Текст книги "Забытые психоаналитические труды"

Необходимо различать в шахматах, как и в каждом виде искусства, два момента – форму и содержание: форма, материал – это статистическая совокупность данных фигур с определенной для каждого ходами и площадью (шахматной доской); содержание – динамическая совокупность тех же фигур, живая игра, зависящая от индивидуальности творца – недаром различают игры Морфи, Стейница, Ласке-ра и т. д. Здесь будет рассмотрен преимущественно формальный момент в шахматах.

Опираясь на данные психоанализа и связанных с ним дисциплин, мы постараемся установить, какому комплексу бессознательного соответствует общая концепция игры, доказать это соответствие, попытаемся выяснить, по возможности, значение отдельных фигур.

Конечная цель игры ясна из самого названия: шах-мат – смерть королю. Король противника приводится в недвижное состояние, по законам игры, он не имеет хода, находясь под угрозой быть взятым. Король не по силе, но по положению – центральная фигура игры, главный объект нападения и защиты. Чем же является король для бессознательного человеческой психики?

Из многочисленных средств выявления бессознательного в реальной жизни наиболее употребительным бывает символ. Связанный с бессознательным как внешним сходством, заключающимся в аллегории, метафоре и других тропах, в органическом их синтезе, так и глубинной ассоциативной скрепой, символ прикрывает бессознательное, приспособляет его путем создания компромисса к содержанию сознания. Неприемлемое в голом виде для сознания входит в него, будучи так или иначе видоизмененным, сравнительно беспрепятственно, подвергаясь иногда так называемой вторичной обработке со стороны сознания. История культуры помогает обосновать значение символа короля (и королевы), вскрыв его первоначальное реальное значение.

В первобытных условиях патриархальной семьи отец обладал полнотой власти, мог распоряжаться душой и телом младших членов семьи. «Когда семья начала растворяться в государстве, тогда король сделался для своего народа тем, чем был супруг и отец в доме: господином, сильным, защитником. Среди многочисленных названий для короля и королевы в санскрите – отец и мать. Janaka – отец, от jan – порождать. Это слово встречается в Ведах как имя одного хорошо известного короля. Отсюда произошли: старонемецкое chuning, английское king, русское – князь. Мать в санскрите jananī, по-готски quinȏ, по-словянски zena, по-английски queen. Королева обозначает первоначально мать или госпожу, и мы видим, как постепенно язык семейной жизни вырос в язык самого древнего арийского государства (М. Мюллер. «Essays». II). В молитве – гимне богу Сину есть такие места: «Создавший землю, отец, родитель богов и людей… Отец, виновник бытия всего…» (Б. Тураев. «История древнего востока»). Исторический материализм развивает сходные взгляды: «Вся история религии показывает, что с изменением производственных и социально-политических отношений изменялась и форма религии: если общество состоит из нескольких слабо связанных друг с другом племен, у каждого из которых есть свои старшины и князьки, тогда религия имеет форму многобожия; а когда, например, происходит процесс объединения, создается централизованная монархия, параллельно то же происходит и в небесах, где воцаряется единый бог, такой же свирепый, как и землевладельческий царь» (Н. Бухарин. «Исторический материализм»).

Толкование объема понятий не только короля, но и духовного повелителя как отца сохранилось в языке до нашего времени, известно из истории народов: Аттила – atta – отец; главу католической церкви как представителя бога-отца на земле верующие зовут «святым отцом», по-латыни – papa (так дети почти во всех европейских языках называют отца); у нас, в России попа до Октябрьской революции величали «батюшкой» («Отец Сергий» Л. Толстого), царя – «царь-батюшка».

Процесс развития всего человечества повторяется в процессе развития индивидуума: «Для личности то положение, которое она заняла в детстве по отношению к отцу, остается прообразом ее позднейшего отношения к создателю мира – отцу небесному (и королю – отцу государства). Даже тогда, когда она эмансипируется от отца или восстает против его авторитета, даже тогда детские чувства зависимости от отца сохраняются в бессознательном и проявляются в религии» (д-ра Ранк и Сакс. «Значение психоанализа в науках о духе»), в социальной жизни, в художественном творчестве, в произведениях искусства, удовлетворяя запрещенное культурой, вытесненное, но оставшееся действенным в бессознательном детское стремление к наслаждению.

