Текст книги "Забытые психоаналитические труды"

Количество, что окажется на последней клетке, пусть будет отдано мне“».

Желание Сиссы не было исполнено: риса во всем мире не хватило бы для его удовлетворения.

Аналогичное предание имеется у персидского анонима ХV – ХVI века:

«Вскоре после победы похода Александра Великого в Индии царствовал король Каид. Все враги его были побеждены, и могучий властитель погрузился в меланхолию, в то время как царство его процветало. Мудрец Сисса, его остроумный министр, сократил занесенную греками игру до 64 полей. Его величество, восхищенный, день и ночь играл в шахматы».

Второй отрывок служил чрезвычайно важным дополнением первой легенде: в нем указывается на факт психической болезни короля (меланхолия) и излечение ее посредством шахматной игры. Ибн Абу Хадшала (1375) пишет:

«Гиппократ и Гален исцеляли посредством шахмат».

В легенде игра явилась тем средством психического воздействия, которое излечивает от душевного недуга, устраняя не только симптомы болезни, но и основу их, лежащую в бессознательном. Из того, что королю помогла именно шахматная игра, избавившая его от угнетавшей меланхолии, можно сделать некоторые выводы; если они получат подтверждение на других, параллельных легендах, достоверность их укрепится. Тот факт, что сын в раннем детстве желает исчезновения, смерти отца, впоследствии из глубин бессознательного не перестает угнетать в течении всей жизни: взрослый человек и не догадывается о происхождении, первоначальном зерне мучающих его переживаний. Король Ширам или Ка-ид в детстве желал смерти своему отцу (королю): это необходимо вытекает из положения наследника. Именно в семьях правителей, где вытеснение вследствие отсутствия давления со стороны культурного общества совершается далеко не в той степени, как в сферах, вполне подчиненных существующим моральным законам, где воля к удовлетворению наслаждений действует с постоянной интенсивностью, ситуация эди-пова комплекса обнаруживается с потрясающей очевидностью и в реальной жизни: отец убивает сына (Иоанн Грозный), сын – отца (Александр I), отец и сын одновременно имеют любовниц – дочь и сестру, и сын покушается на жизнь отца, умерщвляет брата, который ревнует к сестре (Семья Бор-джиа); сын – любовник матери (Нерон)… Мы бы слишком отклонились в сторону, если бы стали выуживать из клоаки истории и преданий подобные картины. Но и в семье правителя может случиться, что неудовлетворенные, вытесненные желания образуют впоследствии зерно психической болезни.

Шахматы, воплощающие бессознательные желания короля на доске, в соответствии с амбивалентностью его подавленных чувств дают ему возможность в значительной степени пережить, преодолеть недозволенные детские фантазии, и он выздоравливает.

В легендах, рассказанных Якобом из Чезоле (1250–1275), имеется прямое указание на факт убийства королем отца, психической болезни убийцы и излечения его посредством шахмат, указание, подтверждающее предшествующие рассуждения:

«Во время короля Эвильмеродаха вавилонского, вспыльчивого, несправедливого и жестокого, который разрубил тело отца своего Небукаднецара на 300 кусков и бросил их 300 коршунам, были изобретены шахматы, чтобы излечить короля».

Число 3 – общеизвестный фаллический символ. Коршун, как показывает Фрейд в своем анализе творчества Леонардо да Винчи, является женским символом, символом матери. Факт излечения переносит здесь аффективное ударение (акцент) на положительную сторону амбивалентности: больной защищает в шахматах своего короля-отца, и этим как бы искупает великую вину перед ним.

Мы рассматриваем мифы и легенды только как документы человеческой психики, как отражение бессознательного. При их фрагментарности, непонятности, естественно, приходится прибегать к параллельным сходным преданиям, если последние более ясно выявляют бессознательное. Вышеупомянутый Ибн Абу Хадшала пишет:

«Адам играл в шахматы, будучи погруженным в тоску по Авелю».

