Текст книги "Со всеми наедине: Стихотворения. Из дневника. Записи разных лет. Альмар"

Не исключено, что опоздание в организации действенного планетарного центра безопасности уже обрело необратимый характер.

2016

В эти дни Памяти, когда во всем мире, включая, слава богу, и Россию, люди скорбят по поводу страшного бедствия, которое постигло еврейский народ в годы Второй мировой войны, – в эти дни я думаю о судьбах небольших народов в условиях, когда в больших странах властвуют диктаторы. Гитлеровские фашисты открыто, не стесняясь ни своего народа, ни других народов, заявляли, что их цель – полное истребление еврейского народа, цыганского народа. Сталин лишал целые народы родины, высылал, переселял, куда ему хотелось, обрекая на чудовищные унижения и потери. Беспощадно нарушались не только права человека, отдельных людей, но и права целых народов. Немало малых народов, особенно в Азии, в Африке, бедствуют, несут большие потери от диктаторских режимов и сегодня. Мне всегда казалось, я убежден – небольшие народы, политики, руководители таких народов должны быть особенно внимательны к правам человека в современном мире, активно выступать против их нарушения, где бы они ни происходили. Я с горечью воспринял равнодушие еврейской общины Москвы, когда несколько лет назад ее руководство никак не откликнулось на гонения, унижения представителей грузинского народа. С трудом собрал тогда несколько подписей под заявлением протеста против такого отношения к грузинам, и это были подписи только пожилых людей, узников гетто.

Несколько дней назад мы услышали гневные, глумливые призывы чеченских руководителей нарушать права людей, которые выступают с критикой нынешних российских властителей, объявлять таких людей врагами народа. И это произносят представители народа, который сравнительно недавно, на моей памяти, был без всякого суда изгнан из родной земли, ведь в течение многих лет фактически все чеченцы считались врагами советского народа.

Представители малых народов, их руководители должны быть особенно щепетильными, особенно внимательными ко всему, что касается прав и свобод человеческой личности. Они должны помнить историю своих народов и не грешить против своей истории. Если мы не будем уважать, ценить, отстаивать свободу других людей как свою собственную, к власти неизбежно будут приходить новые Гитлеры и Сталины.

Читая Эммануила Левинаса

Одиночество не только как оторванность от других, как что-то печальное, ужасное, но и как выражение гордости, самостоятельности, свободы. Но тут же мы видим объективное, неизбежное, неустранимое ограничение свободы человека, оно вытекает из необходимости заботиться о себе самом. Надо есть, умываться, иметь крышу над головой. Человек не свободен от заботы о себе. В этом выражается материальность человека. Иначе говоря, внутри каждого человека живут два существа – тот, кто нуждается в заботе, и тот, кто заботится о нуждающемся. Я нечто единое, но во мне одновременно живут две функции: я во многом нуждаюсь, и я же тот, кто обязан удовлетворять мои нужды. Эти две мои особенности взаимозависимы, и между ними возникают конфликты. Дух моего «я» не желает зависеть от материальности моего «я», но зависеть приходится. В этой зависимости духа и заключается незащищенность моей свободы. Забота о себе – не только еда, жилище, здоровье. Поскольку я живу в обществе, моя забота о себе неизбежно взаимодействует с заботой о себе других людей.

Мы больше пространство, чем время.

Время, не успев родиться, умирает, а пространство стареет и только потом умирает. Время не превращается в материю, оно опаляет материю, материя как бы впитывает в себя время, время оставляет следы в пространстве. Пространство испытывает удары времени (мгновений).

Я иногда чувствую, как секунды или даже еще меньшие частицы времени избивают меня. Впиваются в меня тоненькими невидимыми иголочками.

То, что мы называем мгновением, то, что мы переживаем как мгновение, на самом деле состоит из целого узла более коротких отрезков времени.

Мы способны воспринять целый пучок микромгновений как единое макромгновение. За время нашего человеческого мгновения успевают родиться мысль, образ, слово, целое стихотворение. Стихотворение может вспыхнуть в одно мгновение, и уже потом его надо записать.

Наши мгновения – отчасти реальные скачки´ времени, отчасти отпечатки этих скачков в памяти. Сами мгновения несут в себе мысли, слова, строчки. Что-то в нас живущее, соприкасаясь с мгновениями, порождает текст. Отпечатки в памяти давно прошедших мгновений, встречаясь с текущими новыми мгновениями, порождают, творят стихи, музыку. Новое встречается с памятью о старом. Новое возбуждает старое, ворошит старое, вступает порой в совершенно неожиданные отношения со старым. Старого в памяти много, очень много. И что из множества этих следов прошлого будет задето новыми мгновениями – не угадать. Мы можем только, отдавая себе отчет в том, как примерно эти ВСТРЕЧИ нового со старым происходят, держать наши чувства и мысли, весь наш организм в ГОТОВНОСТИ воспринимать искры от столкновений новых мгновений с пометками, следами старых, давних мгновений в нашей памяти. Поэт всегда настороже – главное, что его волнует, что он переживает, это именно встречи новых мгновений со следами давнишних, давно промелькнувших. Именно эти встречи высекают поэзию. Но сами эти встречи весьма сложны, многосоставны, они не так элементарны, как в моем схематичном изложении. Следы ушедших мгновений в памяти не просто встречаются с новыми мгновениями текущего сейчас времени – эти встречи приводят к перестройкам внутри конгломератов следов старых мгновений, затрагивается вся система памяти, разных ее слоев, участков, уровней, это совершенно неуправляемые процессы. Хотя оказать какое-то воздействие на них возможно – можно не ждать, а вызывать вдохновение. Конечно, самопроизвольно возникшее вдохновение мощнее, глубже сознательно вызванного, но и вызванное вдохновение способно порождать мощные пучки поэзии.

2 марта

К 85-летию М. С. Горбачева

Все, что произошло благодаря Михаилу Сергеевичу Горбачеву, благодаря его соратникам, благодаря перестройке, – это сказка, но сказка реальная, мы ее видели, слушали, переживали и никогда не забудем человека, который ее олицетворяет. Это сказка/правда о том, как в считаные годы получили свободу два десятка стран, два десятка народов, миллионы человеческих индивидуумов. Мирно, почти бескровно произошли такие перемены судеб, такая перекройка границ, которые в истории обычно происходили только в результате беспощадных мировых войн. Это была реальная сказка добра – редчайшее явление в истории, которая буквально набита, напичкана реальными сказками зла. Внуки, правнуки тех, кто сегодня клеймит Горбачева, будут просить Всевышнего простить их дедам и прадедам этот грех несправедливости.

Отмечу здесь только два случая горбачевской мудрости. Первый случай – выборы народных депутатов СССР 1989 года, когда по предложению Горбачева были внесены в Положение о выборах изменения, позволившие избирать депутатов не только по административным округам, но и в общественных и творческих организациях. Благодаря чему в парламент страны впервые в истории СССР на свободных альтернативных выборах были избраны несколько сотен сторонников демократии, народным депутатом стал даже совсем недавний, буквально вчерашний «враг народа» Андрей Дмитриевич Сахаров. Был сформирован парламент, который отменил главное страшилище советской власти – жестокую всеобъемлющую цензуру.

Второй урок мудрости Горбачева: несмотря на неприязненность по отношению к Борису Николаевичу Ельцину, несмотря на весь вред, который приносила критика Межрегиональной депутатской группы (МДГ) деятельности Горбачева, имея все возможности разогнать эту нарастающую оппозицию, отправить куда-нибудь подальше Ельцина, Горбачев этого не сделал. Благодаря этой терпимости, разумности, в тот зловещий момент, когда вспыхнул Августовский путч в 1991 году, когда Горбачев был фактически отстранен от власти, арестован вместе с семьей на даче в Крыму, Ельцин, его сторонники воспрепятствовали возвращению к власти коммунистов, протянули руку помощи Горбачеву, начатая Горбачевым политика демократизации была тогда спасена и продолжена. Правда, уже без Горбачева.

Вот уже почти 25 лет, как Михаил Сергеевич является бывшим президентом бывшего СССР. Его и Ельцина часто обвиняют в развале великой страны и всего социалистического лагеря. Обвинения необоснованные. Эти политические конгломераты держались на принуждении, это были насильственные, а не добровольно-свободные объединения. Поэтому, когда пришла свобода, страны соцлагеря и СССР избрали путь самостоятельного, независимого развития. Конечно, в том, что свобода стала возможной, «виноваты» и Горбачев, и Ельцин, но за это надо не корить, не обвинять, не проклинать, а благодарить. Или хотя бы проявлять разумную сдержанность, когда речь идет об оценках сложнейших исторических событий.

Эти 25 лет свободы от власти были для Михаила Сергеевича несвободны от тяжелых переживаний. Ушел от него, покинул его, после мучительной продолжительной болезни, ближайший человек – жена, подруга, соратник, помощник – Раиса Максимовна Горбачева. В эти годы он много путешествовал, выступал с докладами, лекциями, встречался с людьми, которые ему были интересны, которым он был интересен. Горбачев был фактически первым бывшим лидером страны, который жил, действовал, говорил как подлинно свободный человек. Осталось добавить: он никогда не считал и не считает, что во всем всегда был прав, признает ошибки, просчеты, он обманывался в людях, познал предательство, коварство людей, которым доверял. Непростые отношения складывались и складываются у него с политиками, которые пришли к власти после него.

Дорогой Михаил Сергеевич, сегодня многие люди во всем мире будут думать о Вас, вспоминать, говорить, хвалить, ругать, признаваться в любви и нелюбви, Горбачев, Горби – незабываемое имя в истории человечества. Примите и наши – мои и моей жены – поздравления и, конечно же, целый товарняк, сто вагонов самых добрых пожеланий. Мы знакомы с 1983 года, когда Вы с Раисой Максимовной пришли в театр «Современник» на спектакль по моей пьесе «Наедине со всеми». С тех пор прошло почти 35 лет, за эти годы Вы прошли огромный сложный и славный путь. Так вот, мы хотим быть с Вами знакомы еще столько же, а это уже получается типичное еврейское пожелание – до 120 лет!

Михаилу Горбачеву – ура! ура! ура!

26 марта

Ефремов в Греции

Олег Николаевич Ефремов очень редко ставил спектакли в других странах. Его, правда, нечасто приглашали, но, когда приглашали, он, как правило, отказывался. Что-то он мне на этот счет однажды говорил, когда зашла об этом речь, но я сейчас не помню, что именно он сказал, как объяснил, а придумывать не хочу.

Тем не менее об одной его постановке за границей я хочу рассказать. Это было в 1986-м, летом, это было в Греции, в Афинах. У нас у власти уже был Горбачев.

В атмосфере советской жизни уже что-то изменилось. Мы ведь очень чутки к изменениям в воздухе, которым мы дышим. Мы не только им дышим, мы его и видим, и слышим. Российское общество самое настороженное, самое бдительное в мире. Правда, это, как правило, бдительность без последствий. Наша бдительность не помогает нам избежать того, что надвигается. Мы бдительны ни для чего, просто так, у нас этакая любительская бдительность – бдительность для бдительности.

Ставил Олег в Афинах мою пьесу «Наедине со всеми». В этой пьесе всего две роли: муж и жена. В Москве Ефремов и ставил, и играл – с Таней Лавровой. Мхатовский спектакль однажды посмотрели греческие артисты, муж и жена, Костас Казакос и Джени Карези. Им понравилось, они были взволнованы. В Афинах им принадлежал маленький частный театр, и они пригласили Олега поставить у них и с ними эту пьесу.

Два месяца – июль – август 1986 года Олег Николаевич провел в Афинах. Я ему изредка звонил – каждый раз он говорил, что артисты замечательные. Я их видел всего один раз, когда мы ужинали в ресторане. Джени вся в кольцах, браслетах, серьгах, цепочках, на вид скорей цыганка, чем гречанка, Костас скромный, сдержанный, немногословный солидный грек. Но вдруг выяснилось, что Костас не просто артист, а член ЦК Компартии Греции. Выяснилось это, когда он пригласил меня с женой на премьеру, но в Минкульте сказали, что я могу поехать только один. Я попросил Олега поговорить с нашим послом в Афинах. «Зачем нам посол, – сказал Ефремов, когда Костас – член ЦК Компартии Греции. Я ему скажу, он все сделает». И действительно, буквально через три дня мне позвонили: все в порядке, можете ехать с женой. По просьбе Костаса в Москву звонил их секретарь ЦК.

На этом, однако, взаимоотношения с Компартией Греции не кончились. В Афинском аэропорту нас встречал Костас. Я обратил внимание, что он чем-то обеспокоен, что-то его жмет, в глазах какая-то тревожность. Я грешным делом подумал, может, Олег Николаевич «заболел», какие-то перебои в репетициях перед премьерой. Нет, оказалось Ефремов в полном порядке, в отличном настроении, сказал «спектакль, кажется, получается интереснее, чем в Москве», всем он был доволен, все шло хорошо. Позже я узнал, что все-таки не все шло хорошо, просто от Ефремова кое-что скрывали.

