Текст книги "День Сме"

V

Ближе к девяти, зная ежеутренний распорядок Смернова, слуги на террасе стали накрывать на стол; рацион ничем не отличался от обычного: кофе, молоко, масло, сыр, тосты на английский манер для хозяйки, томатный и цитрусовый сок для девочек, варенье, джем, круассаны для Сандрин, чай и каша для барина. Первой, по уже сложившейся традиции, к завтраку спустилась Александра Александровна; к тридцати двум годам она располнела, носила шиньон и закрытые платья и беспрестанно обмахивалась веером, чем неуловимо напоминала свою бабушку. Она села за стол, придвинула поближе блюдо с круассанами и стала медленно мазать один за другим клубничным джемом.

Сандрин Смернова испытывала глубокие чувства к Анриэлю и не верила тетке, которая утверждала, что их отношения для молодого художника – просто забава, что он никогда не женится на ней и уж, вероятно, прекратил даже думать об их свиданиях, найдя себе какую-нибудь куртизанку или богатую вдовушку. Она писала ему, но Жан не отвечал; она порывалась ехать в Париж, но брат ее не отпустил; она пыталась наложить на себя руки, но в последний момент не смогла лишить себя жизни; тогда уверившись, что никогда более не встретится с Анриэлем и не будет счастлива, Александра от отчаянья решила выйти замуж за сватавшегося к ней богатого старого помещика Мирзоева, происходившего из татар; к всеобщему облегчению, их брак был недолог: вскоре Мирзоев скончался от сердечного приступа, но Сандрин унаследовала от него большое имение и изобильные земли, к тому же родила двух прекрасных дочерей-близняшек – Надежду, которая была старше сестры на несколько минут, и Веру.

Управлять имением в одиночку, да к тому же с двумя детьми, было не с руки, впрочем, и довольно скучно для еще молодой женщины, поэтому она сделала управляющим одного из бывших слуг, положила ему сорок тысяч годового жалования, а сама вернулась в Поликарпово к пока холостому, но уже тщательно обхаживаемому Юрьевыми, брату. Смернов был рад – одинокая жизнь тяготила его, он даже стал задумываться о женитьбе в столь раннем возрасте, но возвращение сестры с племянницами отбросило эти мысли на определенный срок; время шло, Надежда и Вера росли, Михаил Александрович, как когда-то его отец ездил с ними верхом, учил плавать, собирать грибы, пока они были крохотными, читал перед сном Пушкина; и вот уже близнецы стали превращаться в маленьких барышень со своими ужимками и кокетством, а богатой вдовой увлекся новый соседский помещик, переехавший в эти края как раз перед самой войной, бывший военный, майор Вацлав Смекалицкий.

Александре Александровне были приятны такое внимание и обхождение после стольких лет отсутствия благородного мужчины в ее жизни, но сама она не спешила ответить ему взаимностью, полагая, что более всего в ней Смекалицкого привлекало унаследованное от покойного мужа богатство, а не кристальная душа и не талант художника.

Она, по-прежнему, рисовала, отдавая искусству всю нерастраченную энергию любви, старалась найти какие-то новые формы и решения, но поиски, как правило, заканчивались твердым убеждением, что ее стихия – импрессионизм, в других же направлениях проглядывала явная вторичность и отсутствие оригинальности мышления; вот и сегодня она приготовила брату подарок, написанный в манере «Сеятеля» Ван Гога: посреди желто-зеленой равнины твердо вышагивает босиком мощный торс Михаила Александровича в холщовой рубашке и соломенной шляпе, разбрасывая широкой ладонью вокруг себя семена.

Когда Сандрин доедала третий круассан, на террасу взошел Смернов, поприветствовав сестру, он устроился за столом:

– Alors, tu a bien dormi? – поинтересовался он у Александры, которой уже не терпелось преподнести ему подарок, поэтому она быстро допивала кофе.

