Текст книги "Три мушкетера"

Глава X
Мышеловка в семнадцатом веке

Мышеловка – изобретение не нашего времени; как только общество, сформировавшись, изобрело полицию, полиция изобрела мышеловку.

А так как, может быть, читатели наши не знакомы ещё с языком Иерусалимской улицы[18]18
  Улица в Париже, на которой расположен дом полицейской префектуры.


[Закрыть] и за то время, что мы пишем, – а пишем мы лет пятнадцать, – впервые употребляем это слово в этом значении, то объясним, что такое мышеловка.

Когда в каком-либо доме арестуют человека, подозреваемого в преступлении, то это держат в тайне. В доме же оставляют четыре или пять человек в засаде, обычно в первой комнате. В дом впускают всех, кто постучится, захлопывают за пришедшими дверь и арестовывают их. Таким образом за два-три дня удаётся схватить всех постоянных посетителей этого дома.

Вот это и есть мышеловка.

Из квартиры Бонасье сделали такую мышеловку, и всякий, кто попадал в неё, оказывался в руках людей кардинала. Во второй этаж, где обитал д’Артаньян, вела отдельная лестница, поэтому приходивших к нему не задерживали.

Впрочем, к нему обычно заходили только трое мушкетёров. Они после случившихся событий отправились на розыски, но ничего не нашли. Атос даже расспрашивал де Тревиля, что, ввиду обычной сдержанности мушкетёра, весьма удивило его капитана. Но де Тревиль ничего не знал, кроме того, что в последний раз, когда он видел кардинала, короля и королеву, кардинал имел весьма озабоченный вид, король был встревожен, а покрасневшие глаза королевы дали понять, что она либо не спала, либо плакала. Но это обстоятельство не удивило де Тревиля, потому что за время своего замужества королева не спала и плакала весьма часто.

Де Тревиль ещё раз попросил Атоса быть усердным в службе королю и в особенности королеве, прося передать это и его товарищам.

Д’Артаньян же не выходил из дому ни на шаг. Свою комнату он превратил в наблюдательный пункт. Из окон он видел всех, кто приходил и попадался в ловушку. Кроме того, сняв несколько плиток паркета и будучи отделён от нижней комнаты, где снимались допросы, лишь потолком, он хорошо слышал всё, что происходило между сыщиками и подозреваемыми.

Задержанных сначала тщательно обыскивали, а самый допрос чаще всего заключался в следующем:

– Не передавала ли вам мадам Бонасье что-либо для своего мужа или для кого-нибудь другого?

– Не передавал ли вам господин Бонасье что-либо для своей жены или для другого лица?

– Не поручали ли они вам что-либо на словах?

«Если бы им было что-нибудь известно, они не стали бы задавать эти вопросы, – размышлял д’Артаньян. – Но что же они хотят узнать? Нет ли герцога Бекингема в Париже и не имел ли он или не должен ли был иметь свидания с королевою?»

Д’Артаньян остановился на этой мысли, которая, судя по всему слышанному им, была довольно вероятна.

Между тем мышеловка действовала непрерывно, но и внимание д’Артаньяна было неусыпным.

Впрочем, на другой день после ареста бедняги Бонасье, едва Атос ушёл от д’Артаньяна, чтоб отправиться к де Тревилю, только пробило девять часов и Планше, не застлавший ещё постели своему господину, начал заниматься этим, послышался стук в дверь, ведущую на улицу. Дверь тотчас отворилась и опять захлопнулась: кто-то снова попал в мышеловку. Д’Артаньян бросился к месту, где снят был паркет, лёг на пол и стал прислушиваться.

Вскоре он услышал крик, а потом стоны, которые старались заглушить. На допрос это было мало похоже.

– Чёрт возьми, – проговорил д’Артаньян, – кажется, это женщина! Её обыскивают, она сопротивляется, её вынуждают силой. Негодяи!

И д’Артаньян, несмотря на свою осторожность, с трудом удерживался от того, чтобы не принять участия в сцене, происходившей внизу.

– Да я вам говорю, господа, что я хозяйка дома, я вам говорю, что я госпожа Бонасье, я вам говорю, что я служу у королевы! – кричала несчастная женщина.

– Госпожа Бонасье! – прошептал д’Артаньян. – Неужели мне повезло найти то, что ищут все?

– Вас-то мы и ожидали, – был ответ.

Голоса становились всё глуше и глуше, послышался шум какой-то возни. Жертва противилась, насколько может женщина противиться четырём мужчинам.

– Сжальтесь, господа, сжаль… – был слышен слабый голос, который становился всё тише и тише.

– Они завязывают ей рот! Они уводят eё! – воскликнул д’Артаньян, подскочив, как на пружине. – Шпагу! Ах, вот она, при мне! Планше!

– Что прикажете?

– Беги за Атосом, Портосом и Арамисом. Кто-нибудь из них, наверно, дома, а может быть, и все трое. Пусть возьмут оружие, пусть идут, пусть бегут, пусть мчатся сюда. Ах, я вспомнил! Атос сейчас у господина де Тревиля.

– А вы-то куда идёте, сударь? Куда вы идёте?

– Я выскочу из окна, – вскричал д’Артаньян, – чтобы успеть скорее. А ты быстро положи на место плитки паркета, подмети пол, выйди в дверь и беги, куда я велел.

– Ой, сударь, сударь, вы убьётесь! – вскричал Планше.

– Молчи, дурак, – сказал д’Артаньян.

И, схватившись рукою за выступ окна, он спрыгнул со второго этажа, который, по счастью, был невысок, безо всяких неприятных последствий.

Потом тотчас постучался в дверь, прошептав:

– Сейчас я сам попадусь в мышеловку, и горе кошкам, которые схватятся с такою мышью!

Лишь только ударил молоток под рукой молодого человека, как шум в доме прекратился, послышались шаги. Дверь отворилась, и д’Артаньян с обнажённой шпагой бросился в квартиру Бонасье, а дверь, снабжённая, по-видимому, пружиной, захлопнулась за ним.

Тогда прочие жильцы этого злополучного дома и ближайшие соседи услышали громкие крики, топанье, бряцанье шпаг и грохот мебели. Потом, минуту спустя, удивлённые этим шумом бросились к окнам, чтобы узнать, в чём дело, и увидели, как дверь снова распахнулась и четыре человека, одетые в чёрное, не вышли, а вылетели оттуда, как вспугнутые вороны, оставив на полу и на углах столов перья из их крыльев, иначе говоря, клочья одежды и обрывки плащей.

Д’Артаньян победил, надо признаться, без большого труда, потому что только один из сыщиков был вооружён, да и тот защищался скорее для вида.

Правда, трое других пытались пришибить молодого человека стульями, табуретками и посудой. Но пара царапин шпагой д’Артаньяна устрашила их. Десяти минут достаточно было для их поражения, и поле битвы осталось за д’Артаньяном.

Соседи, отворившие свои окна с хладнокровием, отличавшим обитателей Парижа в эти времена бунтов и беспрерывных драк, захлопнули их, как только увидели бегство четырёх людей в чёрном. Интуиция подсказывала им, что пока что всё кончено.

К тому же было уже довольно поздно, а в то время, как, впрочем, и теперь, в окрестностях Люксембургского дворца спать ложились рано.

Д’Артаньян, оставшись наедине с госпожой Бонасье, приблизился к ней. Бедная женщина лежала в кресле почти без чувств. Д’Артаньян окинул её быстрым взглядом.

Это была прелестная женщина лет двадцати пяти – двадцати шести, темноволосая, с голубыми глазами, слегка вздёрнутым носом, чудными зубами и опалово-розовым цветом лица. Но этим и ограничивались признаки, по которым её можно было бы принять за знатную даму. Руки её были белые, но не тонкие, ноги также не указывали на аристократическое происхождение. К счастью, д’Артаньяна ещё не заботили подобные мелочи.

Когда д’Артаньян рассматривал госпожу Бонасье и дошёл в своих исследованиях, как было сказано, до её ног, он увидел на полу тонкий батистовый платок, поднял его и увидел на нём тот же герб и монограмму, что были и на платке, подобранном у ног Арамиса и чуть было не послужившем причиной их дуэли.

С той поры д’Артаньян не доверял платкам с гербами, поэтому, не говоря ни слова, он положил поднятый им платок в карман госпожи Бонасье.

В эту минуту молодая женщина стала приходить в чувство. Она открыла глаза, с испугом осмотрелась кругом и увидела, что комната пуста и что она осталась одна со своим спасителем. Она тотчас же с улыбкою протянула ему руки. Улыбка у госпожи Бонасье была очаровательна.

– Ах, сударь, – сказала она, – вы меня спасли! Позвольте мне поблагодарить вас.

– Сударыня, – ответил д’Артаньян, – я сделал только то, что каждый благородный человек сделал бы на моём месте, вам не за что меня благодарить.

– Напротив, сударь, напротив, и я надеюсь доказать вам, что вы оказали услугу благодарной женщине. Но что хотели от меня эти люди, которых я сначала приняла за воров, и почему нет здесь господина Бонасье?

– Сударыня, эти люди гораздо опаснее воров. Это агенты кардинала. А мужа вашего здесь нет, потому что вчера его забрали и препроводили в Бастилию.

– Мой муж в Бастилии! – вскричала мадам Бонасье. – О боже мой! Что он сделал, бедняга? Он – сама невинность!

И по испуганному лицу молодой женщины скользнуло подобие улыбки.

– Что он сделал, сударыня? – сказал д’Артаньян. – Я полагаю, что единственное преступление его состоит в том, что он имеет счастье и вместе с тем несчастье быть вашим мужем.

– Так вы, следовательно, знаете…

– Я знаю, что вы были похищены, сударыня.

– Но кем? Вы это знаете? О, если вы знаете, скажите мне!

– Человеком лет сорока – сорока пяти, с чёрными волосами, смуглым, со шрамом на левом виске.

– Верно, верно! Но его имя?

– Ах, его имя? Этого я не знаю.

– А муж мой знал, что меня увезли?

– Его известил об этом письмом сам похититель.

– А догадывается он о причине? – смущённо спросила госпожа Бонасье.

– Ваш муж считал, как мне кажется, что причина политическая.

– Сначала я в этом сомневалась, а теперь разделяю его мнение. Так, значит, добрый Бонасье не подозревал моей вины ни минуты?

– Напротив, сударыня, он очень гордится вашей добродетелью и в особенности вашей любовью.

Вторая улыбка, почти незаметная, вновь скользнула по розовым губкам хорошенькой женщины.

– Но, – продолжал д’Артаньян, – каким образом вы убежали?

– Я воспользовалась минутой, когда меня оставили одну, и так как ещё с утра я знала, что похищение возможно, то с помощью простынь спустилась из окна и, полагая, что муж мой дома, прибежала сюда.

– Чтобы искать его защиты?

– О нет! Я знала, что он, бедняжка, не в состоянии защитить меня. Но так как он мог быть полезен мне в другом деле, то я хотела предупредить его.

– О чём?

– О, это не мой секрет. Я не могу сказать вам его.

– Впрочем, – сказал д’Артаньян, – извините меня, сударыня, если я, хотя и гвардеец, посоветую вам быть осторожной, мы не в таком месте, где бы можно поверять друг другу тайны. Люди, от которых я вас избавил, возвратятся с подкреплением, и если они найдут нас здесь, то мы оба погибли. Я хорошо сделал, что предупредил троих моих друзей, но кто знает, застал ли мой слуга их дома.

– Да-да, вы правы! – испуганно вскричала госпожа Бонасье. – Уйдём отсюда, бежим!

С этими словами она взяла д’Артаньяна под руку и быстро увлекла его.

– Но куда бежать? – сказал д’Артаньян. – Где нам скрыться?

– Покинем сначала этот дом, а там посмотрим…

И они, даже не закрыв за собой двери, бросились по улице Могильщиков, свернули на улицу Фоссе мсье ле Пренс и остановились только на площади Сен-Сюльпис.

– А теперь что будем делать? – спросил д’Артаньян. – Куда мне проводить вас?

– Не знаю, что вам и ответить, по правде говоря, – сказала госпожа Бонасье, – я хотела дать знать о происшедшем господину Ла Порту через моего мужа, чтобы он мог известить меня о том, что происходило в Лувре за эти последние три дня и могу ли я вернуться туда без опасений.

– Что же, господина де Ла Порта могу известить и я, – сказал д’Артаньян.

– Да, но господина Бонасье в Лувре знают и его беспрепятственно пропустят, а для вас двери будут закрыты.

– Полно, – сказал д’Артаньян, – наверное, у какого-нибудь из луврских входов есть привратник, вам преданный, который, если я назову пароль…

Госпожа Бонасье пристально посмотрела на молодого человека.

– А если я вам скажу этот пароль, забудете ли вы его тотчас же после того, как воспользуетесь им?

– Даю вам честное слово дворянина! – сказал д’Артаньян голосом, в искренности которого нельзя было усомниться.

– Я вам верю, вы кажетесь мне честным юношей. Впрочем, от вашей преданности, быть может, зависит и ваше будущее.

– Я бескорыстно и добросовестно сделаю всё возможное, чтобы услужить королю и быть приятным королеве, – сказал д’Артаньян. – Располагайте мной как своим другом.

– Но куда же мне деться на это время?

– Нет ли у вас кого-нибудь, к кому господин де Ла Порт мог бы зайти за вами?

– Нет, я не хочу никому доверяться.

– Подождите, – сказал д’Артаньян, – мы почти у дверей Атоса. Да, разумеется, это рядом.

– Кто это – Атос?

– Один из моих друзей.

– А если он дома, что вы ему скажете?

– Его нет дома, и, отведя вас к нему в квартиру, я унесу с собой ключ.

– Но если он возвратится?

– Он не возвратится. Впрочем, ему скажут, что это я привёл сюда даму и что эта женщина у него в доме.

– Но это может набросить тень на мою репутацию.

– Не беспокойтесь! Вас здесь не знают. К тому же мы в таком положении, что можем пренебречь кое-какими приличиями.

– Пойдёмте же к вашему другу, где он живёт?

– На улице Феру, в двух шагах отсюда.

– Тогда пошли!

И они отправились дальше. Как предвидел д’Артаньян, Атоса не было дома. Ключом, который ему доверяли, как другу дома, он открыл дверь, поднялся по лестнице и ввёл госпожу Бонасье в маленькую квартиру, нами уже описанную.

– Вы здесь дома, – сказал он. – Ждите, заприте дверь изнутри и открывайте только в том случае, если постучат три раза, вот так, – и д’Артаньян стукнул три раза, два удара один за другим, довольно громкие, а потом, немного погодя, третий удар, послабее.

– Хорошо, – сказала госпожа Бонасье, – а теперь я дам вам поручение.

– Я слушаю.

– Ступайте к калитке Лувра со стороны улицы Эшель и спросите Жермена.

– Хорошо, а затем?

– Он спросит вас, что вам угодно, а вы в ответ скажете два слова: «Тур и Брюссель». И тогда он исполнит все ваши приказания.

– А что мне приказать ему?

– Сходить за господином де Ла Портом, камердинером королевы.

– А когда он сходит и господин де Ла Порт придёт?

– Вы направите его ко мне.

– Хорошо, но где и как я вас опять увижу?

– А разве вы хотите меня увидеть снова?

– Конечно!

– Так предоставьте это мне и ни о чём не беспокойтесь.

– Я полагаюсь на ваше слово.

– Можете быть уверены, что не напрасно.

Д’Артаньян поклонился госпоже Бонасье, бросив на неё самый влюблённый взгляд, какой только мог послать прелестной маленькой особе, и, пока сходил с лестницы, слышал, как за ним затворили двери, повернув ключ два раза. Через несколько минут он был уже у Лувра. Было десять часов, когда он остановился у калитки Эшель. Всё рассказанное нами случилось не более чем в полчаса.

Всё произошло, как сказала госпожа Бонасье. Услышав пароль, Жермен поклонился. Десять минут спустя явился Ла Порт.

В двух словах д’Артаньян объяснил ему дело и сказал, где находится госпожа Бонасье. Ла Порт дважды переспросил адрес и отправился туда немедленно. Но, не сделав и десяти шагов, он вернулся.

– Молодой человек, – сказал он д’Артаньяну, – я вам дам совет.

– Какой?

– У вас могут быть неприятности из-за того, что случилось.

– Вы полагаете?

– Да. Нет ли у вас какого-нибудь знакомого, у которого часы отстают?

– А что?

– Ступайте сейчас же к нему, чтобы он мог засвидетельствовать, что вы были у него в половине десятого. В юриспруденции это называется «алиби».

Д’Артаньян нашёл совет благоразумным; он опрометью бросился к де Тревилю и, не входя в приёмную, где было полно людей, попросил провести в кабинет. Так как д’Артаньян часто бывал в доме, то его просьбу охотно исполнили и пошли сказать господину де Тревилю, что его юный земляк желает немедленно сообщить ему важную весть и просит аудиенции. Пять минут спустя де Тревиль был в своём кабинете и спрашивал у д’Артаньяна, чем он может быть ему полезным и почему он явился так поздно.

– Простите, господин капитан, – сказал д’Артаньян, воспользовавшийся минутой, когда он оставался один, чтобы перевести стенные часы на три четверти часа назад, – но я полагал, что так как сейчас всего только двадцать пять минут десятого, то ещё можно явиться к вам.

– Двадцать пять минут десятого! – вскричал де Тревиль, взглянув на часы. – Это невозможно!

– Посмотрите сами! Изволите видеть?

– Правда, – сказал господин де Тревиль, – я думал, что позже. Но в чём же ваше дело?

Тогда д’Артаньян рассказал де Тревилю длинную историю о королеве. Он изложил ему свои опасения насчёт её величества, рассказал то, что слышал о замыслах кардинала против герцога Бекингема, и всё это с таким спокойствием и с такой уверенностью, что де Тревиль принял всё за чистую монету, тем более что он, как мы упоминали ранее, сам заметил нечто новое в отношениях между кардиналом, королём и королевою.

Когда пробило десять, д’Артаньян попрощался с де Тревилем, который благодарил его за сведения и советовал и впредь быть усердным в службе королю и королеве, а затем вернулся в приёмную. Но, сойдя с лестницы, д’Артаньян вспомнил, что забыл свою трость. Он быстро поднялся обратно, вошёл в кабинет, одним движением пальца перевёл стрелки на точное время, чтобы на другой день не могли заметить, что их трогали, и, обеспечив себе свидетеля для подтверждения своего алиби, спустился по лестнице и очутился на улице.

Глава XI
Интрига завязывается

Покинув дом де Тревиля, д’Артаньян отправился домой самым дальним путём.

О чём же так задумался д’Артаньян, что отклонился от короткой дороги и шёл, поглядывая на звёзды, то вздыхая, то улыбаясь?

Он думал о госпоже Бонасье. Для ученика мушкетёра эта молодая женщина была почти идеалом. Хорошенькая, окружённая тайною, посвящённая в придворные интриги, что придавало её прелестным чертам столько очаровательной значительности; она, по-видимому, была довольно чувствительна, а в этом – особая прелесть для новичков в любви. Кроме того, д’Артаньян вырвал её из рук злодеев, собиравшихся её обыскивать и обходившихся с ней так жестоко, и немаловажная услуга могла бы вызвать в её сердце чувство признательности, которое так легко переходит в более нежное чувство.

Д’Артаньяну уже казалось – так быстро летят мечты на крыльях воображения, – что к нему подходит посланец молодой женщины и передаёт ему записку с приглашением на свидание, золотую цепь или перстень с алмазом. Мы говорили, что молодые дворяне получали, не стыдясь, подарки от короля, прибавим же, что в те времена лёгкой морали они не более стеснялись и своих любовниц, которые дарили им почти всегда драгоценные и долговечные знаки своей памяти, словно желая победить хрупкость их чувств прочностью своих подарков.

Тогда, не смущаясь, делали карьеру с помощью женщин. Те из них, которые были только прекрасны, отдавали свою красоту, отсюда, верно, и пошла пословица, что самая прекрасная девушка на свете может дать только то, что имеет. Богатые давали, кроме того, часть своих денег, и можно назвать многих героев того времени, которые не получили бы своих чинов, а впоследствии не выиграли бы своих сражений без помощи тугого кошелька, привязанного любовницей к седлу своего поклонника.

У д’Артаньяна не было ровно ничего. Нерешительность провинциала – лёгкий налёт, тленный цветок, пушок на персике – быстро исчезла под влиянием не весьма нравственных советов, которые три мушкетёра давали своему приятелю. Д’Артаньян, следуя обычаю того времени, чувствовал себя в Париже как в завоёванном городе, как, например, во Фландрии: там – испанцы, здесь – женщины. Там и здесь неприятель, с которым надлежало сражаться и с которого надлежало брать контрибуцию.

Но, должно сказать, в эту минуту д’Артаньяном руководило чувство более благородное и бескорыстное. Галантерейщик сказал ему, что он богат. Молодой человек догадывался, что у такого простака, каким ему показался Бонасье, деньги, скорее всего, были в руках жены. Но всё это не оказывало никакого влияния на чувство, родившееся при виде госпожи Бонасье, и корысть оставалась почти совершенно чуждой началу любви, за ним последовавшему. Мы говорим: почти, потому что мысль о том, что молодая женщина прелестна, умна и вместе с тем богата, не отнимает ничего у страсти: напротив, она её усиливает.

С достатком сопряжено множество аристократических мелочей, весьма выгодных для красоты. Тонкие и белые чулки, шёлковое платье, кружевной воротничок, хорошенький башмачок на ноге, яркая лента в волосах безобразную женщину не делают красивой, но хорошенькую делают прекрасной; не говоря уже о руках, которые от всего этого выигрывают. Руки, особенно у женщин, чтобы оставаться красивыми, должны быть праздными.

Кроме того, д’Артаньян, как уже знает читатель, перед которым мы не скрывали его состояния, не был миллионером, он лишь надеялся стать им когда-нибудь; но время, назначенное им самим для этой счастливой перемены, было довольно далеко. В ожидании его как грустно сознавать, что любимая женщина желает иметь тысячи безделиц, составляющих радость её жизни, и не иметь возможности дать ей эти желанные мелочи! По крайней мере, когда женщина богата, а любовник её беден, то она может сама приобрести то, что он не может ей предложить. И хотя при этом она обычно пользуется деньгами мужа, она редко бывает за это признательна.

Д’Артаньян, расположенный быть любовником самым нежным, был, пока что, друг весьма преданный. В любовных мечтаниях о жене галантерейщика он не забывал и своих приятелей. С хорошенькой госпожой Бонасье приятно было бы прогуляться по лужайкам Сен-Денис или пройтись по Сен-Жерменской ярмарке в обществе Атоса, Портоса и Арамиса, перед которыми д’Артаньян с гордостью похвастал бы своей победой. Но после долгих прогулок появляется аппетит, д’Артаньян с некоторых пор убедился в этом. Тогда они бы устраивали маленькие дружеские застолья, во время которых с одной стороны пожимаешь руку приятеля, а с другой – ножку любовницы. Наконец, в минуты трудные, в опасных случаях д’Артаньян являлся бы спасителем своих друзей.

А господин Бонасье, которого д’Артаньян толкнул в руки сыщиков, громогласно отрёкшись от него, и которого он обещал спасти? Мы должны сознаться нашим читателям, что д’Артаньян вовсе о нём не думал, а если и вспоминал, то говорил сам себе, что где бы господин Бонасье ни был – ему там хорошо. Любовь – самая корыстная из всех страстей.

Но пусть читатели наши успокоятся: если д’Артаньян забыл про своего хозяина или делает вид, что забыл, под тем предлогом, будто не знает, куда его отвели, то мы его не забыли и знаем, где он теперь находится. Но пока мы поступим как влюблённый гасконец, а к нашему доброму Бонасье вернёмся позже.

Д’Артаньян, мечтая о будущей своей любви, разговаривая с ночью, улыбаясь звёздам, шёл по улице Шерш-Миди, или Шасс-Миди, как её тогда называли. Так как в этих местах проживал Арамис, то ему пришла мысль навестить своего приятеля, чтобы объяснить ему, зачем он послал к нему Планше с приглашением тотчас же явиться в мышеловку. Если Арамис был дома, когда к нему приходил Планше, то он, наверное, поспешил на улицу Могильщиков и не нашёл там никого, кроме, может быть, двух своих товарищей, так что ни он, ни они не могли знать, в чём же дело. Такой переполох стоил объяснения. Вот про что громко рассуждал д’Артаньян.

Про себя же он думал, что это подходящий случай поговорить о хорошенькой госпоже Бонасье, которой были заняты все мысли его, если ещё не сердце. От первой любви нельзя требовать скрытности: она сопровождается такою великою радостью, что её необходимо излить, иначе она вас задушит.

Уже два часа, как парижские улицы погрузились во тьму и начали пустеть. На всех часах Сен-Жерменского предместья пробило одиннадцать. Погода была чудесная. Д’Артаньян шёл по переулку, где теперь проходит улица Асса, вдыхая в себя благоухания, навевамые ветром с улицы Вожирар, из садов, освежённых вечернею росою и ночной прохладой. Вдали раздавались, заглушаемые плотными ставнями, песни припозднившихся гуляк из расположенных кругом кабаков. Дойдя до конца переулка, д’Артаньян повернул влево; дом, где жил Арамис, находился между улицами Кассет и Сервандони.

Д’Артаньян миновал улицу Кассет и уже видел впереди дверь своего приятеля, скрытую в зарослях сикомор и каприфолий, как вдруг заметил что-то похожее на тень, выходящую из улицы Сервандони. Фигура была скрыта плащом, и д’Артаньян сначала подумал, что это мужчина, но по малому росту и неуверенной походке он вскоре понял, что это женщина. Кроме того, женщина эта, как бы не зная в точности, какой именно дом ей нужен, поднимала глаза, останавливалась, возвращалась назад и опять подходила. Это заинтриговало д’Артаньяна.

«Не предложить ли ей мои услуги? – подумал он. – По походке видно, что она молода, может быть, и красива; о да, но женщина, которая бегает по улицам в такой час, наверное, отыскивает своего любовника, чёрт возьми! Если я помешаю свиданию, то это плохое начало для первого знакомства».

Между тем молодая женщина всё приближалась, считая дома и окошки. Это, впрочем, не требовало много времени и труда. В этой части улицы было только три дома и два окна, выходящие на улицу: одно – во флигеле, параллельном тому, который занимал Арамис; другое же было окно самого Арамиса.

– Чёрт возьми, – сказал д’Артаньян, которому пришла на ум племянница богослова, – было бы забавно, если бы эта запоздавшая голубка искала дом нашего приятеля, но, честное слово, кажется, это так. Ага, любезный Арамис, на этот раз я определённо хочу удостовериться.

И с этими словами д’Артаньян, сжавшись, как только мог, укрылся в самом тёмном месте улицы, подле каменной скамьи, расположенной в глубине какой-то ниши.

Молодая женщина продолжала идти, о чём можно было догадаться не только по лёгкости походки, выдававшей её, но и по тихому покашливанию, показывавшему, что голос у неё самый юный. Д’Артаньян решил, что этот кашель – условный знак.

Однако же или на этот кашель ответили таким же знаком, который прекратил сомнения ночной гостьи, или же она и без посторонней помощи убедилась, что прибыла к цели своего путешествия, но только она решительно подошла к ставням на окне Арамиса и стукнула три раза согнутым пальцем.

– Это к Арамису! – пробормотал д’Артаньян. – Ах, господин лицемер, вот как вы занимаетесь богословием!

Едва она постучала, как отворилось внутреннее окно и сквозь ставни можно было увидеть свет.

– Ага, – прошептал д’Артаньян, стоявший ближе к окну, – посещения ожидали. Сейчас окно откроется и дама заберётся через окно: прекрасно!

Но, к величайшему удивлению д’Артаньяна, ставни остались закрытыми, мелькнувший свет исчез, и всё опять погрузилось в темноту.

Д’Артаньян решил, что так не может долго продолжаться, и не переставал смотреть во все глаза и слушать в оба уха.

Он был прав: через несколько секунд изнутри послышалось два удара. Молодая женщина отвечала одним ударом, и ставни бесшумно приоткрылись.

Можно себе представить, как жадно д’Артаньян смотрел и слушал. К несчастью, свечу перенесли в другую комнату. Но глаза молодого человека уже привыкли к темноте. Впрочем, глаза гасконцев, как уверяют, имеют свойство видеть ночью, подобно кошачьим глазам.

Д’Артаньян видел, как молодая женщина вынула из кармана какой-то белый предмет и быстро развернула его. Это был платок. Развернув платок, женщина указала своему собеседнику на его уголок.

Это навело д’Артаньяна на мысль о том платке, который он нашёл у ног госпожи Бонасье и который, в свою очередь, напомнил ему о платке, найденном у ног Арамиса.

Что мог означать платок?

С того места, где он стоял, д’Артаньян не мог видеть лица Арамиса. Мы говорим «Арамиса», потому что молодой человек не сомневался, что это его друг разговаривает из дома с дамой на улице; любопытство взяло верх над осторожностью, и, пользуясь тем, что внимание действующих лиц этой сцены было всецело поглощено платком, он бесшумно вышел из своего тайника и с быстротой молнии, но и осторожно, приткнулся к углу стены, откуда взор его свободно проникал во внутренность комнаты Арамиса.

Очутившись на этом месте, д’Артаньян едва удержал крик удивления: с ночной посетительницей разговаривал не Арамис, а женщина. Но д’Артаньян, хоть и различал её фигуру, не мог разглядеть её лица.

В эту минуту женщина, бывшая в комнате, вынула из кармана другой платок и обменяла его на тот, который ей показали. Потом обе женщины сказали друг другу несколько слов. Наконец ставни закрылись. Женщина, стоявшая под окном, повернулась и прошла в четырёх шагах от д’Артаньяна, низко опустив капюшон плаща. Но предосторожность эта запоздала, д’Артаньян успел узнать госпожу Бонасье.

Госпожа Бонасье! Подозрение, что это она, уже мелькнуло у него, когда она вынула платок из кармана. Но как можно было подумать, что госпожа Бонасье, которая послала за де Ла Портом, чтобы проводить её в Лувр, станет бегать по парижским улицам одна в половине двенадцатого ночи, рискуя быть опять схваченной?

Следовательно, дело это было большой важности. А какое может быть важное дело у женщины в двадцать пять лет? Любовь!

Но для себя ли самой или для кого-либо другого подвергала она себя такой опасности? Вот какой вопрос задавал себе молодой человек, уже терзаемый демоном ревности, как настоящий любовник.

Впрочем, имелось простое средство узнать, куда направилась госпожа Бонасье, – пойти за нею следом. Это средство было так просто, что д’Артаньян немедленно воспользовался им.

Но при виде молодого человека, отделившегося от стены, как статуя от ниши, и при шуме шагов, раздавшихся позади неё, госпожа Бонасье вскрикнула и побежала.

Д’Артаньян пустился за нею. Ему нетрудно было догнать женщину, путавшуюся в плаще. Он догнал её почти в начале улицы, на которую она свернула. Несчастная изнемогала, но не от усталости, а от страха, и, когда д’Артаньян положил ей руку на плечо, она пала на одно колено и вскрикнула сдавленным голосом:

– Убейте меня, если хотите, но вы ничего не узнаете!

Д’Артаньян поднял её, обхватив её талию рукою, но, чувствуя, как тяжело она повисла на его руке, он понял, что она близка к обмороку, и поспешил успокоить её уверениями в преданности. Уверения эти ничего не значили для госпожи Бонасье, потому что подобные уверения могут делаться с самыми дурными намерениями; но голос значил всё: молодая женщина, по-видимому, узнала его. Она открыла глаза, бросила взгляд на человека, который так испугал её, и, узнав д’Артаньяна, вскрикнула от радости.

– О, это вы, это вы! – воскликнула она. – Слава богу!

– Да, это я, – сказал д’Артаньян, – я, которого Бог послал, чтоб охранять вас.

– С этим намерением вы и следовали за мною? – спросила с кокетливою улыбкою молодая женщина, насмешливый характер которой опять брал верх и у которой весь страх исчез, как только она узнала друга в том, кого принимала за врага.