Фрейд, базируясь на непосредственных данных психоанализа, так резюмирует все вышесказанное: «Родители в сновидении фигурируют в виде королевской или императорской четы. Мы находим параллели этому в сказках: говорят – жили-были царь да царица, – когда ясно, что речь идет об отце и матери. В семье мы часто называем детей принцами, а самого старшего сына – наследником» (Фрейд. «Лекции по введению в психоанализ». I).

В приведенной цитате говорится о символах сновидения. Во сне видоизмененное бессознательное проявляется, подчиняясь тем же законам, как и в произведениях искусства. Психоанализ обладает экспериментальным методом для проверки действительного значения символов сна: лицу, подвергающемуся опыту, делается гипнотическое внушение видеть во сне определенную сексуальную ситуацию, связанную, скажем, с родителями. Во сне ситуация представляется не в своем непосредственном виде, как это наблюдается при обыкновенном внушении, но в символическом замаскированном – в нашем случае отец и мать заменяются королем и королевой, что вполне соответствует символам нормального сновидения, дешифрированным психоанализом (д-р Karl Schrцtter. «Экспериментальные сновидения»).

Король и королева в шахматах символизируют отца и мать. Враждебные чувства, испытываемые в детстве к отцу, обозначаются в процессе игры тем, что главной целью ее является достижение «смерти», мата – королю, чем удовлетворяется бессознательное, состоящее преимущественно из подавленных переживаний детства. (В известной степени вытеснение продолжается и в дальнейших стадиях бытия.) Любовь к матери выражается предоставлением замещающей ее королеве наибольшей мощности в сравнении с прочими фигурами. Угнетаемая (в представлении мальчика) в реальной жизни мать становится в игре главным оружием уничтожения, ма-тования враждебного короля (отца). Королева возвеличивается еще тем, что ей предоставляется управление цветом поля: белая – стоит на белом квадрате, черная – на черном: «Regina regit colorem».

Людям свойственно толкование ряда указанных соответствий по следующей схеме:

Приведем пример из «Gesta Romanorum» (рукопись датирована 1342 годом), доказывающих параллель между вторым и третьим членами схемы, непосредственно относящимися к символике шахматной игры:

«Этот король (шахматный) – наш господин Иисус Христос, король королей в небесах и на земле, что явствует из того, как он шествует. В то время как хоры святых ангелов благоговейно сопровождают его в его процессии, он имеет при себе коня, ладью и прочие шахматные фигуры… Кроме того, он взял с собой и королеву, святую мать сострадания, нашу госпожу Марию. Ибо ради нее совершает он шаг милости к квадрату пешки, обозначающей живущего на земле человека».

(Ниже, при разборе мифов и легенд о шахматах, нам придется еще возвратиться к этому отрывку.)

Для того чтобы полностью выяснить в концепции шахматной игры ситуацию эдипова комплекса, состоящего из взаимоотношений трех членов, отца, матери и ребенка (в нашем случае – мальчика), взаимоотношений, неизгладимо запечатлевающихся в психике последнего, изобразим схематически фамильный треугольник и постараемся приложить его к нашим концепции:

В шахматах пешка, самая слабая, самая маленькая фигура, символизирует ребенка. Детям свойственны «фантазии наяву», которые они в противоположность взрослым часто высказывают вслух. Из фантазий этих можно узнать, что дети очень охотно идентифицируют себя с окружающими их людьми, со сказочными животными, в которых, впрочем, налицо все человеческие качества, даже с мертвыми предметами (маленькие дети не осознают различия между мертвой и живой природой). Так и пешка, достигшая предела, восьмого ряда доски (движение вперед – постепенное подрастание), может стать любой более весомой фигурой, может отождествить себя с ней. Выбор падает в большинстве случаев на самую сильную фигуру (ребенок мечтает быть сильнее всех), на королеву – женское начало, символ матери. Идентификация с ладьей, конем, слоном (заменяющими сказочных животных) встречается лишь в редких шахматных этюдах и задачах, в практической игре – почти никогда. По правилам, существующим около 500 лет (эволюция шахматной игры будет подвергнута анализу ниже), пешка королем сделаться не может, подобно тому как семейные установления воспрещают сыну занимать место отца во всех сферах жизни. Хорошей иллюстрацией последнего факта может служить суеверие, не позволяющее сыну занять традиционное место отца за обеденным столом, мотивирующее запрет возможностью смерти главы семьи.

