Текст книги "Желтый Эскадроль"

Пол под кабинетом смачно треснул. Судя по грохоту за стеной, что-то крупное, вроде соседнего крыла здания, начало обвалиться.

– Господин генерал, ну же! – Краснов уже схватил меня за рукав. – Ну же, уходим!

– Да, да, Краснов, подожди, – я никак не мог отвести взгляд, – посмотри на стену…

– Да вижу я, христианин без кожи, два года на него смотрели! Пойдемте же…

– Но я смотрю на него последний раз!

Пол ответил второй трещиной, шириной в ладонь.

Я медленно перевел взгляд на Краснова и проговорил:

– Все умрут, а Эскадроль будет стоять всегда, друг мой.

Через мгновение мы уже выбегали из штаба.

* * *

– Где Туркелов? – спросил я у Краснова и Иванова уже через час. В моей «свите» числилось три офицера, но чаще всего были лишь эти двое. «Свита» составляла костяк военной коллегии Централиса. Эти три офицера являлись, тем самым, самыми влиятельными людьми здесь, не считая меня и совсем маленького отделения Фонда. Мелкое звание поручика в таком важном административном учреждении никого не смущало и не удивляло: приказ есть закон, а удивление никогда не было свойственно эскадрольцам.

Мы ехали к проходной фабрики на машине по одной из безымянных центральных улиц. Вместе с нами шли походным маршем несколько тысяч солдат. Спешка не требовалась. Машину вел Краснов.

– Как обычно, господин генерал. Туркелов рыщет по всему городу, – ответил почти с презрительной ухмылкой Краснов. В его ответе могло показаться пренебрежение к Туркелову, они и вправду никогда особенно не ладили.

Полковник Туркелов был человеком прекрасных талантов. Грубо говоря, он как раз всегда «рыскал» везде, собирая важные сведения, налаживая связи и выполняя секретные поручения. Он всегда серьезно и просто относился к делу, но со вкусом, отчего результаты его деятельности можно было только хвалить. Возможно, Туркелов был несколько наивным в обычном общении, никогда не понимал юмора и сам никогда не шутил. И не оттого, что был томным и скучным, нет, с ним всегда можно было интересно поговорить, а оттого, что по характеру был человеком сдержанным и незамысловатым. К сожалению, он также был и невероятно скрытным, отчего ни двое моих подчиненных, ни я не имели ни единого понятия, где бы он мог находиться. Впрочем, информация, добытая им, зачастую была верной и чрезвычайно полезной, за что и можно простить ему его конспирацию. Думаю, она была ему нужна для его методов. А методов его я не знал.

До подстриженных кустиков и витражных окон мне дела не было, но улица жила, будто восстание в городе не происходило. Жители безмятежно гуляли, ходили по магазинам, лавкам и кафе, сидели на скамейках, кормили голубей и шутили под грохот тяжелых полковых орудий и взрывов по всему городу. Никому не было дела, улица – свободна и безразлична. Но вдруг перед неторопливо едущей машиной встала интересная личность. Краснов остановился, а мне даже пришлось выйти из машины.

– Генерал Танский, добрый день, – подошел ко мне человек под наше общее неудовольствие, – я агент Фонда, имя которого вам знать не обязательно, – агент начал фразу так, будто сам не ожидал меня встретить, но при этом обрадовался, как если бы мы давно искали встречи. – Простите, что останавливаю вашу победоносную езду, – он язвил, при этом пристально и самоуверенно смотрел в глаза. Кожа вокруг его глаз будто бы почернела, а сам взгляд был застывшим, хотя жизнь еще была в этом бренном теле, – но я хотел бы кое-что передать. Императорский Фонд Управления и Спасения очень недоволен тем, что вас не было в городе во время начала восстания. Также мы недовольны тем, что штурм фабрики был настолько отложен. Это не послужит вам в будущем.