Оказывается, кто-то из секретарей ЦК Компартии Греции прочитал пьесу, и Костасу как члену ЦК выразили серьезную обеспокоенность: эта пьеса показывает Советский Союз с дурной стороны: из-за аморального поведения родителей мальчик, сын, остался без рук, стал калекой. Это будет воспринято в Греции как символ горестной, обреченной судьбы молодежи в СССР. Прозвучало пожелание: нельзя ли хотя бы обойтись без отрезанных рук. Костас твердо сказал, что в пьесе ничего менять нельзя – ее в таком виде играют в Москве, в Художественном театре! В Москве, ответили Костасу, социализм непобедим, там можно показывать все что угодно, а у нас социализм еще должен одержать победу.

Костас больше всего боялся, что об этой истории узнает Ефремов – реакция Ефремова, как ему казалось, может быть губительной для спектакля, он может сесть в самолет и улететь. От Ефремова до моего приезда эта информация скрывалась.

Тут следует заметить, что Костас и Джени в политическом плане были по разные стороны баррикад. Джени состояла в какой-то правой буржуазной партии, между супругами шли непрерывные острые политические споры. Джени считала, что ничего скрывать от Ефремова не надо, он должен все знать, а Костас должен, после этого гнусного разговора, покинуть наконец эту гнусную партию.

Костас решил со мной посоветоваться: как быть – говорить Ефремову или не говорить. Переводчица, Лариса Сидорова, которая помогала Олегу на репетициях, ввела меня в курс дела. Я сказал Костасу, что Ефремову надо все рассказать, он с такими ситуациями неоднократно имел дело, это не повлияет на его работу, только придаст последним репетициям больший задор.

Должен признаться, я ошибся. Ефремов жутко расстроился. Не в том смысле, что это как-то повлияло на репетиции, на судьбу спектакля. Об этом и речи быть не могло. Он был поражен тем, как греческие коммунисты беспардонно, в полной уверенности в своей правоте, готовы обманывать свой народ относительно того, что происходит в СССР. Это был восемьдесят шестой год, у нас начиналась перестройка, уходила со сцены цензура, и нам казалось тогда, что уходит навсегда. А тут в Афинах… елки-палки, в свободной стране, надо же какие суки. Но в одном отношении Олег случившимся был доволен: обострившиеся разногласия между Джени и Костасом шли на пользу спектаклю. Олег Николаевич обожал, когда события самой жизни – личной или общественной – помогают театру быть предельно выразительным.

На премьеру пришла целая группа чиновников компартии. Джени играла в тот вечер просто великолепно: в обличениях своего мужа по пьесе я узнавал всю страстность ее обличений Костаса в жизни. Костас играл несколько слабее, чем на последних репетициях. Он переживал из-за конфликта с родной партией, и это отразилось.

Зрители принимали спектакль бурно, долго хлопали. Представители партии тоже аплодировали, но сдержанно. Костас рассчитывал, что они задержатся, будет разговор о спектакле, мы послушаем их, они послушают нас. Он выбежал к ним из-за кулис еще не переодевшись, хотел провести в комнату для гостей, там уже был накрыт стол. Они отказались, сославшись на какие-то дела. Вяло пожали нам руки и ушли. Костас был расстроен. Джени съязвила: они завтра с ним отдельно поговорят. И она снова взялась за свое: неужели тебе не ясно, что после всего этого ты должен плюнуть им в лицо и больше с ними не знаться? На следующее утро в главных газетах Греции были хорошие рецензии, а в газете компартии статья о спектакле появилась только на третий день после премьеры. Рецензия была вежливой, прохладной, и там была фраза о том, что, как и ожидалось, этот спектакль очень обрадовал буржуазную прессу.

Спектакль шел почти каждый день целый сезон. Костас остался в партии, Джени из-за идеологических разногласий на развод не подала. Авторский гонорар составил 30 тысяч долларов, из которых государство оставило мне восемьсот с чем-то. Через три года Олег Николаевич поставил у них в театре «Вишневый сад».

Когда мы с женой несколько лет назад были в Афинах, Джени уже не было в живых, у Костаса была новая жена. Он пригласил нас на спектакль «В ожидании Годо». Когда мы зашли после спектакля в комнату для гостей выпить по рюмочке, на стене мы увидели большой портрет Олега Ефремова.

9 мая

Когда прошлое было будущим

Во Второй мировой войне погибли более 70 миллионов человек. В конце двадцатых, в первой половине тридцатых годов прошлого века эти 70 миллионов человеческих душ были живы, трудились, любили, добивались успехов, терпели неудачи, собирались дожить до глубокой старости. Они не думали, что достаточно скоро будут убиты на войне, о возможности которой в то время уже говорили, писали, называли политические силы, конкретных политиков, в частности Гитлера, которые способны развязать большую войну, мировую войну. Тогда еще не было интернета, телевидения, но были радио, газеты, кино, люди слышали, читали о фактах, свидетельствующих, что подготовка к войне идет, идет, нарастает. Тем не менее люди, наделенные достаточно развитым воображением, вели себя спокойно, не переживали, не реагировали, не действовали адекватно той страшной угрозе, которая надвигалась на мир, на их жизнь, на жизнь их детей.

Фактически до Второй мировой войны эти 70 миллионов человеческих жизней, которые истребила эта война, достаточно миролюбиво, спокойно ждали, когда она начнется и убьет их. Эти 70 миллионов тогда еще живых людей так вели себя всюду – и в Германии, и в США, и в СССР, и в Италии, и в Японии. Некоторые политики, некоторые правительства как-то еще шебуршились, пытались о чем-то договориться, противодействовать или делали вид, что пытаются, но основная масса людей, которых это касалось в первую очередь, потому что именно им предстояло быть убитыми, ничего не делали, чтобы предотвратить черный кошмар мировой бойни.

Сегодня эта жуткая история повторяется. О том, что в обозримом будущем вполне возможна третья мировая ядерная война, имеется достаточно много признаков, фактов, инцидентов, высказываний политиков, встревоженных заявлений писателей, религиозных деятелей. Некоторые даже уверены, что она уже началась. Она стоит перед нами, смотрит нам в глаза – эта война до войны, война перед войной. Я совсем, совсем редко встречаю людей, которые твердо уверены, что ее не будет. Ведь если эта война разразится, она унесет значительно больше, в разы и разы больше, чем 70 миллионов. Нет сомнений, что те конфликты, противоречия, те несправедливости, которые наблюдаются сегодня, из-за которых может разразиться эта чудовищная война, гораздо менее значительны, менее серьезны, менее трудноразрешимы, чем те бедствия, которые обрушатся после такой войны на оставшихся в живых людей.

И что же? Ничего, почти ничего. Как и в двадцатые, тридцатые годы прошлого века, сегодня будущие десятки, если не сотни миллионов жертв новой войны спокойно, терпеливо, не сильно переживая, надеясь на отсутствие надежд, ждут, когда эта война начнется и уничтожит их. Не возникло ни одной серьезной планетарной или национальной общественной организации, которая бы что-то существенное делала для предотвращения гибельной катастрофы. Опять все передоверено политикам и генералам, которые далеко не во всех странах, обладающих ядерным оружием, включая Россию, находятся под каким-либо существенным, надежным общественным контролем.

Я пишу об этом, вовсе не надеясь, что мои слова возымеют какое-то серьезное влияние на обрисованную ситуацию. Просто я хочу, чтобы мои друзья, мои читатели знали, с каким настроением я встречаю День Победы. Какие-то небольшие надежды вселяют шествия «Бессмертного полка», но это дань памяти погибшим – жертвам фашизма и солдатам, уничтожившим фашизм. Это лишь косвенно является движением за предотвращение новой войны. А ведь главное завещание нам, оставшимся в живых, и новым поколениям – не допустить повторения ужасов Второй мировой, ужасов Хиросимы и Нагасаки. И мы сегодня, воздавая должное погибшим, обязаны признать: этот главный завет мы не выполняем.

13 мая 2015 года

Памяти Элема Климова

Сейчас, когда отмечают 30-летие незабываемого Пятого съезда кинематографистов СССР, после которого кинематографический союз возглавил Элем Климов, о котором многие молодые люди ничего или почти ничего не знают, я решил опубликовать мои воспоминания о нем, они касаются в основном последних лет его жизни. Он был своего рода Горбачевым в кинематографе, под его началом совершилась перестройка всего заскорузлого киноорганизма страны, перестройка, благодаря которой даже сегодня молодые кинематографисты все еще обладают некоторой, правда все сужающейся, свободой творчества.

