Текст книги "Сочинения в трех книгах. Книга вторая. Роман. Повести. Рассказы"

– Да-а-а, – протянул снова Вовчик.

Дед захрипел, схватился за руку внука, потянул к себе. Тот нагнулся, дед поцеловал его в щеку. Прошептал последнее напутствие, чтобы не бежал Вовчик сразу к памятнику с ломом, а вел себя осмотрительно, а не то за такие деньги могут убить. Перекрестил напоследок и умер.

На похороны, кроме троих мужиков из похоронного бюро, пришли две соседки да Володькина девица.

Мужики похоронили деда, взяли с Вовчика три бутылки водки, чтобы помянуть, и ушли.

Остальные вернулись с кладбища. Девица настрогала винегрет, нарезала маринованных огурцов. Разлила всем по тарелкам борщ. Вовчик налил водки.

Одна старушка вспомнила, какой дед был хороший муж и отец, потом, прикрыв рот ладонью, захихикала и рассказала, как лет двадцать пять назад целовался с ней в подъезде.

Другая поддакнула:

– Золотой был человек.

– В смысле? – насторожился Вовчик.

– В смысле, хороший.

– А, – успокоился внук.

Потом старушки всплакнули, спели песни про иву плакучую, березу кудрявую и клен опавший, попили компота с плюшками и разошлись.

Девица помыла посуду, заглянула в комнату, увидела, что жених храпит, и ушла домой.

Вовчик проснулся в три часа ночи. Ему приснился дед. Дед поцеловал его в лоб, сказал:

– Вовчик, ты про клад молчи. Даже Лерке ни гу-гу. Проболтается, и тебе и ей крышка. Зарежут. Делай все сам. Не спеши.

Потом дед прошаркал тапками в туалет и пропал.

Вовчик выпил остатки компота, умылся и пошел на кухню. Задернул плотнее занавески. Вытащил из подоконного ящика пустую банку из-под огурцов, коробку с чесноком и пять проросших картошек. Подумал: «Сидим на золоте, а жрем черт-те что».

Потом ощупал доски, притащил из коридора топор, всунул его лезвие в щель и поддел. Ржавые гвозди пискнули и поддались. Доска вылезла, за ней другая, потом остальные.

Вовчик пошарил рукой по осколкам кирпичей, штукатурке, грязи и нашел. Нашел старую тряпку, свернутую в трубку и завязанную на узел. Сверток был тяжелым. Вовчик развязал, тряхнул на пол. Вывалился цилиндрик из старой газеты. Он сам развернулся, и заблестели монеты. Зажелтел профиль последнего императора. Дед не врал.

Вовчик встал на колени, собрал, посмотрел на закопченный потолок, увидел в нем Бога, перекрестился и прошептал:

– Господи, прими к себе моего дедушку, Максима Максимы-ча, а мне помоги вытащить золото из-под вождя мирового пролетариата. И чтобы пошло оно мне на пользу. Аминь.

Потом на всякий случай бывший атеист-комсомолец поклонился, стукнулся небольно лбом об пол и почему-то вспомнил пословицу про дурака, которого заставили Богу молиться.

Назад он монеты не стал класть, перепрятал в свое секретное место под газовой плитой и пошел досыпать.

Да разве уснуть при таких монетах!

Младший Викарский поворочался, но не заснул. Спать не давало все. Скрип дивана, тиканье часов, с полчаса пролежав он встал, пошел на кухню и уставился в окно. Окно выходило как раз на памятник Ленину.

Возле вождя желтовато светили фонари со зловещим названием «кобра». Накрапывал мелкий дождь. Было неуютно.

Вовчик оперся о холодный подоконник и задумался. Ленин смотрел на него и переглядеть великого борца с капиталом было невозможно. Вовчику стало безысходно тоскливо. Захотелось напиться или завыть.

Теперь Вовчик понял, почему дед при распределении уперся и настаивал в профкоме: «выделить ему именно эту квартиру. Именно эту». Хотя предлагали другую, с большей площадью, но в другом доме. Из окон этой памятник был всегда под контролем.

Вовчик вспомнил, как ругалась бабка и его отец, как упрашивали деда взять ту, друхую квартиру. Но дед настоял. Настоял и никому не сказал про кувшин. Только ему сказал перед смертью. Только любимому внуку. Даже сыну не сказал. Вовчик от этого еще сильнее зауважал деда. Еще сильнее полюбил.

Потом его мысли переместились к памятнику. К тому, как вытащить из-под него кувшин. Как сделать, чтобы никто не заметил.

На минуту пришла другая шальная мысль.

«А не послать ли все эти клады куда подальше? Не забыть ли раз и навсегда? Не травить душу заботами, а просто жить себе спокойно. Жениться на Лерке, нарожать детей. А клад пусть лежит».

У Вовчика даже мелькнуло, что все это бес подсунул. Он даже сказал фразу на манер уже подзабытых:

– Происки империализма и его козлоногих приспешников.

Но от натуры не уйти, и эта добрая, полная самосохранения мысль, мелькнув, сменилась другой: как достать.

Самый простой способ извлечения клада – пойти к памятнику с ломом и лопатой, продолбить, вырыть яму, вытащить кувшин и уйти домой был Вовчиком отметен сразу как наименее реальный.

У нас вообще простые и правильные решения, никогда не выполнимы.

«Взорвать, что ли, а потом взяться самому за ремонт на общественных началах бесплатно, из любви к вождю и выдолбить кувшин из фундамента», – размышлял наследник клада.

Он стал прикидывать, как подложит взрывчатку, как нажмет на кнопку, как будет возмущаться происками демократов.

Суровый Владимир Ильич моргнул и погрозил пальцем. Вовчик протер глаза. Вождь стоял на месте, но глядел строже.

Вовчик подумал, что надо бы все-таки пойти доспать, а не то можно свихнуться.

«Дурень думкой богатеет», – вспомнил поговорку деда и вернулся в комнату.

Но магнит, на одном полюсе которого была жадность, а на другом нищета, тащил Вовчика к Ленину.

Он оделся, обул дедовы дачные глубокие галоши, куртку и пошел. Пошел просто поглядеть. Просто так. На всякий случай. Вопреки здравому смыслу и логике.

Дождь закончился. Была половина пятого. Фонари погасили, но солнце не взошло, да, наверное, и не собиралось всходить, а спало за толстыми темными тучами и дела ему ни до Вовчика, ни до остальных граждан города Преображенска не было.

Вовчик прошлепал по мокрому асфальту к истертому шинами полосатому переходу, поглядел по сторонам. Поливальная машина медленно сливала воду на мокрый тротуар. Желтая мигалка на ее крыше напомнила Вовчику о кладе, и он перешел в сквер.

Подножие вождя устилал серый толстый гранит, а потом, за бордюром редкими пучками топорщилась выгоревшая за лето, неухоженная благородная трава – газон и зеленели сорняки.

Вовчик нагнулся, положил ладонь на землю, потом ковырнул ногтем. Земля была прочная, закаменевшая, несмотря на дождь, почти как бетон.

– Хрен его оттуда достанешь, – вырвалось из его души.

– Братан, а у тебя закурить не найдется, – прервал вопль сомневающейся натуры голос. Вовчик обернулся. За ним стоял парень лет двадцати восьми. Бордовый пиджак и незастегнутая ярко-зеленая кожаная куртка-косуха согревали его мускулистое загорелое тело. Белые сандалии выглядывали из-под кремовых, в желтую клетку брюк и завершали гардероб. Рубашки на незнакомце не было.

Вовчик поднялся, вытер о штаны руку, сказал:

– Извините, я не курю. – И подумал: «Сейчас еще в морду схлопочу».

– А кого это «хрен оттуда достанешь»? – строго спросил незнакомец.

– У меня дед умер, – нашелся Вовчик и вытер щеку, на которую на редкость вовремя упала с бронзовой руки вождя капля.

– Владимир Ильич? – удивился незнакомец.

– Не, Максим Максимыч.

– А, – сказал тот. Потом встрепенулся и выдохнул: – Помянем хорошего человека!

Он вытащил из нагрудного кармана пиджака плоскую, сверкающую хромом фляжку литра на два. Из боковых карманов как-то сами собой появились хрустальные фужеры, на манер тех, которыми Петр Великий спаивал опоздавших на ассамблею. Отвинтил пробку. Налил.

Пахнуло давно забытым настоящим коньяком. Незнакомец выдохнул, скрипнул косухой, поднимая плечо с рукой, согнутой в локте, и хотел было опрокинуть фужер в бездну молодого здорового организма, но Вовчик не вовремя поддержал разговор:

– Армянский?

– Приятно иметь дело со знающим человеком, – ответил тот. Опустил руку. Пальцами охватил овал фужера, поболтал содержимое, потом поднес напиток к носу и произнес: – Коньяк надо наливать на дно большого бокала, согревать теплом рук и отпивать небольшими глотками, чтобы ощутить аромат букета и вкус настоявшегося за долгие годы напитка.

Чтобы нагреть то количество, которое плескалось на дне, в середине и у краев его бокала, надо было иметь газовую горелку или калорифер, поэтому неизвестный тоскливо вздохнул, выдохнул и выпил настоявшийся за долгие годы напиток одним профессионально поставленным глотком.

Вовчик сделал то же.

Потом они помолчали и выпили еще раз.

– Что это мы под дождем, в антисанитарных условиях? – вроде бы у себя спросил молодой человек.

– К сожалению, у меня не убрано, – отозвался Вовчик, вспомнив про монеты.

Но после третьего фужера бдительность была потеряна и, вторую фляжку они допивали в дедовой комнате.

– Дед мой этот памятник своими руками ставил, – объяснял Вовчик. – Своими руками! А они, что они ему дали? Во!

Вовчик раз в пятый повторял историю про трудовые подвиги деда, естественно, не упоминая про кувшин, и в конце каждый раз сворачивал кукиш.

Незнакомец одобрял трудовые подвиги старшего поколения и сокрушался черствости тех, которые дали деду «во».

После каждого монолога внучка он поднимал указательный палец вверх и добавлял:

– Аналогичный случай имел место быть в Ферганской долине в одна тысяча девятьсот девяносто девятом году от Рождества Христова.

На шестой раз Вовчик услышал, что говорит незнакомец, и удивился:

– А при чем тут Христос? Я попрошу всуе не упоминать!

– А в дыню? – обиделся незнакомец.

– А дыни в Чарджоу! – обострил дискуссию Вовчик.

Незнакомцу очень понравился ответ, и он крепко пожал Вовчику руку.

– Красиво сказано! Мудро! Я такого еще не слыхал!

Он захотел обнять младшего Викарского, но оступился и упал на кушетку, на которой сидел до этого.

– Бывает, – констатировал Вовчик, но незнакомец уже не слышал. Он спал. Снилась ему Ферганская долина или Чарджоу, Вовчику было не узнать, и он тоже улегся. На дедов диван.

Когда позвонила Лерка, их сны набирали силу. Она бы ушла после двадцать восьмого звонка. Но соседка из квартиры напротив убедила, что Вовчик дома, причем не один, и Лерка звонила и звонила, с каждым нажатием кнопки укрепляясь в подозрениях о неверности осиротевшего.

Вовчик проснулся. Почти проснулся. Протопал к двери, открыл, увидел подружку, обнял, поцеловал в лебединую шею и снова заснул.

Взбешенной подозрениями Лерке пришлось втаскивать в комнату, захлопывать ногой дверь, класть женишка на диван и только потом искать соблазнительницу и разлучницу. Той не было. Вместо нее на кровати посапывал загорелый мужик в зеленой кожаной куртке.

– А это еще кто такой?

Вовчик опять на мгновение проснулся.

– Это? Это мы тут пили дыни с коньяком. Хотя дынь, кажется, не было.

– Кто это? Это кто? – допытывалась любознательная невеста.

– Это? – протянул задумчиво Вовчик и снова заснул.

Не найдя любовниц и соперниц, Лерка не успокоилась, отхлебнула из фужера глотка четыре крепкой золотистой жидкости и начала будить незнакомца.

– Мужчина, проснитесь. Мужчина, пора вставать. Кто вы? Вы кто? – нудила девица.

Красавец спал. Лерка нудила и тормошила. Коньяк и усталость начинали побеждать настырность и любознательность.

– Подъем!!! – заорала она в последнем порыве.

Незнакомец пошевелился, открыл глаза, сел на кровать, покрутил головой, потер руками шею и спросил Лерку:

– Ты кто?

– Я кто? Я Лерка! Я… – Она хотела сказать «жена», потом хотела сказать «невеста», но сказала: – Подруга этого обалдуя. А ты кто?

– Я?

– Ты! Как ты сюда попал?

– Мы поминали дедушку. Он был строителем.

– А ты кто?

– Я? – Молодой человек соображал, но у него не получалось. – Я был ранен.

– Где? – непонятно зачем спросила Лерка.

– Вот тут, – мужчина расстегнул пиджак. Кожа на куртке очередной раз скрипнула, и под курткой, под пиджаком обнажилось плечо. На рельефном, наполненном силой теле розовел шрам.

Лерка видела такие мышцы на картинках и вообще-то не очень верила, что они в настоящей жизни бывают. Но вот, были.

Женское сердце, политое коньяком, растаяло.

– Бедняжка, – сказала она и провела пальцем по шраму. Мышцы были теплые и настоящие. – Где тебя так?

– Где? – переспросил раненый.

– Кто ты? – вспомнила Лерка начало истории. – Документы у тебя есть?

– Документы? Документы! – Незнакомец сообразил и полез в карман пиджака. Нашел. Вытащил и передал Лерке. – Вот! Есть!

Лерка взяла бордовое, не такое, как в каждом киоске, а настоящее кожаное с четким золотым тиснением удостоверение. Развернула.

На левой стороне была фотография незнакомца. Около нее, как положено, печать, любовно и аккуратно оттиснутая неведомым кадровиком. На правой вверху отпечатан длинный номер. Под ним мелкими буквами слово «должность», дальше длинная черта и над чертой надпись: «Помощник…»

А вот потом ничего. Вернее, дальше дырка, наверное, от пули или осколка и обгорелая бумага с оплавленной прозрачной пленкой. Остальные слова в удостоверении сгорели. И Лерке из этого документа яснее не стало, кто этот раненый красавец.

– Помощник кого? – спросила она.

Незнакомец взял назад удостоверение, тоже раскрыл, прочитал и спрятал в нагрудный карман.

– Помощник кого? – переспросила Лерка

– Помощник не кого, а кому, – поправил незнакомец.

– Помощник кого? Депутата, губернатора, мэра? Какого-нибудь большого начальника? Помощник – кого? – настаивала Лерка.

Уж это она могла втолковать любому. Да только зачем втолковывать. Это и так знает каждый без втолковывания.

– Нет, девушка, помощник кому, – как ребенку, объяснил Помощник, подумал и добавил: – Или в чем.

Лерка засомневалась. Всю жизнь она знала, что помощник – кого.

– А ведь и правда, помощник должен помогать, значит – кому, а когда – кого, то это никакой на самом деле не помощник. Это обман! Вечно нас за идиотов держат.

Лерка осознала очередной обман кормчих, вздохнула, помолчала, соображая и осмысливая, потом снова вздохнула, успокоилась. В ней проснулась женщина, хозяйка и, может быть, жена.

– Есть будете? Небось, только пили. Еды на столе никакой. Я сейчас картошку пожарю. Больше в этом доме ничего не найдешь. У этого денег сроду нет, – Лерка кивнула на спящего хозяина жилища. – Вовчик, вставай, пора.

– Вот, возьмите, – незнакомец протянул Лерке зеленую бумажку. – Я бы сам сходил в магазин, да не знаю, где.

– Вовчик сходит.

Вовчик проснулся. Выпил воды из чайника, помотал головой, увидел Лерку, заулыбался и произнес:

– Лерочка пришла. Николай, это Лерочка, моя подруга. Она пришла. Познакомьтесь.

– Вовчик, давай в магазин. Купишь еды. Только еды, понял?

Мудрая Лера сделала акцент на «только» потом еще раз это повторила.

– Где деньги, Зин? – голосом Высоцкого пропел Вовчик и развел руками.

– Вот! Николай дал.

Ошарашенный крупной иностранной бумажкой, Вовчик молча обулся и пошел в магазин.

Лерка принялась приводить комнату в божеский вид.

Помощник смотрел, как Лерка убирает со стола, как подметает полы, наводит в неухоженной квартире подобие порядка. Он не хотел мешать и отошел к окну.

С улицы, метров с двадцати, на него смотрел В. И. Ленин. Смотрел не мигая, грустно, зная наперед, что произойдет. Но не завтра, а через годы. Через века.

Помощнику стало не по себе. Они поняли друг друга. Поняли ответственность за будущее. Николай кивнул вождю и согласился:

– Вот так-то, братан. Не все еще потеряно.

В. И. промолчал.

Площадь Ленина считалась хорошей. Хотя в настоящем значении этого места была не площадью. Просто тут улица расширялась, как удав, проглотивший лежачего одногорбого верблюда. Или даже, скорее, как речка, растекается на два рукава, омывая остров. Островом был маленький скверик. С одного бока сквера машины ехали к центру города, с другого – от него.

Памятник стоял там, где у лежачего верблюда был горб.

Постаментом, как водится, являлась башня от броневика, правда не железная, в смысле броневая, а гранитная. Зато сам памятник был бронзовым. В левой руке он держал смятую кепку, а правой показывал, куда идти.

Городское начальство объясняло, куда именно. Сначала они говорили, что к победе социализма. Потом – коммунизма. Во времена горбачевской борьбы с продажей алкоголя местные юмористы утверждали, что он показывает на ликеро-водочный отдел гастронома в доме напротив. Поэтому площадь и считали веселой и хорошей.

Теперь, когда восторжествовало торжество демократии, начальство не объясняет, куда идти. Потому что они знают, куда. А до остальных нету дела. Самим бы успеть приобщиться к закромам Родины, покуда не выгонят или не посадят.

В годы разгула демократизма бомжи стали прикидывать, на сколько килограммов бронзы потянет голова вождя. До головы не дотянулись, а несколько букв, пока не подоспел ночной патруль, все-таки отодрали.

Отдирали двое. Один с начала надписи, другой с конца. Когда подоспели милиционеры, пять букв уже валялись у постамента. Милиционеры попробовали прикрутить их на место. Не сумели.

Блюстители посовещались, покумекали и отвезли открученное в отделение. Заодно прихватили бомжей. Там неудачливых сборщиков цветного металла продержали день, а потом пинками выперли. Буквы и сейчас лежат на подоконнике у дежурного. А на памятнике осталось: «ЛЕ…»

Были и другие варианты, как использовать вождя.

Один кавказский предприниматель, знакомый с историей революции, летом пристроился в его тени продавать пиво с надписью: «Живое пиво. В РАЗЛИВЕ», но революционно воспитанные пионерки двадцатых годов пресекли вакханалию.

Так и стоял памятник, бессмысленно показывая правой рукой на противоположную сторону улицы, на дом Вовчика, и казалось, никому нет дела до того, куда он показывает. И зачем показывает.

Но это впечатление было ошибочным. Деду Викарскому, а теперь Вовчику было до памятника еще какое дело.

2

В квартиру позвонили, потом щелкнул замок, и вошел Вовчик. В левой руке раздувался от сыра, колбасы, сосисок, молочных и творожных коробок здоровенный полиэтиленовый мешок. Очищенный и вытертый Леркой стол приосанился из уважения к себе, к выставляемым из мешка коробкам с красочными этикетками и обертками.

Закипел чайник, запахло кофе, появились блюдца из парадного сервантного сервиза. Начался завтрак. Лерка и Вовчик уважительно посматривали на Николая, размешивали, не громыхая, сахар. Молчали. Это молчание начинало быть навязчивым и неприятным. Помощник почувствовал и произнес:

– А можно я у вас задержусь? Ненадолго. В смысле, сниму комнату.

– А по мне, раз хороший человек, так живи хоть всю жизнь, – классически ответил Вовчик, хотя Николай в его воображении меньше всего походил на Остапа Бендера, а сам он на дворника Тихона.

Названная очень скромная цена не встретила возражений, и Вовчику было тут же уплачено за три месяца вперед. Деньги через секунду перекочевали к Лерке. Всем стало немного неловко, Лерка засуетилась, пошла в дальнюю комнату перестелить чистым бельем постель и произвести уборку. Когда она ушла, хозяин подмигнул Николаю, вытащил чекушку, разлил в чашки из-под кофе, сказал: «С новосельем». Чокнулись. Выпили. Николай заторопился по делам, сказал, что будет только завтра к вечеру.

Вовчик отправился мыть посуду.

Похоронные отгулы прошли, и на следующий день в 7:45 Вовчик, пройдя по улице Спасо-Преображенской, бывшей Героев-комсомольцев третьей пятилетки, свернул в проулок. Там в нескольких шагах от сваренного из старых матрасных сеток забора серел кирпичный двухэтажный детсад. В одном месте забор был оторван, и утоптанная дорожка показывала, куда идти дальше. Куда идти, Вовчик знал и без подсказок.

Несколько лет назад Владимир Викарский окончил технический вуз, отслужил в армии, потом женился, уехал на квартиру к жене, устроился в фирму тестя, но год назад развелся и переехал к деду.

В армии Вовчик служил лейтенантом. В институте была военная кафедра, и вместе с дипломом парни получали офицерские погоны, а некоторые, что случалось весьма редко, и повестку в военкомат. А оттуда ехали служить в какую-нибудь тмутаракань на два года. Вовчику повезло, он служил в районном центре, далеком от кавказских конфликтов. Служил командиром взвода.

Водить боевую технику – не было солярки. Стрелять – не было снарядов и патронов. Поэтому офицеры пили. Начинали после построения и заканчивали, ну, в общем, иногда заканчивали. Спился бы и Вовчик, но ему опять повезло. Через три месяца после начала службы старого командира полка сняли, вернее, отправили на заслуженный отдых. Приехал новый, и началось! Началась новая служба.

Новый полковник был предпенсионного возраста, но энергичнее многих молодых. Районный центр ему понравился. Понравились и среднерусские окрестности. Понравились настолько, что он решил тут обосноваться навсегда, не в смысле помереть, а наоборот, жить тут вечно.

Началось большое строительство.

Половина полка строила дом, половина – дачу.

Чтобы обеспечить стройки бетоном, часть полка работала на местном бетонном заводе. Кирпичом – на кирпичном. И так далее. Лесоматериалы – воины трудились в леспромхозе и столярном цехе, перевозилось все на военной технике. А вот для получения бензина и солярки оборотистый полковник сотворял характерный для того периода жизни общества бартер либо, что было особенно часто, давал для перевозок местной нефтебазе бензовозы с водителями. Жизнь в райцентре кипела. Чтобы воины не померли с голоду, они же трудились в разваливающихся колхозах. Довольны были все, особенно полковник.

Вовчик со своим взводом побывал везде. Научился делать кирпич и бетон, строить, ремонтировать строительную технику и автомобили. Особенно ему понравилось делать мебель. Это случилось под конец службы. Дома к тому времени построили, и дошла очередь до мебели. Вовчик от нечего делать даже сам обил диван и два кресла. Но сейчас не об этом. Это пригодилось неожиданно и потом. Сейчас о деятельном командире.

Полковник подружился с местным начальством и, подобрав за полтора года под себя и свое семейство почти все местные заводики и прочий бизнес, ушел на гражданку.

Тут он, как оказалось, поторопился. В глубинке вообще не любят пришлых, а преуспевающих – вдвойне. Местные головы на пьянках клялись командиру в вечной дружбе, но зависть и злоба сжирала их. Как только власти у комполка не стало, а это произошло после торжественного провода на пенсию, они начали действовать.

Прокурор выписал постановление на обыск, а начальник милиции со своими головорезами нашел в доме пистолет со спиленным номером, а на даче наркотики.

Бывший полковник резонно возразил, что наркотики ему ни к чему, потому что он предпочитает водку, в чем обыскивающие сами могли многократно убедиться. Оружие ему тоже ни к чему, потому что имеется зарегистрированный наградной пистолет да вдобавок два карабина, газовый пистолет и охотничье ружье.

Но доводы его бывшие друзья не слушали и отвели бедолагу в местное КПЗ.

Районный судья готовил решение о долгом сроке для командира, все вместе с прокурором и начальником милиции под руководством районного головы делили уже почти конфискованное имущество. Определяли смешные цены, по которым скупят его после показательного процесса над наркоторговцем и бандитом, всю жизнь скрывавшим свою настоящую личину.

Но, как известно, гражданские начальники, особенно районного масштаба, хорошо решают тактические задачи. Для стратегических у них нет военного кругозора. И военной дружбы тоже нет.

Командир полка был на пенсии, зато его товарищи продолжали укреплять оборону Родины и не собирались отдавать созданное потом и силами отдельного полка всяким гражданским проходимцам, порочащим честь армейских офицеров.

Шел месяц июнь. Законные сынки прокурора, начальника милиции и судьи сдали выпускные экзамены в школе. Получили из уважения к родителям серебряные медали, отметили вступление во взрослую жизнь на выпускном вечере, возвращались с него и получили прямо возле дома повестки в военкомат. И тут же без захода домой в сопровождении офицера и двух сержантов были отправлены к месту службы.

Через денек родители получили от них письма, облитые слезами, о несчастной доле российского призывника, вынужденного проходить службу в строгом соответствии с уставом и стойко переносить её тяготы и лишения.

Главный военком успокоил папаш, что всё у чад будет в порядке, что с детишками таких опытных родителей армия в горячих точках всех бандитов за неделю разобьет и вернутся сынки домой с наградами. Правда, под конец почесал затылок и добавил, что, может, награды дадут посмертно, и посоветовал не отвлекаться, а заниматься полковником, бывшим командиром полка повнимательнее.

Отвлечься, правда, районным начальникам все же пришлось. Получили они по почте большие конверты со скоросшивателями. А там про каждого из них столько интересного было. Они и сами многое уже подзабыли.

Командир полка хотя и водил дружбу с ними, но на всякий случай по давней привычке к основательности поручил полковому начальнику разведки узнать все про всех. И вот пригодилось.

Короче, к окончанию Вовчиковой службы оказалось, что ничего у бывшего командира полка не находили. Все районное начальство ушло в отставку и уехало из района. Правда, и командиру пришлось поделиться. Кирпичный заводик отошел к… два колхоза к… и так далее, ну да ладно, не о том речь. Зато командир, умудренный пребыванием в камере предварительного заключения, стал сперва местным депутатом, потом областным, а потом… Но Вовчик к тому времени демобилизовался, уехал домой, успел жениться и развестись.

Переменив после развода и непыльной деятельности у тестя за год несколько работ и перепробовав разные занятия, он пристроился в фирму недалеко от дома. Сначала, вспомнив про армейские «мебельные» будни, столяром, потом за год дослужился до заместителя начальника отдела по сбыту. На самом деле отдела не было. Со сбытом тоже не ладилось.

Фирма занималась диванами и называлась «Мебельный салон „Лисабон"» Почему «Лисабон» и почему с одним «с», Вов-чику при трудоустройстве не объяснили, а потом спрашивать стало неловко. Хотя некоторые догадки, глядя на вывеску, у него возникали. На приколоченной над дверью фанере, обтянутой зеленой пластиковой пленкой, была нарисована улыбающаяся морда лисы. На шее у нее красовался огромный бант, а справа от морды в два ряда написано:

Шикарная мягкая мебель на любой вкус

Мебельный салон «Лисабон»

«Лисабон» снимал две комнаты в левом крыле детсада. В одной сидел хозяин, в другой все остальные. Был отдельный вход и сарай, в котором происходила производственная деятельность мебельного салона.

Деятельность состояла вот чем. Скупали за бесценок у граждан старые диваны, срывали с них тряпки и прочее, на остов накладывали поролон. Портниха-надомница шила чехлы, которые два мужика приколачивали в сарае к дивану. Заодно чинили все, что в старых диванах было сломано.

Для красоты и выпуклости форм пришивали пуговицы и развозили по магазинам для продажи. Покупали за гроши, накручивали двести, а то и пятьсот процентов и продавали.

После недавнего повышения задача Вовчика, здесь его звали Владимир Петрович, была – продавать.

Полдня он трезвонил в магазины, узнавал, сколько завезенных диванов продали и сколько подвезти. Давал объявления в газеты, предлагал диваны другим конторам, барам, ресторанам, гостиницам. Предлагал всем, кто был записан в прошлогоднем телефонном справочнике, а еще тем, на кого у него хватало фантазии. Один диван, это было гордостью Вовчика, удалось продать в морг.

Вовчик сел за обшарпанный полированный стол, вытащил из ящика тетрадь с телефонами и начал звонить, узнавать, что продали, пока его не было.

К девяти подошел хозяин. Делать хозяину было нечего и, поворчав на секретаршу, не сварившую кофе, облаяв водителя и уборщицу, он взялся за Вовчика.

Хозяину было жалко трех дней похоронных опулов, во время которых он сам должен был звонить по телефонам, но он это дело провалил, и дни пропали для сбыта.

Вообще-то сперва он хотел показать Вовчику, как надо сбывать диваны, но по первым трем телефонам его попросили больше не тревожиться, а по четвертому послали. Послали грубо и нецензурно. Так его не посылали уже давно, даже длинноногая супруга. Хозяин разозлился, но не на пославшего, а, вопреки логике, на Вовчика и сейчас решил отыграться.

– Владимир Петрович, – нудил босс, – объемы продаж падают, а мы ходим в отгулы. Нам на это наплевать.

– Деда хоронил, Пал Палыч. Кроме него, у меня тут ни одной родной души не осталось.

– Больше, Владимир Петрович, инициативы надо проявлять. Я в свое время продавал в два раза больше диванов.

– Качество ухудшилось, Пал Палыч, и конкурентоспособность давит, – отвечал Вовчик

– Надо стараться, Владимир Петрович, – изгалялся хозяин.

– Клиент, Пал Палыч, хочет качество. Диванов полно, причем «лисабоны» не из лучших, – в ответ язвил Вовчик.

Пал Палыч ответов не слушал.

– Продать, можно любое г… э, ну это, любой товар. Надо только хотеть, – разглагольствовал хозяин, – вот я помню, попались мне на излете перестройки зимой колготки. Почти все деньги в них вморозил. А они не пошли. Так я две недели думал, кому их впарить, и придумал! Перед Восьмым марта арендовал ресторан. В колготки вложил красивенькие пригласительные билеты с розочками с бесплатным входом на одного человека. Мужики для своих девиц в три дня раскупили. А в ресторан то пришли вместе с любимыми. Я с мужиков входную плату как за двоих. А куда им деваться! Не отпускать же любимых одних к чужим мужикам в кабак. Да и неловко позориться перед дамой сердца на Восьмое марта.

С огромной прибылью эти колготочки у меня улетели. А вы, Владимир Петрович, не проявляете инициативу, не горите на работе.

– Диван на Восьмое марта любовнице не купят. Да и у диванов наших качество упало, Пал Палыч, и конкурентоспособность упала. Клиент хочет качество, – в ответ повторял Вовчик, но мысли его были на площади Ленина. Даже не на площади, а под ней. Под памятником.

А еще он соображал, сколько стоит царский червонец. Как бы узнать и не засветиться.

Червонцев с профилем последнего императора у него было тридцать семь. Надо их куда-то пристроить. А тут сам собой нежданно жилец свалился. Парень вроде неплохой, но червонцы надо бы назад перепрятать. Под окно.

А хозяин нудил и нудил.

После перерыва хозяин опять подошел к Вовчику. От главного «лисабонщика» слегка попахивало водкой, а это значило, что он в обед снова поскандалил с женой и теперь будет на ком-нибудь самоутверждаться. Кроме Владимира Петровича, было не на ком.

– Владимир Петрович, – начал хозяин, – надо больше инициативы проявлять. Вот когда я продавал колготки, я проявил инициативу. И получился большой успех.

– Ваши колготки об эти диваны продрались бы после первого приседания. Уж очень поганая технология их изготовления, – стал нарываться Вовчик.

Хозяин не заметил издевки, не понял, о чем речь, и продолжил: