Текст книги "Историческая традиция Франции"

Сeвер – Юг

Многообразие страны уже на заре современного страноведения вызвало к жизни попытки обобщения региональных различий, при этом экономгеографические подходы соединялись с культурно-историческими, а от типов хозяйствования или особенностей местных диалектов мысль исследователей восходила к полицивилизационности страны. Наиболее распространенным остается широтное деление Франции. Восходившая к Средним векам лингвистическая граница, проходившая к северу и к югу от Луары по линии от Ла Реоль на Гаронне до бассейна Вар и выраженная особенностями произношения «да» в северо-французском (ойль) и окситанских языках (ок), была осмыслена в цивилизационных категориях.

«В течение долгих столетий, – писал Бродель, – на нашей территории сосуществовали по крайней мере две могучие цивилизации, каждая в своем языковом пространстве; цивилизация ойль в конце концов победила, цивилизации ок суждено было превратиться едва ли не в колонию». Для историка, писавшего в конце ХХ в., фундаментальные культурно-исторические различия продолжали существовать: «На севере и на юге люди по-разному появляются на свет, живут, любят, вступают в брак, думают, веруют, смеются, едят, одеваются, строят дома и распахивают поля, держатся друг с другом»[51]51
  Бродель Ф. Что такое Франция? Кн. 1. С. 64–65.


[Закрыть].

Генезис и эволюцию различий между Севером и Югом[52]52
  Существующая практика передачи указанной культурно-географической дифференциации как точек горизонта строчными буквами неудовлетворительна. В страноведческой литературе предлагают в качестве выхода ограничиться транскрипцией с французского – Миди (Федулов С. Французский мир. Фрагменты и комментарии // Питт Ж.-Р. Франция / Пер. с фр. – М.: Новый хронограф, 2010. С. 289). Тогда и север Франции должен обозначаться Нор. Очевидно, русскому читателю эти созвучия чужды. Мне представляется более близким по смыслу обозначение геополитического разделения современной мировой системы, включающее, кроме географической, политическую, экономическую и культурно-цивилизационную дифференциацию.


[Закрыть] прослеживает Ле Руа Ладюри. Вначале то были хозяйственные различия, и возникли они за 5–6 тысячелетий до н. э. Особенности этносов, участвовавших в двух волнах переселения народов – придунайской на Севере, средиземноморской на Юге – закрепились в различии систем земледелия. На Юге благодаря свойствам выращиваемого зерна раньше научились выпекать хлеб, здесь преобладали овцы и козы, пахали на быках, долгое время сохранялась соха, пашня и пар менялись ежегодно, формируя двухпольный севооборот. На Севере разводили коров и свиней, при пахоте использовали конную тягу и плуг, применяли трехполье.

В античную эпоху благодаря греческой колонизации, а потом римскому завоеванию на Юге появляются виноград и оливковые деревья; в сочетании с зерновыми они составили «классическую триаду» продовольственных культур. Обращенный в римскую провинцию Юг сполна черпает культурные достижения античной цивилизации, пожинает все выгоды тесных экономических связей и административные привилегии. В это время опережение Юга в развитии достигает максимума[53]53
  См.: Ле Руа Ладюри Э. История регионов Франции: Периферийные районы Франции от истоков до наших дней / Пер. с фр. М.Б. Ивановой. М.: РОССПЭН, 2005. С. 293–298.


[Закрыть].

В Средних веках, по мере складывания военно-политического превосходства Севера положение радикально меняется. Феодальная экономика с крупным землевладением и серважем слабее внедрилась на Юге, где оставалось немало мелких собственников, поскольку, в отличие от Севера с его принципом «Нет земли без сеньора», здесь господствовал другой «Нет сеньора без титула», т. е. документально оформленного права на землю. В результате землевладение на Юге было более раздробленным, а дворянство более слабым. И в военных столкновениях «южное дворянство не шло в сравнение с… могущественными северянами, закованными в железо и жестокие идеи», самой могущественной из которых была идея централизации. На Юге, констатировал Ле Руа Ладюри, «не хватало централизаторской воли».

