Текст книги "Через дно кружки"

Бомж ухмыльнулся, поразмыслил и произнес:

– Ты, вьюноша, в келье у грешника. А значит, почти в аду.

– Я и гляжу, жарко тут у вас.

– Это, парень, у тебя жар. Отлежишься, пройдет. Так рассказывай, как тебя сюда занесло. Место у меня диковатое. Сюда просто так не ходят.

– Да делать было нечего, я и решил поглядеть, что в этих камышах делается, хотел к берегу пройти. Думал, в выходные прийти на берег рыбу половить. Да вот самого поймали.

Одноглазый хмыкнул.

– Точно поймали. Эти рыболовы прибили бы до смерти, да я подоспел. А рыбы тут нет. Давно уже нет. С тех пор, как цех кожевенный выше по реке всю потравил.

– Понятно, – кивнул головой Кирилл. – Значит, зря по башке получил.

– Не зря, – возразил одноглазый, – в жизни зря ничего не бывает. Значит, по судьбе тебе так написано. По башке получить и со мной встретиться.

– Зачем встречаться-то нам?

– Поживем, хлеб пожуем, поймем, – пожал плечами бомж.

Кирилл попробовал подняться с кровати. Тело заныло. Каждое движение давалось с трудом. Видать, хорошо его отходили. Подумал: «Стоило ли того его глупое любопытство? – И сам ответил словами гражданина грешника: – Поживем, поймем».

– Не дергайся. Переночуешь, тогда и уйдешь. А сейчас ночь. Можно еще раз получить по башке. Да и навсегда тут остаться. Твои домашние, поди, волнуются, переживают? Позвонил бы им.

Киришка порылся в карманах. Телефона не было.

– Эти сопляки телефон умыкнули. Да мне вообще-то и звонить особо некому. Разве что на работу. Я в этом городе вроде как один.

– А ты сам, вьюноша, откуда?

Кирилл сказал.

– Да? – удивился одноглазый. – Бывал я в вашем городишке. Спокойный городишко, маленький, но жить можно. Ладно, спи. Завтра поговорим.

Бомж лег на другую, такую же по виду кровать у другой стены, зевнул и заснул. Кирилл полежал немного в темноте и тоже задремал.

Проснулся Киришка утром. Сообразил, что наступило утро, по полоске света из щели железной двери. Попробовал сесть. Получилось. Вздохнул. Грудь не болела.

«Значит, ребра целы», – подумал юноша.

Голова не кружилась. Кирилл потрогал ее. Незнакомец перевязал его. Там под тряпицей чувствовалась ссадина с запекшейся кровью. Потом парень встал. Вытянул руки вперед. Поделал разные движения. Понял, что обошлось. Снова сел на кровать и стал разглядывать убежище одноглазого. Собственно, разглядывать было нечего. Кроме двух кроватей в маленькой комнатенке стоял дощатый ящик с крышкой, на котором бомж, наверное, раскладывал еду, когда она имелась. К свободной от кроватей узкой стене была прикручена вешалка с зимней одеждой. Мусора, грязи и даже пыли видно не было. На ящике лежало несколько толстых книг.

«Странного человека я углядел, а теперь и познакомился, ― подумал Кирилл и поймал себя на мысли, что еще не познакомился. Имени своего спасителя он не знал, да и вообще ничего про него не знал. ― Зачем он мне нужен? – размышлял Киришка. – Что такое привлекло в нем тогда на балконе и потом? Зачем мне все это? Какая-то дурость. Приключения на свою задницу. Мог уже и трупом быть. Валялся бы сейчас на той дорожке. Мухи бы пировали на пробитой башке. Надо, пожалуй, завязывать с этими хождениями и заниматься делами. Благо, этих дел по горло».

Проснулся хозяин жилища. Покряхтел, пошептал еле слышно, должно быть, молитву, откинул одеяло и сел на кровать.

– Доброе утро, – произнес Киришка. – Спасибо за помощь. А как вас зовут, а то я даже не знаю, кого благодарить за жизнь.

– Утро доброе, а зовут меня никак. Грешник неприкаянный меня зовут, – ответил одноглазый и пояснил: – Имя свое я потерял в греховных делах, которые пытаюсь замолить, да получится ли, не знаю, не ведаю. Опасаюсь, что не хватит остатка жизни, чтобы искупить все грехи.

Бомж вздохнул, покачал головой и подытожил:

– Пожалуй, не хватит. Зови меня Одноглазый. А тебя-то как зовут, неразумный?

– Я не смогу вас так называть. Язык не повернется.

– Тогда зови Иванычем. Так повернется?

Кирилл кивнул.

– Меня зовут Кирилл.

– Редкое теперь имя. Теперь все больше Романы да Дмитрии.

– С моим именем смешная история. Меня нашли шестимесячным в придорожной кафешке. Я на унитазе вместо крышки лежал. Так и назвали крышка, а от того – Киришка.

– Как это нашли? А где родители?

– Так и нашли. Кто-то подбросил, а кто неизвестно. И родители неизвестны. Вернее, известны. У меня аж два приемных отца, да еще Малолетка, – расхвастался Киришка.

– Кто такой Малолетка?

– Малолетка он и есть Малолетка. Мне как брат. У него память пропала, и он не знает, кто и откуда. А недавно, почти год уже, вспомнил, что его зовут на самом деле Александром. Хотя, может, это ему только кажется, что вспомнил.

– Да, вьюноша, Бог он знает, куда кого направить, – непонятно к чему произнес Одноглазый, – однако пора вставать.

Он поднялся, открыл скрипучую дверь. Солнце влетело в будку, ослепило на миг, потом осветило и согрело.

Оказалось, что в зарослях, в двух шагах от будки спрятался ручей. Не тот, от которого шла вонь, а другой, прозрачный, с настоящей, как в лесу, недалеко от их кафешки, ключевой водой. Кирилла удивила чистая холодная вода.

– Родник бьет из земли. Видать, из другого слоя, не задевая и не касаясь канализации и грязи, – пояснил, умываясь, Одноглазый.

Он разделся по пояс и оказался не таким уж старцем. Тело было прилично развито, подтянуто. Ни лишнего жира, ни отвислой кожи.

Киришка присвистнул от удивления.

– Пустое, – махнул рукой Одноглазый, – бицепсы, трицепсы, прочее не приносят ни счастья, ни здоровья, ни свободы.

– А что приносит свободу?

– Свободу приносит вера и добро. Добро, которое ты делаешь просто так. Одни свободны и в тюрьме, а другие и с миллионами, как в темнице.

– Это точно, – согласился Кирилл.

– Однако ты, вьюноша, загостился, пора и честь знать, – прервал его Одноглазый.

Кирилл потупился, обиделся на бомжа, но кивнул, оделся, непонятно зачем поклонился ему, поблагодарил еще раз и пошел по тропинке в город.

Хотя он и узнал кое-что про странного гражданина, про его жилище, даже переночевал с ним, но вообще-то ничего не узнал и ничего про Одноглазого не понял. Этот бомж зацепил его. Зацепил недомолвками, недоговорками. Кирилл чувствовал, что неспроста у него интерес к незнакомцу, чуял, что нельзя вот так уйти навсегда и все. Но чуял он и то, что прийти снова, например, этим вечером, не получится. Одноглазый прогонит, замкнется, и ничегошеньки Кирилл о нем уже никогда не узнает. Поэтому он решил выждать. Взять паузу и обмозговать, как подружиться с Иванычем. Называть его даже про себя Одноглазым у Киришки как-то не выходило.

Думал неделю, но ничего в голову не приходило. Одни решения были нарочитыми, другие просто глупыми. Так ничего и не придумал. Потому в субботу пошел в магазин, накупил вкусной еды и в воскресенье рано утром с полным пакетом пришел к будке.

Дверь была уже открыта, и Одноглазый как раз возвращался от родника.

Кирилл улыбнулся ему и протянул большущий пакет с едой.

– Вот, решил проведать вас. А то чувствую, проблемы с провиантом имеются?

Иваныч ухмыльнулся, к пакету проявил безразличие, но не прогнал.

Кирилл вывалил на бетонную плиту снедь. Рядом поставил трехлитровую бутыль с пивом и фляжку.

– Это с какого такого перепугу? – спросил бомж и показал на принесенную снедь.

– Получку получил, ну и вот.

– А, обменял кусок жизни на красивые бумажки, на фантики, – хмыкнул Одноглазый. – Жизнь – на бумажки! Смешно. Неравноценный обмен. Так раньше папуасов дурили. Не, даже не так. Тем хоть бусы стеклянные за ценности давали, а вам, дурням современным, за жизнь – бумагу дают! Ну-ну, меняй дальше, у тебя жизней-то много, эту проживешь, другая появится.

– Ничего я не меняю. У меня работа интересная. Мне нравится, – обиделся Кирилл.

– Нравится, это хорошо. Если нравится, то другое дело, вьюноша! – примирительно кивнул бомж и переспросил: – А жизней-то у тебя все же сколько, много или все-таки одна?

– У меня много! – улыбнулся Киришка. – У меня куча жизней!

Кирилл слушал, отвечал на вопросы и расстилал полиэтиленовую пленку на бетонной крыше будки, резал колбасу, сыр, сало, хлеб, огурцы, помидоры. Открыл консервы со шпротами. Наполнил пластиковые стаканы пахучим кофе из термоса и показал рукой, мол, располагайтесь, пора приступать к завтраку.

– За хлебосольство спасибо, но мне нельзя, – строго сказал Одноглазый и пояснил: – Я дал обет. Не завтракать и не ужинать. Только немного ем днем. Обедаю.

– Что, вообще ничего в завтрак и ужин?

– Только воду или чай без сахара.

– А кофе можно?

В это время на тропинке, почти у будки появились пятеро. Кирилл сразу узнал. Это с ними столкнулся в первый раз. От них и получил. Первым шел здоровяк, должно быть, он и возглавлял гопкомпанию. В руке он подкидывал и ловил толстый стальной прут из заостренной арматуры. Другие по узкой тропинке двигались за ним. У кого в руке была монтировка, у кого дубинка.

– О, старый знакомый, – деланно обрадовался вожак. – Как говорится, битому неймется!

Остальные заржали.

– Тебе тут что, медом намазано?

Кирилл спрыгнул с плиты, встал около Иваныча.

– Это на них я в тот раз напоролся, – шепнул он Одноглазому.

– Понятненько, – сквозь зубы прошипел тот. – Поперед меня не суйся. И ножичек свой спрячь подальше, чтобы он тут не мелькал. И так разберусь с этими дешевыми фраерками.

Он изобразил на лице улыбку, раскинул в стороны руки и пошел навстречу вожаку.

– Ребята, как вы вовремя подошли! А мы как раз к завтраку готовимся! – радостно заговорил, изображая радушного хозяина, повстречавшего желанных гостей. – Прошу к нашему шалашу! Не побрезгуйте!

Вожак заржал, расслабился, а зря, потому что в следующую секунду подошедший вплотную Одноглазый неуловимым движением левой руки вывернул у него прут, перекинул в другую руку и саданул этим прутом по башке верзилы. Тот рухнул на землю. Остальные кинулись на Одноглазого. Кирилл в два прыжка подскочил на помощь Иванычу. Ногой в челюсть сбил ближайшего из напавших. Выхватил у того дубинку и еле увернулся от арматурины. Спас его Одноглазый, таким же неуловимым приемом сломавший руку нападавшему. Пока Киришка поднимался, Иваныч уложил на землю еще одного гопника. Пятый бросился убегать, но Кирилл швырнул в него дубину, тот споткнулся, упал. Киришка вывернул ему руку и приволок к остальным.

– Всем лежать. Руки на затылок, – жестко скомандовал Одноглазый.

Гопники не шевелились. Он зло пнул одного из них по печени.

– Я сказал, руки на затылок, ноги раздвинуть!

Бандиты повиновались.

– Если двинутся, бей арматуриной по их тупым башкам. Ежели кого прибьешь, не печалься, здесь, в камышах и закопаем, – сказал он Кириллу и подмигнул оставшимся глазом. Выглядело это жутковато, но Кирилл принял игру, кивнул и ответил:

– Не сомневайся, уложу каждого. И дернуться не успеют. – А лежавшим на земле прошипел: – А ну, ноги шире, кому сказал!

Одноглазый поднял за шиворот верзилу, дал ему под дых так, что тот согнулся от боли и, вывернув руку, оттащил к будке.

– Кто тебя сюда послал, сучок? – начал он допрос.

– Никто меня не посылал, мы сами тут ходим, отдыхаем. Это наше место.

Одноглазый усмехнулся и со всего маху ударил вожака по руке. Кость хрустнула, сломалась. Бандит заорал.

– Повторяю, кто тебя послал следить за мной? В следующий раз сломаю ногу, а потом проломлю твою безмозглую башку и заживо тут закопаю. Понял? – заорал он.

– Понял-понял, не надо меня прутом. Я скажу.

– Будешь врать, убью, – и уже дружелюбным голосом спросил: – Тебя как звать-то?

– Меня Лыжей звать.

– Почему Лыжей?

– Фамилия моя Лыжин, а зовут Витей.

– Хорошее имя, – подбодрил Одноглазый. – У меня друг был – Виктор. Ну, так кто тебя за мной глядеть приставил, Витя?

– Дней десять тому сидели мы с пацанами тут недалеко, на набережной, пиво пили. Подошел мужик, отозвал меня, дал тысячу и сказал, чтобы мы за вами приглядели, ну там, когда ушел, когда пришел, с кем был, а потом ему обо всем доложили. Обещал еще пять штук дать. А еще сказал, что всех случайных, которые сюда забредут, отваживать от этого места. На прошлых выходных мы этого вашего кореша немного… ну в общем, чтобы больше сюда не совался.

– Как зовут того, кто приказал за мной следить?

– Я правда не знаю. Он приезжал на «мерине». В смысле «мерседесе». Последний раз был вчера. Сказал, чтобы мы сегодня с утра вами занялись, а он потом подойдет. Дал вот эти штуковины. Ну, там, арматурины, монтировки, биту. И еще пятерку дал. Обещал сегодня дать еще десять тысяч. Ну, мы, как дурни, и согласились. Решили срубить по-легкому. Работы-то нету. Деньги нужны.

– Какой он из себя?

– Он невысокий, но такой, – вожак подбирал слово, – жесткий. Убьет и не моргнет. Глаза у него серые, злые. А, вот еще вспомнил, на руке, на правой, на среднем пальце половина ногтя отрублено.

– Понятно, – кивнул Одноглазый. – А теперь все встали.

Лежавшие поднялись. Вид у них был испуганный. Былого задора не осталось.

– Вон по той тропинке, – Одноглазый показал на еле видную среди высоких камышей тропку, – двигайте отсюда по домам. Если увижу на набережной или здесь, закопаю. Дня три дома сидите. А то вас, баранов, тот, кто ко мне подослал, сам закопает. Понятно?

Те подобострастно, как школьники, закивали. Иваныч сплюнул и тихо, но зло закончил:

– Вон отсюда. И если мозги остались и жить хотите, то сидеть по домам и не высовываться на улицу три дня. Увидит тот, кто сюда вас послал, передавит, как слепых кутят. ― И заорал: – Пошли вон!

Налетчики кинулись прочь.

Иваныч повернулся к Кириллу и заговорил совсем другим голосом:

– Киришка, попал ты в плохую историю. Двигай-ка отсюда, парень. Тут скоро плохие дела начнутся. Похоже на то, что убивать меня собираются старые знакомые.

– Нет, я не из таких. Я друзей в беде не бросаю, – возразил Кирилл.

– Да какие мы друзья? Ты и знать-то толком меня не знаешь! Ты молоденький вьюноша, я старик. Бывший злодей и грешник.

– Вы мне помогли в прошлую встречу. Может, я уже на том свете был, если б не помогли мне тогда. Я не какая-нибудь сволочь неблагодарная. Меня так не учили.

– Шутки, парень, закончились. Тот, кто на меня вышел, это зверь. Редкий матерый зверище. С ним и я, может, не справлюсь, а тебе и соваться не к чему. Сломает. У меня с ним старые счеты. Уходи, Кирилл. Я не хочу брать еще один грех на душу. Этот зверь появится здесь очень скоро. Может, уже идет по дорожке.

– Если идет, значит, надо засаду готовить, а не отказываться от помощи. Авось и на этого зверя найдется капкан.

Одноглазый махнул рукой.

– Ну, как знаешь. Я тебя, парень, предупредил.

– Чем слова говорить, давай лучше готовиться, – пробубнил Кирилл. – Вот-вот, наверное, подойдет этот ваш зверь. А чем брать его? Арматурина, небось, слабовата будет.

– Теперь не скоро подойдет, – ответил Одноглазый. – Он был здесь, когда мы с этой шпаной разбирались. Я его почуял. Но не стал он себя выдавать. Не рискнул. Тут, парень, не так все просто. Я тебе не сразу поверил. Думал, ты из какой-нибудь его многоходовки. Думал, что он тебя подослал втереться ко мне. А потом понял, что ты здесь случайный. Как говорится, оказался не в то время и не в том месте, да еще и уходить не хочешь. Живешь в каком-то девятнадцатом веке. Теперь нету таких понятий, какими ты мыслишь. Нету теперь таких слов: честь, вера, дружба, – ну и многих других нету. Ненужными стали, лишними. Это отцы тебя такой глупости научили. Забудь эти слова и двигай все же отсюда. Парень ты, видать, неплохой, пользу можешь людям принести. А тут сгинешь безвестно на горе своим же отцам-идеалистам.

– Вы, Иваныч, что-то совсем другим языком заговорили. Чего приключилось-то? – подзадорил Одноглазого Кирилл. – Меняете языки, образы, так и внешности еще, чего доброго, менять вскоре начнете.

– Наружность не проблема, ее сменить проще, чем нутро. Чем суть человеческую, – ответил Иваныч, не обратив внимание на простенький психологический прием Киришки. – Хватит пререкаться! Если остаешься, то слушай.

Одноглазый начал объяснять Кириллу, как они будут готовиться к встрече врага, или, как его называл Одноглазый, Зверя.

К удивлению Киришки, оказалось, что пространство вокруг жилища Одноглазого не только пустырь, заросший камышами, но и целая система ловушек и капканов, которую Иваныч при опасности может перевести в боевое состояние за несколько минут.

– А почему он вас не пристрелил из снайперской винтовки? – поинтересовался Кирилл.

– Соображаешь! – хмыкнул Одноглазый. – Но вот в чем дело. Вокруг растет высоченный камыш и ниоткуда, ни с одной точки не видно человека. Так что снайперу тут делать нечего. А даже если выследит, увидит часть головы, выстрелит, я упаду в кусты и дальше ничего не видно. А надо проверить, убедиться, а значит, идти сюда. Идти-то можно, а вот дойдешь ли? Местность вокруг открытая, скрытно не подойдешь, можно напороться на засаду и превратиться из охотника в дичь. Короче, это не так просто, а самое главное, Зверю надо переговорить со мной. Хочется ему кое-что узнать, ох как хочется, а для этого надо ему меня обездвижить, но чтобы до поры я был говорящим, а уже потом трупом. На том и будем его ловить. Понятно?

– Нет, непонятно, – замотал головой Киришка, – Но раз надо так, то так и будем. Мне-то чего делать?

– Он, Кирилл, наведается, скорее всего, ночью. Я бы подвесил к двери гранату слезоточивую или еще чего-нибудь вырубающее, но бесшумное. Усыпить ему нас, скорее всего, нечем. – Одноглазый подумал, помолчал и продолжил рассуждения: – Пожалуй, есть. Может, ампулами, какими усыпляют тигров или другую крупную живность при отлове в зверинцы, стрельнуть. Ладно, это все фантазии. Сейчас будешь копать яму.

Иваныч показал место на тропинке в полуметре перед дверью. И приказал Киришке наблюдать, как делает он. А сам снял очень осторожно верхний слой земли возле самой двери, отложил его на картоне, затем углубился. Землю он не отбрасывал в сторону или кусты, а аккуратно складывал в ведро. Когда оно наполнилось, занес в будку и высыпал в углу. Потом отдал ведро Кириллу и сказал, чтобы тот делал так же. Когда Кирилл выкопал яму, Иваныч в дно ее вбил арматурину острием вверх, сказав при этом, что не пропадать же добру. Сверху яму замаскировать поручил Кириллу. То же сделал и со своей ямой, но сам и особенно тщательно.

Еду и воду Кирилл перед этими приготовлениями перенес с крыши в будку. Потом они вошли в убежище, Иваныч запер дверь и занавесил щели толстым одеялом, которое извлек из глубокого подвала в углу будки. Потом махнул рукой Кириллу, приглашая спуститься к нему в этот подвал. Когда Киришка туда влез, Одноглазый закрыл крышку, и они оказались в темноте. Иваныч зажег фонарь и открыл потайную дверь, которая вела в просторную комнату, даже, скорее, в бункер со сводчатым потолком.

– Ничего себе – маленькая будочка! – Кирилл был поражен увиденным.

А Одноглазый хмыкнул и включил свет.

– А это-то откуда?

– От верблюда. Это, вьюноша, дела давно минувших лет. Все, кто про это знал, давно пребывают в ином мире.

– Я, конечно, читал в детективах про такие штуки, но чтобы увидеть живьем, – Кирилл почти онемел от вида бункера. – Я думал, это писательские фантазии, но чтобы на самом деле! Никогда бы не поверил, если бы сам сейчас не увидел.

– Это цветочки, парень, теперь будут ягодки, – проговорил Одноглазый, нащупал под маленьким, но широким столом кнопку и нажал.

Бетонная стена над столом уехала в сторону и показался пульт с мониторами во всю стену.

– Техника старая, но, слава богу, работает. Делали просто, но надежно! – похвалил Иваныч.

– А откуда электричество? – спросил Киришка.

– Из проводов, – хмыкнул Одноглазый.

Он заметил, что Кирилл обиделся такому ответу, и объяснил:

– Выше по течению стоит небольшая плотина. Теперь она не работает, но и не разрушена. Под ней установлен и надежно замаскирован небольшой генератор. Кабели протянуты от него по дну реки сюда. Трансформатор в боксе под нами.

– Так там еще что-то есть? – Киришка показал пальцем в пол.

– Есть. Есть и аварийный выход отсюда. Тут много чего есть. В свое время здесь строился один из запасных бункеров командования, с мощной системой управления, в том числе и стратегическими ракетами. Строилось все это, естественно, в режиме строгой секретности. Была разработана легенда, вроде бы набережную продлевать будут, потом легенды менялись, строили не суетясь, внимания не привлекая. И построили, оснастили техникой, а страна рухнула. Уже на излете СССР наши командиры видели, что творится. Появился приказ Андропова уничтожить документацию на этот и еще несколько таких объектов и никому из нового руководства про них не докладывать. Информация была уничтожена, и всего несколько человек оставлены для поддержания работоспособности систем, сохранения. Меня назначили на этот объект. – Одноглазый обвел пальцем вокруг. – Был у меня начальник, но оказался редкой сволочью. Ему-то я и нужен. Кличка у него Зверь. Зверь он и есть. Давно бы меня убрал, но так получилось, что все коды доступа и еще многое, без чего вся эта система не работает, имеется только вот тут. – Иваныч постучал пальцем по голове. – А если меня убрать, то это никогда не запустить и не применить. Вот он и ищет варианты вскрыть мою черепушку и всю информацию забрать.

– А как применить? Что с этим можно сделать?

– Можно. К сожалению, можно.

Во время разговоров Иваныч настраивал системы, нажимал кнопки, и постепенно на экранах мониторов появлялись изображения. Кирилл не обращал на них сначала особого внимания, но потом сообразил, что видит в мониторах подходы к будке со всех сторон на разном расстоянии.

– Ну вот, запустил систему слежения. Датчики среагируют на любое движение и дадут знать. Так что можно особенно не таращить глаза в мониторы.

– Господи, куда я попал! – вырвалось из Кирилла. – Я даже не подозревал, что такое может быть. Одно не могу понять, зачем и для чего?

– Вьюноша, чего же тут понимать! – пожал плечами Одноглазый. – Профессионал отсюда может перехватить управление и провести запуск стратегических ракет! А это понимаешь, что такое? Однако давай вздремнем. Система оповестит, когда снаружи начнется движение или какие-то несанкционированные действия.

– Ну как, интересно? Рассказывать дальше, что было у Киришки с Одноглазым-Иванычем?

– Ага!

– Эх ты, ага! Ну что вы за народ! Какую лапшу на уши ни вешай, все проглотите! Ты, парень, мозгами подумай. Какие ракеты, какие стратегические пуски, какие засекреченные, никому не известные бункеры! Такого в природе быть не может, а ты уши развесил, веришь всему. Ты небось и телевизор смотришь и там всему веришь? Давай-ка за пивом сгоняй, а то в горле пересохло от твоей доверчивости. Да возьми на этот раз темного, бархатного. Скажи, для меня, они знают какого, нальют. А себе бери чего хочешь. У нас сегодня демократия.

…Вот молодец! Правильно все принес! Ведь можешь, когда захочешь! Благодарствую. Так что, рассказать, как было на самом деле? Тогда слушай.

А дальше на самом деле было вот что.

От шпаны этой Одноглазый с Киришкой действительно отбились. Так их отметелили, что охота у них шляться по камышам явно отпала. Они сидели на земле возле будки, потирали ссадины, вытирали кровь и помалкивали.

– Ну что, гопнички, позавтракали? – поинтересовался Иваныч. – Может, еще угостить? Еще раз увижу, убью! Понятно?

Гопники молчали.

– Понятно? – заорал Иваныч.

Те закивали.

– Так вот, фраерки, не приближаться к набережной. Замечу, приволоку сюда, руки ноги переломаю и живьем закопаю. Пошли вон!

Побитые ретировались.

Кирилл только теперь пришел в себя, нервы отпустили, захотелось расслабиться.

– Иваныч, раз уж так получилось, отступи от своих обетов, давай поедим, посидим спокойно, закусим. У меня во фляжке настойка кедровая.

Бомж помолчал с минуту, махнул рукой и согласился. Вытащил из будки три больших ящика и поставил перед входом. Кирилл расстелил на среднем ящике газеты, разложил еду, налил в пластиковые стаканы настойку из фляжки, и они уселись отметить победу.

Выпили. Помолчали. Одноглазый закурил и начал говорить. Говорить неторопливо, как хорошо и долго осмысленное, выстраданное, проверенное собственной жизнью.

– Много я плохого за свою жизнь сделал. Очень много. Перед многими людьми виноват и грешен. И перед тобой тоже.

– Передо мной-то за что?

– Я знаю, за что. Не перебивай.

Помолчали, и бомж снова заговорил:

– Бог, Кириша, он везде. Бог – это и природа, и разум, и жизнь, и то, что Вернадский называл ноосферой. Бог – это и космос, и солнце. Бог – это мир. Он всегда с человеком, всегда его слышит. Достаточно человеческого желания быть услышанным. Желания быть с Богом. Если ты не веришь в Бога, это твои проблемы. Ну и не верь. Живи без веры. Придет время, поверишь. Богу твоя вера, наверное, не очень-то и нужна. Вера нужна тебе. Вера нужна человеку. Вера и Любовь. Сколько людей проживают жизнь, так и не поняв, что надо научиться доброте! Не злиться, не желать другим погибели, не орать и не делать подлости и пакости, а просто-напросто надо быть добрее. Всего-то – БЫТЬ ДОБРЕЙ. Иногда на улице встречу пожилого человека, гляну, а у него лицо светится добротой и любовью. Видно, что тяжело ему, ноги, спина, болят, идет, опирается на палочку, преодолевает свою боль, а лицо неозлобленное, доброе. Светится. Но как мало таких, как мало. И сколько других, пожилых, вроде бы умудренных, которые хамят, орут. Нету у меня к таким уважения, и не будет. Позорят они возраст свой. Но это полбеды. Я вот тоже себя опозорил. Теперь пытаюсь исправить хоть чего-нибудь. Боюсь, не успею.

Я днем в больнице, в онкологическом отделении санитаром работаю. Любую работу делаю. Обычно самым неизлечимым помогаю, лишь бы хоть чуть облегчить жизнь людям. А чего там заработаю, отдаю на лекарства в детское отделение. Прости меня, Господи! Прости грехи мои! – Иваныч перекрестился и замолчал. Потом поглядел на Кирилла и сказал: – Спасибо, что не забыл меня, проведал, а теперь иди. Мне надо одному побыть. Приходи, если будет желание на следующие выходные. Прощай, вьюноша.

Кирилл чувствовал, бомж хочет ему что-то сказать, но не решается, и решил не приставать к нему, не торопить. Рассудил, что если захочет, то и скажет когда придет время. Попрощались, и Кирилл ушел.

Неделя выдалась тяжелая. На заводе было полно проблем. Кирилл не вспоминал о набережной, бомже. Иногда ночью, когда не мог заснуть, перебирал в голове дневные события, размышлял, что надо было сделать, что сделал не так и как надо было делать, всплывала далекая фигура на пустыре, среди камышей. Тогда он удивлялся, что его тогда в этом бомже привлекло. Почему отправился на пустырь. Задавал в очередной раз себе вопрос, зачем это надо, ответить не мог и засыпал. К выходным дела были сделаны, стало немного посвободней, и в субботу, отоспавшись за всю неделю, Кирилл вспомнил, что надо проведать этого одноглазого отшельника, который почему-то постоянно говорил, что виноват перед всеми и перед ним, Кириллом. Молодому парню было забавно слышать от старика, что тот виновен в чем-то перед ним.

«Чудит мужик, – размышлял Киришка, – несуществующую вину перед человечеством искупает».

Его трогало, что бомж помогает действительно тем, кто нуждается в этой помощи. Помогает самозабвенно, зная, что несчастные все равно умрут. Умрут, потому что рак – это рак. Никогда они ему не смогут ответить добром на его добро. Да, видать, ему этих ответов и не надо. А вдруг чудо – и выздоровеет хоть один! Наверное, для него это и будет счастьем. Однако молодому, здоровому человеку долго размышлять о таких материях не получается. Кирилл отвлекался от мыслей про бомжа и до поры забывал о нем.

К полудню он окончательно проснулся и отправился к будке. По пути зашел в магазин, накупил еды.

Дверь в будку была открыта. Недоброе почуял парень и поспешил туда, внутрь. На кровати лежал Иваныч. Голова была в ссадинах, через тряпицу проступала кровь. Правая рука примотана к дощечке, видать, оторванной от ящика.

– Иваныч, ты живой, что случилось? Ответь, родной ты мой!

Бомж застонал, открыл глаза, улыбнулся.

– Как хорошо, что ты успел, – прошептал он и снова улыбнулся. – Парень, у тебя есть в телефоне твоем сотовом штуковина, чтобы записать меня? Ну вроде магнитофона.

– Есть, а что случилось?

Кирилл уже набирал номер «скорой помощи», звонил, просил, чтобы срочно приехали. Говорил, что если доберутся через десять минут, то всей бригаде и диспетчерше, с которой сейчас говорит, выдаст премии. Хорошо заплатит. Рассказывал, куда и как надо добираться.

– Не суетись, вьюноша, – тяжело улыбался бомж, – Включи свою шарманку, чтобы она записывала, и сам слушай. Слушай и не перебивай. Дай слово! А то не успею рассказать. А это для меня важно. И для тебя еще важнее.

Кирилл кивнул головой и включил диктофон.

Бомж начал говорить. Звали его Николай Иванович Костин. Должно быть, он много раз проговаривал эти слова, потому что говорил без повторений, складно, четко, как будто диктовал для протокола.

Сперва немного про себя рассказал, чтобы понятно было, кто такой. Рассказал, что воевал в Афганистане, в спецподразделении. Был ранен, потерял глаз. Попал в плен. Удалось сбежать. Выбрался. Больной-пребольной. Глаза хоть и нет, а болит так, будто мозг раскаленным железом выжигает. Врачи подержали в госпитале, дали справку об инвалидности и выписали. Мол, вали отсюда, парень, сам лечись, коли сможешь.

Потом стал говорить про другое, главное.

– Она была глупа как пробка, бедна как церковная мышь, – неспешно, постоянно останавливаясь, передыхая от боли в избитом теле, продолжал Николай Иваныч, – и вот такая удивительная особенность ― мужики не могли запомнить ее лицо. Не видели его. Глаза не поднимались выше бюста. А бюст этот притягивал сильнее, чем магнит притягивает железную пыль. И уж когда притягивал, то оторвать его, этот самый взгляд, поднять выше, чтобы разглядеть личико с нарисованными алыми пухлыми губами и зелеными, размером с бокал ликера «Шартрез» глазами не было никакой возможности. Столь эффектна и маняща была эта выдающаяся часть ее внешности.

Приехала она из деревни. Дом сгорел, старики родители погибли. Осталась одна. В семнадцать лет. Делать ничего не умела и пристроилась нянечкой в детские ясли. Работала по деревенской привычке старательно. Да и что это для нее за работа, так себе, игрушки. Забава, да и только. Стирка в стиральной машине-автомате, глажка белья на специальном столе, тепло в батареях, вода в кране и прочие городские удобства. Детей любила, и скоро сама стала любимицей родителей. Жизнь быстро заставила стать практичной, расчетливой и в общем-то умной. Когда у профессора Тимонина и до того больная жена после родов совсем перестала ходить, знакомые порекомендовали ему Катюшу в помощницы. Так она переехала в профессорскую квартиру.