Текст книги "Предводитель волков. Вампир (сборник)"

Глава 18
Смерть и воскресение

Утренний холод вернул Тибо к жизни.

Он попытался приподняться, но острая боль пригвоздила его к земле. Башмачник лежал на спине, ничего не помня, и видел над собой только низкое серое небо. Он, сделав усилие, повернулся на бок, приподнялся на локте и осмотрелся.

То, что он увидел, вернуло ему память о происшедших событиях. Он узнал пролом в окружавшей парк стене. Вспомнил любовное свидание с графиней и ожесточенную дуэль с графом.

В трех шагах от него земля была красной от крови. Только графа там не было.

Не было сомнений, что Лесток, нанесший славный удар, пригвоздивший башмачника к земле, помог своему хозяину вернуться домой.

А Тибо… Тибо оставили здесь умирать одного, как собаку.

У башмачника на языке уже вертелись пожелания всех бедствий, какие только можно бросить в лицо злейшему врагу.

Но с тех пор, как он уже не был Тибо, и на все время, которое ему осталось быть бароном Раулем – по крайней мере, маскироваться под него, – вся его невероятная сила была утрачена.

Нужно было дождаться девяти часов вечера. Вот только доживет ли он?

Тибо не переставал испытывать сильнейшее беспокойство. Если он умрет до этого времени, то кто из них умрет – он или барон Рауль? Это мог быть как один, так и другой.

Но особенно донимало Тибо то, что и это злоключение произошло опять-таки по его вине.

Он припомнил, что, перед тем как пожелать побыть бароном двадцать четыре часа, он произнес такие – или почти такие – слова:

«Как бы я посмеялся, сударь Рауль, если бы сеньор де Мон-Гобер застукал вас! Это вам не мэтр Маглуар, и с рук бы все так просто не сошло: без полученных и нанесенных ударов шпагой не обошлось бы».

Первое пожелание Тибо, как видим, исполнилось с той же точностью, как и второе: удары были и получены, и нанесены.

В результате невероятных усилий, преодолевая жесточайшую боль, Тибо удалось встать на одно колено.

В этом положении он заметил, что по оврагу в сторону Виллер-Коттре идут какие-то люди: они направлялись на базар.

Тибо попытался позвать их, но кровь хлынула ему в рот, и он стал захлебываться. Тогда он надел шляпу на острие ножа, поднял ее и принялся подавать знаки, как делают потерпевшие кораблекрушение. Однако силы вновь покинули его, и он без чувств упал на землю.

Через некоторое время башмачнику показалось, что сознание возвращается к нему. Было ощущение, что он подвергается какой-то качке, напоминающей качку на корабле.

Он открыл глаза.

Его заметили крестьяне и, не зная, кто он, из жалости к красивому молодому человеку, всему в крови, соорудили носилки из ветвей и понесли его в Виллер-Коттре.

Но по прибытии в Пюизе раненый почувствовал, что больше движения не перенесет. Он попросил, чтобы его положили в каком-нибудь доме, где он подождал бы, пока пришлют врача.

Носильщики оставили его у сельского кюре. Тибо достал из кошелька Рауля две золотые монеты и отдал их крестьянам в знак благодарности за неудобства, уже перенесенные ими, и за те, которые им еще предстояли.

Кюре служил мессу.

Возвратившись и увидев раненого, он громко вскрикнул. Будь Тибо действительно Раулем, он не выбрал бы лучшего места для лечения. Некогда кюре из Пюизе был викарием в Вопарфоне и отвечал за обучение маленького Рауля.

Как все сельские кюре, он немножко разбирался – или думал, что разбирается, – в медицине. Он осмотрел рану своего бывшего ученика. Нож прошел под лопаткой, пронзил правое легкое и вышел спереди, между вторым и третьим ребрами. Кюре не скрывал от себя опасности ранения, но ничего не сказал, пока не пришел врач. Доктор, осмотрев рану, сокрушенно покачал головой.

– Разве вы не пустите ему кровь? – спросил священник.

– Ради чего? – удивился врач. – Сразу после того, как он получил удар, это могло быть полезным, но сейчас опасно усиливать ток крови, каким бы образом это не делалось.

– Как вы оцениваете его положение? – осведомился кюре, размышляя о том, что чем меньше дел достается врачу, тем больше – священнику.

– Если все будет происходить как обычно в подобных случаях, – сказал врач, перейдя на шепот, – то больной, вероятно, не доживет до завтра.