Бессознательные желания играющего проецированы в ситуациях на шахматной доске, и, таким образом, сын (пешка) выражает свои враждебные чувства к отцу (королю), идентифицируя себя с матерью (королевой), которая является главным орудием выполнения акта мести. Фамильный треугольник примет такой вид:

Восстанавливается полная система эдипова комплекса, существующего в бессознательном: содержание его изображается вовне, в символах шахматной игры, разрастаясь в комплекс семейный.

Подобное взаимоотношение короля, королевы и пешки подтверждается одинаковым направлением их ходов: в отличие от других фигур (слона, коня и ладьи, двигающихся только в одном направлении), они могут ходить в двух направлениях, по диагонали и по вертикали к каждой стороне доски, за исключением пешки, хотя и имеющей два направления – одно во время хода (по вертикали на 1–2 поля), другое – во время взятия неприятельской фигуры (по диагонали на 1 поле), но двигающейся только к одной стороне доски, что вполне солидаризуется с ограничением движения ребенка в семье. Наглядно это покажут диаграммы на рисунках 4–5.

Район действия короля – одинаков с ограниченным восемью квадратами районом королевы (см. рисунки 4–5); он стеснен еще тем, что в процессе игры король не может быть поставлен на поле, находящееся в сфере действия какой-ни-

Психоанализ шахматной игры (опыт толкования) будь фигуры. Пешка, начиная с третьего поля (двойной ход со второго поля служит своего рода льготой, что доказывается правилом возможности взятия en passant), имеет движение короля в одном направлении, движение, сочетающее в себе ход по вертикали и право бить по диагонали (в две стороны) (см. рисунок 6). В этой концепции отражается детское само-отождествление с отцом и стремление к позднейшему отождествлению с матерью (пешка, достигшая последней линии, может стать королевой).

Перейдем к одному их основных моментов в теории психоанализа, говорящему об амбивалентности, двойственной установке чувств по отношению к отцу и отчасти к матери, и постараемся понять, как установка эта отразилась в структуре шахматной игры.

Амбивалентные чувства вызывают у взрослого человека душевный конфликт, приводят к психическим заболеваниям; у ребенка же они продолжительное время (до начала периода энергичного вытеснения) существуют параллельно, не сталкиваясь друг с другом, подобно тому как впоследствии, после завершения вытеснения, они размещаются в бессознательном. Обратимся к Фрейду: «Нам часто случалось открывать амбивалентные чувства в настоящем смысле, то есть совпадение любви и ненависти к одному и тому же объекту в основе значительных культурных образований. Мы ничего не знаем о происхождении этой амбивалентности. Можно допустить, что она основной феномен жизни наших чувств. Но достойна внимания и другая возможность, а именно что первоначально амбивалентность чужда жизни чувств и приобретается человечеством, благодаря переживанию отцовского (родительского) комплекса. Вытекающее из чувства к матери соперничество с отцом, ненависть к нему, не могут свободно распространяться в душевной жизни мальчика, приходится вступать в борьбу с существующей уже нежностью и преклонением перед отцом. Ребенок находится в двойственной – амбивалентной – направленности чувств к отцу. Он ищет облегчения в этом амбивалентном конфликте, перенося свои враждебные и боязливые чувства на суррогат отца» (Фрейд. «Тотем и табу»).

Проекция этих чувств вовне осуществляется посредством обособленного изображения их по отношению к двум (или нескольким) фигурам, подобным отцу или схожим с ним, или контрастно одинаковым: в религии – бог и сатана, Ормузд и Ариман и т. д.

В шахматах амбивалентность создает два ряда одинаковых фигур, противопоставленных друг другу резким цветовым контрастом, – белые и черные, чем как бы подчеркивается амбивалентная полярность их значения. Отрицательные чувства к отцу целиком переносятся на неприятельского короля, положительные – на собственного, представляющего главный объект защиты. Кроме удовлетворения амбивалентности, здесь имеется осуществление частых фантазий ребенка, заключающихся в том, что он спасает своего отца, попавшего в тяжелое, опасное для жизни положение (реакция на чувство ненависти). Частичная схема шахматной игры в аспекте эдипова комплекса с указанием амбивалентной установки примет такой вид:

2. Исторический процесс развития шахматной игры

До сих пор мы рассматривали шахматную игру в том состоянии, в каком она известна в наше время. Около пятисот лет тому назад существовали иные законы игры: королева была слабейшей фигурой, двигавшейся только по диагонали на одну клетку; слон ходил по диагонали на третье поле, рокировки не было, король имел право однажды во время игра сделать прыжок на третье поле… Эта историческая справка, несомненно достоверная, проверенная на шахматных проблемах того времени, как будто бы подрывает цельность только что установленной концепции. Можно ли возразить в защиту ее, что психологические стимулы, модифицирующееся веками вытеснение, заставили игру принять ту окончательную форму, в какой она является перед нами ныне, что тогдашняя структура бессознательно соответствовала упомянутым законам шахматной игры, а отсюда можем ли мы вывести, что бессознательное – величина переменная в психике целых эпох и народностей? Психоанализ отвечает на этот вопрос утвердительно, оттеняя связь среды с индивидуумом, отражение влияния среды на психику личности, зависимость психики в сознательном и бессознательном от структуры общества. Единобрачная семья и свойственное ей воспитание способствуют выработке иных комплексов, чем семья многобрачная. Структура общества, в свою очередь, зависит от развития производительных сил, от распределения орудий производства. Здесь перебрасывается мост между психоанализом и историческим материализмом. Совершим небольшой экскурс в область истории шахматной игры и попытаемся связать эволюцию, совершившуюся в социальных условиях жизни, а, следовательно, и в психике средневекового общества, с изменениями, происшедшими в законах самой игры.

История шахмат так тесно связана с множеством мифов и легенд, что почти невозможно отделить истину от вымысла. (Неудачная попытка англичанина Forbes’a весьма показательна.) Можно с большей или меньшей уверенностью допустить, что шахматы стали известны прежде всего на востоке, у индусов и у арабов, затем в начале ХI века перекочевали в Европу. На востоке вместо королевы был слабый ферзь. Это слово многие производят от «визирь-советник, министр», другие (Саргин) приписывают ему женское значение[33]33
  В русском языке это женское значение подчеркнуто: ферзь – женского рода, и хотя в шахматной нотации употребляется буква Ф (ферзь), но каждый вкладывает в это понятие женское содержание.


[Закрыть]. Во всяком случае в понятии этой фигуры не было ничего общего с королевой, да и женщина-правительница на востоке была явлением исключительной редкости. Этим подтверждается с точки зрения психоанализа факт зарождения шахмат на востоке, где женщина находилась в угнетенном, гаремном состоянии, мать в вопросах воспитания отодвигалась на второй план, и вытеснение, вероятно, ограничивалось отцовским комплексом. Ребенка воспитывал специально приставленный человек, в царских семьях – советник, министр, нечто вроде нашего «дядьки» времен крепостничества[34]34
  Отсюда широкое распространение педерастии на востоке.


[Закрыть]. Чувство соперничества с отцом пробуждалось вследствие того, что отец ограничивал сына, повелевал им, как реакция на угнетающую власть. Но этому чувству восстания (люциферическое чувство) предшествовало другое – преклонение перед отцом:

амбивалентность соблюдалась, а в шахматах рядом с королем стоял ферзь-советник, воспитатель, с соответственно ограниченным районом действий. С переходом шахмат в Европу, где мать, женщина уже вступила в свои права и отцовский комплекс превращался в комплекс Эдипа, ферзь очень скоро заменяется королевой с предоставлением ей пока той же сферы действия (по диагонали на одну клетку в четыре стороны). Она называлась: по-латыни и по-испански – regina, по-итальянски – reina, по-французски – royne, по-английски – quene, по-верхненемецки – künegin, по-нижненемецки – coningin.

К концу ХV столетия королева приобретает сохранившуюся до наших дней силу – право двигаться по всем линиям в пределах всей доски. В начале ХI века, когда шахматы, по всей вероятности, появились в Европе, в силу существования в психике того времени символов короля и королевы как отца и матери (на это указывает анализ сказок), ферзь был заменен королевой, дабы приспособить игру к системе воспитания, имевшей место на западе. Несомненную роль играло единобрачие во всех почти европейских странах в противовес восточному многобрачию, не дававшему возможности концентрации сексуальных чувств на одном объекте. В то же время намечается гигантский сдвиг в отношениях мужчины и женщины. Фр. Энгельс так говорит о нем: «До начала Средних веков не может быть и речи об индивидуальной половой любви. Само собой понятно, что красота, близкие отношения, одинаковые склонности и т. п. пробуждали у людей различного пола стремление к половому общению, что как для мужчин, так и для женщин не было совершенно безразлично, с кем они вступали в эту самую интимную связь. Но от этого до половой любви нашего времени еще бесконечно далеко. На всем протяжении древности браки заключались родителями, и заинтересованные стороны мирились с этим. Та доля супружеской любви, которую знает древность, представляла собой не субъективную склонность, но объективную обязанность, не основу брака, но дополнение к нему. Для классического поэта любви древности, старого Анакреона, половая любовь в нашем смысле слова была настолько безразлична, что для него был безразличен и пол любимого существа» (Энгельс. «Происхождение семьи, частой собственности и государства»).

Индивидуализация сексуального стремления в Средние века, превращение любви в субъективную склонность, нашедшее поэтическое отображение в творчестве трубадуров и миннезингеров, тесно связано с идеализацией объекта, с переоценкой его достоинства. И в наше время слабая женщина со всеми свойственными людям недостатками превращается в глазах влюбленного чуть ли не в сверхъестественное существо, наступает своеобразное ослепление, тонко постигнутое Стендалем в его книге «De l’amour».

Материалом для вытеснения служит уже не безразличное как личность, хотя и дорогое существо женского пола, но женщина прекрасная и могучая, ибо самый сильный мужчина делается робким и беспомощным в ее руках. Вспомним трагикомический образ знаменитого рыцаря поэта Лихтенштейна, отрубившего у себя палец, чтобы послать его в шкатулке своей возлюбленной. Постепенно в поколениях содержание (но не форма!) бессознательного меняется, в особенности перемена эта касается положительных женских мотивов в нем, параллельно и согласно с чем эволюционируют и законы шахматной игры, вполне подтверждая и дополняя наше первоначальное положение:

Общая концеция шахматной игры является проекцией эдипова комплекса, существующего в бессознательном человеческой психики, удовлетворяя своим процессом, структурой своей вытесненному стремлению к наслаждению, видоизменяясь в зависимости от изменения содержания бессознательного, а следовательно, в зависимости от изменения социальной структуры общества.

Люди с энергично протекшим процессом вытеснения, не нашедшие других путей для удовлетворения бессознательного, будут особенно остро интересоваться шахматами. Язык шахматного искусства интернационален: он не знает ни вероисповеданий, на национальностей. Символы его понятны для всех народов, переживавших или переживающих комплекс Эдипа. Здесь уместно подчеркнуть огромное культурное значение шахмат.

Первобытные инстинкты любви к матери, ненависти к отцу, художественное изображение которых доведено до апогея в драме Софокла, дремлют в бессознательном каждого человека. Они представляют собой скрытую энергию, которая может при первом удобном случае обнаружить свою действенную, разрушительную силу. Это выражается обыкновенно в нервном заболевании – истерии, страхе и т. д. «Выход в болезнь» имеет место тогда, когда скрытая энергия не сублимируется, не направляется на высшие эмоции человека, на творчество, на социальное строительство, о чем уже говорилось в главе I. Сублимация разряжает бессознательное, дает возможность изжить его. Прямым путем для сублимации первобытных влечений может служить шахматная игра, базирующаяся на эдиповом комплексе, источнике почти всех неврозов. Бессознательные стремления в процессе игры находят выход в создании ситуаций на шахматной доске, в удовлетворении амбивалентности: играющий защищает своего короля, чем как бы искупает свою детскую, вытесненную вину перед отцом, которого он ненавидел, а чувство ненависти находит разрешение в нападении на неприятельского короля. Конечно, этот процесс, гораздо более сложный и трудный, чем изображено здесь, протекает неприметно для играющего, и последний, побеждая, чувствует огромное облегчение, отрадное освобождение от психического напряжения, нарастающего помимо его воли.