Краткость сообщения заставляет обратиться к библейским источникам. Миф рассказывает, что Ева соблазнила Адама яблоком. После этого они были изгнаны богом из рая. Их сыновья, Каин и Авель, приносили жертвы. Из ревности, что бог принимает только жертвы Авеля, Каин убил брата. Бог заступился за Каина и наложил на него знак, чтобы его никто не тронул. В первой части мифа подчеркивается сексуальный момент: женщина-соблазнительница, в свою очередь соблазненная змеей, и яблоки (яблоки и змеи отчетливо символизируют мужские гениталии). Можно допустить, что здесь налицо перенос акцента: основным моментом в мифе является восстание Адама против бога, его творца, создателя, отца, попрание его запретов, проявление эдиповой установки чувств Адама по отношению к нему. Ева одновременно символизирует мать и жену. Фрейд так определяет рай: «Рай есть не что иное, как массовая фантазия о детстве каждого в отдельности». Пушкин с гениальной проникновенностью поэта, синтезировавшего в своем бессознательном переживания и фантазии тысячелетий, вкладывает в уста сатаны слова о том, что бог готовил Еву для себя:

 
«Еврейский бог, угрюмый и строптивый,
Адамову подругу полюбя,
Ее хранил для самого себя…»
(«Гавриилиада»)
 

Исходный пункт соблазна – сам Адам: змея с яблоками – его половой орган. Первородный грех Адама заключается в том, что он восстает против своего отца-бога и берет в жены – мать, одновременно являющуюся супругой и дочерью. Рай – это человечество до процесса вытеснения, в самом раннем детстве. Изгнанные из рая уже знают наслаждение, связанное с удовлетворением запрещенных желаний: человечество после процесса вытеснения. Боязнь возмездия со стороны бога (отца) картинно проецируется Адамом на собственных детей: Каин, старший, сильный, обрабатывающий землю – символ матери (пахотьба – замещение coitus’a), убивает младшего. Бог заступается за него, ибо Каин выполняет то, что должен был выполнить сам бог по отношению к Адаму. Мы находим здесь удвоение ситуации и передвижение фактов возмездия с первого поколения на второе.

Адам, тоскующий по Авелю, воспроизводит в душе сложнейшее положение эдипова комплекса в первобытном человеке, а позднейшие поколения приписывают ему самоутешение в шахматной игре, гениальной проекции эдипова комплекса вовне.

В «Roman de Gauvain», повествующем о похождениях рыцаря Валевейна, соратника знаменитого короля Артура, шахматы служат основой интриги произведения, насквозь проникнутого резко выраженной сексуальной символикой, известной из анализа многих сновидений и мифов. Роман написан в ХIII столетии. Содержание его таково:

«Король Артур и его пэры сидят после пиршества в праздничном зале. Шахматная доска вплывает через окно, она дивно красивая, из слоновой кости, золота и серебра, украшенная драгоценными камнями, прекраснее, чем все царство Артурово. После того как присутствующие рассмотрели ее, доска снова отделилась от земли и исчезла. Артур обещает корону и земли после своей смерти тому, кто оседлает коня и добудет ему чудесную доску. Все колеблются, один Валевейн отправляется в путешествие.

Его похождения во время странствований и служат сюжетом романа. Когда Валевейну удается приподнести чудесную доску королю – роман оканчивается (11198 строк).

После продолжительного преследования доска исчезает в горной расщелине. Валевейн следует за ней, и отверстие позади него смыкается. Рыцарь попадает в фантастическую страну чудес. В зачарованном замке ему обещают желанную шахматную доску, если он сумеет возвратить повелителю страны чудес волшебный меч с двумя кольцами, обладающий сверхъестественной силой. Повествование все более запутывается. После упорных битв Валевейн преодолевает все трудности, обменивает волшебный меч на чудесную доску, приносит ее королю Артуру, при дворе которого встречаются главные действующие лица рассказа, чтобы закончить приключения пиршеством».

Символика романа идентична символике других поэтических произведений средневековья – песни о Нибелунгах, романе о Розе и пр. Она говорит своим, понятным в то же время бессознательному языком о назревающем переломе в отношениях мужчины и женщины: о свободном выборе объекта, о любовном преследовании и овладении. «И первая появившаяся в истории форма половой любви, как страсть, и притом доступная каждому человеку (по крайней мере из господствующих классов) страсть, как высшая форма полового влечения, – что и составляет ее специфический характер, – эта первая ее форма, рыцарская любовь средних веков, отнюдь не была супружеской любовью» (Энгельс. «Происхождение семьи»). Символически это изображается в изложенном романе трудностями, препятствиями и опасностями, встречающимися на пути у преследующего рыцаря.

