Текст книги "Тень иракского снайпера"

– Боюсь, мне трудно следить за вашей мыслью, – сказал Олег бесстрастно.

– А мысль очень простая. Там, где идут расчеты наличными, а не через медицинские страховки, там всегда большие возможности. Теперь яснее?

– Я не собираюсь ни от каких серьезных учреждений прятать информацию, полученную от вас, но бежать с ней в IRS[1]1
  Федеральная служба налогов. – Ред.


[Закрыть] тоже не собираюсь. Поэтому, Брет, я надеюсь к концу дня получить от вас список ваших клиентов. Как можно более подробный… И хватит об этом.

Олег наклонился в кресле в сторону собеседника.

– Вы мне лучше расскажите про вашего помощника… – И после короткой паузы Потемкин спросил неожиданно резко: – У вас с ним были близкие отношения?

Он глядел на художника во все глаза, но Леборн и бровью не повел.

– Нет, конечно… Раз вы изучали мое досье, или как это у вас там называется, значит, знаете, что я совсем не по этой части.

Потемкин пожал плечами:

– Я в этой области не эксперт, – тут Олег хотел добавить «к счастью», но вовремя удержался. – Поэтому, простите, я настаиваю на точном ответе. Да или нет?

– Конечно же нет…

Леборн допил свой зеленый чай, поставил черную с золотом кружку на низкий столик – весь в белесых кругах от мокрых стаканов.

– Джон – он славный парень. Талантов ему бог не дал, зато воображение у него было превосходное. Если бы он нашел вовремя применение этому воображению – ему бы цены не было. Не знаю уж где… То ли в литературе, то ли в кино… Представьте себе человека, который со ста долларами в кармане чувствует себя миллионером и начинает вести себя соответственно. Я смотрел, как он в этой ситуации разговаривает с официантами в ресторане, с шоферами такси, – вы даже не представляете, какой в нем актер погиб… Он не то чтобы вел себя надменно – напротив: вы видели очень богатого человека, который стремится быть демократичным. Я про себя с хохоту умирал, а ему хоть бы что! Поэтому для работы, которую он выполнял, он был незаменим. Посмотрели бы вы, как он свешивался с этого подиума, цепляясь за трос, – честное слово, брызги океана начинали чувствоваться! Он преображался в свой «объект». Вашего Станиславского на него не нашлось, ей-богу. Вы все еще не хотите чаю?

Впрочем, Брет уже вошел в собственную роль и даже не дождался ответа Олега.

– Однако на каждый плюс в этом мире есть свои минусы. Парень работал, чуть не впервые в жизни у него появился стабильный заработок, да и работа не пыльная – не то что весь день штаны просиживать в каком-то занюханном офисе, пялясь в компьютер. Все было бы хорошо – но он вообразил, что он в меня влюблен. Я, как мог, старался нивелировать ситуацию. Вы сказали вот, что вы не эксперт. Поверьте, я тоже. Если бы на его месте была женщина – у меня не было бы вопросов и сомнений, как поступить…

В студии прозвучал мелодичный перезвон колоколов, и Леборн прервался.

– Вы что, заперли дверь, когда вошли?

– Я ошибся? Простите, это у меня привычка, почти патология – не выношу, когда двери не заперты.

– Это моя дочь, Патимат, – сказал Леборн с неожиданной гордостью. – Где вы еще в этой стране найдете дочь, которая приносит отцу горячий завтрак? А она приносит. Почти каждый день. Причем я ее об этом никогда не просил.

Последние слова Леборн произнес, уже отпирая дверь.

– Добро пожаловать, милая леди!

– Хотела бы я знать, чего ты заперся? Опять какой-нибудь интим?

В студию вошла высокая длинноногая девушка в красной короткой кофте и настолько узких джинсах, что непонятно было, каким образом их можно надеть на себя, а уж как перемещаться в них – совсем непонятно. Длинные черные волосы, брови вразлет, никакой косметики. Взгляд – открытый и прямой, наверное, и характер такой. В руках – пластиковый пакет, который она, пройдя через студию, положила рядом с холодильником.

– Что ты, Пат! Будь осторожна в вопросах. Мой гость, во-первых, полицейский, а во-вторых, из страны, где таких вопросов не любят.

– Не могу согласиться с вашим отцом, – произнес Потемкин, вставая. – Во-первых, я не из полиции, а из совершенно другой организации. Во-вторых, хоть это звучит нескромно, статус у меня международный, поэтому прошу относиться ко мне соответственно.

Патимат (Олег запомнил это необычное для Америки имя по рассказам О’Рэйли) глядела на него прямо и не торопилась отводить глаза.

– Вы что, допрашиваете папу?

– Мы беседуем. – Олег тоже не отвел взгляда, и через несколько мгновений это стало напоминать игру в гляделки… Олег прекратил поединок первым.

– Вам надо поесть, пока завтрак горячий, – сказал он Леборну нейтрально. – А я пока, если не возражаете, поброжу по мастерской, посмотрю на ваши работы.

– Смотреть тут особенно не на что, – буркнул Леборн, усаживаясь за стол, но чувствовалось, что ему приятно. – Да, – спохватился он, – я же вас не познакомил.

– Алек Потемкин, – поклонился Олег.

– Патимат Леборн. – Девушка без колебаний протянула руку. Кисть была сухая, узкая, сильная.

– Это так трогательно, что вы носите отцу завтрак…

– Я вообще стараюсь делать в жизни именно то, что мне хочется, – парировала Патимат с некоторым вызовом. – То, что вы видели, – один из частных случаев. Кстати, в это время у папы в мастерской обычно никого не бывает, поэтому никто из знакомых об этой моей привычке не осведомлен. Это наше семейное дело.

– Считайте, что и я ничего не видел, – сказал Олег негромко. – Не буду вас отвлекать, иду бродить…

Он и впрямь отошел в дальний угол студии и стал разглядывать прислоненные к стене картины. В большинстве это были портреты. Главным образом портреты того типа, о котором вчера вычитал Потемкин в полученной информации, того типа, для которого работал Джон Линк, – беллетризованные, так сказать. Руку Леборна легко было узнать – решительные мазки, смелое смешение красок.

Просмотрев несколько холстов, Олег про себя решил, что ему все же больше нравятся портреты традиционные, кабинетные… Там Леборн, с точки зрения Потемкина, достигал наибольшей выразительности.

– Ну и как? – Это Патимат подошла незаметно и остановилась за плечом Олега. – Нравится?

Олег взглянул на девушку. Если что-то ему в мастерской и нравилось безусловно – так это она. Сама все знает – и что она красива, и что отец ее великий художник, и что все, кто приходят в эту мастерскую, непременно восторгаются работами Леборна. Патимат не знала другого, что характер у ее собеседника незавидный в том плане, что он терпеть не может соответствовать ожиданиям, особенно если тот, кто задает вопрос, для него важен…

Наступила пауза.

– Знаете, у меня неоднозначные впечатления, – сказал наконец Олег. – Конечно, почерк вашего отца ни с чьим другим не спутаешь, но вы ведь не будете возражать, если я скажу то, что думаю, а не то, что положено здесь говорить?

Патимат кивнула.

– Мне ближе те работы вашего отца, где отсутствует, так сказать, живописный фон. Где главное – сами герои.

– Подумаешь, новость… – фыркнула девушка. – Отец все это сам прекрасно знает. Но эти работы все заказные. И если клиент хочет яхту, то пусть у него будет яхта… Вы такого художника Рембрандта знаете?

– Слышал кое-что, – улыбнулся Олег. – О нем, о его жене Саскии и о его родном городе Лейдене.

Патимат взглянула озадаченно:

– А, ну да – вы же хоть и полицейский, но из Европы… Там они хоть о чем-то еще слышали, не то что у нас. Так вот, может, вы и помните историю с «Ночным дозором»?

– Смутно… – признался Олег. – Вроде кто-то кому-то чего-то не заплатил… Современная такая история.

– Как раз к нашему разговору. Признанный художник не совсем удовлетворил требования заказчиков – ради художественных достоинств картины – и остался без денег.

– А я не хочу оставаться без денег, совершенно не хочу. – Брет, закончивший завтрак, вступил в разговор. – Но вот что, дочка, ты у меня представительница либерального крыла нашей интеллигенции, и уже одно это заставляет меня с этим крылом мириться. Но не сердись – у нас с господином Потемкиным есть важный разговор, который мы должны завершить. Подождешь немного?

– Нет, папуля, я спешу. Хорошего дня тебе. – И уже в сторону Олега: – Приятно познакомиться с человеком, который не так безграмотен, как большинство… – Патимат приостановилась, подыскивая нужное слово, но так его и не нашла и завершила обычным: – Всего доброго.

– Хорошего дня, – кивнул Потемкин. И, не удержавшись, добавил: – С приветом из старушки Европы…

– Славная у вас дочь, – сказал он, когда Леборн вернулся в угол, где они беседовали.

– Да, – подтвердил художник. – Отрада дней моих и свет в окошке. Горячая, чистая, непримиримая… Иногда страшно становится, когда подумаешь, что ее ждет. Не для таких наша сегодняшняя жизнь приспособлена. Но ладно, – Брет тряхнул головой, – давайте к нашим баранам. К бедному Джону то есть.

– Почему вы его называете бедным?

– А он из этой категории людей. Люди воруют миллионы – и не попадаются, а он положил в карман какую-то электронную фитюльку – и угодил в полицию. Хакеры взламывают сверхсекретные системы – и получают приглашения для работы во всякие престижные организации, как ваша, например… – Леборн иронически взглянул на Потемкина. – А Джон налепил перепрограммированную магнитную полосу на кредитную карточку – да тут же с ней и попался. И где? На заправке. Ну и дальше всегда с такими людьми все происходит не так… Вот и эти его горячие чувства ко мне – ничего хорошего из них выйти не могло. И не вышло.

– Но не могло же быть так, – сказал Олег задумчиво, – что эти чувства существовали в безвоздушном пространстве… Значит, вы давали какие-то поводы? Значит, он на что-то надеялся?

– Да бросьте! – Леборн досадливо махнул рукой. – Вся мировая литература – о любви без повода, о неразделенных чувствах. Я совершенно сознательно выбрал линию своего поведения. Ровные, доброжелательные отношения – и ничего больше. Представьте, начал бы я беседы с этим почти ненормальным в смысле наших отношений человеком – к чему бы это привело? Упреки? Сцены? Шум и дрязги… А вот когда такое начинается – из этого уж точно чистым не выйдешь.

Я этого не хотел допустить – и не допустил. У нас с Джоном никаких скандалов не было. И вот, несмотря на все это, вы на меня глядите недоверчиво и сами для себя не можете решить, где я вру, а где говорю правду… А представьте себе, если бы эта история имела характер скандала? У вас бы и на минуту сомнений не было относительно моей роли в происшедшем и относительно характера наших с Джоном отношений. Вот так.

– Знаете, я, пожалуй, выпью чаю.

И пока Леборн колдовал у плиты, Потемкин думал, что все рассказанное художником выглядит вполне правдоподобно. Наверное, каждый в жизни попадал в ситуации, когда ты – объект необузданных добрых чувств другого человека, и это почти всегда – ситуации опасные и чреватые дурными последствиями.

Леборн подал Олегу китайскую кружку, похожую на свою, только светлую…

Чай был легкий, ароматный, вкусный. С минуту длилось молчание.

– Мне помогает то, что вы рассказали, – суммировал наконец Олег. – Но, согласитесь, убийство – это уже не легкие шалости с кредитными картами. Вот вы сказали об этом человеке «почти ненормальный». Это что, оговорка?

– Отнюдь нет. Эти его «чувства» длились, что называется, не день и не два. Я даже рекомендовал ему обратиться к знакомому хорошему психиатру – под каким-то благовидным предлогом, разумеется. И оплачивал его визиты, между прочим. Мне казалось, что это лечение помогло.

– А убитый?