– Так что же, вы выносите окончательный приговор?

– Ни один врач никогда не выносит окончательного приговора. Даже когда он уверен в смертельном исходе, то не отнимает у природы ее права на помилование: сгусток крови может остановить кровотечение, кашель может сдвинуть этот сгусток с места – и кровотечение убьет больного.

– Значит, вы считаете, что мой долг – подготовить бедного мальчика к смерти? – спросил кюре.

– Я считаю, – ответил врач, пожимая плечами, – что вам лучше оставить его в покое: во-первых, сейчас он дремлет и не услышит вас; во-вторых, позже он начнет бредить, и вы ничего не поймете.

Доктор ошибался.

Хотя раненый и дремал, но он слышал этот диалог, более полезный для спасения его души, чем для здоровья тела.

Сколь многое говорят при больном в уверенности, что он не слышит, а он не пропускает ни слова!

К тому же, возможно, слух башмачника обострился из-за того, что в теле Рауля бодрствовал дух Тибо. Если бы это были дух и тело одного человека, то, возможно, ранение подействовало бы на них одинаково.

Врач перевязал рану на спине. Что до раны на груди, то он оставил ее открытой, предписав только постоянно держать там намоченную в ледяной воде ткань. Затем он добавил в стакан с водой несколько капель успокоительного средства, посоветовав священнику давать его больному по ложечке каждый раз, когда тот попросит пить.

Проделав все это, врач откланялся, сказав, что завтра придет, но опасается, что его приход будет уже излишним.

Тибо очень хотелось вставить слово в разговор и сказать, что он думает о себе, но его дух был в этом умирающем теле словно в тюремной камере и невольно поддавался влиянию заточения. Однако он слышал, как священник говорил с ним, тряс его, пытаясь вывести из своего рода летаргии, в которую он погружался. Это очень утомляло.

Большой удачей для кюре было то, что Тибо, не будучи более самим собой, утратил свою невероятную способность, ибо более десяти раз, сам того не сознавая, раненый посылал его ко всем чертям.

Вскоре Тибо показалось, что ему под ступни, поясницу, голову подсовывают горящие угли. Кровь пришла в движение, а затем закипела, как вода на огне.

Он почувствовал, как мысли стали путаться. Сжатые челюсти разомкнулись, сведенный судорогой язык расслабился, и он промолвил несколько бессвязных слов.

– Ай-ай-ай! – сказал он. – Вот это, пожалуй, достойный доктор называет бредом.

Это была его последняя осознанная мысль – по крайней мере, на тот момент. Вся его жизнь (а жизнь его, по сути, началась только после появления черного волка) пронеслась перед ним.

Он увидел, как преследует и упускает косулю.

Он увидел себя привязанным к дубу и получающим удары ремнем.

Он увидел, как заключает с черным волком договор, который до сих пор не разорван.

Он увидел, как пробует надеть инфернальное кольцо на палец Анелетты.

Он увидел, как пытается вырвать красные волосы, которые захватили уже треть его головы.

Он увидел, как идет к красавице мельничихе, встречает Ландри, освобождается от соперника, как его преследуют парни и девушки с мельницы, как за ним следуют волки.

Он увидел, как знакомится с госпожой Маглуар, отправляется на охоту ради нее, ест причитающуюся ему долю дичи, прячется за занавесями ее спальни; как его обнаруживает мэтр Маглуар, поднимает на смех сеньор Жан, выпроваживают все трое.

Он увидел себя в дупле, когда волки лежали вокруг дерева, а совы и сычи сидели на ветвях.

Он увидел, как, навострив уши, слушает звуки скрипок и гобоя; как, высунув голову из дупла, провожает взглядом проходящую мимо Анелетту и веселящихся гостей.

Он увидел, как стал добычей яростной ревности и пытался побороть ее с помощью вина; помраченным рассудком узнавал Франсуа, Шампаня, трактирщика; он слышал, как несется конь барона Рауля; ощущал, как его сбили с ног и как он катился в дорожную грязь.

А потом он, Тибо, перестал видеть себя.

Отныне он видел только прекрасного всадника, чью внешность заимствовал.

Он обнимал за талию Лизетту.

Он касался губами руки графини.

Затем он хотел скрыться, но оказался на перекрестке трех дорог.