Валевейн попадает в горную расщелину – символ женского полового органа. Отверстие позади смыкается – мотив пребывания в утробе матери. О значении замка уже упоминалось. Волшебный меч – известный мужской символ. Кольцо – женский. Меч с кольцами – совокупление. Повелитель страны чудес – отец суровый и чуждый; Валевейн встречатся с ним после того, как попадает в горную расщелину, обладающую способностью сжиматься и расширяться (vagina). Чудесная шахматная доска, могущая летать, ускользающая и манящая на протяжении всего рассказа, украшенная слоновой костью, серебром, золотом, драгоценными камнями – символ красивой, завлекающей женщины. Король Артур – двойник повелителя страны чудес – добрый отец (амбивалентность).

Удивляться столь определенному значению символов нечего – они сохраняют свою форму в течение веков, изменяя содержание в связи с переменами, совершающими в обществе: рыцарский меч как символ мужского органа, пронизывающий и причиняющий боль, вызывающий кровотечение, заменяется саблей, штыком, замок – домом и т. д. Dilthey говорит: «Если под естественным символом понимать образ, находящийся в тесной закономерной связи с данным внутренним состоянием, то сравнительное исследование показывает, что в основе нашего психофизического существа имеется круг естественных символов для сновидения и безумия, для языка и поэзии. Наиболее существенные условия действительности всюду аналогичны, сердце человека всюду одно и то же, и потому основные мифы (с однородной символикой) проходят по всему человечеству. Таковы символы, изображающие отношение отца к детям, взаимоотношения полов, борьбу, нападение, победу».

«Roman de Gauvain» показывает связь шахмат с сексуальной символикой бессознательного, организующей в совокупности ситуацию эдипова комплекса.

Во французской мистерии 1415 года «La Passion» происходит следующая сцена между Иудой и принцем Искариотским[35]35
  Перевод мой. – А. Г.


[Закрыть]:

Принц Искариот: Иуда, наше в чем желание.

Иуда: От вас услышать приказание.

П. И.: Пойдем туда, где веселей –

Тоска чужда душе моей.

И.: О господин, веселье ярко

Тогда, когда не слишком жарко.

Ужели не найдем игры,

Чтобы не испытывать жары.

В игре мы время скоротаем.

П. И.: Отлично, в шахматы сыграем –

Рассеется моя тоска.

Пусть каждый выкажет уменье.

Не будем медлить ни мгновенья.

И.: Согласен я, вот и доска.

Король, ладья и королева –

Я двину вправо их и влево.

П. Н.: С большим трудом, Иуда, вам

Я шах и мат сегодня дам.

И.: Увидим, кто же лучший воин,

Из нас победы кто достоин.

П. Н.: Вот приступ начинаю я.

И.: А против вас – вся рать моя.

П. Н.: Поверьте, бой для вас потерян.

И.: О нет.

П. Н.: Увидите, что да.

И.: Я выиграю, я уверен.

П. Н.: Не уступлю вам никогда.

И.: Вы ничего не обретете.

П. Н.: Иуда, вы напрасно лжете,

Уже я вижу цель мою

И в шахматы вас разобью.

Ссора кончена. Иуда убивает сына короля, затем самого отца, женится на матери, убегает и становится слугой Пилата.