– Совершенно ординарен. Мне даже сказать о нем особенно нечего. Это был человек богатый. Яркий… Но при всем том, как ни странно, из тех, знаете, которые стремятся быть полезными. Что за этим кроется на самом деле – ты можешь никогда и не узнать.

– Почему же…

– Почему именно он стал жертвой, хотите вы спросить? – Леборн почесал в затылке. – Знаете, много раз я об этом думал и ничего ровным счетом сказать не могу. Ни-че-го! Джон ведь в своем сумасшествии, назовем это так, отнюдь не только Маррона ревновал, а чуть ли не каждого моего клиента. Вы представьте себе – среди них ведь нет случайных людей. У меня заказывают портреты люди, которые, как говорят, состоялись. Чего-то достигли. У них и деньги, и положение. Им есть за что завидовать. Потому что заказать портрет у Леборна – это уже показатель определенного статуса…

Потемкин отметил про себя, что художник говорил о себе в третьем лице с явным удовольствием.

– Так что на месте Хэйли мог теоретически оказаться кто угодно, – продолжал Леборн. – Сам я думаю, что Джон выбрал его в качестве жертвы безотчетно, разумеется, потому что он был как раз послабее других. Пожалуй, мне нечего к этому добавить.

– У вас уютная мастерская, – сказал Потемкин, прощаясь. – Попросите Джоан, чтобы список был сегодня у О’Рэйли. И еще раз спасибо, что уделили мне время.

Так и закончилась первая, так сказать, официальная встреча Потемкина с Леборном. Олег вел свой любимый «Кадиллак» по улицам Фриско, думая о результатах разговора… Да, вроде любви никакой у Леборна к Линку не было. С другой стороны, и к преступлению, которое его помощник совершил, художник отнесся как-то неопределенно… Не такой реакции ожидал Потемкин. И еще что-то Олегу мешало наслаждаться погодой и городом, который он любил, в этот прохладный солнечный день…

Олег проверил себя – что же? Нет, это не «послевкусие» беседы с Леборном, что-то другое. Потемкин взглянул в зеркало заднего вида и увидел в потоке машин серый «Шевроле», который приметил у мастерской Леборна. Приметил – и не придал значения. Да мало ли серых «шеви» во Фриско?

Потемкин, не раздумывая, свернул направо, в узкую улочку, притормозил у красной полосы на тратуаре и остановился, включив знак аварийной остановки. Через минуту следом за ним на улочку въехал серый «Шевроле». Миновал автомобиль Потемкина и свернул за угол. «Там он и будет дожидаться, пока я проеду, – подумал Олег. – Ну вот, за нами и в Сан-Франциско следят!»

* * *

– Вы произвели на Леборна сильное впечатление… Чего хотите, шеф? Воды? Чаю? Кофе? – Лайон был доволен – это Потемкин определил сразу.

– Расскажи лучше, что у тебя хорошего.

– Несколько новостей. Одна – неожиданная… – О’Рэйли сделал паузу. – Даже не стану давать вам время на догадки, шеф. Приходили деятели интернетной порноиндустрии. Выглядят так, что можно немедленно снимать в четвертой серии «Крестного отца». Шляпы, костюмы в полосочку… Двое. Были чрезвычайно предупредительны. Говорили о выдающейся роли Рэдинга в их бизнесе и о том, что они выделяют пятьдесят тысяч премии за поимку его убийцы.

– Ну, это уж тебе придется с вашим руководством разбираться… Думаю, сообщать прессе пока точно не надо. Что еще?

– Получили список. Сто семь человек. Уже посадил ребят – проверяют. Пока нашли еще двоих… выбывших.

– Удушение?

– Надеюсь, что нет. Леборн давно уже работает, мало ли от чего могли люди умереть.

– Кто тебе передавал список – Джоан?

– Да, она позвонила и почему-то захотела передать список по факсу – имейл, с ее точки зрения, не обеспечивает безопасности.

– Ты, конечно, пытался с ней побеседовать о тех, кого нет в этом списке?

– Конечно. Она дала понять, что такие есть, но они по тем или иным причинам ни в каких списках фигурировать не хотят. Не знаю уж, что может быть такого в портрете, что человек не хочет говорить о том, что заказывал его.

– Например, он женат и хочет подарить свой портрет не жене… Или хочет заказать портрет для любимой женщины, чтобы жена не знала. Или…

– Скелеты в шкафу, я понимаю, шеф. И, кроме того, если можно верить Джоан, все, кто не указан в списке, живы и здоровы, а значит, нас не интересуют.

– Ну и ладно. Но у тебя ведь не потому хорошее настроение, что великий художник рассказал своей жене о нашей встрече и добавил при этом, что этот русский полицейский совсем не такой мудак, как принято о полицейских думать?

– С вами неинтересно, шеф. – О’Рэйли выдвинул ящик стола и достал толстую папку. – Да, кое-что занятное я откопал, причем там, где совершенно не рассчитывал.

Потемкин ждал, не задавая вопросов.

– Мы-то с вами считали, что Джон Линк осужден. А когда я начал готовить вашу встречу, то выяснилось, что он и не в тюрьме вовсе.

– А где же, – заинтересовался Потемкин. – Но ведь не дома?

– Вот послушайте. Был тяжелый процесс, и защите удалось доказать неполную вменяемость субъекта. Пошли в ход все юридические уловки, «принцип Мак-Нетана», да мало ли… Одним словом, не знаю подробностей. А знаю, что по решению суда Джон Линк отбывает принудительное лечение в довольно известной психиатрической клинике – совсем неподалеку отсюда. Я навел справки: там режим совсем не такой вольготный и комфортный, как в хороших клиниках такого типа, но и на тюрьму это не очень похоже. Как вам такой поворот дела?

– Для нас это ничего не меняет, – протянул Потемкин разочарованно. – В тюрьме или в психушке – наш Джон так или иначе изолирован.

– А вот и нет! – О’Рэйли почти по-детски хлопнул в ладоши, довольный, что может наконец сказать то, чего Олег не знает. – Дело в том, что в этой клинике такой режим, что те из больных, кто не буйные и вообще ведут себя хорошо, могут с разрешения администрации отлучаться на день – разумеется, с «браслетом», в который вмонтирован передатчик, так что все передвижения фиксированы. Конечно, обязателен строгий надзор родственников. И Ноэль, сестра Джона, старается этим пользоваться. И… – Лайон посмотрел на Потемкина торжествующе, – и в оба вечера, когда убили Рэдинга и Андерса, Джона Линка в больнице не было!

* * *

Сойти с привычной колеи… Сколько раз в жизни Олег Потемкин думал об этом феномене. Мы ведь – каждый – живем именно так, как живем, и про себя считаем, что именно такой жизнью живут и все остальные. Да, конечно, мы понимаем теоретически, как отличается жизнь, скажем, обычного программиста от жизни политика, жизнь руководителя крупной корпорации – от жизни его рядового сотрудника, жизнь работника сыска – от жизни моряка… Но все это понятия, так сказать, теоретические.

Про себя мы соотносим жизнь других со своими собственными критериями. И судим о других исходя из этого. В этом смысле забавные монологи пенсионеров о том, как следует управлять государством, очень показательны. Человек в жизни своей никогда не управлял никем – даже своей женой, но не моргнув глазом готов давать дельные советы людям, в руках которых судьбы миллионов.

Мы порицаем или одобряем близких и дальних знакомых, их поступки и судьбы, мы про себя уверены, что уж мы-то никогда не совершили бы ошибок, которые эти люди совершают. И редко, очень редко, пытаемся мы встать по-настоящему на точку зрения человека, который совершил что-то, понять именно его обстоятельства. Хотя в теории каждый из нас знает, что именно так и следовало бы поступить. Но это – теория.

Сойти с привычной колеи – когда это случается, человек испытывает очень разные чувства. У Потемкина в этих случаях всегда преобладало удивление. В каких случаях? А в случаях попадания в сообщество людей, связанных занятием, местом или делом, которого ты совершенно не знаешь. Ну, представим себе для примера новичка на ипподроме. Правоверного мусульманина в католическом храме. Или католика в молельном доме баптистов, которые храмов не признают. Можно и проще: поместите человека, который не знает театра, в среду завзятых московских театралов – он почувствует себя чужим, почти что за границей. Потому что все непонятно, даже язык, на котором эти люди общаются, совершенно непонятен, хотя вроде бы нормальный русский язык. И у сыскарей примерно то же. И у преступников! Сообщества – формальные и неформальные – великая сила. И действовать внутри этих сообществ следует только по принятым там правилам, иначе ты заведомо обречен на неудачу.

Когда Потемкин входил на территорию психиатрической лечебницы, где содержался Джон Линк – зеленую, обихоженную, уютную, – он думал как раз о том, что попадает в закрытое сообщество, живущее по своим правилам, ему неведомым. Перед въездом охранник долго проверял документы, звонил кому-то, что-то уточнял, а потом пояснил Потемкину: «Вам на паркинг «С», обогнете главное здание – увидите». Олегу уже рассказывали, что больные, представляющие социальную опасность, содержатся в «Утреннем лесу» (так называлась клиника) в специальном крыле здания, имеющем отдельный вход.

Потемкин, однако, вошел сначала в главный корпус, где у него назначен был разговор с лечащим врачом Джона Линка. Сопровождаемый встретившей его у входа медсестрой, прошел Потемкин по уютным коридорам, миновал фойе, где обычные с виду люди читали газеты, мирно беседовали, играли в шахматы. Раздавались тихие звуки фортепиано – это играла пожилая худощавая женщина. Профессионально играла – Потемкин знаком попросил сестру подожать, остановился и прислушался… Хорошо! Женщина продолжала играть, не обращая внимания на происходящее, сосредоточенная только на себе самой.

Миром и спокойствием дышало все вокруг, и если не знать, где находишься, никогда не представить всех драм и трагедий, связанных с каждым из тихих людей, сидящих в уютных креслах.

Темнокожий человек с тонкими усиками поднялся навстречу Потемкину:

– Билл Джекинс. Жду вас.

Ничем не примечательный кабинет – типичный, наверное, для психолога или психиатра. Потемкин знал, что тут очень следят за верностью определений профессии, но не вдавался в детали.

– Рад вас видеть, доктор Джекинс. Спасибо, что нашли время. Шеф клиники сказал мне, что вы, так сказать, куратор Джона Линка.

– Почему «так сказать»? – искренне удивился доктор. – У врачей такая профессия, что люди, которые имеют счастье или несчастье – это уж вы сами судите, – оказаться под нашей опекой, они от нас очень зависят.

У Джекинса была хорошая улыбка – открытая, располагающая. «Если даже это результат профессиональной тренировки – все равно хорошо», – отметил про себя Потемкин. А доктор продолжал:

– Тем более это важно в таких учреждениях, как наше. У нас же, в силу специфики, нет демократических свобод. И многие вопросы жизни пациента – начиная от режима питания и кончая контактами с внешним миром – наш подопечный может осуществить только с моего разрешения.

– Ваши впечатления от мистера Линка?

Джекинс снова улыбнулся:

– Что именно вас интересует? Общее состояние? Поведение? Перспективы?

– В общем, все упомянутое, но давайте я расставлю точки над «i». Как вы понимаете, я мистеру Линку не родственник и не знакомый. Он совершил тяжкое преступление и сознался в этом, вы, конечно, об этом знаете.

Мы ведем сейчас следствие по двум аналогичным убийствам, совершенным совсем недавно. Метод и образ действия преступника очень похожи, поэтому я и приехал сюда.

– Понимаю… – Доктор Джекинс перестал улыбаться. – Вы – профессионал, я – тоже, давайте говорить без околичностей. Вы наверняка задумывались, и не раз, какая тонкая грань существует между обычным человеком и преступником…

И, увидев удивленный взгляд Потемкина, который не ожидал такого начала, Джекинс пояснил:

– Ну, вот живет себе и живет человек – как мы с вами. У него есть свои странности, свои недостатки. Свои достоинства тоже есть наверняка, иначе просто не бывает. И все происходит в его жизни более или менее нормально до тех пор, пока человек однажды не совершает преступление. Государство обязано защищать себя от людей, преступивших закон. К ним применяются меры принуждения. Их изолируют. Но они ведь – и до совершения преступления, и после – остаются обычными людьми.

– Весь вопрос – насколько они опасны для окружающих.

– Спасибо. – Джекинс повертел в пальцах остро отточенный карандаш. – Я надеюсь, вы не сочтете мое вступление непрофессиональным? Просто мистер Джон Линк – весьма яркий образец того, о чем я начал говорить.

Вот вы шли на встречу ко мне и видели мирных людей в уютной обстановке. Картина, я знаю, идиллическая. Но вы же понимаете, что за этим стоит…

Джекинс замолчал, внимательно глядя на Потемкина. Тот ждал, не задавая вопросов.

– Давайте я с вами буду говорить на бытовом уровне, а не на медицинском, – продолжил наконец доктор. И тут Олег улыбнулся:

– Что, неужели я произвожу настолько убогое впечатление?

– Напротив, вызываете доверие, хоть вы еще и двух слов не сказали. Но я доверяю своему опыту… Так вот, если бы я общался с Джоном Линком вне стен этой клиники, не в этом кабинете, если бы я не знакомился с историей его болезни и теми материалами следствия, которые мне предоставили, – впечатление было бы однозначное – Джон Линк совершенно здоров.

– Так-таки и совершенно?

Джекинс кивнул:

– Как говорят у нас на Юге – здоровее нас с вами. Как вы понимаете, я имею дело с сотнями больных, самых разных – в смысле этнической принадлежности, биографии, мировоззрения – одним словом, всего решительно. Больной человек всегда проявляется – словом, неосторожным движением, каким-нибудь внешне почти незаметным, но повторяющимся навязчивым мотивом поведения. А тут – ничего. Если бы он не совершил того, что совершил, – ему здесь совершенно не место.

– То есть вы ставите под сомнение результаты экспертизы специалистов-психологов, предоставленные суду?

Джекинс снова широко улыбнулся и покачал головой:

– Вот видите! Уже возникают конфликтные моменты. А дальше вы спросите меня, согласен ли я повторить то, что сказал вам, под присягой… А я отвечу, что нет, не согласен. И разговор у нас будет идти на уровне формально-официальном. А я предупредил вас – я вам сообщаю то, что видел, беседуя с Джоном Линком почти ежедневно. Повторяю – на бытовом уровне. Вот и вся разница.

– А его болезненная страсть к художнику Брету Леборну?

Врач пожал плечами:

– А что в ней болезненного, в этой страсти? Человек, как говорят поэты, сотворил себе кумира. Я не собираюсь сейчас вдаваться в культурологические или литературные подробности. У Джона Линка – художественный тип восприятия действительности. И его чувства к Леборну вполне этому типу соответствуют.

– Как по-вашему, способен ли Линк на повторные убийства?

– По-моему, нет. Хотя поручиться, как профессионал, я ни за кого не могу, ни за вас, ни за себя.

– Доктор Джекинс, давайте так – откровенность за откровенность. Я сейчас вам задам вопрос тоже не на профессиональном уровне, а на бытовом. Идет? Только без обид…

– Принято.

– Есть шанс, что Линк вас обманывает?

Джекинс надолго задумался. Вздохнул тяжело.

– Знаете, вы мне напомнили одну очень давнюю историю, о которой я сам почти забыл. Да, был у меня больной, который сумел меня обмануть. И последствия этого обмана были суровые: он вышел из лечебницы и совершил преступление. И я до сих пор не могу себе этого простить. Я тогда проглядел то, что мы называем «триггер», спусковой крючок. Этот человек был абсолютно нормален во всем, пока не появлялась ситуация с этим «триггером» – тогда он переставал быть адекватным. Да, был такой случай один раз – за двадцать лет моей практики. – Джекинс зябко поежился. – До сих пор казнюсь…

– Есть ли шанс, что у Джона Линка тоже существует такой «триггер»?

– Не думаю, – произнес Джекинс раздумчиво. – Есть целый ряд сопутствующих признаков, которые так или иначе должны были бы проявиться. Но я вам признателен за ваши вопросы. Знаете, иногда совсем простые вопросы со стороны, такие как ваши, например, заставляют вспомнить о вещах и событиях, о которых интуитивно предпочитаешь не вспоминать.

– Где мы будем общаться с Джоном?

– Как я вам уже сказал, он у нас на хорошем счету. Поэтому можете увидеться в нашей комнате свиданий, можете посидеть в фойе в креслах… А можете и пойти в сад погулять, я думаю, вы захотите, чтобы никого поблизости не было.

* * *

Джон Линк был невысокого роста, худощав, субтилен. Густые длинные светлые волосы зачесывал набок и во время разговоров иногда делал резкое движение головой, убирая волосы со лба, – жест, который он, возможно, позаимствовал из какой-нибудь рекламы шампуня… Эти волосы и были, пожалуй, самым примечательным в его облике. За исключением этого признака Джон Линк был… почти никакой. Глаза неопределенного светлого цвета, овал лица – не круглого и не вытянутого, какой-то неопределенный подбородок, острый нос, тонкая шея… «Но, в общем, такого надо отбирать для «наружки», – подумал Потемкин. – В жизни не запомнишь, не различишь в толпе, при очной ставке – не опознаешь».

Они сели на деревянную скамейку в тихом уголке больничного парка. Некоторое время просидели молча. Линк почти не глядел на Потемкина и не проявлял интереса к будущему разговору. Как будто он один вышел погулять, присел на скамью и сидит дышит воздухом.

А Потемкин думал, что, может быть, совершил ошибку, согласившись беседовать с убийцей, содержащимся в психиатрической лечебнице, в такой неофициальной обстановке. И дело было вовсе не в том, что он опасался Линка – физически Потемкин легко справился бы и с тремя такими… Просто если представить себе, что Линк вдруг поведет себя неадекватно, разволнуется, начнет… что именно может начать психбольной, Потемкин толком не знал, а потому испытывал непривычное для себя чувство дискомфорта.

«С другой стороны, – решил Олег, – если моих вопросов окажется достаточно, чтобы вывести его из стабильного состояния, я буду для себя знать, что он и вправду нестабилен, ну, и со всеми вытекающими».

Беседа с Джекинсом заставила Олега изменить первоначальные планы разговора с Линком. Если перед приходом в клинику Олег, не вдаваясь в детали, представлял себе их разговор в режиме, так сказать, щадящем, готовил вопросы, задаваемые в обход главной темы, то сейчас, сам не зная почему, он решил идти напрямую. Было, очевидно, подспудное ощущение, что именно так будет правильно. И Потемкин решил обойтись без вводной части беседы.

– Джон, вы знаете, кто я и где работаю, – сказал Потемкин негромко. – Вы готовы к разговору?

Линк кивнул. Безучастно, не глядя.

– Какие у вас отношения с Бретом Леборном? – спросил Потемкин, чуть подняв голос.

– Хорошие отношения. Очень теплые и дружественные, – ответил Линк, не раздумывая. При этом он опять-таки не смотрел на Олега. Есть категория людей, которые не смотрят в глаза. Линк относился к этой категории. Что скрывалось за этим? Стеснительность? Неуверенность в себе? Желание скрыть ложь в ответах? Или просто скрыться от надоедливого собеседника?

Ладно, пусть скрывается.

– У вас с Бретом были интимные отношения?

– Кто это вам сказал? – Линк поднял глаза, но только на секунду, и снова опустил. – У нас с ним это было один раз, который я навсегда запомню. А больше, к сожалению, не повторялось.

– Где и как это было?

– Как – где? В мастерской, конечно, мы с ним больше нигде и не виделись. Правда, если бы мы постоянно встречались, он бы, наверное, нашел другое место. А так – он не захотел.