Каждую из дорог охраняла одна из его жертв: первую – призрак утопленника, это был Маркотт; вторую – умирающий в горячке на госпитальной койке, это был Ландри; третью – раненый с перерезанными сухожилиями, стоящий на одном колене и напрасно пытающийся подняться, это был граф де Мон-Гобер.

Ему казалось, что он рассказывает по порядку все, что видит, и что священник, перед которым он произносит эту странную исповедь, слушая, становится все бледнее, дрожит сильнее того, кто исповедуется; что хоть священник и хочет отпустить ему грехи, но он сам отклоняет прощение, трясет головой и смеется; смеется, и вид его ужасен:

– Никакого прощения! Я проклят! Я проклят! Я проклят!

И во время бреда, галлюцинаций, безумия дух Тибо слышал, как били часы кюре, и считал удары.

Только ему казалось, что эти часы гигантских размеров; что циферблат – не что иное, как голубой свод неба; что цифры, показывающие время, – это язычки пламени; что эти часы называются вечностью и что чудовищный маятник при движении в одну сторону говорит: «Никогда!», в другую: «Всегда!» И так он слышал, как час за часом прошел день. Часы пробили девять вечера.

В половине десятого истекло бы двадцать четыре часа, как он, Тибо, стал Раулем, а Рауль стал Тибо.

При последнем ударе девятого часа башмачник ощутил, что горячка прекращается; он почувствовал, как тело начинает постепенно остывать.

Дрожа, он открыл глаза, узнал кюре, который стоял на коленях у изголовья его кровати и читал канон на исход души, и увидел настоящие часы, показывающие четверть десятого.

Его чувства так обострились, что он видел, как перемещались часовая и даже минутная стрелки, хотя их движение было почти незаметно обычному глазу.

Обе они приближались к роковому часу: к половине десятого!

Несмотря на то что свет не попадал на циферблат, он казался освещенным изнутри.

По мере того как большая стрелка продвигалась к цифре шесть, грудь агонизирующего сжимали все усиливающиеся судороги.

Ступни ног были ледяными, и от ступней к коленям, от колен к бедрам, от бедер к животу медленно, но неуклонно распространялся холод.

По лбу Тибо стекал пот. У него не было сил ни вытереть его, ни даже попросить, чтобы это сделали. Он чувствовал, что пот выступает от тоски и что с минуты на минуту он превратится в пот агонии.

Перед его глазами проплывали причудливые фигуры, в которых не было ничего человеческого.

Свет расслаивался.

Ему казалось, что летучие мыши приподнимают его тело и уносят на своих крыльях в сумерки, которые не были ни жизнью, ни смертью, но отголосками обеих.

Наконец сумерки стали все гуще.

Его глаза закрылись, и он, будто бредущий во тьме слепец, наталкивался плотными перепонками крыльев на что-то неизвестное.

Потом он покатился в бесконечные глубины, в пропасти без дна, куда все-таки долетал звук колокольчика часов.

Колокольчик прозвонил один раз.

Едва этот звук стих, как раненый вскрикнул.

Священник поднялся и подошел к кровати.

Этот крик был последним вздохом, последним выдохом барона Рауля. Было девять часов тридцать минут и одна секунда.

Глава 19
Кто жив и кто умер?

В тот миг, когда трепещущая душа молодого дворянина отлетела, Тибо, словно пробуждаясь от сна с ужасными сновидениями, приподнялся на кровати.

Он был окружен пламенем. Огонь пылал во всех четырех углах его хижины.

Сначала он подумал, что это продолжение кошмарных видений. Но затем так отчетливо услышал крики «Смерть чародею! Смерть колдуну! Смерть оборотню!», что понял: с ним действительно происходит нечто ужасное.

Пламя приблизилось, подобралось к кровати, он ощутил его жар.

Еще несколько минут – и он очутится в сердцевине огромного костра. Минутное колебание – и все пути будут отрезаны, он уже не сможет спастись.

Тибо соскочил с постели, схватил рогатину и бросился к задней двери хижины.

В тот момент, когда его увидели бегущим через пламя и пробирающимся в дыму, крики «Смерть ему! Смерть ему!» возобновились с удвоенной силой.

Раздались три или четыре выстрела. Было очевидно, что эти выстрелы предназначались Тибо.

Он слышал, как свистели пули. Стрелявшие в него люди были в ливреях слуг обер-егермейстера.

Тибо вспомнил об угрозе, брошенной два дня назад бароном де Везом.

Итак, он был вне закона. Его могли выкурить, как лису из норы, в него могли стрелять, как в хищного зверя.

К счастью для Тибо, ни одна пуля в него не угодила.

Пламя полыхающей хижины выхватывало из темноты лишь небольшой круг, и вскоре башмачник был вне этого круга.

Он оказался в темной чаще, и если бы не вопли челяди, которая жгла его дом, то тишина в этот час была бы такой же глубокой, как и темнота.

Тибо присел на корни дерева и уронил голову на руки. Последние двое суток события развивались с такой скоростью, что ему вполне хватало тем для размышления.

Только последние двадцать четыре часа, в которые он прожил чужую жизнь, казались ему сном.

Он не решился бы утверждать, что вся эта история с бароном Раулем, графиней Джейн и сеньором де Мон-Гобером произошла на самом деле.

Он поднял голову, услышав, как на церкви в Уани бьют часы.

Било десять часов.

Десять часов!

В половине десятого он лежал в агонии в облике барона Рауля в спальне кюре из Пюизе.

– Ах, черт возьми! – воскликнул он. – Я должен все разузнать! Отсюда до Пюизе меньше лье, и через полчаса я буду там. Мне хочется удостовериться, что барон Рауль действительно умер.

Заунывный вой прозвучал в ответ на эти слова Тибо. Он оглянулся. Его преданные телохранители вернулись. Предводитель волков вновь обрел свою стаю.

– Вперед, волки, мои единственные друзья, вперед! – сказал он. – В путь!

И они вместе помчались через лес в Пюизе. Слуги сеньора Жана, разгребавшие остатки горящей хижины, видели, как во главе дюжины волков, словно призрак, пронесся какой-то человек. Они перекрестились. Более чем когда-либо они были убеждены, что Тибо – колдун.

Все бы поверили в это, как поверили слуги сеньора Жана, особенно увидев, как стремительно – так же стремительно, как самый быстрый из его спутников, – Тибо менее чем за четверть часа преодолел лье от Уани до Пюизе. У первых домов деревни он остановился.

– Друзья волки! – сказал он. – Сегодня ночью вы мне больше не нужны. Даже наоборот, мне необходимо побыть одному. Забавляйтесь в ближних хлевах, даю вам полную свободу. А если встретите на пути кого-то из тех животных, которые ходят на двух ногах и называют себя людьми, забудьте, что они полагают, будто созданы по образу Творца, и не лишайте себя добычи.

Волки с радостным воем бросились в разные стороны.

Тибо продолжал путь. Он вошел в деревню.

Дом кюре соседствовал с церковью, и Тибо сделал крюк, чтобы не проходить мимо креста. Он подошел к дому священника. Заглянул через окно и увидел у кровати зажженную свечу. Кровать была накрыта простыней, и под этой простыней вырисовывались формы человеческого тела, уже мертвенно недвижимого.

Казалось, в доме никого не было. Кюре наверняка пошел к мэру деревни заявить о кончине.

Тибо вошел. Позвал кюре. Никто не откликнулся.

Он подошел к кровати. Под простыней действительно лежал труп.

Тибо приподнял простыню. Это был сеньор Рауль. Он был красив той спокойной, роковой красотой, которую дарит вечность. Черты его лица – при жизни несколько женственные для мужчины – приобрели сумрачное величие кончины. На первый взгляд он казался спящим, но через несколько мгновений в его неподвижности угадывалось нечто более глубокое, чем сон. Угадывалась повелительница с косой вместо скипетра, в саване вместо королевской мантии. Угадывалась Смерть.

Тибо оставил дверь открытой.

Ему показалось, что он слышит тихий звук шагов.

Он укрылся за зеленой саржевой занавеской, висящей в глубине алькова на двери, через которую в случае чего он сможет убежать.

Перед входной дверью в нерешительности остановилась женщина, одетая в черное, с черной вуалью на голове.

Вторая фигура показалась рядом с ней и устремила взгляд в комнату.

– Полагаю, госпожа может войти. Никого нет, я покараулю.

Женщина, одетая в черное, медленно приблизилась к кровати, остановилась, вытирая покрытый испариной лоб, и решительным жестом подняла простыню, которую Тибо набросил на лицо умершего.

Тибо узнал графиню.

– Увы! – прошептала она. – Меня не обманули!

Она упала на колени и, захлебываясь рыданиями, стала молиться.

Окончив молитву, она поднялась, поцеловала бледный лоб и посиневшие края раны, через которую отлетела душа.

– О мой возлюбленный Рауль! – прошептала она. – Кто назовет мне твоего убийцу? Кто поможет отомстить?

Не успела графиня договорить, как вскрикнула и отскочила назад. Ей показалось, что какой-то голос ответил:

– Я!

И зеленые саржевые занавеси колыхнулись. Графиня была не робкого десятка. Она взяла горящую в изголовье кровати свечу и окинула взглядом пространство между зеленой занавесью и стеной. Никого не было. Она увидела запертую дверь, только и всего.

Она поставила свечу на место, вынула из сумочки золотые ножнички, отрезала у мертвеца прядь волос, положила ее в черный бархатный мешочек, висевший близ сердца, еще раз поцеловала покойного, накрыла его простыней и направилась к двери.

На пороге она встретила священника и отступила на шаг, прикрывая лицо вуалью.

– Кто вы? – спросил священник.

– Скорбь, – ответила она.

Священник посторонился и дал ей пройти. Графиня со служанкой пришли пешком. Возвращались они тоже пешком. От Пюизе до Мон-Гобера всего лишь четверть лье…

Примерно на полпути дорогу женщинам преградил какой-то человек, прятавшийся за стволом ивы. Лизетта вскрикнула. Графиня же бесстрашно подошла к этому человеку.

– Кто вы такой? – спросила она.

– Тот, кто ответил «Я!», когда вы спросили, кто назовет убийцу.

– Вы можете помочь мне отомстить за него?

– Когда вам будет угодно.

– Сейчас же?

– Здесь говорить не с руки.

– Где же лучше?

– Например, в вашей спальне.

– Мы не можем вернуться вместе.

– Не можем. Но я могу пройти через пролом в стене; барышня Лизетта может подождать меня у руин, где господин Рауль оставлял своего коня; она может провести меня по винтовой лестнице и открыть дверь вашей спальни. Если вы будете в туалетной комнате, я подожду, как сделал позавчера господин Рауль.

Обе женщины задрожали с головы до пят.

– Кто вы такой, чтобы знать все эти подробности? – спросила графиня.

– Я скажу вам об этом, когда придет время.

Графиня замешкалась. Но через секунду приняла решение и сказала:

– Хорошо, пройдите через пролом, Лизетта подождет вас в конюшне.

– О госпожа! – воскликнула горничная. – Я не отважусь пойти за этим человеком!

– Я сама пойду, – сказала графиня.

– В добрый час! – сказал Тибо. – Вот так женщина!

И он исчез в овраге. Лизетта от страха чуть не лишилась чувств.

– Обопрись на меня, трусиха, – сказала графиня, – и пойдем. Мне не терпится узнать, что он может рассказать.

Обе женщины вернулись через ферму. Никто не видел, как они вышли; никто не видел, как они вернулись. Графиня прошла к себе в спальню, где и поджидала, пока Лизетта приведет незнакомца. Десять минут спустя вошла белая как стена Лизетта.

– Ах, госпожа! – сказала она. – Его можно было не встречать.

– Почему? – спросила графиня.

– Потому что он знает дорогу не хуже моего! О, если бы госпожа только знала, что он мне сказал! Этот человек наверняка демон!

– Введи его, – приказала графиня.

– Он здесь! – сказал Тибо.

– Вот и славно, – сказала графиня Лизетте, – оставь нас.

Лизетта удалилась. Графиня осталась наедине с Тибо. Вид его не внушал доверия. В нем чувствовалась убежденность в верности принятого решения, и было очевидно, что решение это дурного толка: рот его сводило сатанинской улыбкой, глаза блестели адским огнем.

Вместо того чтобы прикрыть свои красные волосы, Тибо с удовольствием выставил их, и они спадали ему на лоб подобно огненному плюмажу. Но графиня, даже не побледнев, устремила взгляд на Тибо.

– Горничная сказала, что вам известна дорога в мою спальню. Вы здесь уже бывали?

– Да, госпожа, однажды.

– Когда же?

– Позавчера.

– В котором часу?

– С половины одиннадцатого до половины первого ночи.

Графиня посмотрела Тибо прямо в глаза.

– Это неправда! – сказала она.

– Вы желаете, чтобы я рассказал, что здесь произошло?

– В то время, которое вы указали?

– В то время, которое я указал.

– Говорите, – велела графиня.

Тибо был столь же лаконичен, как и та, что его спрашивала.

– Господин Рауль вошел через эту дверь, – сказал он, показывая на дверь из коридора, – и Лизетта оставила его одного. Вы вошли отсюда, – продолжал он, указывая на дверь в туалетную комнату, – и застали его на коленях. Вы были с распущенными волосами, сколотыми тремя бриллиантовыми шпильками. На вас было домашнее платье из розовой тафты, розовые шелковые чулки, серебряные парчовые туфельки и жемчужное ожерелье на шее.

– Наряд описан совершенно точно, – сказала графиня. – Продолжайте.

– Вы трижды норовили поссориться с господином Раулем: первый раз из-за того, что он останавливался в коридорах, чтобы поцеловать вашу горничную; второй – из-за того, что его встретили в полночь на дороге из Эрменвиля в Виллер-Коттре; третий – из-за того, что на балу в замке, когда вас не было, он четыре раза танцевал кадриль с госпожой де Бонней.

– Продолжайте.

– Всякий раз ваш любовник приводил оправдания – убедительные или нет. Вы находили их убедительными и прощали его. В это время вбежала перепуганная Лизетта; она кричала, что любовник должен спасаться бегством, потому что только что возвратился ваш муж.

– Похоже, вы и вправду демон, как говорит Лизетта, – промолвила графиня и зловеще расхохоталась. – Я вижу, что мы можем действовать сообща… Заканчивайте.

– Так вот. Вы с горничной вытолкнули упиравшегося господина Рауля в туалетную комнату; Лизетта проводила его по коридору и двум или трем комнатам к винтовой лестнице в противоположном относительно того, через который они ранее вошли, крыле замка. Спустившись, беглецы наткнулись на запертую дверь и укрылись в какой-то кладовке. Лизетта открыла окно, расположенное всего лишь в семи-восьми футах от земли, и господин Рауль выпрыгнул через него, подбежал к конюшне и нашел там своего коня с перерезанными сухожилиями. Тогда он, считая, что без нужды калечить благородное животное подло, поклялся перерезать сухожилия графу, как только где-нибудь встретит его. Потом он отправился пешком к пролому и по ту сторону стены обнаружил графа, поджидающего его со шпагой в руке. У барона был с собой охотничий нож; он вынул его из чехла, и бой начался.

– Граф был один?

– Подождите… Похоже, граф был один; на четвертом или пятом выпаде он получил удар ножом в плечо и с криком «Ко мне, Лесток!» упал на колено. Тогда барон вспомнил о клятве и перерезал ему сухожилия, как граф перерезал сухожилия его коню. Но в тот момент, когда он вставал, Лесток ударил его сзади – клинок вошел под лопаткой и вышел из груди… Мне нет нужды напоминать, в каком месте вы целовали рану.

– Дальше.

– Граф с конюхом возвратились в замок, оставив барона без помощи. Тот пришел в себя, позвал крестьян, которые уложили его на носилки и понесли. Они намеревались доставить его в Виллер-Коттре, но в Пюизе барону стало так плохо, что идти с ним далее стало невозможно. Они переложили его на кровать, на которой вы его видели и где он в девять часов тридцать минут и одну секунду вечера испустил дух.

Графиня встала.

Не говоря ни слова, она подошла к ларцу, вынула из него нить жемчуга, которая была на ней накануне, и протянула Тибо.

– Что это значит? – удивился тот.

– Берите, – сказала графиня, – это стоит пятьдесят тысяч ливров.

– Вы рассчитываете отомстить? – поинтересовался Тибо.

– Да, – ответила графиня.

– Месть стоит дороже.

– Сколько же?

– Ждите меня завтра ночью, – сказал Тибо, – и я вам скажу.

– Где вы хотите, чтобы я вас ждала? – спросила графиня.

– Здесь, – ответил Тибо с хищной усмешкой.

– Я буду ждать вас здесь, – сказала графиня.

– Выходит, до завтра?

– До завтра.

Тибо вышел. Графиня положила жемчужное ожерелье в ларец, подняла двойное дно, вынула флакон с жидкостью опалового цвета и маленький кинжал, рукоятка и ножны которого были украшены драгоценными камнями, а клинок – золотой насечкой.

Она спрятала флакон и кинжал под подушкой, преклонила колени перед иконами, помолилась и не раздеваясь бросилась на кровать…