Он закончил весьма мрачно и стоял с руками за спиной, немного нагнувшись ко мне. Он был ниже меня ростом, а потому смотрел снизу вверх, но с вызовом, почти презрительно. Меня не нужно было долго просить, и я начал смотреть на него точно так же, но сверху вниз. Агент уверенно и криво улыбался, тогда как я готов был расхохотаться ему в лицо. Дуэль длилась секунд двадцать, пока фондовец не выдержал.

– Если вы так и планируете не отвечать мне, то…

– О, почему вы так решили, милый агент? Мне крайне лестно, что сама императорская рука, наконец, дошла до меня. Разве что… город – мой, и императорская рука здесь я. Уверьте Императора, что машина будет спасена, а «зеленые» уничтожены. На этом все.

Фондовец выпрямился, его улыбка пропала. Он одарил меня недовольным взглядом, а затем быстро и плавно удалился в переулок, раздражающе шурша своим балахоном. Я давно не видел агентов Фонда, они всегда вызывали у меня отторжение самим своим существованием, и я избегал встречи с ними. Их форма была похожа больше не на мундир, а на синий балахон или даже больничный халат. Конечно, они не военные, а всего лишь жалкие администраторы, но их одеяние всегда казалось странным и каким-то враждебным.

Вся масса войск, имеющихся в распоряжении Централиса, была построена на широких пространствах перед фабрикой. Все место перед входом в проходную промышленного здания было заполнено военной техникой и солдатами в черно-зеленых мундирах. Некоторые ровные и стройные квадраты полков стояли невозмутимо и тихо уже пятый час, но не подавали признаков усталости. Несмотря на напряженный момент, в воздухе повисли тишина и спокойствие. В ближайших кварталах не было случайных прохожих, шторы на окнах были задернуты, все магазины, аптеки и банки закрыты. Людская жизнь начиналась лишь через квартал. Яркое органическое Солнце и чистое голубое небо освещали армию, тучи, разочаровавшие меня, не приближались. Все как будто застыло. Тишину нарушал только тихо завывающий ветер, который носил по улицам мелкий мусор и трепал офицерам волосы.

Тишину нарушал лишь ветер и огонь тяжелых полковых орудий, ведущих стрельбу по центральным воротам проходной. Огонь, грохот, яркие вспышки, снаряд разрывался в воротах, падали куски железа. Гильза снаряда выпадала из казенной части орудия. Перезарядка. Выстрел. Огонь. Грохот. Падает балка. Перезарядка. Выстрел. Огонь. Грохот. Вспышка. Выстрел. Огонь.

Огонь.

Никто уже не обращал внимания на стрельбу десятков орудий по воротам. Солдатам было привычно.

Моя вторая цель представлялась гораздо крупнее и важнее штаба, но это лишь на первый взгляд. Штурм фабрики я мог откладывать по нескольким причинам, одна из них очевидная – артиллерии требовалось время. Отдав офицерам приказ построить прибывшие войска, я задумчиво и серьезно посмотрел на ворота фабрики и отправился к оперативному штабу. Иванов был здесь и отдавал мелкие распоряжения от моего имени.

– Дополнительные войска присланы? – спросил я Иванова, продолжая смотреть на ворота.

– Никак нет, господин генерал. Как докладывает оперативный штаб, на западных, южных, восточных и северо-восточных базах войск почему-то не оказалось. Нам передали, что их также забрал Фонд.

Я не успел ответить.

Ворота вдруг взяли и рухнули неожиданно для всех. Многие часы ударных стуков нескольких сотен снарядов о черную монолитную сталь сделали свое дело. С грохотом, пылью и ужасным скрежетом они обвалились со своей исполинской высоты, но упали достаточно далеко, чтобы не задеть войска. Я смотрел вполоборота с сияющей улыбкой на свою работу, армия вновь радовалась от будущего количества трупов.