– Tu sais parfaîtement que j’ai insomnie. Cette nuit je ne pouvais pas m’endormir longtemps, me retournait, comptais à haute voix, – она взмахнула рукой к потолку.

– Et moi, tu peux imaginer, je dormais comme un bébé; c’est parce que je travaille comme un cheval chaque journée et après je deviens tellement fatigué que je tombe dans un rêve jusqu»à ce que un chien se met à aboyer et me réveille.

– Tien! J’ai quelque chose pour toi, – Сандрин радостно помахала розовым конвертом, – c’est une lettre de notre tante Catherine.

Смернов, надевая на глаз монокль: «Bon, donne la moi s’il te plaît!».

– Non. C’est pas possible. Elle a voulu que je te l’ai lu moi-même.

– Très bien. Allez-y, madame!

Александра напустила на себя торжественный вид, поднесла к глазам лорнет и произнесла:

– Cher Michel, J’ai beaucoup réfléchi comment commencer cette lettre, mais je ne pouvais rien trouver. Évidemment je veux t’embrasser mais tu es trop loin de France; néanmoins je te dis simplement «Bon anniversaire!» Maintenant t’as l»âge de Jesus-Christ. Et je te souhaite de bonne santé et aussi d»être un appui vrai pour ta femme malheureuse, pour ta soeur et nièces.

Ce soir il y a beaucoup de phares dans les rues parisiennes; ses lumières se reflètent et se croisent dans la voûte du ciel, en créant quelque chose ressemblant au théâtre des ombres; tu vois, c’est magnifique et j’adore ça tellement que chaque nuit je ne peux pas m’arracher de fenêtre. Le style «militaire» est très populaire: c’est pas possible se procurer ces bijoux des douilles tirant et des boucles d’armée! Si on est seule chance d’acheter une chose à la mode, toute de suite on créera l’agitation surtout si on vend les toilettes avec un détail noir (c’est pour occasion du deuil) et avec un petit chapeau de feutre blanc; et encore on dit que plus la guerre se continue plus les jupes deviennent plus courtes (c’est parce que le tissu est devenu très cher); tous les musées et tous les théâtres sont fermés mais d’autre partie de la vie n’est pas changé, c’est à dire, je vis à peu près d’une manière précédente.

Je t’embrasse. La Marquise De Vraid.

Смернова отняла лорнет: «C’est tout. Qu’est-ce que tu en penses?»

– Je trouve que tante Catherine comme les autres femmes françaises peut croire que la guerre est une chose à la mode mais c’est très bizarre parce que la situation en France est vraiment sérieuse et L’Allemagne est capable de prendre Verdun et ensuite Paris…

– Ça suffit, – Александра встала из-за стола и подошла к повернутой тыльной стороной картине, – Michel, bon anniversaire et prends ce cadeau modeste, – и она развернула полотно к Смернову.

– Merci beaucoup, Sandrine. Je suis très touché, – сказал Михаил, каждый год получающий от сестры по одной картине, – Embrassons-nous à signe de dévouement éternel!

В этот самый момент распахнулись двери, и на террасе появилась Татьяна Антоновна. Она была гораздо меньше и тоньше Александры Александровны, ее темные волосы спокойно спадали на плечи, окаймляя белоснежную кожу лица и открытый лоб; грустные сосредоточенные карие глаза выдавали все страдания и несправедливости жизни, которые ей приходилось терпеть; чуть засохшие и припухшие губы расплывались в вымученной улыбке, обнажая сверкающие верхние зубы; прямой правильной формы нос, выдающиеся скулы и продолговатый овал лица придавали аристократичный вид бывшей княжне Юрьевой, а теперь супруге Михаила Александровича.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – поинтересовался, глядя на нее Смернов, освобождаясь из сестринских объятий.

– Всё замечательно, милый. Я великолепно себя чувствую, особенно сегодня, в твой день рождения. Позволь мне, поздравить тебя с этим праздником и пожелать здоровья и счастья.