Наше исследование было бы неполным, если бы мы не попытались включить в нашу концепцию значение остальных фигур, весьма важных в течение игры: ладью, коня и слона. Но здесь мы наталкиваемся на непреодолимые трудности: символическое содержание этих фигур представляет собой величину переменную, легко поддающуюся самым капитальным изменениям. В конце ХIII – начале ХIV века слон именовался сначала alfil, и его изображали в шахматных манускриптах того времени, имея в виду бивни слона, с раздвоенной верхней частью. Вскоре в разных странах его начали изображать различно: так, в Англии его сменил епископ с митрой (отсюда в одном латинском стихотворении calvus – лысый – тонзура), во Франции – stultus – шут, дурак; в Германии (ХVI век – der Alte – старец (V. dеr Linde). В наше время эта фигура в печатных произведениях именуется слоном (С), в общежитии часто офицером, в Германии – der Lдufer (бегун) и т. д. В старину ладья называлась колесницей, в приморских областях – лодкой, в Германии в наше время der Turm – башня. Конь в Германии der Springer (прыгун), в ХVI веке – der Ritter (рыцарь)…

В такой пестрой смене применение психоаналитических законов чрезвычайно затруднено. Правда, некоторая связь с социально-политическим строением общества намечается: епископ, шут, башня (замок), рыцарь – все это необходимые атрибуты королевского величества, но как объяснить превращение епископа в слона, не рискуя сделать слона из мухи?

Рассматривая ходы ладьи и слона, мы легко замечаем, что каждая их этих фигур обладает одним из двух направлений королевы: слон движется по диагонали, ладья – параллельно краям доски. Они служат для усиления мощи королевы, что соответствует стремлению бессознательного к возвеличиванию матери. Ход пешки – это ограниченный двумя и одним полями ход ладьи в одном направлении; способность пешки бить – движение слона на одно поле по двум линиям (см. рисунок 8). Направление движения коня соединяет в себе два момента: ход пешки со второго ряда в четвертый и взятие пешкой других фигур с третьего и пр. рядов, причем направление хода коня едино по существу и не ограничено какой-нибудь стороной или полем доски (см. рисунок 9).

Психоанализ устанавливает, что часто ребенок переносит часть своих чувств с отца (и матери) на животное. Происходит это вследствие того, что «ребенок не проявляет еще и следа того высокомерия, которое побуждает впоследствии взрослого культурного человека отделить резкой чертой свою собственную природу от всякого другого животного. Не задумываясь, ребенок предоставляет животному полную равноценность» (Фрейд. «Тотем и табу»). Вероятно предположение, что конь и слон символизируют каких-то сказочных животных. Конь может явиться попыткой придать новые свойства символам отца и матери – королю и королеве, в то время как ладья и слон, каждый в отдельности, представляют только часть свойств королевы. Одинаковая направленность ходов, впрочем, необходимо вытекающая из самого строения шахматной доски, подчеркивает их родство и с пешкой. Ладья, вызывающая ассоциации с водой, может служить символом рождения и во всяком случае представляет собой женский символ так же, как и немецкое Turm – башня, часть замка, дворца, крепости:

«На основании данных мифологии и поэтического стиля мы можем присоединить к числу символов женщины город, замок, дворец, крепость» (Фрейд. «Лекции по введению в психоанализ»), а следовательно, и части их. Но все эти возможности, открывая широкий простор для остроумных обобщений и любопытных выводов, не дают достаточно крепкого материала к созданию цельной концепции, базирующейся на научно обоснованном фундаменте. Вполне неопровержимой представляется лишь связь короля, королевы и пешки, достаточно ясно объясняющая сущность и психологию игры.