Для толкования отрывка придется снова прибегнуть к параллельным преданиям. А. Ремизов, опираясь на апокрифы ХV–ХVI веков[36]36
  Вот изложение апокрифа об Иуде.
  В апокрифической литературе существует целая легенда о происхождении и приключениях Иуды до поступления в число апостолов под именем блаженного Иеронима: «Сказание неложное от мужа праведна и свята западния церкве великаго учителя Иеронима о Иуде, бывшем предателе господа нашего Иисуса Христа, списанное сице начинается». У блаженного Иеронима нет такого сказания; оно имеет чисто сказочный характер и напоминает собою древнегреческую легенду о фивском царе Эдипе. В нем так же, как мифе об Эдипе, рассказывается об Иуде, что Иуда неведомо для себя убил своего отца и женился на своей матери. Отец Иуды был Рувим от колена Данова или Иссахарова, а мать Цибор. Во время беременности Иудой Цибория видела сон, что зачатый ею сын будет «зело злой и явится виною погибели всего рода (иудейского)».
  Опасаясь, чтобы сон этот не сбылся, она положила родившегося младенца Иуду в ковчежец, написав на хартии его имя, и пустила в море. Морские волны принесли ковчежец с Иудой к острову, нарицаемому Искариотом (от чего Иуда и назван был Искариотинским). Здесь нашла Иуду жена царева и, не имея своих детей, надумала выдать его за своего сына и воспитать как царевича.
  Но через некоторое время у нее родился свой сын. Оба мальчика воспитывались как родные братья, мнимый царский сын постоянно бил и обижал настоящего царского сына, наконец, узнав тайну своего происхождения, убил его. Спасаясь от казни за убийство, Иуда убежал в Иерусалим и поступил в число слуг Пилата, бывшего в то время иерусалимским игемоном. Своей услужливостью он так полюбился Пилату, что он сделал его строителем и старейшиной в своем доме. Между тем недалеко от дома Пилата находился сад отца Иудина Рувима. Однажды Пилат послал Иуду в сад Рувима нарвать яблок. Рувим, увидев здесь Иуду, начал бранить его как вора, а Иуда, совершенно не зная, что это его отец, начал биться с ним и убил его камнем. Убив Рувима, он через некоторое время, по приказанию Пилата, женился на своей матери Цибо-рии и таким образом сделался убийцей своего отца и мужем своей матери. Когда по случаю во время болезни Цибории открылись его преступления, Иуда, «кающийся», по совету Цибории, пришел к Иисусу Христу. Далее сказанное идет согласно евангелию («Апокрифическое сказание о новозаветных лицах и событиях по рукописи Соловецкой библиотеке» И. Я. Порфирьева, – изложение сказания об Иуде-предателе из рукоп. Слов. Библ. ХVII в., лист. «Великое Зерцало», № 240, л. 238–240).


[Закрыть],, написал драматическое произведение «Сказание об Иуде, принце Искариотском», содержание которого в самых общих чертах таково: Иуда – приемный сын короля Искари-отского, не знающий этого, думающий, что он – настоящий сын; было предсказание, что он убьет отца, женится на матери и будет царствовать; Иуда перед бегством (стремится уйти от пророчества) сражается с братом Стратимом, бежит, становится гостем Пилата, все еще думая, что он сам – принц Искариотский; случайно убивает старика, владельца сада, где растут чудесные золотые яблоки; как оказывается позже, их происхождение тесно связано с жизнью самого Иуды; женится на вдове убитого старика (она не знает, кто убийца мужа); вскоре узнает, что убил отца, взял в жены мать; последние слова Иуды в пьесе гласят о том, что такой страшный грех может быть оправдан, искуплен еще тягчайшим: он готов в будущем предать Христа. Вот краткое изложение содержания замечательного произведения А. Ремизова.

Нам нужно рассматривать мифы не только в их первоначальном виде, но и в обработке крупных художников, ибо последние обладают способностью проецировать присущее множеству людей бессознательное в своих произведениях.

По евангелию, Иуда предает Христа за 30 сребренников (снова символическое число 3), побудительные мотивы к предательству недостаточно ясны и туманностью своей привлекают к личности Иуды многих поэтов и писателей. Вполне справедливо предположение, что апокриф является своего рода позднейшим дополнением, поправкой к евангелическим мифам. Психоанализ так рассматривает христианскую религию: «В христианском мифе первородный грех человека представляет собой несомненно прегрешение против бога-отца. Если Христос освобождает людей от тяжести первородного греха, жертвуя собственной жизнью, то это заставляет нас прийти к заключению, что таким грехом было убийство. Согласно глубоко коренящемуся в человеческом чувстве jus talionis („око за око, зуб за зуб“), убийство можно искупить только ценой другой человеческой жизни. Самопожертвование указывает на кровавую вину (импульсы к самоубийству наших невротиков всегда оказываются стремлением убрать самого себя за желание смерти другим). И если это приношение в жертву собственной жизни ведет к примирению с отцом-богом, то преступление, которое нужно искупить, может быть только убийством отца. Таким образом, в христианском учении человечество самым откровенным образом признается в преступном деянии доисторического времени, потому что самое полное искупление его оно нашло в жертвенной смерти сына. Примирение с отцом тем более полное, что одновременно с этой жертвой последовал полный отказ от женщины, из-за которой произошло возмущение против отца. Но тут психологический рок амбивалентности требует своих прав. Вместе с деянием, дающим отцу самое позднее искупление, сын также достигает цели своих желаний по отношению к отцу. Он сам становится богом наряду с отцом, собственно вместо него. Религия сына заменяет религию отца» (Фрейд. «Тотем и табу»).