До 1978 года мы были едва знакомы. Неожиданно он позвонил, оказывается, он искал меня в Ленинграде, не знал, что я уже живу в Москве. Он прочитал мою пьесу «Мы, нижеподписавшиеся» и хотел встретиться – сказал, что у него есть соображения, как на основе этой вещи сделать кино.

Я снимал в коммуналке комнату для работы недалеко от метро «Кропоткинская». Элема я встретил у выхода из метро, по пути мы купили что-то выпить, не помню, коньяк или водку, и пошли ко мне.

Тут необходимо в трех словах рассказать сюжет моей пьесы. Комиссия из Москвы приехала в небольшой город принимать новый хлебозавод. Обнаружив ряд недоделок, члены комиссии, их было пять человек, акт не подписали и возвращаются поездом домой. В тот же вагон, что и комиссия, садится молодой человек, диспетчер стройки, с задачей: пока поезд доедет до Москвы, сделать все возможное, чтобы акт был подписан. О том, как он этого добивался, пока шел поезд, и почти уже было добился, но все-таки не добился, и рассказывает пьеса.

По дороге от метро Климов сказал, что в этот сюжет надо внести таинственное начало. Я несколько насторожился. Но только когда мы оказались в моей комнате, выпили по рюмочке, Элем объяснил, что он имеет в виду. В поезде, в этом же вагоне, где расположились действующие лица, едет еще один человек, высокий худощавый мужчина, с какими-то особенными глазами, обладающий безграничной силой воздействия на психику людей. Видя, как наш герой бьется, чтобы получить подписи членов комиссии, поняв, что это необходимо для защиты руководителя стройки, честного человека, которого, если акт не будет подписан, снимут с работы, «мистик» начинает помогать герою. Под его воздействием – в каждом случае это весьма оригинальное воздействие, учитывающее индивидуальные особенности членов комиссии, – акт оказывается подписанным. Это происходит фактически против их воли. Они подписали акт, который подписывать не собирались. Ведь руководитель комиссии получил сверху указание – даже если хлебозавод в полном порядке, акт все равно не подписывать. А они подписали. Председатель комиссии, опомнившись, требует подписанные экземпляры акта обратно. Но акты исчезли – в портфеле, куда диспетчер их положил, их нет. Возникает скандал. А поезд уже подъезжает к Москве. Чем история закончится, Элем еще не придумал, но не сомневался, что конец будет очень сильный.

Предложение Климова вносило серьезное изменение в мой замысел, – по существу, героем фильма становился другой человек, мистическая личность. Я не был готов к такой подмене. Но Элем был уверен – присутствие в моем сюжете мистического момента переводит эту историю совсем на другой уровень. Советскую систему, сказал он, без вмешательства чудодейственных сил не одолеть. Требуются совместные усилия таких людей, как этот парень, твой герой, и своего рода Вольфа Мессинга. Мне тогда показалось, что он и в самым деле всерьез надеется на спасительное вмешательство в нашу жизнь мистических начал. Элем был удивлен, что я не знаком ни с одним московским мистиком, обещал познакомить. Несмотря на то что у меня оставались некоторые сомнения, мы договорились: я за неделю набросаю проект заявки, он берет на себя предварительно прозондировать отношение Госкино к такого рода идее. На этом мы расстались.

Прошло дня три или четыре, звонит Климов: «Саша, ты уже начал писать заявку?» – «Нет». – «Не пиши – они не хотят, чтобы я делал такой фильм. По-моему, они вообще не хотят, чтоб я что-то снимал». Он не стал говорить, у кого он был, на вопросы не отвечал, голос был какой-то скрипучий, произнес только: «Видишь как?» – и положил трубку.

Когда через два года Татьяна Лиознова начала снимать для телевидения фильм «Мы, нижеподписавшиеся», Элем позвонил, расспросил, что да как. Я ему рассказал, каких артистов на какие роли выбрала Лиознова, кто из операторов будет с ней работать. Он послушал, послушал и сказал: «Она снимет неплохую картину, можешь не сомневаться, но то, что я хотел сделать, это было бы совсем другое, не просто хорошая картина».

Общих творческих интересов у нас больше никогда не возникало. Изредка встречались, оказывались иногда за одним столом или за соседними столиками в ресторане Дома кино, не более того. Во времена перестройки мы несколько раз обстоятельно разговаривали на сугубо политические темы, наши взгляды на бурные события тех лет в чем-то расходились, но не сильно.

И только в самые последние годы его жизни, не могу толком объяснить, с чем это было связано, как это вышло, между нами возникли особо доверительные отношения. Мы сравнительно часто встречались, нередко только вдвоем, я бывал у него дома, подолгу говорили по телефону. Элем читал мне свои новые стихи. Некоторые были по-настоящему интересны, неожиданны. В Доме кино он в ту пору почти не появлялся, выпивали в случайных забегаловках, о делах Союза никогда не говорили. Дети, здоровье, книги, политика – темы, которых мы чаще всего касались. Помню минуты его необыкновенно яркого вдохновенного настроения, когда он вспоминал свое детство, какие-то странные случаи, встречи – он рассказывал живо, красочно, саркастически описывал ситуации и личности, голос у него был молодой, звенел. Но почти каждый раз Элем неожиданно обрывал себя, умолкал, замыкался. Если дело происходило в кафе, выкладывал на стол какие-то деньги, свою долю, извинялся, просил не провожать, уходил. Спустя час-другой, обеспокоенный, я звонил ему домой, обычно он еще раз извинялся, клал трубку.

Он был несомненно человек с очень сложным, сугубо индивидуальным, особенным строением психики. Меня не покидало ощущение, что его терзали какие-то внутренние противоречия, которые ему не удавалось разрешить или примирить. Душа его была ранена, рана не заживала, не затягивалась. Ему трудно было ладить с собой. Были моменты, когда ему становилось настолько тяжело, мрачно, что это мгновенно передавалось тем, кто находился с ним рядом.

Меня не было в Москве, когда он умер, когда его хоронили. Я помню Элема только живым.

Надеюсь, на том свете душа его успокоилась.

23 мая

Как известно, директор Института экономических стратегий РАН Александр Агеев внес архипатриотическое предложение: 27 миллионам граждан СССР, погибших в Великую Отечественную войну, дать возможность проголосовать на следующих президентских выборах. Но если мертвые могут избирать, почему они не могут быть избранными? Наверняка найдется россиянин, который дополнит идею господина Агеева и выдвинет на следующих президентских выборах в качестве альтернативы В. В. Путину товарища Сталина. И не исключено, что Сталин в первом же туре победит. И что тогда? Представляете, к чему может привести предложение Агеева? Конечно, выход найдется. Сталин может назначить Путина исполняющим его президентские обязанности. Пока будет решаться вопрос о его воскрешении. А если Сталин назначит не Путина, а кого-нибудь другого? Товарищ Сталин – своенравная личность, от него можно ждать всего чего угодно.

Господи, дай мне умереть раньше, чем я стану свидетелем таких небывалых исторических событий!

11 июня

Вчера к Юрию Алексеевичу Рыжову явилась представительница прокуратуры и зачитала ему статью об ответственности за проявления экстремизма. Юрий Алексеевич мой друг, я знаю его мысли, его позицию – да, он действительно настроен критически по отношению к нынешней власти, и этого отношения он никогда ни от кого не скрывал. Право на критику власти, на мирные протестные действия, на демонстрации записано в Конституции страны. Я уже не говорю о том, что ему 86 лет, что он академик, бывший народный депутат СССР, в течение семи лет был послом России во Франции – и вот его пришли предупредить, что его позиция может быть истолкована как экстремистская, мол, замолчи, старикашка, а то и в тюрьму можешь угодить. Такое отношение к одному из умнейших людей России не может не вызвать тревоги и возмущения. Я слышал, что правительство России намеренно вернуть на родину талантливых ученых, крупных специалистов, создать для них привлекательные условия. Прокурорское посещение Юрия Рыжова, видимо, и есть начало создания таких условий. Теперь уж точно можно не сомневаться, что скоро выстроится очередь из жаждущих вернуться на родину.

30 июля

Произнеси: дождь. И помолчи. Почувствуй, вспомни все в твоей жизни, что связанно с этим словом.

Дожди, под которыми ты ходил или стоял, дожди, под которые ты боялся выйти, дожди, от которых ты закрывался зонтиком, – вспомни разные зонтики, все зонтики, которые у тебя в течение жизни были, господи, да это невозможно вспомнить! А женщин у тебя было больше, чем зонтиков? Или меньше? Дождь уводит нас так далеко! Дождь пахнет, запахи дождей на Камчатке, в Севастополе, в Бельцах, в Москве, в Ленинграде, в Киришах; теплый, будто согретый Господом, дождь в Шанхае в холодный осенний день.