В Х – ХI вв. упрочивается культурное своеобразие Юга, первейшей основой которого становится размежевание лингвистических ареалов. Французский диалект ойль, пишет Ле Руа Ладюри, был «незаконнорожденным сыном латинских наречий», на которые местами «наложился кельтский субстрат (более ранний) и мощный франкский “суперстрат” (более поздний)». А на Юге местное наречие римлян, легионеров-язычников и христианских проповедников долгое время сохраняло чистоту латинского языка – на этой основе сложились диалекты «южного галло-романского языка», образовавшие зону ок. Несмотря на постепенное внедрение формировавшегося на Севере французского языка, даже в ХVIХVII вв. здесь еще процветала «строго диалектная литература». А в эпоху господства на Севере религиозного аскетизма Юг прославил себя поэзией трубадуров, воспевавшей любовь и иные земные ценности[54]54
  См.: Там же. С. 303–305, 321, 331.


[Закрыть].

Культурные различия Юга и Севера отчетливо проявлялись и в области права – господство римского права на Юге и кутюмов на Севере. Еще в XIII в., отмечает Ле Руа Ладюри, в королевских указах «Франция писанного права» (Тулуза, Каркассон, Бокер, Перигор, Руэрг, Керси) отделялась от остальной части королевства, подчинявшейся обычному праву – кутюму (consuetudо). Предпринятая в XVI в. кодификация кутюмов превратила их в писанное право; однако некоторые существенные различия продолжали сохраняться: на Севере для ротюрье сохранялось равенство наследников, на Юге глава семьи сам определял наследника, следуя, как правило, принципу старшинства по мужской линии. Защищаемый римским правом постулат неограниченности владения и распоряжения частной собственностью препятствовал укоренению на Юге феодализма, а затем и торжеству абсолютизма[55]55
  См.: Le Roy Ladurie E. Nord – Sud // Les lieux de mémoire. T. 2. Р. 1206–1209.


[Закрыть].

Наиболее исторически значимыми и поистине трагическими для судеб Юга оказались религиозные различия. В античную эпоху здесь было распространено поклонение римскому пантеону, о чем свидетельствуют многочисленные сохранившиеся памятники. С Юга в первых веках н. э. начало распространяться в Галлии христианство, а тысячелетием позже здесь же возникли такие своеобразные феномены, как альбигойство (катарство) и вальденство, общей чертой которых было неприятие официальной Церкви, верховенства пап и особого статуса священства.

Реабилитация альбигойства как «внутрихристианского неортодоксального движения»[56]56
  Ле Руа Ладюри Э. Указ. соч. С. 315.


[Закрыть] в новейшей историографии выглядит запоздавшей на несколько исторических эпох реакцией на его длительное шельмование и жесточайшее подавление. Объявленный против альбигойцев Крестовый поход возглавил в 1226 г. сам король Франции Людовик VIII. Последовавшие за упорным сопротивлением репрессии с многочисленными жертвами ускорили присоединение Юга к королевству.

Спустя три века религиозное своеобразие Юга проявилось при Реформации. Хотя были определенные созвучия между учением Кальвина и катарами в отрицании церковной иерархии и прямые связи между последователями Вальдо (Вальдеса) и гугенотами, важнейшую роль в религиозном сепаратизме Юга, как подчеркивает Ле Руа Ладюри, сыграла его отдаленность: «Католическая сила теряла свою мощь и смягчалась по мере удаления» от центров принятия репрессивных мер (королевского трона, Сорбонны, парижского парламента). Поэтому при наличии в регионе оплотов католицизма (в Оверни, Провансе, Руэрге, Жеводане) Юг прославился «гугенотским полумесяцем»: от Ла-Рошели до Нима через Тонне, Монтобан, Соммьер[57]57
  Там же. С. 322.


[Закрыть].

Последним отзвуком Религиозных войн на Юге стало восстание камизаров в остававшихся «цитаделью протестантства»[58]58
  Michaud G., Kimmel A. Le nouveau guide France. Paris: Hachette, 1994. P. 87.


[Закрыть] Севенских горах (1702–1705 гг.). Для крестьян и ремесленников, живших на южных отрогах Центрального массива, верность протестантству cделалась выражением социального протеста.

На Юге «существовала, существует по сей день и будет существовать “вечно другая” Франция», – констатировал Бродель, ссылаясь на наблюдения классиков французской литературы от Расина до Стендаля. Заодно историк указывал на тех «северян», кто, подобно Эрнесту Ренану, изобличал «легкомыслие» южан, считая вредным их влияние на французскую историю. «Жителям Севера, – критиковал Бродель этот культурный шовинизм, – нередко случалось без зазрения совести похваляться, приписывая себе заслуги мнимые или даже подлинные, но объясняющиеся не столько их собственными талантами, сколько политическими и экономическими преимуществами, какими Северная Франция на деле обязана почти исключительно одной истории»[59]59
  Бродель Ф. Что такое Франция? Кн. 1. С. 67.


[Закрыть].

Своеобразную историософскую базу под культурно-историческую дихотомию подводил Мишле: «Весь Юг, сколь бы он ни был прекрасен, в сравнении с Севером – край руин». Живописуя города-памятники Лангедока и местные традиции Прованса, он отчетливо проводил мысль, что самые замечательные страницы истории Юга относятся к прошлому – к Средним векам, эпохе римского владычества или еще более ранним временам. Эти южные провинции, «обособленные самим своим своеобразием, не могли способствовать формированию французского единства». Нужны были, и эту мысль Мишле неоднократно повторял, люди, более склонные к централизованному порядку, «более способные образовать компактное ядро»[60]60
  Michelet J. Op. cit. P. 29, 35.


[Закрыть].

Сен-Мало – Женева

Наряду с культурно-историческим («цивилизационным») разделением страны по широте, сложившимся в отдаленном прошлом, в недавнее время вводится ее «диагональное» социально-экономическое разделение.

Еще в 1827 г. барон Шарль Дюпен отметил («Производственные и торговые силы Франции»), что экономика развивается быстрее к северо-востоку от воображаемой линии Сен-Мало – Женева. В 1856 г. Адольф д’Анжевиль («Опыт статистики населения Франции») подтвердил это предположение как демографическими сведениями, так и «данными морального свойства»[61]61
  Barral P. Depuis quand les paysans se sentent – ils français? // Ruralia. Р., 1998. № 3. P. 1—12. http://ruralia.revues.org/53


[Закрыть]. При взгляде на карту выясняется, что проведенная таким образом черта отделяет меньшую, северо-восточную часть страны от вдвое большей – Запада, Центрального массива и Юга – и что в первую попадают почти все пограничные провинции: Пикардия, Фландрия, Эльзас и Лотарингия, Бургундия, Франш-Конте, а также Иль-де-Франс, Нормандия и Шампань.

Предпосылки «диагонального» раздела сложились, по предположению Ле Руа Ладюри к Ренессансу; в ХVII в. по способности подписаться под брачным договором уже можно стало установить уровень культурного развития провинций. При военных наборах было замечено различие в росте новобранцев, обусловленное разницей в питании населения двух зон. В ХVIII – ХIХ вв. констатировали, что жители Северо-Востока лучше платят налоги, в том числе «налог кровью», пополняя ряды армии. Тогда же обнаружилась своеобразная «география преступности»: преступления против собственности были более распространены в развитых частях – Иль-де-Франс, Нормандия, а убийства – в районах Пиренеев и Средиземноморья[62]62
  Историк оговаривается, что относительно развитые области вроде долины Гаронны от Тулузы до Бордо встречаются и к юго-западу от «линии» (Le Roy Ladurie E. Op. cit. P. 1191, 1196).


[Закрыть].

Ле Руа Ладюри предполагает, что в основе относительного преуспеяния Северо-Востока и его форсированного промышленного роста было более производительное и более интенсивное, а как следствие – более прибыльное сельское хозяйство[63]63
  Ibid. P. 1192–1193.


[Закрыть]. Напротив, к юго-западу от «диагонали» cпособ хозяйствования оставался традиционно-экстенсивным – преобладание паров в севообороте, пшеницу заменяли посевы гречихи (Бретань), ржи (Центральный массив), кукурузы на Юге. «Демократические виноградники» на больших площадях (в Лангедоке) с посредственными по качеству и дешевыми плодами представляли контраст с небольшими «элитарными и утонченными» в Шампани и Бургундии. В Пуату, Лангедоке, Провансе лошадей заменяли мулы, коровы использовались как рабочий скот, а тех и других вместе взятых превосходили по численности козы. Обилие последних от Пуату и Лимузена до Прованса и Дофине беспокоило даже интендантов, прежде всего из-за угрозы лесам, и они в ХVIII в. периодически объявляли «войну козам»[64]64
  Ibid. Р. 1194–1195.


[Закрыть]. Неразвитое лесоводство представляли преимущественно заросли каштана.

Бродель отметил совпадение линии Сен-Мало – Женева с границей между «зоной густой застройки» и «зоной, изобилующей деревушками и хуторами»: компактные деревни к северо-востоку от линии и рассеянное поселение к юго-западу. Особое внимание историк обращал на «географию севооборота» – распространение трехполья с разделением участков под озимые, яровые (мартовские посадки) культуры и пар, с одной стороны, и двуполья (зерновые и пар) – с другой. «Область трехполья» воплотила, по Броделю, «максимальное усилие овладеть максимумом пахотных земель – да здравствует ager, долой saltus!».

В зоне двуполья, наоборот, «saltus не ущемлен в правах», повсюду растут деревья. И эти деревья, за которыми почти не ухаживают, являются важным подспорьем. Зимы в зоне двуполья короткие, поэтому там в изобилии произрастают бобовые культуры (обеспечивающие почву питательными веществами, а население продуктами питания).

Хозяйственным типам соответствует психологический склад местных жителей: «За пределами трехполья свободы действий больше, индивидуализму там раздолье»; напротив, в зоне трехполья – торжество коллективного труда, «торжество порядка»[65]65
  Бродель Ф. Что такое Франция? Кн. 1. С. 113; Кн. 2. Ч. 2. С. 112, 120–121.


[Закрыть].

Все же Бродель предпочитал дихотомии более дифференцированную картину, в частности, говорил о «трех сельских Франциях». Первая – собственно уже отмеченная часть к северо-востоку от линии Сен-Мало – Женева, «Франция открытых полей», четко расчерченных на отличающиеся цветом сектора севооборота. В центре этих полей большая деревня, где дома жмутся друг к другу, где нет деревьев, изгородей между полями, зачастую даже нет заборов между домами[66]66
  «Пейзаж вдруг резко изменился, – вспоминал историк о перелете из Германии на родину, – под нами была Пикардия, разделенная на узкие разноцветные полосы, границы которых были проведены словно по линейке; посадки всюду были аккуратные, чистенькие, словно с них только что смахнули пыль; колокольни довершали картину. Я понял, что я дома» (Там же. Кн. 2. Ч. 2. С. 118).


[Закрыть].

«Вторая Франция» – это Запад и Центр, «Франция бокажей», заросших густым кустарником перелесков, образующих в сочетании с полями и лугами своеобразный аграрный пейзаж: «Поля окаймлены живой изгородью» из деревьев, посаженных на насыпном грунте. Хозяйства занимают в среднем 30–40 га, но есть и значительно меньшие, которые так и называются «выгородки», ибо представляют один огороженный земельный участок. Возникает впечатление «шкафчика со множеством отделений». Вокруг домов яблони и груши (для сидра). А, кроме того, «ухабистые дороги и болотистые ланды, поросшие дроком и утесником». Наиболее известны Нормандский и Вандейский бакажи, охватывающие значительную часть территории провинций Бретань, Пуату, Нормандия, Мен.

«Третья Франция» – прежде всего юго-восток, по одну и другую сторону долины Соны и Роны, а в широком смысле – Юг при всем его многообразии. Кроме двухпольного севооборота, эту часть страны отличают от северо-востока многочисленные пустоши, при всей видимой хозяйственной бесполезности поражающие, однако, богатством фауны и флоры. Еще одно принципиальное отличие – многообразие культурных растений и плотность их размещения. Высоко в горах – «царство каштанов и грецкого ореха», ниже олива, шелковица, финиковая пальма, яблони и вишни, инжир, начинающий цвести до окончания зимы. Местами прямо в открытом грунте растут цитрусовые. Характерна редкая плотность культур, когда на мельчайшем участке земли где-нибудь в горах фруктовые и масличные деревья сосуществуют с хлебами и овощами, виноград с цветами[67]67
  Там же. С. 119–120.


[Закрыть].

Природное своеобразие различных частей Франции в известной степени предопределило различие их исторических судеб. Историографическая традиция выделяет как образец соединения природного и исторического своеобразия Запад, имея в виду, в первую очередь, устойчивый сепаратизм его жителей, отчетливо проявлявшийся в ХVIII – ХIХ вв. в политической оппозиции Революции и становлению республиканского строя.

Запад

Кроме Запада в узком смысле, отождествляемого с Бретанью, современная научная и политическая традиция выделяет «великий» или «большой Запад (Grand Ouest)». К этому последнему, помимо Бретани, обычно относят соседние с ней края Нормандии – полуостров Котантен и Нормандский бокаж – а также частично провинции Мен и Анжу и ту область Пуату, что получила название Вандеи.

Здесь на пространстве 600 тыс. кв. км. (больше 10 % территории Франции), образующем двойное каменистое плато (одно от Пуату до мыса Раз и другое простирающееся от Нормандского бокажа, Котантена и Мен на запад), отмечаются, писал Видаль де Лаблаш, относительно единообразные условия существования. Их геологические предпосылки созданы такими мощными породами, как гнейс, гранит, cланцы, к которым в центре добавляются более благоприятные для земледелия известняки. Несмотря на обширное морское побережье и тесную связь с морем, запечатленную в географическом названии Армориканский полуостров (armor — букв. приморье в кельтском), это, скорее, «внутренняя и сельская» область[68]68
  Vidal de La Blache P. Op. cit. Р. 308.


[Закрыть].

Как «великая сельская страна»[69]69
  Ibid., P. 313.


[Закрыть] Запад имеет свои особенности, обусловленные, прежде всего, бедностью почв на большей части территории. Это побуждало к длительному оставлению земли под пар, а поскольку неплодородие полей компенсируется изобилием угодий, то здесь получило преобладание пастбищное скотоводство. Обычная картина – небольшие участки для выпаса, огороженные живой изгородью из кустарника (или невысоких деревьев). Удобрений хватает лишь для примыкающих к жилищу огородов, которые тщательно обихаживаются.

Такой тип хозяйствования порождал хуторную систему расселения. В отличие от северной и восточной Франции, где сельские жители сосредоточивались в деревнях и поселках-бургах, сельское население Запада при всей своей многочисленности было предельно рассредоточено. Если на северо-востоке более 90 % сельского населения «группируется непосредственно вокруг колокольни», то на Западе – 56–73 %. Это дает географу основание для вывода: в Лотарингии, Бургундии, Пикардии, Шампани селянин – «житель деревни», на Западе – «крестьянин», иными словами, человек, который ведет исключительно изолированный образ жизни[70]70
  Французское paysan означает буквально человека, привязанного к своей местности, с кругозором, замкнутым пределами своего края (pays).


[Закрыть]. Здесь край мелкой собственности и семейного хозяйства, в котором женщина играет самую заметную роль[71]71
  Ibid. P. 311–312, 338. Аналогичным было наблюдение Мишле о положении женщины, особенно на побережье Бретани: бретонки в условиях, когда мужчины надолго уходили в море, оставались главными труженицами и кормилицами, что и обеспечивало им высокий статус в местном обществе. Как одно из следствий – молодые крестьянки имели возможность «самим устраивать свое замужество» (Michelet J. Op. cit. Р. 9).


[Закрыть]. На Западе часы истории, писал Видаль де Лаблаш, как бы остановились: изменения происходят там «иначе, чем в других краях, и иным темпом»[72]72
  Vidal de La Blache P. Op. cit. P. 313.


[Закрыть].

Бретань. Мнение основателя «географии человека» об отсталости и изолированности Запада опирается на устойчивую научную и культурную традицию, одним из ярких выразителей которой явился Мишле. Его романтическая увлеченность Западом и особенно Бретанью всецело обращена в прошлое, что делает воссозданный им исторический образ провинции исключительно колоритным[73]73
  Michelet J. Op. cit. Р. 6—13.


[Закрыть]. Бретань – это край, в котором сохраняются патриархальные порядки, уже изжитые в других частях Франции. Этим историк и объяснял отчуждение жителей Бретани от современной ему Франции середины ХIХ в.

«И тем не менее, – отмечал он, – эта бедная старая провинция не раз спасала нас». Сопротивление норманнам начал Номеноэ (IХ в.); в ХIV в., период Столетней войны, «англичане были отражены Дю Гекленом; в ХV в. – Ришмоном; в ХVII в. их на всех морях преследовал Дюге-Труэн». У войн за религиозную и политическую свободу были свои герои среди бретонцев. И на Ватерлоо последним прозвучал возглас уроженца Нанта: «Гвардия погибает, но не сдается!» «Дух Бретани, – заключал свой краткий экскурс Мишле, – это дух неукротимого сопротивления и непреклонной оппозиции», приводя в качестве примеров типичного для Бретани свободомыслия уроженцев края Пелагия[74]74
  Монах кельтского происхождения (Бретань, Шотландия, Ирландия?), живший на рубеже IV–V вв. В противовес восторжествовавшему в Церкви учению Августина о благодати отстаивал значение собственных качеств и усилий верующего в обретении спасения. Своим учением (пелагианство) положил начало доктринальному конфликту между принципами свободы воли и божественного предопределения (см. гл. 4).


[Закрыть], Абеляра, Декарта, Ламетри, Шатобриана, Ламенне.

Представляющая ныне отдельный регион с центром в Ренне, историческая Бретань до ХVI в. сохраняла государственную самостоятельность, будучи герцогством (936—1547), а затем, став провинцией с центром в Ренне, обладала самой значительной в королевстве автономией. И в географическом отношении – это самая замечательная часть Запада (достаточно указать на протяженность береговой линии – 2,5 тыс. км.). И, наконец, область характеризует этнокультурное своеобразие – кельтские корни, бретонский язык.

Свое название Бретань получила в связи с тем, что население края составили переселенцы с Британских островов. Теснимые скоттами, они в V–VI вв. заселили малолюдную до того северо-западную оконечность Галлии. Историческая область имеет внутри «настоящую Бретань», зону бретонского языка, на котором еще говорит около миллиона людей[75]75
  Michaud G., Kimmel A. Op. cit. Р. 27.


[Закрыть]. Ее географическое название – Нижняя Бретань, в отличие от Верхней Бретани, где был распространен галло, один из языков группы ойль, затем эта восточная часть Бретани стала очагом распространения французского языка.

Границы области обозначены двумя лесными массивами – Нормандским и Вандейским бокажами и двумя городами – Сен-Мало на севере и Нантом на юге. Нант был столицей герцогства Бретань, но ныне является центром региона Земли Луары, что вызывает возмущение в Бретани, общественное мнение которой требует его возвращения.

Сен-Мало – «город корсаров», небольшой (сейчас это территория intro muros – маленькая часть современного города), но богатый с обширной бухтой, окруженной многочисленным островами и рифами, бывшими обиталищем грифов и орланов. При приливах он становился островом. К юго-западу от Сен-Мало находится созданный «по замыслу Ришелье волей Людовика ХIV» военный порт Брест, представляющий «мощь Франции на краю Франции», «вызов Англии и природе». Море между тем нередко одерживало победу над людьми, следами его торжества было кладбище кораблей в окрестностях Бреста: каждую зиму, по свидетельству Мишле, гибло 60 судов.

Жизнь человека на побережье поразила историка своим крайним неблагополучием: «Природа безжалостна к нему. Щадит ли его волна, когда страшными зимними ночами он выходит собирать на рифах плавучие водоросли для того, чтобы удобрить свое жалкое поле? Щадит ли она его, когда, дрожа, он проходит под красными скалами мыса Раз, у входа в ад Плогофа рядом с бухтой Трепассе, где течение столько веков выносит трупы?»

Жизнь на грани смертельного риска ожесточала местных жителей. При этом природа и человек порой выступали будто в сговоре: «Когда море выбрасывает на берег несчастный корабль, мужчины, женщины, дети сбегаются и набрасываются на эту добычу». Сами жандармы признавали за жителями средневековую привилегию пользоваться имуществом, ставшим бесхозным в результате кораблекрушений (droit d’alluvion).

Местный пейзаж погружает в мистику архаических верований. Прежде всего сам мыс Раз, скала в 300 футов, откуда видно побережье на 7 лье, – это «в некотором роде святилище кельтского мира». За бухтой Трепассе виден остров Сен, а это «обиталище священных дев, которые предвещали кельтам хорошую погоду или кораблекрушение. Там происходят их печальные и смертоносные оргии». Скалы – это «ушедший под воду… Ис, бретонский Содом; и эти два ворона, постоянно летающие вместе над побережьем, ни что иное, как души короля Граллона (Гладрона) и его дочери». А эти «хриплые крики… издают crierien, души потерпевших кораблекрушение, требующие захоронения».

За этим миром легенд многочисленные артефакты первобытной цивилизации. Все южное побережье Бретани от Ланво до Лорьяна и от Лорьяна до Киберона и Карнака усеяно монументами друидов. Впечатление сильное, но, по Мишле, тягостное: в этом «первом опыте искусства» чувствуется рука «разумная, но столь же грубая… как скала, которую она обрабатывала». Местные люди называют монументы «жилищем кориганов и курил», маленьких человечков, которые вечерами выходят на дорогу и заставляют путников танцевать с ними, пока те не падают замертво. В Анжу говорили, что эти камни приносят в своих передниках спускающиеся с гор феи. .

Крупнейшие монументы расположены возле Оре. С берега видны острова, их «больше, чем дней в году». Поднимается туман, который по полгода накрывает побережье. Хлипкие мостки над болотами ведут к низкому и сумрачному замку с длинной аллеей дубов, свято оберегаемых в Бретани. Однако деревья не вырастают высокими. Повсюду обширные ланды, «печально подкрашенные розовым вереском и разнообразными желтыми растениями; рядом белые поля гречихи».

От мрачного вида местности Мишле влечет к тягостным воспоминаниям недавнего прошлого, к которым он будет возвращаться вновь и вновь, умозрительно путешествуя по Западу и увлекая за собой читателя. Революция. Население Бретани и соседних краев не принимало в своей массе революционные преобразования, начиная с гражданского устройства Церкви, превратившего священников в государственных служащих. Опубликование декрета Конвента о военном наборе 24 февраля 1793 г. явилось сигналом к восстанию, вылившемуся в Вандее в широкомасштабные военные действия.

В Бретани антиреволюционное восстание приняло форму партизанской войны – «шуанерии», которую вели с республиканскими частями небольшие отряды местных крестьян. Они получили от республиканцев прозвище «шуаны», по одной из этимологических версий от крика совы, служившего повстанцам опознавательным знаком. Вот почему у местного крестьянина Мишле, спусти полвека после событий, отмечает «проницательный взгляд совы», а центр восстания – департамент Морбиан, по его словам, «край застарелой ненависти, богомолья и гражданской войны», и даже Оре с его артефактами культуры друидов предстает, в первую очередь, «священным городом шуанов».

В распространенную характеристику «шуанерии» и Вандейских войн как религиозно-монархического движения Мишле внес серьезные коррективы. Отметив влияние священников, историк уточнял: «Большая ошибка считать население Запада, бретонцев и вандейцев, глубоко религиозными… В Бретани, подобно Ирландии, католицизм дорог людям как символ национальной принадлежности. Главным является политическое влияние религии… Ни одна Церковь в Средние века не оставалась дольше независимой от Рима, чем Церкви Ирландии и Бретани. Последняя пыталась отделаться от приматства Тура, противопоставив ему приматство Доля» (старинного, основанного в середине IХ в. епископства на северном побережье Бретани, ныне Доль-де-Бретань).

Равным образом не следовало, по Мишле, преувеличивать влияние дворян. «Многочисленное и бедное дворянство Бретани было ближе к пахарям (laboureur)[76]76
  Так называли обеспеченных инвентарем и рабочим скотом крестьян, самостоятельно хозяйствовавших на земле (как правило арендованной). Это был верхний слой крестьянства, по степени зажиточности близкий к мелкому дворянству.


[Закрыть]». Сохранялись и реликты клановых обычаев. «Масса крестьянских семей считали себя благородными; некоторые – потомками короля Артура или феи Морганы… Они позволяли себе в знак независимости сидеть, не снимая головных уборов перед своим сеньором. В некоторых частях провинции не знали серважа: доманье и кевезье, сколь ни тяжелым было их положение, оставались лично свободными, хотя их земля и находилась в зависимости. Они не сгибались перед самым высокомерным из герцогов Роганов, приговаривая выразительным тоном: “Я тоже бретонец”».

Так под пером Мишле очерчивался культурно-исторический парадокс: участники монархического движения вовсе не были закоренелыми роялистами. Напротив, и в Вандее, и в Бретани «эти люди по своей психологической природе являются республиканцами»; «республиканство социальное, не политическое», – уточнял историк. Определенно и то, что демократизм населения Бретани имел этнокультурный аспект.

И в Новое время Бретань продолжала «отстаивать свою национальную идентичность, так же как делала это в Средние века». За нее боролись английская и французская «партии», пока вследствие брака Анны Бретонской с Карлом VIII герцогство не присоединилось к Франции. «Тогда началась правовая борьба», «война провинциальных привилегий против монархической централизации», парламент Ренна (столицы провинции) защищал кутюмы против римского права. Жестоко подавленное Людовиком ХIV сопротивление центральной власти возобновилось при Людовике ХV.

«Ныне сопротивление выдохлось, – считал Мишле, – и Бретань постепенно становится единой со всей Францией. Старое наречие, подрываемое продолжительной инфильтрацией французского языка, мало-помалу отступает. Гений поэтической импровизации, столь долго существовавший у кельтов Ирландии и Шотландии и который у наших бретонцев не совсем угас, становится тем не менее большой редкостью. Когда-то при сватовстве сват (bazvalan) пел куплет собственного сочинения; девушка отвечала несколькими стихами. Теперь они декламируют заученные формулы». Рассказав о судьбе местного патриота, отдавшего жизнь изучению истории и культуре Бретани, Мишле констатировал: «Попытки бретонцев, скорее упорные, чем успешные, оживить при посредстве науки идентичность края встретили лишь насмешки»[77]77
  Michelet J. Op. cit. Р. 13.


[Закрыть].

Однако уже в конце ХIХ и особенно в ХХ в. бретонский регионализм получил заметное развитие, одновременно развернулось экономическое возрождение Бретани[78]78
  См.: Ле Руа Ладюри Э. Указ. соч. С. 104–114.


[Закрыть]. Неслучайно картина, нарисованная Видаль де Лаблашем на рубеже ХIХ – ХХ вв., более оптимистична (в том числе и в ретроспективном плане, по отношению к прошлому Бретани). Сославшись на пример Нормандского бокажа, географ отметил хозяйственную активность местного населения, Это, писал он, один из тех случаев, когда бедность делает людей изобретательными. «Приученные накапливать минимальную прибыль», те «добиваются достатка разнообразием продуктов, соединяют ресурсы мелкого сельского хозяйства с ресурсами мелких промыслов и доходами, полученными на стороне»[79]79
  Vidal de La Blache P. Op. cit. P. 313, 325–326.


[Закрыть].

Географ указывал на предприимчивость жителей побережья, на искусность бретонских моряков. Уже со второй половины ХIV в., после перемещения международной торговли на морские пути, Бретань испытала подъем, став «краем транзитной торговли и рыболовства». Бретонцы приняли участие в освоении Америки, и в ХVI в. их слава искусных мореходов была оценена: испанские короли рекомендовали комплектовать экипажи бретонцами. Экспансию бретонцев на море тормозила, однако, бедность внутренних районов[80]80
  Ibid. Р. 338.


[Закрыть].

Но и в ХVII в. бретонские мореплаватели активно участвовали в качестве посредников в межконтинентальной и очень прибыльной торговле между испанскими владениями в Америке и Китаем. В Сен-Мало в 1698 г. была учреждена Китайская, а в 1715 г. местная Ост-Индская компании. На рубеже ХVII – ХVIII вв. две трети отправлявшихся в Америку французских торговых судов были снаряжены негоциантами Сен-Мало. Однако в ХVIII в. характер мировой экономики изменился, торговля серебром перестала приносить прежний доход, и жители Сен-Мало вновь занялись дальним рыболовством, преимущественно у берегов Америки. В целом, активность жителей Бретани на море далеко выходила за рамки «корсарской войны», в которой они тоже себя проявили[81]81
  См.: Бродель Ф. Что такое Франция? Кн. 2. Ч. 2. С. 326–329.


[Закрыть].

Корсаром начинал свою карьеру самый яркий флотоводец Франции, упомянутый Мишле Дюге-Труэн (Duguay-Trouin) (1673–1736). В 18 лет выходец из семьи мореплавателей Сен-Мало Рене Труэн – капитан корсарского корабля, в 24 стал капитаном королевского фрегата, в 42 – получил звание командующего эскадрой. В Сен-Мало воздвигнута статуя Дюге-Труэна, в связи с 300-летием со дня рождения его останки были перезахоронены в городском кафедральном соборе. Уроженцем Сен-Мало был и «король корсаров», захвативший более полусотни вражеских судов Робер Сюркуф (1773–1827). По традиции имена Дюге-Труэна и Сюркуфа присваиваются боевым кораблям, вступающим в состав военно-морского флота Франции.

А жители старинного Сен-Мало высоко чтят еще одного своего земляка – знаменитого писателя-романтика и государственного деятеля Франции Франсуа-Рене де Шатобриана (1768–1848), могила которого по завещанию находится на скале возле города.

Во внутренней жизни Бретани (при всех традиционных голодовках и эпидемиях) были периоды относительного благополучия (1465–1675), когда она становилась поставщиком зерна, гречихи, сидра, сливочного масла для внутренних областей Франции. Так было после присоединения Бретани к Франции, когда провинция максимально пользовалась выгодами своей автономии[82]82
  См.: Ле Руа Ладюри Э. Указ. соч. С. 80–84.


[Закрыть].

Скованная до поры социальной структурой и аграрным перенаселением человеческая энергетика коренным образом изменила жизнь Бретани и всего региона во второй половине ХХ в. Бретонские крестьяне оказались в авангарде аграрного движения, которое начиналось при участии традиционных институтов, в том числе Церкви. Религиозное благочестие не помешало проявлению новаторского духа. В стремлении к нововведениям современная Бретань оказалась «ничуть не хуже Фландрии»[83]83
  Там же. С. 95–96.


[Закрыть], прославившейся своим прогрессизмом еще во времена Мишле. Возникшая в 1920-х годах организация Католическая сельская молодежь (Jeunesse agricole catholique) способствовала переориентации сельскохозяйственных профсоюзов Франции на производственные вопросы (профессиональное обучение, механизация, коммерциализация, внедрение новой агротехники).