Может броситься в глаза некоторое несоответствие: самопожертвование Христа, логически вытекающее из основ христианской религии, заменено в евангелических мифах активной ролью Иуды и пассивной – Христа. Последний фактический (по тексту) не приносит себя в жертву, он только не оказывает сопротивления деянию Иуды. Средневековье уничтожило это разногласие. «Создание мифа всегда пребывает в течении, никогда не заканчивается и приспособляется различными следующими друг за другом поколениями к их религиозному, этическому, культурному уровню, психологически говоря, к данной стадии вытеснения» (д-ра Ранк и Сакс. «Значение психоанализа в науках о духе»).

С точки зрения амбивалентной установки чувств средневекового человека Иуда и Христос – одно и то же лицо (удвоение). В одном квинтэссентированы все отрицательные качества бессознательного, в другом – все положительные. Ида – активное, Христос – пассивное начало. Средневековая мысль движется от Иуды к Христу. Иуда совершает преступление Эдипа (в этом и заключается поправка): убивает отца, женится на матери. Чтобы искупить безумный грех, он предает своего положительного двойника – Христа, добиваясь, таким образом, примирения с отцом и отказа от матери – для самого себя в личности Христа. В образах Иуды и Христа символизируются полярные чувства – безудержного стремления к наслаждению и полного вытеснения этого стремления.

В апокалипсисе есть некоторые намеки на сексуальную близость Христа к Марии, сына к матери, то есть Христос сохраняет некоторые черты своего двойника: в главе 12, стихе 1 небесная царица названа матерью победителя, в главе 21, стихе 9 – его невестой. Важно подчеркнуть, что смерть Христа носит все черты пассивного самоубийства, Иуда же – активное начало, кончает жизнь, по преданию, аналогично, но приводя в исполнение свою волю – вешается на осине: грех искуплен (предательством), он может умереть. Сходный конец подчеркивает близость Христа и Иуды.

Христианству, имеющему в основе своей сущности эдипов комплекс, свойственный всему человечеству, было обеспечено в силу этого самое широкое распространение и сохранение мощи в течение тысячелетий.

Только теперь нам станет вполне понята символика отрывка из «Gesta Romanorum»: Христос и Мария представлены в виде шахматных короля и королевы, которые скорее изображают мужа и жену, чем мать и сына. В приведенном выше диалоге все злодеяния Иуды начинаются от шахматной доски, на которой пластически изображены одновременно и преступление его, и грядущее искупление.

Средневековье, созданное «La Passion», подсознательно знало это, ибо почти одновременно зарождались апокрифы об Иуде и «Gesta Romanorum».

Проделанный нами анализ достаточно ясно вскрывает, что связь легенд об Адаме и Иуде с шахматами вполне мотивирована: в самой структуре шахматной игры уже дано содержание этих легенд, их эдиповской сущности. Поэтам свойственно так скреплять свои произведения: Гершензон указал, что история «Станционного смотрителя» и его дочери, рассказанная Пушкиным, берет свою тему в описанных в начале повести картинках о блудном сыне (Гершензон. «Мудрость Пушкина»). В нашем случае мотивирующую роль картинок выполняют шахматы.

