Текст книги "Исаак Лакедем"

Кому принадлежит этот сапфир? Магомету, создавшему Коран через шестнадцать веков после того, как Соломон написал Книгу Екклесиаста.

Прочитайте суру о муравье.

Прилетевший из Сабы удод возвестил Соломону, что владычица полуденного мира покинула свои земли и направляется к нему. Тогда Соломон, повелевавший джиннами с помощью волшебного перстня, приказал одному из них отправиться в Сабу и перенести оттуда трон царицы, дабы доказать ей, что ничто не укрыто от того, кого Господь наделил даром мудрости. А когда прекрасная Николис сошла со своего слона и ее ввели в дворцовые покои, она приняла плиты из полированного стекла, устилавшие пол, за воду и обнажила ножку, приподняв край одеяния из боязни его замочить.

За слоном царицы прибыли многочисленные служители с бактрианами из земли Мадиамской и дромадерами из Эфы, нагруженными дарами государю от посетившей его венценосной сестры: ароматами и благовониями, драгоценными каменьями и ста двадцатью золотыми талантами (семью миллионами сегодняшних франков).

Царица желала ослепить – и была ослеплена. Когда она вместе с Соломоном взошла по шести ступеням, окаймленным двенадцатью золотыми львятами, и приблизилась к трону, с которого он вершил суд, властительница Сабы пала ниц с возгласом:

– Счастливы те, кем ты правишь! Счастливы те, что служат тебе! Счастливы те, что облагодетельствованы близостью к тебе! Счастливы те, на кого изливается твоя мудрость!

Она была права: ни один государь еще не стяжал такой славы, никто так не ценил величия человеческого достоинства.

Царица отбыла в обратный путь, отягощенная дарами того, кого захотела обогатить. Во всем его царстве она видела лишь благополучие и процветание. Она изумилась столь прочному миру и великому богатству народа, поскольку, как гласит третья Книга Царств, «жили Иуда и Израиль спокойно, каждый под виноградником своим и под смоковницею своею, от Дана до Вирсавии, во все дни Соломона».

Ныне ничего не осталось от храма, возведенного во славу Господню Соломоном, ни от трех построенных им дворцов: для себя, для царицы и для гостей. Не сохранилась и гробница, где, как благоговейный сын, он уложил отца своего, Давида, на отлитое из золота ложе. Но если вы попадете в безлюдные места, простирающиеся от Сирии до Евфрата, то в одном из оазисов, под величественными деревьями, из-за которых римляне окрестили этот островок в пустыне Пальмирой, вы наткнетесь на развалины древнего Тадмора; пустыня под покровом песка хранит их с религиозным трепетом, на какой не способны святотатственные длани цивилизации.

Процарствовав сорок лет, Соломон умер, но слава его опередила, почив в семейном склепе рядом с телом его родителя. Иноплеменные обольстительницы, дочери Финикии, жрицы любви из Сидона и Тира, вторгшись в его царство и сердце, навязали ему собственных богов: Астарту, эту индийскую Венеру, что спустилась по Нилу с четырьмя сотнями волхвов (позже она преобразится в греческую Афродиту, карфагенскую Юнону и сделается Доброй богиней Рима); Молоха, этого пламенного Сатурна, под звуки барабанов и кимвалов пожиравшего свои жертвы, которых бросали в его раскаленное чрево. Астарта и Молох сделались божествами иерусалимского монарха.

Тем не менее, прегрешения на склоне такой прекрасной жизни, ослепительная мудрость, вознесшаяся к высотам небесного эфира в зените царствия и низринувшаяся в грозовые тучи на закате, отуманенный заблуждениями прощальный взгляд на пророка Ахию Силомлеянина, разорвавшего одеяния свои на двенадцать кусков, чтобы показать, что грехи государя размечут и разорвут его страну на столько же лоскутов, – все это неспособно пригасить величие имени Соломонова, его блеск и уважение к нему потомков. Навсегда Соломон пребудет воплощением славы, справедливости и мудрости. Это – солнце Иудеи, царь, одолевший Сезострида, строитель, соревнующийся с Хеопсом, поэт, состязающийся с Орфеем… Наконец, в арабском мире он снискал еще большее уважение; там его представляют чародеем, господином полчищ людей, драконов и птиц, понимающим языки всего, чему Бог дал жизнь: крики животных, шелест деревьев, аромат цветов… В глазах арабов это повелитель ветров, дующих с востока на запад, с юга на север и, словно быстрые вестники, разносящих его слова во все стороны света. Эти люди верили, что он отдавал приказания джиннам и те с рабской покорностью отправлялись добывать для него жемчуг из глуби морской и алмазы из недр Голконды. Джинны, сочтя его лишь задремавшим, продолжали служить ему и после его кончины. Они догадались, что он мертв, лишь после того как черви источили посох, на который опирался царственный труп, захороненный стоящим.

2

Со смертью Соломона пришла к концу эра радости и процветания Иерусалима. На смену поэтам, воспевавшим величие города, явились пророки, предрекавшие ему погибель. Через один-два века Израиль с содроганием услышит их мощные возгласы; предвестники и спутники бедствий, они, подобно грому небесному, отдавались эхом в сумерках истории, среди развалин былого великолепия.

И явился Навуходоносор, библейский Аттила, посланец Господнего мщения, молот Иеговы, поражавший тех, кто покинул алтари истинного Бога.

А ведь пророки предвещали его приход. Послушайте Исайю:

«Вот, придут дни, и все, что есть в доме твоем и что собрали отцы твои до сего дня, будет унесено в Вавилон; ничего не останется, говорит Господь. И возьмут из сыновей твоих, которые произойдут от тебя, которых ты родишь, – и они будут евнухами во дворце царя Вавилонского».

А вот Аввакум вещает от имени Господа:

«Я подниму халдеев, народ жестокий и необузданный, который ходит по широтам земли, чтобы завладеть не принадлежащими ему селениями. Страшен и грозен он; от него самого происходит суд его и власть его. Быстрее барсов кони его и прытче вечерних волков; скачет в разные стороны конница его; издалека приходят всадники его, прилетают как орел, бросающийся на добычу. Весь он идет для грабежа; устремив лице свое вперед, он забирает пленников, как песок».

Наконец, во исполнение пророчеств, Навуходоносор, царь Вавилона, отправился с войском на завоевание города:

«И вышел Иехония, царь Иудейский, к царю Вавилонскому, он и мать его, и слуги его, и князья его, и евнухи его, – и взял его царь Вавилонский.

И вывез он оттуда все сокровища дома Господня и сокровища царского дома; и изломал, как изрек Господь, все золотые сосуды, которые Соломон, царь Израилев, сделал в храме Господнем.

И выселил весь Иерусалим, и всех князей, и все храброе войско – десять тысяч было переселенных, – и всех плотников и кузнецов; никого не осталось, кроме бедного народа земли.

И переселил он Иехонию в Вавилон; и мать царя, и жен царя, и евнухов его, и сильных земли отвел на поселение из Иерусалима в Вавилон.

И все войско, и художников, и строителей, всех храбрых, ходящих на войну, отвел царь Вавилонский на поселение в Вавилон!..»

Этот плен был предсказан еще царем Давидом в восхитительном псалме, воплотившем страдания изгнанников всех времен:

«При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда упоминали о Сионе.

На вербах, посреди его, повесили мы наши арфы.

Там пленившие нас требовали от нас слов песней, и притеснители наши – веселья: «Пропойте нам из песней сионских».

Как нам петь песнь Господню на земле чужой ?

Если я забуду тебя, Иерусалим, – забудь меня десница моя.

Прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего.

Припомни, Господи, сынам Едомовым день Иерусалима, когда они говорили: «Разрушайте, разрушайте до основания его».

Дочь Вавилона, опустошителъница! Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам!

Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!»

Среди высланных был Даниил.

Иудей по рождению, мальчиком увезенный из того Иерусалима, в котором уже нет ни жителей, ни храма, он смог истолковать сны Навуходоносора и значение роковой надписи: «Мене, мене, текел, упарсин», испугавшей Валтасара; дважды его бросали в львиный ров, сначала на одну ночь, потом – на шесть дней. Наконец он смог получить у Кира эдикт, разрешавший евреям вернуться на родину и восстановить храм. Святилище должно было иметь шестьдесят локтей в высоту, столько же в ширину, три ряда из полированных камней и один – из дерева, «выросшего в Сирии».

И вот после семидесяти лет изгнания сорок две тысячи триста шестьдесят иудеев вернулись в родные места. Так много пленников оказалось потому, что за семь десятилетий Иерусалим дважды подвергался разграблению и каждый раз платил победителю дань людьми.

Кир не только разрешил вновь отстроить храм, он сделал больше: дал деньги на его возведение и вернул городу пять тысяч четыреста золотых и серебряных чаш, захваченных в Иерусалиме Навуходоносором.

Увы! Новый храм был бледным слепком прежнего. Но это был храм. И пока старики плакали, молодые испускали радостные крики: ведь они не видели первого! Храмовое здание освятили в 513 году до Рождества Христова, на празднество съехалось множество евреев со всей Палестины, в честь него заклали сто жертвенных быков и двести баранов, четыреста агнцев и двенадцать козлов – во отпущение грехов двенадцати колен Израилевых.

Восстановив и освятив храм, евреи вновь осознали себя единым народом. Возведя храм, стали думать и о восстановлении крепостных стен, но на это должно было получить дозволение Артаксеркса. Никто не осмеливался добиваться этого.

Но служил у персидского царя пленник, еврей по имени Неемия, сын Ахалиин; он так полюбился Артаксерксу, что тот сделал его своим виночерпием.

И вот однажды пришел повидаться с Неемией один из братьев его, Ханани, и слуга царя спросил его о том, о чем прежде всего желает узнать всякий еврей, увидевшийся с соплеменником вдали от родного крова: о том, что делается в граде на горе Сион.

Ханани лишь покачал головой и сказал:

– Храм возведен вновь, но стена Иерусалима разрушена, и ворота его сожжены огнем.

И вот, несколько дней спустя – а было это на двадцатом году царствования Артаксеркса, в месяце нисане, – когда к трапезе царя принесли вино, Неемия взял его и подал царю, но тот, как гласит Писание, спросил:

– Отчего лицо у тебя печально? Ты не болен, этого нет; а верно, печаль у тебя на сердце?

Неемия сильно испугался, но, призвав всю свою храбрость и сочтя время удобным, отвечал:

– Да живет царь вовеки! Как не быть печальным лицу моему, когда город, дом гробов отцов моих, в запустении, стены его разрушены и ворота его сожжены огнем?..

– Чего же ты желаешь? – допытывался Артаксеркс. Неемия про себя воззвал к Богу Небесному, а вслух продолжал смелее:

– Если царю благоугодно и если в благоволении раб твой перед лицом твоим, то пошли меня в Иудею, в город, где гробы отцов моих, чтоб я обстроил его.

Царь и царица переглянулись и, видимо, пришли к согласию, после чего властитель продолжал выспрашивать:

– Сколько времени продлится путь твой и когда возвратишься?

Неемия назначил время.

– Пусть будет так, – сказал царь. – Ступай.

– О повелитель, – взмолился Неемия, – то, что ты делаешь, велико, но еще недостаточно. Умоляю, царь мой, дай мне письма к заречным областеначальникам, чтобы они давали мне пропуск, доколе я не дойду до Иудеи. И письмо к Асафу, хранителю царских лесов, чтобы он дал мне дерев для ворот крепости, которая при доме Божием, и для городской стены, и для дома, в котором бы мне жить.

Царь даровал Неемии просимое, и тот направился в Иудею.

Быть может, в пути он повстречался с Фемистоклом, изгнанным из Афин и явившимся просить приюта у Артаксеркса. Греки уже вошли в круг цивилизованных народов, ибо они доросли до неблагодарности.

Двенадцать лет с богоугодным рвением исполнял свое дело Неемия и на исходе двенадцатого года, как было обещано, завершил его и возвратился к Артаксерксу. Тот, видя его верность и истовость в исполнении своего слова, вновь отправил бывшего виночерпия в Иерусалим, назначив его правителем города.

После восстановления стен протекло чуть более сотни лет, как вдруг разнеслась весть, что идет новый завоеватель: двигаясь с севера, он уже взял Дамаск, Сидон и осадил Тир.

Через неделю прибыл и гонец с письмом от победоносного вождя к первосвященнику Адде.

В послании к нему было три требования: помощи, свободной торговли с наступавшей армией и перехода из стана персидского царя в союзники. Адде давалось понять, что ему не придется раскаиваться, если он предпочтет дружбу с ним, а не с Дарием.

Свиток был подписан именем, незнакомым иудеям: его прислал Александр, сын Филиппа.

Его посулам Адда не придал особой цены. Он отвечал, что с Дарием евреев связывает клятва никогда не обнажать против него меча и, пока персидский царь жив, они ему не изменят.

Письмо, на которое духовный владыка столь неосторожно ответил, предвещало нашествие европейцев, уже вторично стучавшихся у ворот Азии.

При всем том со времен падения Трои о Европе ничего не было слышно.

Вот почему иерусалимский первосвященник не желал знать никого, кроме Дария III, двенадцатого персидского царя.

Империя последнего была весьма обширна. Она простиралась от Инда до Понта Эвксинского и от Яксарта до Эфиопии. Ведя войны, начатые Дарием I и Ксерксом, персидский царь мечтал о третьем вторжении в Грецию, которое бы смыло позор Марафона и Саламина. Но вдруг в одной из областей той самой Греции, между горой Афон на востоке, Иллирией на западе, Гемом на севере и Олимпом на юге, на клочке земли раз в двадцать меньшем, нежели персидские владения, появился юный повелитель, вознамерившийся опрокинуть и повергнуть во прах царство Дария III.

То был Александр, сын Филиппа.

Он родился в Пелле шестого числа месяца гекатомбеона в первый год 106-й олимпиады, в ту самую ночь, когда запылал храм Дианы Эфесской.

Однажды отец в припадке ярости чуть не убил его, и это могло бы изменить облик всего восточного мира. Александр отплатил родителю тем, что спас ему жизнь, прикрыв собственным щитом в битве с трибаллами.

В двадцать лет он победил медаров, изгнав их из города, который переименовал в Александрополь и населил новыми обитателями. Чуть позже он подчинил также трибаллов, от которых некогда спас отца, и разорил страну гетов. Затем он обратил оружие против фиванцев и афинян, когда те взбунтовались, вняв призывам Демосфена и поверив слуху о смерти Александра; он вторгся в Беотию, разрушил Фивы, оставив в целости лишь дом Пиндара. Наконец он созвал в Эгах большой военный совет, на котором было предрешено завоевание Азии.

С этой целью правитель Македонии собрал тридцать тысяч пеших воинов и четыре тысячи пятьсот всадников, снарядил флот в сто шестьдесят галер, взял с собой семьдесят талантов золотом, провизии на сорок дней и со всем этим вышел из Пеллы; обогнув Амфиполь, он переправился через Стримон, потом через Гебр, за двадцать дней дошел до Сеста; после высадился, не встретив сопротивления, на побережье Малой Азии, посетил царство Приама, или, вернее, то, что от него осталось, украсил цветами могилу Ахилла, своего предка по материнской линии, затем перешел Граник, одолел сатрапов, убил Митридата и подчинил себе Мизию и Лидию, взял Сарды, Милет, Галикар-нас, покорил Галатию, пересек Каппадокию и, истекая потом, разгоряченный, бросился в Кидн, отчего простудился и чуть не умер. Однако стараниями своего лекаря Филиппа он справился с лихорадкой и поднялся с ложа болезни еще более, чем всегда, разгоряченный жаждой схватки. И вновь пустился он по пути побед: овладел Киликией, сошелся в долине близ Исса с персами и погнал их перед собой, как ветер – летучий прах. Дарий в страхе бежал, оставив сокровища, мать, жену и детей. Тогда, увидев, что путь по Евфрату открыт, Александр послал часть войска в Дамаск, чтобы захватить персидскую казну, а сам пустился на завоевание средиземноморского побережья. Затем перед ним, почти не сопротивляясь, пал Сидон, и войско остановилось, осадив Тир.

И вот от стен Тира этот завоеватель, никому еще не известный и почитаемый безрассудным искателем поживы, написал первосвященнику Адде. Все там же (а осада длилась целых семь месяцев) застал его и ответ.

– Прекрасно, – сказал он, обернувшись к Пармениону. – Вот еще город, который мы разрушим, если останется время!

Парменион занес на таблички рядом с названиями укрепленных мест, что еще предстояло разрушить: «Иерусалим».

Но пока что, как и предвидел Александр, времени не было. Прежде чем броситься навстречу неизвестности – в невероятный поход на Индию, – требовалось умалить силу прибрежных поселений, да и Газа все еще держалась.

Он пошел к Газе, после кровавой осады взял ее и предал огню и мечу. Раздраженный полученной там опасной раной, он велел продернуть колесничный ремень сквозь пятки персидского военачальника Бетиса и, как некогда Ахилл Гектора, трижды протащил его вокруг рушащихся стен полыхавшего города. Расправу с Иерусалимом он несколько отсрочил и двинулся в Египет, где его встретили как избавителя от персидского ига. Поднявшись по Нилу до Мемфиса, Александр полюбовался на пирамиды, затем спустился к Канопу, обошел вокруг озера Мареотис и у его северной оконечности на пологом побережье между озером и морем, в красивейшем месте, которое вдобавок было удобно защищать, решил основать город, соперник Карфагену, поскольку тот невозможно было разрушить, в отличие от Си-дона и Тира. Царь повелел градостроителю Дейнократу возвести город, который будет называться Александрия.

Тот повиновался. Он прочертил внешнюю стену в пятнадцать тысяч шагов, придав ей форму огромного македонского плаща, прорезал будущий город двумя главными улицами, чтобы его продували и освежали этезии – северо-западные средиземноморские ветры. Одна улица протянулась от моря до озера Мареотис на десять стадиев, или тысячу сто шагов; другая пронизала город в длину на сорок стадиев, или пять тысяч шагов, причем обе имели по сто шагов в ширину.

Пока закладывали город, история которого осветит ночь грядущего, еще более темную, нежели потемки прошлого, сам полководец направился к оазису Аммона, пересек пустыню с севера на юг, оставляя по правую руку гробницу Осириса, по левую – озеро Натрон и Поток-без-воды, за неделю дошел до храма Юпитера и заставил жрецов признать себя сыном этого божества; затем он возвратился к Александрии (которую затем посетит лишь однажды – уже на похоронной колеснице) и оттуда вновь устремился по прерванному пути к Индии… А поскольку Иерусалим оказывался прямо на дороге к Арбелам, где его уже ждал Дарий с войском, он пошел горами мимо Аскалона к Иерусалиму. И тут Парменион напомнил ему, что настало время преподать невежам урок.

А что Иерусалим? Сначала, проследив, как завоеватель и его армия смерчем прошлись по побережью, услышав вопли Тира, увидев пожар Газы и глядя вослед победителю, проследовавшему своим путем и исчезнувшему за Гелиополем, горожане решили, что, подобно солнцу, он угаснет где-то на западе.

Но вот он появился с запада и идет на восток.

О том, чтобы обычными человеческими средствами сопротивляться тому, кто взял Тир и стер с лица земли Газу, нечего было и думать. Один Бог каким-то чудом, подобным каменному дождю либо застывшему на три дня на небосклоне солнцу, мог бы предотвратить гибель Иерусалима.

А посему первосвященник приказал совершить всенародные моления и принес жертвы Богу.

И на следующую ночь Господь явился ему:

– Рассыпь цветы по улицам, открой все ворота города; в белых одеждах со всеми священниками и левитами ступай навстречу Александру. Не опасайся ничего: не уничтожит он Иерусалим, а охранит!

Адца поведал народу о видении, чтобы, вместо рыданий, в радости ожидал он конца дня. Когда же послышалась победная поступь воинов, иерусалимский посредник меж землей и небом в сопровождении священников в парадных облачениях, левитов в белом и всего народа, также нарядившегося в праздничные одежды, отправился им навстречу.

Армия разрушителя городов и жители, молившие о мире, встретились на дороге в Самарию и Галилею, в селении Сафед, отстоящем от Иерусалима лишь на семь стадиев и лежащем на горе, откуда были видны и город и храм.

При виде такого множества мужчин и женщин, поющих радостные гимны как во дни великих праздников иудейских, с цветами и пальмовыми ветвями в руках, окинув глазами процессию священников и левитов в льняных одеждах, их главу в ефоде лазурного цвета, усеянном алмазами, в тиаре с золотой полосой и блистающим на ней именем Иеговы, – узрев все это, Александр к вящему удивлению своих военачальников и всего войска, уже смотревших на город и храм как на добычу, простер руку, остановив пеших и конных, соскочил с лошади, один, без свиты, приблизился к первосвященнику, приветствовал его и, преклонив колена, восславил имя Божье.

Евреи окружили победоносного вождя: малые дети тянулись к нему, женщины бросали цветы, мужчины громко желали ему всяческих благ.

А македонский лев, сделавшись смиренным и тишайшим, словно агнец, припавший губами к лозе из Ен-Гадди, гладил младенцев, улыбался женщинам и благодарил мужей за их добрые пожелания и молитвы.

Воины решили, что он помешался, и цари сирийские, следовавшие в его свите, сочли его безумцем, и тот самый Парменион, кому он некогда приказал: «Напомни мне, что надо будет разрушить Иерусалим» – подумал о том же…

Приблизившись к полководцу, Парменион спросил:

– Повелитель, отчего ты, снискавший поклонение целого света, склоняешься перед иудейским первосвященником?

– Не перед ним я преклонил колена, – отвечал Александр, – а перед Богом, коего он посредник.

– Разве бог этот – Юпитер, чьим сыном ты велел себя объявить у жертвенника Аммона?

Александр покачал головой.

– Слушай же, – ответил он Пармениону и, возвысив голос, обратился к остальным:

– И вы все слушайте! Когда я был еще в Македонии и помышлял о средствах завоевать Азию, меня посетило видение некоего божества. На нем были те же одежды, что на этом жреце, но по свету, осиявшему его чело, я распознал в нем существо неземное. И был мне голос: «Не страшись ничего, Александр, сын Филиппа, смелее переходи Геллеспонт. Я двинусь впереди войска твоего и покорю тебе Персидское царство». Доверившись ему, я двинул войско и одержал победу. Не удивляйся, о Парменион, и вы, слушающие меня, не изумляйтесь, что, встретив здесь верховного жреца, облаченного в одежды того Бога, что явился мне, я склонился перед ним. В его лице я возношу хвалы тому неведомому Богу, милостью которого, как сейчас открылось мне, а не милостью всех наших богов, я победил Дария и еще раз повергну в прах его войско и все Персидское царство!

Объяснив свой поступок Пармениону и сирийским царям, Александр обнял первосвященника, пешком вошел в город, поднялся в храм и принес жертвы Иегове, следуя указаниям Адды, чтобы наилучшим образом совершить угодное Господу.

Затем, после жертвы всесожжения, посредник между землей и небом раскрыл Писание на восьмой главе книги Даниила и дал македонскому царю столь ясные предсказания, что никто не мог усомниться в них:

«И видел я в видении, и когда видел, я был в Сузах, престольном городе в области Еламской, и видел я в видении, – как бы я был у реки Улая.

Поднял я глаза мои и увидел: вот, один овен стоит у реки; у него два рога, и рога высокие, но один выше другого, и высший поднялся после.

Видел я, как этот овен бодал к западу и к северу и к югу, и никакой зверь не мог устоять против него, и никто не мог спасти от него; он делал, что хотел, и величался.

Я внимательно смотрел на это, и вот, с запада шел козел по лицу всей земли, не касаясь земли; у этого козла был видный рог между его глазами.

Он пошел на того овна, имеющего рога, которого я видел стоящим у реки, и бросился на него в сильной ярости своей.

И я видел, как он, приблизившись к овну, рассвирепел на него и поразил овна, и сломил у него оба рога; и не достало силы у овна устоять против него, и он поверг его на землю и растоптал его, и не было никого, кто бы мог спасти овна от него.

Тогда козел чрезвычайно возвеличился; но когда он усилился, то сломился большой рог, и на место его вышли четыре, обращенные на четыре ветра небесных.

И было: когда я, Даниил, увидел это видение и искал значения его, вот, стал предо мной как облик мужа, и ангел сошел с небес.

И когда он говорил со мною, я без чувств лежал лицом моим на земле; но он прикоснулся ко мне и поставил меня на место мое, и сказал: «Овен, которого ты видел с двумя рогами, это цари Мидийский и Персидский. А козел косматый, единорог – царь Греции. Его большой рог сломился, и вместо него вышли другие четыре: это четыре царства восстанут из этого народа, но не с его силою!»

Александр прочитал это в Святой книге, восхитился избранным Богом народом, который вместо оракулов, толкующих прошлое либо настоящее, имеет пророков – предсказателей будущего, и спросил у первосвященника, какую милость тот ожидает от него. На что Адда отвечал:

– Умоляю, о царь, позволить нам жить по закону отцов наших, разрешить евреям в Вавилоне и Мидии жить по их закону и всем нам каждый седьмой год не платить дани, полагающейся в остальные шесть лет.

Александр милостиво согласился со всем, что просил Адда, и добавил:

– Если кто-либо из молодых воинов ваших пожелает пойти со мной, им позволено будет жить по религии их и по обычаям их.

И многие присоединились к македонскому войску.

А три дня спустя Александр покинул Иерусалим среди хора благодарственных молений посредника между землей и небом, священников, левитов и всего народа, проводившего войско с признательностью и восхищением. Какое-то время евреи еще слышали топот ног воинства, направившегося к Евфрату и Тигру; потом однажды порыв северовосточного ветра донес отзвуки битвы у Арбел, и было это отзвуком падения Вавилона и Суз; затем вдали вспыхнуло зарево Персеполя, и, наконец, даже дальнее эхо этих слухов угасло за Экбатанами, в пустынях Мидии, на другом берегу реки арьев.

А теперь угодно ли вам узнать, как в немногих словах описал историю Александра автор поэмы о Маккавеях? Послушайте и судите сами, делают ли двадцать четыре песни «Илиады» более величественным Ахилла, сына Фетиды и Пелея, нежели эти несколько слов – сына Филиппа и Олимпии.

«После того как Александр, сын Филиппа, македонянин, который вышел из земли Киттим, поразил Дария, царя Персидского и Мидийского, – он произвел много войн и овладел многими укрепленными местами, и убивал царей земли. И прошел до пределов земли и взял добычу от множества народов, и умолкла земля перед ним, и он возвысился и вознеслось сердце его!»