III. Психоанализ поэзии и мифологии шахмат

Мы переходим к рассмотрению легенд и преданий, связанных с шахматной игрой, к анализу своего рода шахматной мифологии. Выше мы пытались доказать, что в основе структуры шахматной игры лежит эдипов комплекс. Если это так, то в литературных произведениях (в самом широком смысле слова), так или иначе связанных с шахматами, мы так же должны найти эдиповские признаки, подобно тому как врач-психоаналитик, разбирая невинные на первый взгляд сновидения больного, отыскивает в них элементы бессознательного, служащие первопричиной болезни. Но врачу и карты в руки: перед ним живой человек, отвечающий на его расспросы, соглашающийся или не соглашающийся с его выводами. Нам же предстоит иметь дело со статистическим материалом, подвергать его через столетия экспертизе, которая может увести читателя далеко от нашей основной темы – психоанализа, собственно, шахматной игры. Все же зная прекрасные работы Фрейда и других в этом роде и полагая, что легенды и мифы о шахматах могут заинтересовать читателя, мы делаем эту попытку. Не следует думать, что таким образом совершается прыжок из «царства необходимости», господствующего в бессознательном человека, в «царство свободы», фантазии и сказок. Психоанализ доказывает, что мифы представляют собой продукт коллективного вытеснения, являются отображением процессов, совершающихся в бессознательном и, следовательно, подчиненных в своем возникновении и развитии точно установленным законам.

Пока половые и эгоистические первоначальные мотивы доминируют в сознательных действиях и мыслях человека, у него нет ни необходимости, ни способности к созданию мифов. Только параллельно с постепенным отказом от реального удовлетворения этих стремлений идет замещающее удовлетворение при помощи фантазии; эта компенсация позволяет человеку известным образом последовательно и упорно подавлять отдельные стремления. Мифический рассказ в той форме, в какой он достигает сознания, не отражает примитивных стремлений во всей их откровенной грубости, так как они уже несовместимы с сознанием. Миф конституируется как возмещение отрицаемых психических реальностей и их проецирование (д-р Ранк и Сакс) вовне на фантастические существа, которым разрешается то, что людям силою развивающейся культуры уже запрещено.

Для примирения с сознанием миф видоизменяет эти психические реальности при помощи своеобразного механизма: одна личность расщепляется на многие образы, распределяющие между собой присущие ей свойства (расщепление); совершается удвоение целых мифических фигур и замаскированное повторение ситуаций, соответствующее амбивалентности чувств по отношению к фигуре, подвергающейся удвоению. Часто аффективное ударение переносится с первоначально значительного, плавного на второстепенное (перенесение акцента), и бывают случаи полного изменения бессознательного аффекта. Наблюдается явление, противоположное расщеплению: несколько личностей путем абстрагирования, отвлечения наиболее характерных черт каждой и соединения сливаются в одну (слияние, сгущение).

Д-р Абрахам в исследовании «Сон и миф» показал идентичность образования снов и мифов, подчеркнул сходство символики в том и другом случае. Значение символов, известных нам из анализа сновидений, вполне можно применить к толкованию мифа.

Шахматные мифы и предания дошли до нас в огромном количестве, от многих народов. Некоторые исследователи рассматривали их как исторический материал, что зачастую приводило к комическим результатам, другие собирали их, не пытаясь комментировать. Рассмотрение всего материала не входит в наши задачи. Не принимая во внимание мелких подробностей, его можно грубо классифицировать следующим образом:

1) предания об изобретении шахмат;

2) поэтические произведения, в которых шахматы служат основой интриги;

3) большая группа легенд, где шахматная игра является поводом к убийству;

4) аллегорическое и символическое толкование шахмат.

С примером последних произведений мы уже познакомились в отрывке из «Gesta Romanorum». Мы рассмотрим несколько преданий, входящих в эти рубрики, полагая, что, если шахматная игра в своей концепции целиком отражает эдипов комплекс, существующий в бессознательном, то легенды, связанные с ней, должны иметь в основе своей ту же канву.

Ибн Халликан, родившийся в Арбеле, в Мессопотамии (1211–1282), кади Каира и Дамаска, сообщает:

«Говорят, когда Сисса выдумал шахматы и предложил их королю Шираму, последний был крайне удивлен и обрадован; он повелел выставить шахматные доски в храмах и считал игру лучшим, чему можно выучиться… Он выразил свою благодарность и радость благоволению, проявленную небом в том, что оно украсило его царствование подобным изобретением, и сказал Сиссе: „Проси все, что захочешь“. „Я желаю, – ответил Сисса, – чтобы одно рисовое зерно было положено на первую клетку доски, два – на вторую и т. д., все время удваивая число.