IV. Психоанализ «обыденной» шахматной жизни

Мы слишком глубоко погрузились в гущу Средневековья, в леса символики. Чтобы не отклоняться слишком в сторону от основной задачи, мы не приводим анализа мифов и легенд достаточно детально, и человеку, малоискушенному в тонкостях психоанализа, предыдущие рассуждения могут показаться недостаточно убедительным. Ему захочется найти подтверждение установленной выше концепции шахматной игры в повседневной жизни, в явлениях, совершающихся у него на глазах. Прежде всего, может возникнуть вопрос: не проявляется ли эдипов комплекс актуально в жизни известных шахматистов, не было ли среди них отце– и цареубийц. Это вовсе не обязательно: шахматист – человек с энергично протекшим процессом вытеснения; его бессознательное вполне удовлетворяется созданием ситуаций на доске, победой над противником, на которого переносятся чувства, испытываемые некогда по отношению к отцу, препятствующему ребенку в его стремлении к наслаждению. Поражение, проигрыш партии оживляет неосознанные воспоминания об унижениях, понесенных в детстве, и поэтому бывает зачастую весьма болезненным.

К сожалению, ни один большой шахматист, за исключением Капабланки, не представил своих автобиографических заметок, которые могли бы послужить не историческим, а психологическим документом.

В книге Капабланки «Моя шахматная карьера», несмотря на автобиографическую сухость и перенесение центра внимания на разбор партий, все же имеются примечательные для психоаналитика места:

«Мне не было еще полных пяти лет, когда я зашел в контору моего отца и застал его играющим в шахматы с одним посетителем. Я раньше никогда не видел этой игры. Фигурки заинтересовали меня, и я на следующий день пришел опять, чтобы посмотреть на игроков. На третий день в то время, как я смотрел, мой отец, весьма слабый любитель, пошел конем с белого поля на белое. Противник, видно, не лучше его игравший, не заметил этого.

Когда отец выиграл партию, я, смеясь, стал упрекать его в плутовстве. После короткого спора, во время которого меня чуть-чуть не выставили за двери, мне удалось растолковать отцу, в чем дело. На вопрос, когда я успел познакомится с шахматами и много ли смыслю в этом деле, я ответил, что берусь обыграть его. Он заявил, что это невозможно и что я, наверное, не умею даже правильно расставить фигуры. Мы решили спор на деле: я выиграл у него партию. Таков был мой первый дебют» (Капабланка. «Моя шахматная карьера», перевод Смирнова).

Книга Капабланки не дает достаточно материала для установления, действительно ли этот случай имел место в его детстве или же является продуктом позднейшей психической работы и только приурочивается к критическому промежутку между 4 и 5 годами. Скорее истинно второе предположение.

Но это и несущественно, важен сам факт наличия в психике

Капабланки подобного воспоминания, могущего образоваться в качестве компромиссного замещения (Deckerrinnerung) и сознания детских чувств ненависти по отношению к отцу, вытесненных в бессознательное. В начале всей деятельности Капабланки лежит эдипов комплекс: «Мой первый дебют». Налицо постепенная градация неприязненных чувств к отцу: сперва отрицательная квалификация его: «Отец, весьма слабый любитель», – затем – усиление отрицательной квалификации, унижение отца: «Я стал упрекать его в плутовстве», наконец, прямое восстание сына против авторитета отца: «Я ответил, что берусь обыграть его», – восстание, завершающееся удовлетворением детских стремлений, победой над отцом: «Я выиграл у него партию». Д-р Ласкер так говорит о своем счастливом сопернике: «Вообразите себе молодого человека, наделенного колоссальной силой воли, который случайно посвящает себя не собственно подобающей ему деятельности (политике или иному практическому делу), но шахматам…» (Dr Lasker. «Mei Wettkampf mit Kapablanka»).

Случайно ли? Психоанализ огромной практикой и исследованиями во всех сферах бытия доказал, что в жизни нет ничего случайного: все строго закономерно, все предопределено, детерминировано условиями развития, воспитания, общественного сознания. В этом отношении психоанализ вполне солидаризуется с материализмом. Капабланка именно потому концентрирует всю силу воли на шахматах, что к этому его вынуждают властные голоса бессознательных комплексов, на первом месте – эдипова комплекса.

Если бы имелось достаточное количество материала, можно было бы, несомненно, дать разъяснение многим фактам, волнующим каждого любящего шахматы человека, из жизни великих шахматистов: П. Морфи, сильнейший игрок своего времени, во вторую половину жизни совершенно отказывается от шахмат, не только не играет, но даже не переносит упоминания о них; В. Стейниц после поражения, понесенного им от д-ра Ласкера, вздумал было превзойти своего победителя в области философии, но вскоре заболевает психически, воображает себя конем, ходит, как конь: два шага прямо, один в сторону; Э. Шифферре сходит с ума; агонизирующий Чиго-рин требует, чтобы шахматы его немедленно были сожжены… Попытки объяснения, делавшиеся до сих пор, не выдерживают строгой критики, являясь продуктом бессознательного самих объяснявших лиц.

В наши дни обращает на себя внимание весьма широкое распространение шахматной игры в СССР. Это происходит отчасти потому, что теперь рабочие и крестьяне могут приобщиться к ней. Всюду организуются шахматные кружки. «Известия» и другие периодические органы уделяют шахматам немало места. До революции шахматный журнал влачил жалкое существование, теперь же расходится превосходно. Ряд книг о шахматах имеет большой сбыт. Любопытно сообщение друга пишущего эти строки: в доме беспризорных детей, где он состоит воспитателем, из 50 мальчиков в возрасте от 12 до 17 лет большинство играют в шахматы (из девочек – ни одна!), несколько юных игроков приближаются к III категории.

Бессознательное переносит акцент в символе – с воображаемого (отца) на изображение (короля, царя): царь низвергнут народом, бессознательные желания очень многих частично (ибо царь лишь замещает отца) удовлетворены, и у большинства является стремление воспроизвести этот акт на шахматной доске, уничтожить хотя бы шахматного короля (необходимо и здесь учитывать амбивалентность чувств).

Шахматная игра особенно широко распространяется в ХVIII столетии – время накопления революционной энергии в народном коллективе и ее повторных разрядов в виде более или менее интенсивных революций. В этот период во Франции прославляется гениальный Филидор, в Италии – Эрколе-дель-Рио. Франция служит лучшим примером: Cafй de Rйgence в Париже было местом, где в продолжение почти целого столетия шахматная жизнь пульсировала оживленнее всего (Bachmann. «Из прошлого шахмат»).

Но и влияние революции оказалось ограниченным. Замечательно, что крепость символического изображения осталась незыблемой: вскоре после 1792 года французы пытались реформировать шахматы, изменить соответственно духу времени название фигур: короля нет на троне – его не должно быть и на доске, его можно заменить «коммисаром». Однако символ короля имеет совершенно определенное значение для бессознательного, французская революция не успела и не смогла выработать подходящего замещения, и реформа не удалась. С воцарением Наполеона (I и III) императором символ шахматного короля тоже не изменялся: он слишком крепко сросся с бессознательным и является для психики большинства вполне удовлетворительным комромиссным замещением образа отца.

К ряду подобных примеров относится несомненный факт, что в то время как в уголовных тюрьмах процветают орлянка, карты и прочие азартные игры, базирующиеся на случае, на «счастье», у политических ссыльных в царское время (в Сибири) излюбленной игрой была шахматная. Люди, боровшиеся с гнетом царизма в реальной жизни, изолированные от этой борьбы, на которую их в значительной мере обрекли бессознательные комплексы – любви к матери-родине, порабощаемой суровым отцом-царем, любви к пролетариату, задавленному символом отцовского начала – капиталом (в семье финансовая власть обычно в руках отца, буржуазное общество называет мужчину, живущего за счет женщин, – альфонсом, презирает его), эти люди удовлетворяют свои желания, воспроизводя на доске то, что они желали бы совершить в действительности (проекция). Кто из шахматистов не знает прекрасного рассказа о том, как Ильич играл в ссылке в шахматы и обыграл своих консультирующих партнеров неожиданно для них самих! (Лепешинский. «Воспитательное значение шахмат»).