– Спасибо, ma cherie. Давай, я помогу тебе, – с этими словами он подошел к ней и поцеловал в лоб.

– Не надо, я сама могу справиться, меня это нисколько не затруднит.

Татьяна Антоновна была младшей дочерью князя Юрьева; когда после смерти родителей Смернов сблизился с этим семейством, она была еще совсем девочка, и ничто не выдавало в ней будущую красоту; песок времени медленно струился – и вот из гадкого утенка вырисовывался прекрасный лебедь с аристократической внешностью. После свадьбы и отъезда Сандрин Михаил Александрович, оставшись в усадьбе в полном одиночестве, подумывал о женитьбе на старшей дочери князя от первого брака – почти его ровеснице Ольге, но потом одумался, решив, что он еще не готов связывать себя узами священного брака и лишиться еженедельных увеселительных выездов в город с новыми друзьями. Одним из таких товарищей Смернова был Николай Афанасьевич Недосмежкин, почти что сверстник. Его родители, купцы, разбогатевшие на импорте кофе и державшие десять кофейных в Москве, купили земли, граничившие с Поликарпово на юге; сам Николай быстро сошелся с одиноким соседом и стал его брать в город, познакомил со своими приятелями, казалось, он знал все злачные места первой столицы; теперь ничто не мешало Смернову, проводившего свои дни в добровольном заточении в имении, развеяться и наполнить жизнь новыми ощущениями распутной жизни, хотя умом Михаил понимал, что, во-первых, за такие поступки не одобрил бы его отец, призывая держать себя в строгости и воздержании: «Вы слышали, что сказано древним: „не прелюбодействуй“. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем», а во-вторых, блуд не мог продолжаться сколь угодно долго, предопределив своим завершением счастливый брак на какой-нибудь скромной избраннице дворянского происхождения.

Какое-то время помедлив по рекомендации отца, Ольга всё же вышла замуж и уехала в Малороссию, где служил ее свежеиспеченный супруг; поэтому все надежды князя на соединение с наследником Поликарповых были связаны теперь с младшей дочерью, которая не очень стремилась выходить замуж из-за избыточной природной скромности, но всегда с раннего детства с крайней нежностью и благоговением относилась к Михаилу Александровичу, позже в силу физического развития, она вообразила, что просто без ума от Смернова, и не хотела отвечать на любые другие ухаживания. Татьяна так подолгу мечтала о семейной жизни со своим любимым, о прогулках верхом в сосновом бору под лучами летнего солнца, когда приятно похрустывают шишки под копытами рысаков, о катаниях на лодке по Оке во время теплого грибного дождя, наконец, о сильных сжимающих объятьях, похожего на русского медведя Михаила, что когда это стало явью, была не просто, а непомерно счастлива.

Смернов не противился свадьбе, хотя не испытывал глубоких чувств по отношению к Татьяне, принимая ее как должное; их отношения складывались в не самый лучший период жизни молодого барина: он по-настоящему полюбил одну девушку, но в силу ряда причин и условностей не смог быть с ней вместе; тогда Михаил пребывал в состоянии глубочайшей депрессии, готовый связать свою судьбу с кем угодно, лишь бы не переживать снова, не резать свою душу разбившимися вдребезги осколками чувств. Юрьева же, в то самое время, когда сошлась со Смерновым и его кругом общения и стала частым гостем в Поликарпово, вдруг неожиданно испытала на себе неожиданную страсть неразделенного обожания: некий аноним адресовал ей любовные послания, состоящие из дежурных фраз признания и уверений в вечной преданности, а после увенчивал их стихами.

Поначалу Татьяне казалось, что так хотел проверить ее чувства сам Смернов, но потом, поняв характер жениха, она сделала вывод, что на такого рода игру он совершенно не способен, тем более что Михаил никогда в своей жизни не выдумывал стихов. Тогда княжна рассказала ему об анониме и стала читать присланные стихи. Сперва барин отнесся к этому настороженно, предполагая, что уделяет мало внимания невесте, и та, чтобы вызвать в нем ревность, выдумала таинственного кавалера, влюбленного в нее, потом ему чудилось, будто так над ним насмехается кто-то из приятелей, зная о постигших его неприятностях и о вынужденном выборе себе невесты, некоторое время спустя Смернов просто привык к выходкам анонима, не проявлявшего себя иначе, кроме как в этих посланиях, и уже с нетерпением ждал нового письма, чтобы получить удовольствие от самой поэзии.

– Вот, послушайте Михаил, что я получила нынче утром, – доставала она письмо, гуляя под руку с женихом, державшим белый кружевной зонтик, по аллеям усадьбы:

 
О, Господи, спаси меня и сохрани.
И помоги не заменить тебя кумиром —
Той, что украла ключ от связи сердца с миром,
Считать заставила разлуки горькой дни…
Приют печальных глаз меня очаровал,
Земное ль ты или небесное творенье;
Тобой живу, тобой дышу до исступленья,
Пусть шанс совместной жизни нашей очень мал.
Тебя готов я увезти за сто земель,
Чтобы никто не смог любовь мою похерить,
И продолжаю, продолжаю в чудо верить,
Вдыхая в ноздри неуверенности хмель.
Любовь открыто выражаю, как любовь!
Влеченье чувствую я только, как влеченье!
Не думаю, что ты – простое увлеченье:
Мне образ твой волнует в жилах кровь!
Давай, не мешкая, соединим мечты,
И пронесем их жизнь насквозь рука об руку,
Не отвлекаясь на печаль, тоску и скуку,
Устроим пиршество любви и красоты!
 

– Очень недурственная поэзия, просто великолепно, а эти слова: «Той, что украла ключ от связи сердца с миром», выдают в авторе тонкую увлекающуюся натуру. Charmant.

Так и проходили их свидания под аккомпанемент симфонии шестистопного ямба, уже ставшей неотъемлемой частью и даже неким символом надвигавшегося венчания. Все условия были оговорены, и счастливый отец невесты открывал одну бутыль шампанского за другой, празднуя долгожданное событие – соединение двух знатных семей. Он был на седьмом небе от счастья, чего нельзя сказать о молодых: разумеется, Татьяна всегда любила Смернова, но была ли это любовь женщины к мужчине, или она с детства создавала себе идола, коему поклонялась и беспрекословно подчинялась, может, она боготворила его, не хотела видеть заурядную личность, скрывающуюся за могучим станом; он же женился по необходимости, делая одолжение старому другу – князю Юрьеву, не испытывая абсолютно никаких чувств, выполняя традиционные повинности жениха с безразличием, хотя и нежностью к Татьяне; от княжны не могло укрыться пусть и доброжелательное, но не слишком настойчивое ухаживание будущего супруга, поэтому она нет-нет, да задумывалась, правильно ли поступает, связывая свое будущее с этим флегматичным великаном, но потом решила смириться с ним как с данностью и приготовиться к вступлению в брак без зазрения совести, тем более, что именно о нем, как о будущем муже, она всегда грезила.

Накануне свадьбы Михаил Александрович со своей будущей супругой отправились совершать конную прогулку по так любимому Татьяной сосновому бору; как всегда, княжна припасла для благоверного новое послание анонима; как обычно, для променада приготовили лучших арабских скакунов: Буцефала – для барина, Пегаса – для будущей хозяйки; и они шагом тронулись к лесу, но, решив в этот день кое-что переменить, молодые поменялись лошадьми, так что Татьяна оказалась верхом на Буцефале, а Пегас нес по бору Мишеля.

– Михаил, у меня для Вас есть еще одно письмо, – сказала княжна, уверенно восседая в седле и доставая из шифоньера свернутый листок.

Смернов собрал в кулак рассредоточенное внимание и грустным, по-детски безразличным взглядом, одобрительно посмотрел на Юрьеву, произнеся:

– Allez-y, mademoiselle.

