произнес кто-то.

«А, вот и еще один знакомый! – отметил Робер Брике. – Мой прокурор Марто».

– Идемте, господа! – предложил Никола Пулен.

Господин Мейнвиль пошел впереди всех, за ним двинулся Никола Пулен, а следом – люди в плащах; тронулся и Робер Брике. Все стали подниматься по ступеням наружной лестницы, в конце ее виднелась арка какого-то свода.

«А где же паж? – гадал Брике, поднимаясь за другими. – Где этот треклятый паж?»

XI
Снова Лига

Меж тем как Робер Брике, довольно удачно изображая заговорщика, поднимался за другими по лестнице, он вдруг заметил, что, переговорив кое с кем из своих таинственных сотоварищей, Никола Пулен остановился у дверей.

«Меня ждет», – подумал Брике. И верно, Пулен остановил своего нового друга в ту самую минуту, когда тот уже собирался переступить роковой порог.

– Вы, я надеюсь, не рассердитесь на меня, – сказал он ему, – но большинство наших друзей вас не знают и желали бы навести о вас справки, прежде чем допустить на совещание.

– Это совершенно справедливо, – охотно согласился Брике. – И помните: я по врожденной мне скромности предвидел это возражение.

– Надо отдать вам справедливость: вы – олицетворение всех достоинств.

– Итак, я удаляюсь, вполне счастливый тем, что видел в один вечер столько достойных защитников католического союза.

– Хотите, я вас провожу?

– Благодарю вас, не стоит.

– Дело в том, что у вас могут быть затруднения у ворот относительно пропуска. Но, с другой стороны, меня ждут…

– Неужели у вас нет пароля? При вашей обычной осторожности…

– Разумеется, есть.

– Так скажите мне его.

– Хорошо! Раз уж вы вошли…

– И раз мы друзья…

– Так вот, вам только надо сказать привратнику: «Парма и Лотарингия» – и он вас пропустит.

– Очень вам благодарен… Идите же скорее к вашим делам, а я возвращусь к своим.

Никола Пулен поспешил присоединиться к ожидавшим, а Робер Брике сделал несколько шагов, как бы собираясь спуститься во двор, но на первой же ступеньке остановился и стал изучать все вокруг. Свод, у которого он стоит, идет – это ясно – параллельно наружной стене, а вдоль нее тянется широкий выступ в виде навеса. Очевидно, он как раз и ведет в какое-то низкое просторное помещение, удобное для таинственного собрания, на которое Брике не имел чести быть допущенным.

Предположение перешло в уверенность, когда он увидел свет в решетчатом окне, прорубленном в стене и обнесенном чем-то вроде деревянной рамы, расширявшейся кверху, – такие рамы делают обычно на окнах тюрем и монастырей: из них ничего не видно, а доступ воздуху и свету не прегражден.

Брике сообразил, что окно это выходит в зал собрания. Вот бы добраться до него – оттуда все можно видеть, если не слышать. Но как это сделать и устроиться на этом наблюдательном пункте так, чтобы остаться незамеченным? Он внимательно осмотрелся: во дворе пажи около лошадей, солдаты с алебардами, привратник с ключами – народ все проворный и зоркий. Но, к счастью, двор велик, а ночь темна, и все эти люди, проследив, как собравшиеся исчезли за сводчатой дверью, не обращают теперь ни на что внимания. А привратник, зная, что все двери заперты и никто не выйдет без пароля, занялся исключительно приготовлением себе постели на ночь и разогреванием вина с пряностями.

Любопытство – стимул столь же могучий, сколь и пыл страсти, и жажда узнать так непреодолима, что стоила жизни не одному любопытному. Брике уже собрал слишком много сведений, чтобы не желать их дополнить. Он еще раз обвел все вокруг острым взглядом, и ему, зачарованному волшебным обаянием света, падавшего на решетку окна, почудился в этом отблеске сигнал призыва – ярко блестевшие железные прутья решетки, казалось, бросали вызов его сильным рукам. Что ж, он во что бы то ни стало доберется до окна! И, приняв такое решение, Брике стал осторожно красться по карнизу стены, тянувшемуся до самого окна, цепляясь руками и ногами, точно обезьяна, за скульптурные украшения. Продвигался он вперед довольно быстро.

Пажи и солдаты, разгляди они в ночной темноте странный человеческий силуэт, скользивший по самой середине стены, как будто ни за что не держась, непременно сочли бы это колдовством и не у одного храбреца волосы стали бы дыбом… Но Робер Брике не дал им времени заметить свои чудеса. Шагнув четыре раза, он уже был у решетки, ухватился за нее и примостился между железными прутьями и деревянной рамой таким образом, что ни снаружи, ни изнутри его не было видно. Предположения его оказались верными, и, достигнув желанной цели, он был вполне вознагражден за свои труды и смелость. Перед глазами его открылся большой зал, освещенный железными светильниками и наполненный всякого рода оружием, среди которого, если хорошенько поискать, он нашел бы, наверное, и свои доспехи. В зале было сложено грудой и расставлено столько пик, длинных шпаг, алебард и мушкетов, что хватило бы на вооружение по крайней мере четырех полков.

Но Брике обратил на эту великолепную выставку оружия меньше внимания, чем на собрание, которому было поручено воспользоваться им лично или раздать его. Жадный взор Брике пронизывал толстое, покрытое густым слоем копоти и пыли стекло, стараясь угадать знакомые лица под забралами-капюшонами, скрывавшими черты заговорщиков.

«Ого! – узнал он сразу. – Вот и наш революционер Крюсе… Вот и Бригар, бакалейщик с улицы Ломбардцев… А вот и Леклер, заставляющий всех звать себя Бюсси. Был бы жив настоящий Бюсси, так не посмел бы, это точно. Надо при случае спросить этого экс-учителя фехтования, знаком ли ему тот секретный удар, от которого умер в Лионе некий знакомый мне Давид. Ну, среднее сословие представлено блестяще. Но дворянство?.. А, вот господин де Мейнвиль: жмет руку Никола Пулену! Какие трогательные братские чувства! А! Он, значит, оратор… кажется, принимает такую позу, точно собирается произносить речь… Какие у него округлые, убедительные жесты».

Робер Брике не ошибся: Мейнвиль начал говорить. Слов оратора он, конечно, не слышал, но находил некоторую иллюстрацию к ним в жестах его самого и слушателей.

«Не особенно-то он, кажется, их убеждает… Крюсе делает гримасу… Лашапель-Марто поворачивается к нему спиной… Бюсси-Леклер пожимает плечами. Ну же, господин де Мейнвиль, старайтесь в поте лица! Будьте же красноречивы, черт возьми! Ну, наконец-то собрание оживляется. О-о! Все подходят ближе, жмут ему руки, бросают в воздух шляпы…

Однако, черт возьми!»

Брике, как мы уже сказали, все видел, но ничего не слышал; мы же, присутствуя незримо на прениях этого бурного совещания, можем рассказать читателям, что происходило в зале. Прежде всего Крюсе, Марто и Бюсси стали жаловаться Мейнвилю на бездействие герцога де Гиза[29]29
  Гиз Генрих I (1550–1588) – герцог Лотарингский, принц Жуанвиль. Непримиримый противник протестантов, один из организаторов Варфоломеевской ночи. В 1576 г. создал «Священную лигу». В своем стремлении к престолу вступил в союз с испанским королем и Римским Папой. В 1588 г. поднял восстание в Париже, вынудив короля принять его условия. В том же году был убит по приказу короля Генриха III.


[Закрыть].

– Господин де Мейнвиль, – заговорил Марто первым в качестве прокурора, – вы явились от имени герцога Генриха Гиза? Мы очень благодарны вам и принимаем вас в качестве посла; но нам необходимо присутствие самого герцога.

После смерти своего славного отца он, будучи всего восемнадцати лет от роду, успел склонить всех истинных французов принять проект Лиги, и мы все стали под сень его знамени… Верные присяге, мы подвергали свою жизнь опасностям и жертвовали состоянием ради торжества правого и святого дела. Но, несмотря на все наши жертвы, дело нисколько не продвигается и не принимает решительного оборота. Берегитесь, господин де Мейнвиль! Парижане могут охладеть, им может это наскучить… А если охладеет Париж, кто же во Франции будет работать? Герцогу следовало бы об этом подумать.

Это вступление было полностью одобрено членами Лиги и особенно пылко – Никола Пуленом.

– Господа, – продолжал Мейнвиль, – до сих пор не принято никакого решения, потому что еще ничего не готово. Рассмотрите сами настоящее положение дел: герцог де Гиз и брат его, кардинал, находятся теперь в Нанси. Первый готовит войско, предназначенное сдерживать фландрских гугенотов, которых хочет напустить на нас герцог Анжуйский. Второй рассылает гонцов ко всему духовенству Франции и к самому Папе, чтобы привлечь их на сторону Лиги. Герцог знает то, чего вы не знаете, господа, а именно: что прежний союз, сегодня полурасторгнутый, между герцогом Анжуйским и королем наваррским находится на пути к возобновлению… Им важно отвлечь внимание Испании со стороны Наварры и помешать ей прийти нам на помощь деньгами и войском. И потому герцог де Гиз, прежде чем что-либо предпринимать, а главное, показываться в Париже, хочет иметь средства для успешной борьбы с еретиками и узурпаторами. Но взамен герцога де Гиза у нас есть господин де Майен, деятельный полководец и превосходный советчик… Я жду его с минуты на минуту.

– Иначе говоря, – прервал его Бюсси, пожимая плечами, – ваши принцы пребывают везде, где нас нет, и никогда там, где они нам нужны. Что, например, делает госпожа де Монпансье[30]30
  Монпансье Екатерина Мария (1552–1596) – герцогиня, сестра знаменитых герцогов Гизов, убежденная сторонница Католической лиги. По свидетельству современников, хромала.


[Закрыть]?

– Герцогиня сегодня утром прибыла в Париж.

– И никто ее не видел?

– Нет, ее видели.

– Кто же?

– Сальсед.

– О! О! – раздалось в зале.

– Значит, она сумела сделаться невидимкой?

– Не совсем, но, надеюсь, по крайней мере, неуловимой.

– А кто же вам сказал, что она здесь? Не Сальсед же, я полагаю? – иронически сказал Никола Пулен.

– Я знаю, что она здесь, потому что приехал вместе с ней и оставил ее у ворот Сент-Антуан.

– А я слышал, что ворота были сегодня заперты, – вмешался Марто, жаждавший случая произнести вторую речь.

– Совершенно верно, милостивый государь. – Никакие нападки не могли заставить Мейнвиля отрешиться от своей неизменной учтивости.

– Так каким же способом она проникла…

– Это ее тайна.

– Разве она имеет власть приказывать, чтоб перед нею отворяли парижские ворота? – говорили между собой члены Лиги, завистливые и подозрительные, как все маленькие люди, когда становятся союзниками сильных мира сего.

– Господа, – Мейнвиль еще много чего имел сообщить, – сегодня утром у городских ворот происходило нечто, о чем вы, очевидно, ничего не знаете, а если и знаете, то, во всяком случае, смутно. Был отдан приказ никого не пропускать через заставу, кроме лиц, снабженных специальными пропусками. Кем они подписаны – этого я не знаю. Так вот, при нас к воротам Сент-Антуан подошли шестеро – из них четверо скверно одетых и не особенно представительной наружности, – предъявили требуемое и тотчас же прошли. Некоторые из них напустили на себя шутовство и вели себя вызывающе, как победители в завоеванной стране. Кто эти люди? Откуда они? Какими пропусками были снабжены? Отвечайте, господа парижане, – ведь на вас возложена обязанность знать все, что касается городских дел.

Таким образом, Мейнвиль из обвиняемого превратился в обвинителя, что, как известно, считается верхом ораторского искусства.

– Пропуска… Дерзкое поведение… Особые свидетельства, дающие право на въезд в городские ворота… Что все это значит? – повторял в раздумье Никола Пулен.

– Уж если вы этого не знаете, живя здесь, откуда же нам это знать, когда мы живем в Лотарингии и проводим все время в вечных разъездах, необходимых для соединения в одно двух половинок круга, именуемого священной Лигой?

– А как явились эти люди? Пешком?

– Кто пешком, кто верхом. Кто один, кто со слугами.

– На кого же они похожи? На состоящих на королевской службе?

– Троих из них можно было принять за нищих.

– Что, они военные?

– Из шестерых шпаги были только у двоих.

– Это иностранцы?

– Я предполагаю, что это гасконцы.

– О! – послышалось несколько презрительных возгласов.

– Это все равно, будь они хоть турки, – заметил Бюсси. – Они заслуживают нашего внимания… Мы наведем о них справки. Господин Пулен, это в вашей компетенции. Но все это ничего не говорит нам о положении дел в Лиге.

– Существует новый план, – пояснил Мейнвиль. – Завтра вы узнаете, что Сальсед, уже раз нам изменивший и собиравшийся это сделать вторично, не только ничего не сказал, но на эшафоте отрекся от собственных показаний… И все это благодаря герцогине, проникшей в Париж вслед за одним из подателей упомянутых пропусков и имевшей мужество пробраться к самому эшафоту, рискуя быть задавленной толпой, и показаться осужденному, рискуя быть узнанной. В эту-то минуту Сальсед приостановил свои излияния, а минуту спустя наш достойный палач остановил навсегда взрыв раскаяния и сожаления с его стороны. А потому, господа, не опасайтесь ничего относительно нашего предприятия во Фландрии. Страшная тайна покоится теперь в могиле.

Эти-то последние слова Мейнвиля и заставили присутствующих ближе подойти к нему.

Брике угадывал общую радость по оживленным движениям слушателей, и эта радость настолько встревожила его, что заставила принять неожиданное решение. Осторожно спустившись с высоты своего поста во двор, он направился к воротам, через которые и был пропущен привратником, произнеся «Парма и Лотарингия». Тем временем заседание все еще продолжалось… История передает нам, что происходило на нем: господин Мейнвиль от имени герцога де Гиза представил будущим парижским мятежникам готовый план восстания.

Речь шла не более и не менее как о том, чтобы перерезать всех влиятельных лиц города, которые заведомо были приверженцами короля, и пройти по улицам с криками: «Да здравствует месса! Смерть всем политикам!» – словом, устроить вторую Варфоломеевскую ночь из обломков первой. Только на этот раз все неблагонадежные католики приравнивались к гугенотам.

Такими действиями истинные патриоты служили одновременно двум богам: тому, кто царит на небесах, и тому, кто должен был царствовать во Франции. Вечному Богу и герцогу де Гизу.