Черно-зеленые фигурки солдат и офицеров побежали в сияющий чернотой провал. И… вероятно, не успел упасть последний винт разрушенной металлической стены, как проходная уже была взята. Эскадрольцы знали толк в штурмах: остались только тела. Сцена битвы абсолютно неинтересна, слишком много криков, сложных маневров, пороха и предсмертной боли. «Зеленые» второй раз показали себя здесь именно тем сбродом, каким их все считали. Они упорно и смело ждали вторжения в свою черную обитель: за считаные минуты для сотен людей она стала черным гробом. Была еще одна фиктивная сложность: верхушка «зелени» уже спустилась внутрь фабрики. Фиктивная, ведь у них не было ключа от машины.

Я медленно зашел внутрь и продвигался по горящим и раскореженным развалинам бывшей проходной. Потолок и стены еще стояли крепко, недаром эскадрольцы славились своим умением строить, но в них сверкали большие дыры, через которые можно было увидеть голубое небо. Я медленно осматривал окружающее пространство, пытаясь оценить урон, нанесенный моей проходной снаружи. Кто-то сзади поторапливал меня, кто-то желал, чтобы я отдал приказ спускаться вниз, к самой подземной фабрике. Но я медлил. Вид величественной разрухи, сотен трупов-головоломок, огня, от которого испарялась растекшаяся кровь, завораживал и не хотел отпускать. Надо мной была высота в пятьдесят аршин, ширина ангара была в два раза больше. Ощущение того, что ты находишься в громадной дымящейся пасти, в которой чернота тебя обволакивает, было незабываемым и неописуемым.

Но вид ангара говорил мне: «Гляди же, генерал Эскадры, если воины твои разрушили сердце восстания за минуты, то что может сделать горстка ничтожеств, которая смогла спуститься?»

– Сколько еще вы хотите разрушать то, что мы созидали? – спросил я полушепотом у черноты.

– Господин генерал, кому вы говорите? – шедший сзади Краснов недоуменно покосился на меня из-за спины.

– Сколько вы будете нарушать единство перед смертью? А?! Предатели! Аннигилянты! Трупы! – я неестественно громко зарычал и повернулся и основной массе войска. – Слава Эскадролю! Всем смерть! Смерть! Смерть! Смерть! Смерть и война! Андес Эскадра!

– Слава! Ура! Эскадра вечна! Смерть врагам! Слава войне! – все солдаты начали зычно кричать на весь громадный ангар, отчего начался страшный гул. Священное Воинство подкидывало вверх фуражки, стреляло в потолок, приплясывало, набиралось злости и решимости.

– Вперед! На фабрику! Убейте всех сбоистов. Андес! – вскричал я в полной решимости войти в лабиринт и убить минотавра. Но кто я такой, чтобы надеяться жить так, как хочу я, а не общий принцип?

Солдаты вскинули винтовки и черными быстрыми рядами ворвались на площадку лифта, который уже поднялся.

– Господин генерал! – сзади ко мне быстро бежал Туркелов, – господин генерал, бедствие!

– Какое бедствие, Туркелов, о чем ты? – мой полковник был взволнованным, что передалось и мне, тут же сбросив мое воинственное настроение. Кровь и пот капали с его лба.

– Фонд, господин генерал, – столь частое упоминание ФУСа с обвинением во всех бедах меня уже смешило. У нас что, только одна организация, в которую можно ткнуть пальцем?

– ФУС сговорился с Военной Администрацией, чтобы лишить вас должности и выгнать из Централиса, – выпалил он на одном духу, когда отдышался, – а еще восстала резервация, ха-ха-ха, удивительно, все в один день.

В этот момент мое сознание слегка помутилось, и я очнулся лишь, когда покинул ангар.

* * *

Лично фабрику я штурмовать не стал, оставив это дело своим офицерам, в первую очередь Иванову. В мою голову закрадывались мысли, что я вообще не был здесь нужен и был пустым символом, без которого и штаб, и фабрика все равно были бы отбиты. Новости Туркелова вгоняли меня в еще большую хмурость. Мы сидели втроем в каком-то рабочем трактире, недалеко от фабрики. Рабочих здесь было невероятное множество, все тесно, но дружно сидели за дубовыми столами полуподвального помещения и пили напитки, скорее всего, совсем без наркотического состава. Эскадрольские рабочие никогда не любили наркотики.

Пока Краснов пошел беседовать с уже празднующими победу и постройку машины рабочими, Туркелов пересказывал мне некоторые детали того, что он узнал.

Больше заботила его, как ни странно, вторая новость, о восстании резервации. Он объяснил закономерный факт, что именно на подавление и были уведены все войска из Централиса и ближайших военных баз, ибо восстание носило массовый характер и явно хорошо подготовлялось. Оно проходило даже слишком бурно. Восстали все четыреста тысяч населения резервации, как раз в тот день, когда хотели начинать новый процесс аннигиляции. Аннигиляция проходила медленно, потому что внутренние резервации считались безопасными и население их быстрой зачистке не подлежало. Странность была в том, что восставшие аннигилянты воевали с вполне хорошими винтовками и приличным запасом патронов. В их действиях даже прослеживалась тактика. Их лагерь, как и все другие, представлял собой громадное грязное скопление палаток без гигиены, медицины и предметов первой необходимости. Лагерь всегда окружался стеной с патрулями, но стену аннигилянты уже отбили и сейчас, по данным Фонда, активно наступали уже на сам лагерь эскадрольского Воинства. Ранее считалось, что любое восстание аннигилянтов невозможно, ибо проигравшие всегда подавленны и чувствуют себя обреченными. Спустя два века практики этнических чисток целых народов оказалось, что бывают исключения.

Насчет моей отставки, которой Туркелов так меня напугал в начале, полковник ничего сказать не мог. Он начал вести странные отвлеченные рассуждения о том, что Фонд всегда был недоволен мной и вообще всем генералитетом. Что Фонд всеми силами хочет, чтобы армия Эскадроля также была ему подконтрольна, и у него непомерные притязания на власть. На мои замечания о том, что Фонд лишь организация Императора, которую он может распустить по первому своему желанию, и о том, что Император доверяет мне, полковник высказал некоторые сомнения. Мы всегда были с ним в попустительских отношениях, а потому он мне прямо сказал, что Императору до своего Фонда Управления и Спасения никакого дела нет. До Военной Администрации тоже, потому что она занимается лишь военными кадрами внутри пространства и поставками на фронт. Император заботится только об оперативной военной ситуации, а на остальное ему чихать. Эти мысли моего полковника мне крайне не понравились. Особенно учитывая то, что Туркелов всегда добывал достоверные сведения.

В конце концов, Туркелов с неудовольствием и смущением признался, что сведения об отставке не совсем достоверные и построены по большей части на слухах. Я уже мало слушал его, все больше погружаясь в состояние лихорадки, доходящей до злости, а потому отвечал односложно.

Тут наш разговор, медленно увядающий без более подробной информации, был прерван басистым криком:

– Эх, народ эскадрольский, погуляем, машинкой прославляемые!

Решили веселиться. Один рабочий залез на трактирную сцену и громко запел:

 
Свитит месяц,
Свитит ясный,
Свитит ясная звезда!
Танцем буйным и прекрасным заливается земля!
Танцем буйным и прекрасным заливается земля!
Свитит месяц,
Свитит ясный,
Свитит белая луна!
Осветили путь-дорожку мне до милого двора!
Осветили путь-дорожку мне до милого двора!
Раз налево! Раз направо!
Левой, правой мы идем!
И подскакиваем быстро,
Веселимся и поем!
Раз налево! Раз направо!
Левой, правой мы идем!
И подскакиваем быстро,
Веселимся и поем!
Мне не спится,
Не лежится,
И сон меня не берет.
Я сходил бы к машине в гости, да не знаю, где живет!
Я сходил бы к машине в гости, да не знаю, где живет!
Попросил бы я товарища, –
Мой товарищ доведет, –
Мой товарищ меня краше, ой, машинку увезет!
Мой товарищ меня краше, ой, машинку увезет!
Раз налево! Раз направо!
Левой, правой мы идем!
И подскакиваем быстро,
Веселимся и поем!
Раз налево! Раз направо!
Левой, правой мы идем!
И подскакиваем быстро,
Веселимся и поем!
Подхожу к ангару милой,
А у милой все в огнях!
Постучал бы я в окошко – да нет уж окон на стенах!
Постучал бы я в окошко – да нет уж окон на стенах!
«Ах, машинка, стыдно, стыдно,
Сотню лет в земле лежать!» –
«А тебе, мой друг, стыднее вечность дома не бывать…»
«А тебе, мой друг, стыднее вечность дома не бывать…»
«Ты права, машинка, правда,
Спи в земельке, почивай!
Я себе найду другую – хорош машинный урожай!
Я себе найду другую – хорош машинный урожай!
Танцем буйным и прекрасным заливается земля!
Мы смеемся и танцуем вплоть до самого утра!
Мы смеемся и танцуем вплоть до самого утра!
 

У певца был интересный баритон, он приятно картавил и всем своим голосом пытался высказать злобную усмешку. Я пригляделся к рабочим – песня их совсем не трогала. Они приплясывали, подпевали, хлопали, но их лица ни на секунду не прояснились, не ожили, глаза так и остались такими же равнодушными и холодными, какие можно обычно найти на лице каждого рабочего.

Когда песня закончилась, все обратили внимание на весело подпевавшего Краснова и закричали ему наперебой, просили его, чтобы тот заплатил трактирщику за традиционное право разнести заведение в знак победы и веселья. Поручик усмехнулся почти так же злобно, как пел рабочий, и протянул стоявшему тут же трактирщику золотые монеты. В следующую секунду трактир уже разрушался, а песня началась сначала.

Мы с Туркеловым поспешили уйти, но тут произошло то, что я не мог объяснить. Можно назвать это приступом апатии. Но проблема была куда серьезнее, мне вдруг на все стало наплевать. Машина, фабрика, восстание аннигилянтов, проблемы с Фондом, офицеры… я устал. Надо было покинуть этот город или хотя бы этот бой, ибо он мне надоел. Перед глазами все плыло, голоса моих офицеров звучали будто бы вдалеке. Кажется, в последующие минуты пришло известие, что Иванов победил, взял много пленных, но при этом использовал коробочку с ключом, запустил машину и разнес половину подземной части строения, потому что главным орудием машины были снаряды с белым фосфором, недавно открытым веществом. Как ключ оказался у Иванова – я не знал, но догадывался, что приступ апатии случился еще в проходной, я отдал ему коробку и забыл. Да и черт с ними.

С большим трудом я потом вспоминал, что случилось на площади. Из недр проходной выехал эскадрольский механический бог. Выехал на своих гусеницах, высотой загораживая и небо, и фабрику, и весь город. К тому времени, кажется, я уже почти не держался на ногах, и Краснову приходилось меня придерживать. Я не слышал, что он мне говорит, я лишь смотрел на машину такими же холодными глазами, как рабочие на своего певца, и внутри меня совершенно ничего не происходило, не было никаких эмоций, я лишь глупо улыбался. К моему удовольствию, апатия странным образом настигла всех, а может, остальные были просто заворожены машиной. Перед механическим монстром бежали сломя голову кучки «зеленых» повстанцев, для чего-то орущих от страха, но машина обладала десятками станковых пулеметов, несколькими тяжелыми орудийными пушками, сравнимыми лишь с корабельными мортирами и большим центральным жерлом, стреляющим зажигательными фосфорными снарядами.

Машина выглядела черство и бездушно, как и должен выглядеть кусок металла. Ее пробуждал лишь белый химический залп из широкого кратера и недавний слой блестящей серой краски. Машина не выглядела богом, но все солдаты вокруг смотрели на сорокааршинного исполина с содроганием, словно знали, что эта Машина все и закончит. Человеческие машины славили божественную машину. Они были правы, ибо эта Машина уже и была сама по себе всем Эскадролем.

Все было кончено. Титан поднялся из земли, само земное ядро вышло на поверхность.

Я уже почти падал, когда мы подняли Машину, но весь органический мир смог лицезреть свое трудолюбивое творение. Я начал думать, что мы создали то, что победит любого бога, пусть и христианского, если он метафизически существует. «Зеленых» уже к тому моменту оставалось мало, не больше двух сотен на весь город, большая часть которых сейчас кучно выбегала из фабрики на дружелюбный обстрел Священного Воинства. В этот момент я смутно осознал, что все, что лилось из моей головы в тот день, было уродливым и ненужным пафосом.

Когда прогремел первый выстрел фосфором, я начал жутко хохотать. Тела «зеленых» вместе с асфальтом, почвой, деревьями, нашими зданиями и брошенными орудиями расплавлялись как восковые или даже шоколадные, настолько это было приятное зрелище. Я смеялся до боли в животе, пока «зеленые» сокращались десятками за секунды. Кожа сваливалась с мяса, мясо стекало с костей, а кости сгорали в пыль, так что физически человек из этого мира пропадал. Все эти этапы смерти проходили очень быстро, но их красочность все равно можно было наблюдать. Среди убитых на поверхности, как оказалось, был и сам Катилина.

А музыка играла и здесь, колонки давно поставили. Я медленно, как в дыму или тумане, переводил взгляд с колонок на машину и обратно. Мир ревел своим громким и резким сердцем, ревела машина, ревела музыка, ревели от ожогов, несовместимых с жизнью, повстанцы, ревели и кричали от счастья эскадрольские солдаты. О, что это был за рев! Под величественным органическим Солнцем, под бескрайним голубым небом тысячи солдат кричали в один голос, выли в унисон, сотрясая землю. Мы победили. Я смеялся. Смеялся и падал.

Краснов тоже смеялся своим низким голосом, смешно поднимая руки, Иванов скромно улыбался поблизости, словно еще боясь чего-то, а Туркелов выглядел счастливым, но невозмутимым, как всегда. Меня тянули прочь незнакомые офицеры и люди в одежде врачей, но я не шел.

Вокруг нас была разрушенная площадь, которая горела, дымилась и лопалась. Гром из колонок затемнял всем разум и солнечный свет, а позади нас стояла, а скорее всего, уже и разваливалась на куски проходная фабрики. Скорее всего, это последний день Централиса, ибо фабрику уже можно было не спасти, хрупкое тонкое изделие не вынесло душераздирающего крика, за которым последовал безразличный к технике и подземному строению штурм. Все было кончено.

Зеленые трупы весело горели белым огнем, который нельзя было потушить, и крик унимался. Я радовался, но понимал, что со мной уже совсем что-то не так и, похоже, я теряю сознание. Перед тем как упасть, я успел удивиться факту моего состояния и даже начать обдумывать его причины. Но темнота оказалась притягательнее мыслей.

* * *

21 мая 1821 года, полночь.

Я очнулся уже в кровати и с трудом открыл глаза. Желание мгновенно встать сразу оборвалось моим физическим состоянием. Слабость не только не прошла от сна, но даже несколько усилилась. Я был в богато обставленной комнате, за окном было темно, дождь стучал по металлическому карнизу. Спиной ко мне сидел офицер, разбирал бумаги.

– Что произошло? – спросил я, пока мысли еще путались в голове.

– Доктора вас осмотрели, говорят, что ничего страшного. Какое-то переутомление. Вы же три года не сражались, все может случиться, – человеком за столом оказался Туркелов. Он встал и подошел ко мне.

– Где я? И сколько… спал?

– В отеле. Я снял вам люкс. А спали вы, – Туркелов посмотрел на наручные часы, – восемь часов. Как себя чувствуете? – спокойно задал вопрос полковник. В принципе, и я не чувствовал ничего особенного.

– Прекрасно. Хотя чувствую сильную слабость, даже раздражиться не могу. Что с Машиной?

– Ее увез Фонд на подавление резервации. Вам нужны ее подробные характеристики или описание состояние после битвы? Я могу позвать инженеров.

– К черту. Я все равно этот кусок металла больше никогда не увижу. Получается, мы все сделали? Так быстро?

– Да, восстание подавлено. Конечно, строительство и ремонт зданий потребует времени и ресурсов, но итог, я считаю, удовлетворительный. Я вот сейчас разбираюсь с бумагами насчет ремонта зданий. И мне бы идти нужно, но я дожидался, когда вы очнетесь.

– Подожди, Туркелов. Подготовь мне какого-нибудь пленного для допроса.

– Пленного, простите? Странно. С этим будет проблема. Фонд, кажется, хочет казнить всех пленных без вмешательства армии. Но я посмотрю, что с этим можно сделать.

– Посмотри, я приду в себя через час.

Туркелов вышел, и моей первой мыслью в одиночестве стал белый фосфор. Будь я в нормальном состоянии, я бы восторгался им еще тогда, в бою. Фосфор был идеален. Я не смог оставить четкого образа в своей памяти из-за проклятого приступа, но люди, массово горящие белым огнем, меня приятно поразили. Зачистка лагеря аннигилянтов теперь могла проходить в несколько дней, а накрытие вражеских войск такими снарядами вызвало бы не только массовое сожжение врагов, но и уничтожение военной техники, и страшную панику. Белый цвет – цвет чистоты, истины и смерти.

От этих размышлений заболела и закружилась голова, так что я снова закрыл глаза. Гораздо приятней было осознавать, что я был виновником присутствия зарядов с фосфором в вооружении Машины. Более того, я был держателем лицензии на производство этого белого савана для мировых народов.

Это случилось полтора года назад, тогда я уже был Генерал-Губернатором, и Машина уже строилась. Процесс постройки был в большой спешке и конспирации. Это привело к тому, что проект машины уже был, а вот самое главное, самое секретное сделано не было. Машина изначально была предназначена под химическое или зажигательное оружие, но этого обещанного «рецепта» зарядов, о котором первые месяцы моего губернаторства лишь шепотом заикались ученые, еще не изобрели. Хороший пример мутного стекла перед эскадрольским взором, на которое наклеены развеселые картинки. Все говорят – но ничего нет.

Точнее, почти не изобрели. «Рецепт» был практически готов, но официально не принят, не выбран лучший вариант на конкурсе оружейников и химиков. Как раз полтора года назад проходила конференция, а мне из глядовской Администрации пришло предложение посетить эту конференцию и самому оценить лучшие разработки эскадрольской ученой братии. Письмо, написанное в форме предложения, скорее всего, было прямым приказом. Я и сам хотел ехать. Тем более был у этой конференции один весьма неожиданный, но приятный сюрприз. Когда я ознакомился с общими сведениями о токсинах и ученых, с обширными комментариями ко всей этой конференции, я обнаружил, что лидирующее положение в конкурсе занимает ученый-биолог по фамилии Ценин, с которым я некогда был очень хорошо знаком. С Цениным мы вместе учились в Военной Академии Гедониса. Да, он тоже поначалу хотел стать офицером, но его исключили с первого же курса за то, что он постоянно сбегал с плаца на биологические чтения. Потом он поступил в Институт химического оружия.

После этого мы с Цениным почти не связывались, но отношения на расстоянии поддерживали хорошие, чем я и решил воспользоваться. Конференция проходила далеко от Централиса и даже далеко от Гедониса. В холодном горном замке на большой высоте среди льда и снега, там, где до нас никто бы не добрался. Мы сами добрались до этого замка лишь чудом. Это был один из тех немногих эскадрольских замков, который был построен нашими усилиями, а не остался от аннигилянтов. На него ушли колоссальные средства, огромное количество металла, оборудования и, по всей видимости, людских жизней. Строить громаду на крутых снежных склонах в сильный мороз – дело страшное. Высокая металлическая конструкция, стоявшая среди ледяных вершин, не давала понять даже эскадрольцам: зачем ее вообще, мать вашу, здесь построили? Даже если, как оказалось, одинокий металлический замок был заводом. Оружейным императорским заводом, производившим то ли артиллерийские снаряды, то ли еще что-то. Да, конспиративно. Да, надежно. Да, грандиозно. Но вопрос с перевозкой туда-сюда ресурсов и готовой продукции оставался открытым.

Но на саму конференцию я не пошел, выбор химической заразы, которая будет вровень органицизму уничтожать врагов человечества, от меня совсем не зависел. Де-юре я должен был просто познакомиться с учеными, приглядеться к ним. Но слушать в течение нескольких часов нудные речи сил у меня никогда не было. К тому же я знал, что вся эта катавасия будет длиться неделю, покуда не изберут лидера, коим, вне сомнений, был Ценин. В Эскадроле всегда любили устраивать совещания по вопросам, которые уже заочно решены. Это помогало рассмотреть все варианты и точки зрения, но несколько тормозило делопроизводство.

Я приехал за три дня до конференции, и, как это у меня принято, ни с кем не знакомясь и не заводя связей, жил инкогнито. Хотя и довольно пышно, в том замке мне выделили шикарные апартаменты. Весь мой досуг в дни до конференции состоял в методичном и скрупулезном исследовании замка. Карта замка, разумеется, была, но мне было интереснее бродить там самому. И, несмотря на его размеры, за три дня изучения многочисленных коридоров, лестниц и залов я выучил замок довольно хорошо. Но лишь ту его маленькую часть, которая была общественной, ведь 90 % территории занимал закрытый для посещения завод. Замок показался мне совершенно омерзительным, везде висели какие-то противные знамена и стояли железные люди с огромными и странными мечами. Я не нашел смысла в этих железных людях, так что просто принял их за интерьер.

На четвертый день я также бродил по уже знакомым местам в поисках того, что я мог не заметить. На уме была надежда на маленький неохраняемый ход, через который можно было выйти в новое, доселе невиданное крыло. Я знал в тот день, что конференция уже идет, но идти на нее не было никакого желания и интереса. Конечно, там могли рассказывать важную информацию по практическому использованию различных химических газов, но Администрация в любом случае выписала бы нам специальные пособия. Я бы все равно их прочитал, ибо в Централисе кроме чтения нечем заняться.

Бросив бесплодную попытку найти новое крыло, я отправился в свое любимое место – гостевую комнату на самом верхнем этаже. В ней никогда никого не было, потому что идти до нее было долго, а рядом не располагалось ничего существенного. Верхний и далекий этаж был пуст и одинок. Это придавало ему шарма и некой таинственности. Комната представляла собой просторное помещение, обставленное в темно-сиреневых тонах. Посередине стояло несколько бархатных диванов, а у стен – стеклянные шкафы с различными напитками. Кроме этого в комнате лежали лишь ковры и стояли различные растения. Я никогда не видел прислугу, которая их поливает, но почва обычно была влажной. Из неостекленного маленького балкончика с колоннами открывался прекрасный вид на горы. Странно, но от этого не становилось холодно. Я сидел в той комнате по многу часов все три предыдущих дня и собирался заняться этим вновь.

Но каковым же было мое разочарование, когда я, входя в комнату, обнаружил стоящего у окна человека в белом халате, который курил трубку. «Ясно, какой-то профессор все-таки понял, что их дело скучно до невыносимого, и не явился. Но какого черта он делает здесь?» – думал я, не имея возможности разглядеть ученого, потому что яркий свет органического Солнца над горами загораживал мне его фигуру. Но этот запах табака…

От человека прямо исходила гнетущая унылая атмосфера, будто унылостью вонял его табак. Человек обернулся, сделав последний вдох дыма, потушил трубку и убрал ее во внутренний карман халата.

Но тут, как по команде, органическое Солнце скрылось за тучей, и я смог разглядеть своего комнатного визави.