– Тогда слушайте:

 
Блеск пурпура угас, слеза упала с глаз,
Получен мной приказ: любить тебя сейчас.
С тобой мне хорошо, не надо лишних слов,
Средь плоскостей углов шептаться нагишом.
Смеркался небосвод, стал розовым каркас,
Заманивая нас в безумный хоровод.
Ответь же: любишь ли, как жизнь, как этот клен,
Ты видишь: я влюблен – мне поцелуй пришли.
Запомню этот миг для будущих времен,
Что, будучи влюблен, я страсти не постиг.
Всё в жизни – только ложь, а мы – всего лишь тлен,
В разлуке горький плен раздумий – острый нож.
И что ж: опять один, и сны, и всхлип, и дрожь?
По сердцу режет нож, а я вновь нелюдим…
 

– По-моему, это уже слишком, – вскипел Смернов, – раньше он придерживался хотя бы видимых приличий, а теперь открыто предлагает Вам совершить гнусность; разорвите эту пошлость и никогда, слышите никогда, не принимайте более его писем. Это просто неслыханная дерзость; да если бы я знал, кто сочинил сей пасквиль, немедля вызвал бы его к барьеру и рассчитался за все те нервы, что он попортил Вам, Вашему батюшке и мне, будь он трижды проклят, – красный как рак, Михаил пришпорил лошадь и помчался вглубь чащи. Княжна решила последовать за ним, хлестнула мощного Буцефала, да так, что тот взвился на дыбы, и она не удержалась и упала наземь, ударившись спиной о невесть откуда взявшийся в этом месте валун.

VI

Несмотря на упрямство супруги, Михаил Александрович подкатил кресло жены к столу, и тихонько придвинул ей варенье, кофе и тосты.

После произошедшего несчастья, обрекшего Татьяну Антоновну навечно быть прикованной к инвалидному креслу, Смернов не отменил свадьбу, а сам настоял, чтобы церемония прошла так, как и была запланирована, в той же торжественной обстановке; убитый горем Антон Дмитриевич по достоинству оценил поступок соседа, добровольно принявшего на себя все обязательства по уходу за его дочерью; более того, просившего на коленях прощения у будущего тестя за его оплошность: именно себя Михаил считал главным виновником трагедии и решил, что сие наказание послано свыше за грехи его и искупить их он сможет, только выпив эту чашу боли до дна, то есть всю жизнь проведя в облегчении существования невинной калеки.

***

Александра Александровна еще накануне составила список приглашенных гостей, и теперь, когда взрослые обитатели усадьбы были в сборе, она поспешила огласить его. Кроме них самих на праздновании, разумеется, планировалось присутствие князя Юрьева, Смекалицкого, Недосмежкина и двух его спутников.

– А что это, собственно, за люди, – поинтересовалась Татьяна Антоновна, не жаловавшая незнакомцев.

– Точно мне неизвестно, – ответил за пришедшую в легкое замешательство сестру Смернов, – но я не сомневаюсь, что какая-то дама гостит сейчас в его доме; кого он еще приведет – попросту не имею никакого представления, хотя, зная его добрый десяток лет, могу предположить, что он готовит какой-то сюрприз; в конце концов, припоминаешь, Сандрин, – переключил он взгляд на Александру, – год назад этот подлец привел бродячую актерскую труппу, которая учинила здесь настоящий разгром. Слава Всевышнему, что на сей раз он попросил у нас только три места за столом.

– Дай-то бог, чтобы всё обошлось, – осенила себя крестным знамением Татьяна, – В прошлом году мне стало дурно, только увидев ораву худых и оборванных бродяг, хорошо, что я была избавлена от их представленья.

– А, по-моему, это авангард, – вступилась за актеров Александра, – оборваны же они были, я надеюсь, лишь потому, что играли «Комедию о Лиситрате», да и потом, это же бродячая труппа, вот откуда их худоба – каждый день в движении…

– Ну, будет, будет, – примиряюще перебил ее Смернов, – я согласен с Таней: будем надеяться, что в нынешнем году такого срама не повторится, и Николай приведет с собой, если он так на этом настаивал, вполне приличных людей.

Нежданно за окном послышался шум, и вскоре к крыльцу подъехали дрожки, откуда ловко спрыгнул еще совсем молодой белокурый посыльный; Михаил Александрович вышел ему навстречу, а тот в два прыжка преодолел разделявшее их пространство и вручил бледно-зеленый конверт, незаметно отдав при этом честь, и так же стремительно унесся обратно. Барин распечатал письмо и, с несколько расстроенным видом, вернулся на террасу, где на него уставились две пары любопытных глаз. Он поднял брови, тяжело вздохнул и сказал, обращаясь к супруге:

– Это от твоего батюшки. С прискорбием он сообщает, что у него разыгрался бронхит, который не позволит сегодня приехать в наш дом, однако князь меня сердечно поздравляет и желает здоровья и счастья, а также собрать в этом году небывалый урожай зерна.

Несколько удрученная Татьяна выразила беспокойство по поводу болезни отца, и согласилась, что в таком положении ему будет лучше никуда сегодня не выезжать.

В ту же самую минуту двери основной части дома распахнулись, и на террасу выпорхнули две прелестные птички: одна звалась Синичкой, другая именовалась Воробышком; они хором поприветствовали взрослых: «Bonjour, maman. Bonjour, oncle. Bonjour, tante» и поочередно всех поцеловали; после этого Михаилу Александровичу был торжественно вручен свиток, и он оказался подвергнут нежному девичью лобызанию. Подарок, развернутый Смерновым, предстал в сиянии растекшейся по листу акварели, видимо, символизировавшей узоры и расписные рамки поэтического поздравления:

 
Никогда не унывай,
Никогда не ной —
С днем рождения тебя,
Дядя, дорогой!
Если весел, то пляши,
Громко песни пой —
Дважды с днем рождения,
Дядя, дорогой!
Не боишься ничего:
Ни грозу, ни зной —
Трижды с днем рождения,
Дядя, дорогой!
 

Барин процитировал поздравление девочек, которые сейчас скромно улыбались в уголке, а после одобрительного веселья старших с удовольствием набросились на соки и горячие тосты.

Хоть Надежда и Вера являли собой пример близнецов, старались всегда держаться вместе, но они были совершенно не похожи друг на друга. Надежда, прозванная Синичкой, была выше и гораздо тоньше сестры, голубоглазая, со светлыми кудрями, предпочитала лилейные наряды и распущенные волосы, была более развита, чем сестра и в свои четырнадцать уже походила на маленькую женщину с ангельским лицом, так напоминавшую никогда не лицезренную ею бабушку – Елизавету Михайловну. Вера была внешне почти полной противоположностью: темноволосая и черноглазая, с татарскими скулами – наследство от батюшки – приземистая, широкоплечая, с еще совсем не начавшей развиваться грудью, ежедневно заплетала косу, носила, в основном, серые и горчичные наряды, была чересчур уж скромной и трусливой в отношениях со всеми кроме Надин, за что была наречена Воробышком.

Жизнь их в усадьбе, как когда-то самой Сандрин, протекала весело и беспечно, пусть маман делала вид, что сурово воспитывает их, строго грозя пальцем, выписывала из Москвы, Петербурга и Парижа разных наставников и воспитателей, которые, впрочем, долго не задерживались в Поликарпово, не в пример Жильберте, проведшей в помещичьем доме добрых полтора десятка лет, да еще свои коррективы вносила война, не дозволявшая жить на широкую ногу, вот почему Синичка и Воробышек вот уже год были предоставлены сами себе, изредка атаковавшиеся то Сандрин, то Мишелем в попытках продолжить обучение птичек литературе и искусству. Любимой забавой отпрысков всегда была верховая езда, пусть им еще не разрешалось самостоятельно скакать по полям и лесам, а лишь держаться в седле ведомой под уздцы лошади, всё равно, Синичка взрывалась заливистым смехом, гордо мня себя, как минимум, королевой Англии, свысока метая молнии на плетущегося впереди конюха, и, подбирая оборки широкой юбки, показывала наблюдавшему за ней Смернову завернутую в ажурное белье тонкую ножку; Воробышек же, насупившись и тяжело дыша от волнения и радости, старался держаться серьезно и уверенно и ничем не показать, что это самая, что ни на есть потеха, а, даже совсем наоборот, она обстоятельно и внимательно учится правильно сидеть верхом, ведь со временем это может пригодиться, и она не без удовольствия продемонстрирует полученный навык. Вообще, по своей сути и в отличии от сестры, Синичка очень любила красоваться, а так как в доме был всего один полноценный мужчина – дворню за таковых Надин не принимала, – да, в придачу еще и красавец-великан, то показать себя она могла только ему, примешивая детскую непосредственность и женское жеманство: старалась утром поцеловать его как можно нежнее, во время прогулок брала его под руку, кокетничала и заливисто хохотала над его шутками, и притворно краснела от смущения, а когда поблизости никого из родных не было, представляла себе его жаркие объятия и тяжко вздыхала от казавшейся близости. Она часто видела дядю во сне, где он признавался ей в любви и умолял ехать с ним за три моря, и она, сгорая от нетерпения, соглашалась, и вся в счастливых сладких слезах и сердцем, готовым вырваться из груди, просыпалась так, что пробуждавшаяся сестра удивлялась и расспрашивала ее о привидевшемся, но белокурый ангел грубил сестре, приговаривая: «Тебе, дурочка, этого не понять».

Вот и сегодня ночью Надин видела себя и Михаила Александровича, растянувшихся посреди луга, обнимающихся и задумчиво глядящих на проплывающие облака.

– Скажи, Синичка, – обратился он к ней, – на что похоже это длинное продолговатое облако?

– На еловую шишку, – ответила она, приглядевшись.

– Да, теперь мне тоже так кажется, – слегка смутившись, но взявши себя в руки, произнес он, вздыхая, – какая же ты еще маленькая и несмышленая, – продолжил Мишель, сильнее к ней прижимаясь, – я тебя очень сильно люблю, но ты же понимаешь, что я не могу бросить Татьяну сейчас, надо подождать, перетерпеть это, а пока, – он поцеловал ее в шею, – пусть все думают, что Синичка – хорошая девочка.

Надин хотела ответить, но в тот самый момент проснулась и увидела сладко сопящего на соседней постели Воробышка. Она откинула одеяло, тихо на цыпочках подкралась к сестре и громко прокричала в самое ухо: «Пожар!» Вера вздрогнула, но тут же, привыкшая к подобным выходкам, отвесила подушкой увесистый подзатыльник, а Синичка, как всегда, взорвавшись своим заливистым смехом, набросилась на сестру и стала ее душить, Вера была гораздо сильнее и без труда справилась с разбушевавшейся Надин, после они принялись одеваться, чтобы скорее выбежать на террасу: Синичке не терпелось поздравить дядю с днем рождения – сегодня она могла позволить себе немного больше нежности по отношению к нему, чем в другие, не вызывая никакого подозрения.

Надежда устроилась за завтраком так, чтобы, не отрываясь, глядеть на задумчиво опустившегося в кресло-качалку Смернова и беспрестанно ему улыбалась, а Михаил Александрович, принявший это за просьбу совершить конную прогулку, произнес:

– Синичка, я должен сначала просмотреть утреннюю почту, которую доставят с минуты на минуту, а потом с удовольствием с вами прокачусь, только до леса и обратно.

Надин расплылась от счастья, полная предвкушения.