Может возникнуть наивный вопрос: почему же многие царственные особы известны как самые заядлые шахматисты, начиная с полулегендарного Карла Великого, не говоря уже о персидских шахах и индийских королях, и кончая нашим временем? Людовики ХVI и ХVIII любили шахматы, с последним связана повесть о хрустальных шахматах, подарке Старца Горы Людовику IХ святому (V. der Linde). Наполеон был страстным шахматистом: три партии его записаны и сохранились для потомства. «Наполеоновское начало» (Kg1–13) разработано Р. Рети и положено в основу «сверхсовременной игры»… Дело в том, что, как упоминалось, эдипов-ская ситуация необходимо создается в психике наследника: игрой в шахматы он удовлетворяет свои детские, вытесненные чувства по отношению к отцу (королю: Лай в мифе об Эдипе соединяет в себе качества отца и короля). Наполеон, ниспровергатель тронов и делатель королей по своему усмотрению, естественно, должен был увлекаться шахматной игрой. Известно, что во время египетской экспедиции он часто играл со своим адъютантом Poussielgue и очень огорчался, когда проигрывал (Bachmann) – следствие энергичного вытеснения.

Вытеснение дает себя чувствовать не только в психике отдельной личности или целого коллектива, связанного общностью условий развития, но и в ходе эволюции самой игры. С изменением общественных отношений изменяется не только форма, материал игры, но и ее содержание. В Средние века нормальным способом выигрыша являлось снятие всех фигур противника вплоть до короля. Значительно реже встречался выигрыш при помощи пата противника, который и ценился поэтому больше. Выигрыш при помощи мата – был почти невозможен при слабости фигур, двигавшихся по правилам того времени. Чтобы достигнуть мата, нужно было добиться слишком большого перевеса в фигурах. Мат встречался почти исключительно в проблемах (Рети. Новые идеи в шахматной игре. М.: Современные проблемы, 1925). Половая любовь, проявившаяся как страсть, характеризуется усилением вытеснения, вследствие обострения амбивалентности чувств. Когда это усиление (особенно в ХVII и ХVIII веках) начинает резко сказываться в бессознательном, шахматная игра вскоре превращается в ряд блестящих комбинаций с жертвами («вечнозеленая» партия Андерсена), в результате которых король непосредственно получал мат. Сексуальность последнего пятидесятилетия можно в общем охарактеризовать так: личность стремится к удовлетворению чувственности, страсть, качество объекта отступает на второй план (в буржуазном обществе). Конечно, подобные утверждения нельзя считать окончательными и необходимыми: они являются в высшей степени схематичными, но несомненная доля истины, и притом весьма значительная, в них имеется. Примат стремления к удовлетворению чувственности в связи с отстранением страсти, любви в самом широком смысле этого слова, со всеми проистекающими отсюда обстоятельствами – проституцией, идеями свободной любви (огарки), уменьшением деторождаемос-ти – отчетливо характеризует буржуазно-капиталистический строй общества. Сообразно с этим начинает меняться содержание бессознательных комплексов и так называемый стиль игры: главная цель ее – мат королю – отодвигается, противник зачастую сдается задолго до мата, в положении, которое слабому игроку может показаться еще неопределившимся, на передний план выступает процесс самой игры: средство становится целью.

Пробегая список матчей и турниров за последние 70 лет, мы совершенно не встречаем в нем женских имен. О предыдущих годах и говорить не приходится. Шахматная игра привлекает к себе внимание почти исключительно лиц мужского пола. Знаменитые шахматисты бывали только среди них (Греко, Филидор, Морфи, Стейниц, д-р Ласкер, Капабланка и т. д.). Ни одной женщины, достигшей хотя бы незначительной известности, не было. Это дает женофобу проф. Moebius’у повод говорить о более узком уровне умственного развития женщины в сравнении с мужчиной. Конечно, социальные и физиологические факторы развития ставили женщину в наиболее зависимые и трудные условия существования (до революции 1917 года), но нам известны многие выдающиеся женщины: правительницы (Елизавета Английская, Екатерина II и т. д.), писательницы (Ж. Сталь, Ж. Занд…, поэтессы Эм. Браунинг, М. Лохвицкая…) – всех не перечислишь – женщины, стоящие наравне с мужчинами, обладавшими самым высоким интеллектом. В шахматной же истории нет ни одной примечательной женщины. По устному утверждению маэстро В. И. Ненарокова, ни одна шахматистка не играла сильнее III категории. Любительницы, участвующие в Международных шахматных турнирах, устраиваемых за последнее время за границей, не переступали этого предела. В единичном сообщении (Ш. Л. № 11–12, 1924 г.) – тот же предел: