Текст книги "Первый из могикан"

– Ты с нами? Не раздумала?

– Конечно, нет! – Ольга мотнула головой.

– Тогда к Яузским Воротам. Там сейчас жарко.

– Куда угодно!

– А ты ничего. – Лейтенант оценивающе прищурилась, отчего вертикальная морщинка над переносицей сделалась резче. – Сработаемся. Просись потом к нам, из тебя, по-моему, толк выйдет.

– Уже вышел, – самолюбиво возразила Ольга.

– В том смысле, что «был, да весь вышел»? – Женщина засмеялась, но, впрочем, необидно. – Шучу, шучу. Видела я твое выступление в «скакалке». Неплохо, но можно лучше.

Сейчас же подкатил и грузовик – легкомысленно раскрашенный фургончик с надписью «Доставка мебели». Камуфляж, конечно. Ольга нисколько не удивилась, когда, постучав костяшкой пальца по кузову, поняла, что он бронированный. Надо думать, что и ветровое стекло пуля не возьмет – разве что кумулятивная граната…

Внутри оказалось еще интереснее – оказывается, из кузова можно было не только следить за обстановкой на улицах, но и вести огонь во всех направлениях. Пестрая раскраска бортов маскировала узкие, но достаточные бойницы, прорезанные в легированной стали. Единственное неудобство – во время движения в них задувал ветер.

Едва успели рассесться по скамьям, как бронегрузовичок тронулся. Слева за голыми деревьями сквера показался на миг и исчез памятник Юлии Вревской, поставленный несколько лет назад по настоянию Валентины Шмалько, видного историка феминистического движения и прапраправнучки знаменитой Анастасии. Свернув налево, грузовичок миновал площадь, без сигнала проскочил перекресток на красный свет и, наращивая скорость, пронесся вдоль мокрой и мрачной китайгородской стены. Мелькнул в амбразуре самый жизнеутверждающий из всех дорожных знаков – «Выезд на набережную», секунду спустя последовал несильный удар (Ольга успела заметить, как чей-то частный мобиль отшвырнуло и закрутило волчком), и, с визгом вывернув на набережную, грузовичок наддал.

– Высотный на Котельнической, – пояснила для всех лейтенант. – Там бой, нашим нужна помощь. Действуем по обстановке, начинаем с южного крыла. Побольше решительности и напора, плевать, что эта хреновина – памятник архитектуры. Всем ясно?

Она зря смотрела на Ольгу – Ольге тоже было ясно.

Под Большим Устьинским мостом грузовичок резко присел на передние рессоры – приехали. Сейчас же до слуха донеслись звуки близкого боя и показались совсем не страшными. Будто человек сто сноровисто откупоривали бутылки с шампанским.

У парапета набережной лежал труп спецназовки без головы и плечевого пояса – наверное, пуля угодила прямо в баллончик дыхательного аппарата. Или же у бунтовщиков имелись и гранатометы. Выше по течению громадная самоходная баржа приткнулась к причалу для прогулочных теплоходиков. Баржа была черная, наверное, из-под угля, и пришвартована она была крайне небрежно. А не на этой ли барже заявились сюда взбесившиеся самцы? Очень может быть. Часть их – наверняка. Удобно и безопасно: шлепает по реке этакая стометровая дура, держится фарватера и ничегошеньки не нарушает, отнюдь не провоцируя речную полицию, везет рабочую силу из Южного порта в Северный на разгрузку чего-то там или, скажем, на ликвидацию аварии. Поди разбери, кто стоит за штурвалом. Да ведь бывают, наверное, и эксмены-рулевые…

Где, интересно, капитан? В отгуле? Успела телепортировать и скрыться? Изнасилована в очередь и ушла на дно с грузом на шее? Сохранена как заложница?

А баржа пригодится. Самый удобный вид транспорта для вывоза за пределы города трупов бунтовщиков. Одной баржи, конечно, не хватит…

Праздные мысли. Пресечь. Прыжками – вперед. Ольга старалась не отстать. А хорошо тем, у кого дальность телепортации ограничивается лишь потребностями навигации…

На Малом Устьинском замерла бронемашина, торчащий вверх пулемет выцеливал кого-то в верхних этажах. Длинно прогрохотало. Перескакивая с мокрой брони на мокрый асфальт, со звоном запрыгали стреляные гильзы. Откуда-то с самой верхотуры прилетела ручная граната и, не причинив вреда, оглушительно рванула пониже моста, повыше воды. Хороший бросок…

Яуза вскипела. Летели, чаще с недолетами, и бутылки, заткнутые горящими тряпками, и на асфальте ненадолго расцветали огненные бутоны. Не страшно. Для охваченной пламенем лучшая защита – ненадолго нырнуть в Вязкий мир, не поддерживающий горения. Если не растеряешься, отделаешься ожогами первой степени и сохранишь боеспособность.

Прыжки, прыжки. Восприятие действительности – дерганое, как под стробоскопом. Последний прыжок – на спуск к воде у набережной. Здесь исходный рубеж. Если повезет, найдется время отдышаться…

Тут уже ждало, прижавшись к гранитной стене, отделение десантниц. Не спецназ – армия. Иное оружие, иная амуниция. Только задача одна и та же.

Хохотали над спецназовкой, сгоряча промахнувшейся мимо площадки и бултыхнувшейся в воду. А вода была серая, вся в ряби, как в гусиной коже, она казалась зазябшей от этой проклятой оттепели куда сильнее, чем от предшествующих холодов и снежного торнадо. И из-за ряби на ней не было видно радужных пятен, и казалось, что их не бывает вовсе, хотя еще ни один город не сделал чище ни одну реку. Вдруг недалеко от карабкающейся на уступ мокрой и злой спецназовки по воде пробежала цепочка фонтанчиков. Мимо.

А потом была команда к атаке. И в два нырка Ольга достигла мокрого серого цоколя здания, тогда как другим для этого понадобился один прыжок…

Оказалось, что нижние этажи уже захвачены штурмовыми группами. Кое-где удалось продвинуться до пятого-шестого этажей, но пока не выше. Так было в южном крыле здания, так, судя по всему, и в северном, и по центру. Стремительные прорывы вверх никому не нужны – гораздо надежнее отжимать противника вверх. Куда ему оттуда деться.

Кровь. Тела, и не только эксменские, как кули. А вот девочка. Жильцы. Человекообразные звери успели потешиться…

Ледяная ярость. Слова команды. Обозначенный участок работы.

Пошла.

Нырок. Пусто. Еще нырок. Еще. Стенной шкаф. Сортир. Под кроватью. Осмотреть все, не оставить за собой ни одного живого врага, ни дерущегося, ни прячущегося. Возмездие будет полным, из этого здания ни уйдет ни один эксмен.

И это только начало. Позже предстоит большая работа в эксменских кварталах: выявление пособников, сочувствующих, нелояльных… Быть может – акция устрашения.

Нырок.

Пусто.

Нырок.

Ого, тут их аж пятеро! Гранату им в подарок – и нырок. В соседней комнате только один противник. Очередь. Бандит падает, не успев понять, кто в него стрелял. А из-за стенки – вопли! Взрыв. Сыплется штукатурка, жалобно дзенькают стекла. Нырок назад. Дым, пыль, кислый запах. Двое еще шевелятся. Добить. Проверить смежное помещение. Чисто. Ага, тут еще одна комната!.. Так, теперь ванная. Стенной шкаф. Антресоли. Не забыть балкон. Чисто. Можно переходить к той квартире, что этажом выше…

Вот так, монотонно и безостановочно. Вверх, только вверх. Нырок. С дурным воплем шарахается из-под ног чудом уцелевшая кошка. На полу осколки посуды и руины большой люстры. Обрывок разговора из-за тонкой перегородки: «Винтовку бы мне. А с пистолетом в руке я пацифист, все одно промажу». – «В упор не промажешь, будешь прикрывать сзади, да гляди в оба». Несомненно, эксмены поняли тактику штурмовых групп. Оскалившись, Ольга нырнула к ним, и тот, с пистолетом, действительно оказался ни на что не годен. Как, впрочем, и остальные.

…Она очнулась на десятом этаже. Боеприпасов больше не было. С последним противником пришлось драться голыми руками, как с «куклой». Оставив ему сознание, чтобы в последние секунды жизни он выл от ужаса, Ольга швырнула его через себя прямо в разбитое окно и проследила за полетом.

Все-таки это было неосмотрительно. За ненужный риск начальство по головке не гладит. Хорошо, что здесь нет ее начальства…

С высоты десятого этажа центр города был как на ладони – мокрый, придавленный к земле низким небом. А это что за дым?.. А вон еще. И еще. Пожары? Да, размах серьезный… Нет сомнений, что во многих точках города сейчас идет бой. Скоротечный, разумеется. И с предсказуемым результатом.

В том, что самое большее через полчаса бунт будет повсеместно подавлен, Ольга нисколько не сомневалась. Мучил вопрос: в чем его причина? Ну что такое, в самом деле, эти «Черные саваны» да банда Молчалина? Несколько десятков эксменов с гнусно-садистскими наклонностями, ну сотня, никак не более. Банды были всегда, одни ликвидировались, другие появлялись. Но даже бабки не помнят, чтобы горстка отвратительных недобитков могла всколыхнуть многотысячную эксменскую массу, погнав ее на заведомое самоистребление! Эксмен труслив и всегда сильнее хочет жить, чем следует из его биологической необходимости, это аксиома.

Так в чем же дело?

Ольга не находила ответа. Опьянение боем, и даже не боем, а истреблением вредной фауны, очищением Земли от скверны, яростное упоение работой – все это внезапно ушло, захотелось отдыха и осмысления происходящего. Жаль, что дело еще не кончено.

Сориентировавшись, она телепортировала на лестничную клетку. По-эксменски пользоваться дверями не стоило – могли подстрелить свои же, не разобрав. Только нырками через Вязкий мир. Не угодить бы ненароком в шахту лифта…

Три минуты назад скоротечная схватка оставила на площадке несколько трупов. Разорвав рукав корчащейся от боли, всхлипывающей десантницы, подруга колола ее шприцем. Избиение бунтовщиков продолжалось одним-двумя этажами выше.

– «Ромашка»! – кричала спецназовка с майорскими петлицами, держа портативную рацию возле уха. – «Ромашка», отзовись!

– Здесь «Ромашка»! – просипела рация простуженным сопрано. Сквозь атмосферный треск явственно простучала автоматная очередь.

– «Ромашка», как дела?

– Продвигаемся вверх. В подкреплении пока не нуждаемся. Убитых нет. Двоих несильно зацепило, остались в строю. Верка Рабинович контужена упавшим сверху телом…

– Ладно – телом… Молчалина берите! Есть сведения, что он где-то там.

– А это и было его тело, – весело сказала рация. – О, мне некогда! До связи!

Автоматная очередь. Вопль.

Забрав оружие убитого, Ольга вернулась к работе и очень скоро убедилась, что в южном крыле работы почти не осталось. Спецназ и десантницы свое дело знали. Очистка главной башни еще не закончилась, но и там дело явно шло на лад. Некоторые бунтовщики сами прыгали с крыши и из верхних окон. Совсем недавно то же делали жильцы дома, избегая поругания и мучительной смерти в лапах обезумевших нелюдей. На их месте Ольга сумела бы остаться живой, стартовав хоть со шпиля здания: три-четыре быстрых последовательных телепортации – и ты низко над рекой, войдешь в воду «солдатиком» и отнюдь не с убийственной скоростью. Но кто из жильцов имеет достаточный навык плюс хладнокровие? Вряд ли кому-нибудь удалось спастись таким образом. Кто-то не сумел вовремя нырнуть в Вязкий мир, кто-то ушел в него без возврата, кто-то совершил только один смертельный нырок за пределы дома и упал вниз камнем…

Ольга потратила только один патрон. Недобитый эксмен с простреленной грудью силился встать, но только зря елозил лопатками по стене и сучил ногами. Рядом валялся охотничий карабин – раненый не обращал на него внимания. Он уже не цеплялся за жизнь и, смирившись с близким уходом в небытие, ничего не боялся.

– Все вы сдохнете, – просипел он, дерзко глядя Ольге в глаза. – И мы, и вы. Скоро. Всем конец. Теперь уже скоро…

Пытаясь расхохотаться, он выкашливал на пол розовую пену.

– И все-таки… кх… мы… кха!.. мы…

Ольга ждала.

– …не как скот, – вымучил наконец раненый. – Не как на бойне…

Да, не совсем как скот… В словах поверженного врага Ольга почувствовала долю истины. Опаснейшие двуногие звери вырвались на волю, сумев-таки заставить людей раскошелиться высшей платой – жизнями. Пусть и по разорительному для эксменов курсу.

О какой бойне он говорил, Ольга не поняла. Разве лояльных эксменов уничтожают? Сроду не бывало такого. Да это же просто невыгодно! Без сомнения, раненый бредил. Или спятил. Наверное, можно повредиться и таким небольшим умом, каков ум эксмена.

А может, переспросить его?.. Нет. Первоматерь Люси, что за дикие мысли! Выставиться незнанием – и перед кем!.. Стыда не оберешься. Разве был приказ допрашивать пленных? Разве был приказ брать их?

И все же в душе крохотным предательским червячком шевельнулось уважение к раненому. Как к врагу, конечно.

Не в пах, как хотела вначале, – Ольга выстрелила ему в лоб. Чуть выше глаз, в которых она так и не увидела страха.

9

– На, Бобик, нюхай! На. На. Апорт!

Взмах руки – и нож-пила летит. Заодно я упражняюсь в метании на точность: корабль, мой хозяин, всякий раз выращивает на дальней стенке мишень, по фактуре напоминающую пенопласт. То здесь, то там, но всегда недалеко от пола, чтобы Двускелетный мог дотянуться жвалами. Свои короткие лапы он использует только для перемещения. Вон как шустрит, рысак. Похоже, его сородичи давно забыли, что такое ручной труд. Но что такое игра они еще помнят, и живые корабли строят свою тактику рекультивации угасшего разума Двускелетных именно на этой их способности.

Что ж, все дети обучаются, играя. Сначала агукающему младенцу дают погремушку, затем к его услугам кубики и куклы, игрушечные домики, жужжащие заводные механизмы, прятки-салочки, «Море волнуется», казаки-разбойники и дочки-матери. Но то у людей. Здесь, судя по всему, никаких кубиков и детских конструкторов не было и в помине – как видно, поднаторевшие в инопланетной сурдопедагогике «няньки» не сочли нужным развивать конечности подопечных, а заодно и соответствующие отделы их мозгов. Здесь сразу перешли к игре в пограничники на вольном вакууме. Не лезь к нам, не то получишь, бяка! Непонятно, кого же «няньки» мечтают вырастить из панцирных дебилов. Равных себе? Ой, не смешите. Вояк? Да на что им вояки, когда каждая «нянька» сама в силах растрепать эскадру? Что же получается: эта игра лишь одно из многих развивающих упражнений, а до чего-то более сложного еще не дошла очередь?

«Да».

«А я тебя не просил вмешиваться, между прочим!»

«Ты задал вопрос. Я ответил».

– Я задал его не вслух!

С некоторых пор между мной и кораблем установилось соглашение: вопросы, на которые я хочу получить ответ, я произношу голосом, вопросы риторические – мысленно. На мысленные вопросы он отвечать не обязан. Правда, и на изреченные-то вопросы он отвечает далеко не всегда. И как, интересно, я могу ему помешать отвечать, когда я не жду ответа, и вообще делать все, что ему заблагорассудится? Он мой хозяин, а я всего лишь подопечный, причем второй по значимости подопечный, вроде домашней зверушки, а первый – вон рысит с ножом в жвалах.

– Принес, Барбосина? Давай сюда. Ну давай, давай, не упрямься… Что, нет? Ну тогда метай ты…

Двускелетный нелепо вздрыгивается, мотает башкой – и снаряд летит. О, он попал! Нож-пила косо торчит в самом краю мишени, того и гляди вывалится под собственной тяжестью, но все же это попадание. Случайное, конечно…

Ой ли? Двускелетный в полном восторге валится на спину и молотит в воздухе лапами, издавая при этом серию неприятных звуков, от которых у меня мурашки по коже. Вроде как ногтями по тонкой наждачной бумаге пополам с визгом бормашины, только еще хуже. Да он же в полном восторге! Он метнул нож и попал. Он хотел попасть в мишень. У него долго не получалось как надо, но все-таки он сумел. Вот это игра!

Тоже развивающая, между прочим. Не лапы, так жвалы. А может, чуть-чуть и мозги?

Корабль молчит, но, кажется, он со мной согласен.

Хотелось бы знать, что развиваю в себе я. Умение метать ножи? Ага. При тройной тяжести. Можно подумать, это умение мне позарез необходимо.

– Ну что, хватит на сегодня, Полкаша? Я с тобой совсем забегался. А ты молодец, Тобик, ты умница, тебя скоро можно будет в цирке показывать вместе с дрессированным медведем…

Чешу ему брюхо.

Что ж, сам развлекся и дебила развлек. Умаялся и хоть ненадолго забыл о препоганых своих мыслях. Сколько на сегодняшний день осталось существовать человечеству – уже двадцать шесть суток, да? Или все еще двадцать семь?

– Несколько больше, – снова встревает корабль. – Матожидание порядка двух тысяч лет с очень большой дисперсией.

– Что-о? – Я захлебываюсь воплем. Перехватывает дыхание. Я плохо понимаю, что за зверь такой эта дисперсия, ориентируясь в основном на двухтысячелетний срок. – Повтори! Почему?

И громом фанфар звучат в моих ушах скучные слова, воспроизведенные какой-то из живых стен живых «внутренних покоев» живого корабля. И тон-то их самый обыденный:

– Общее решение принято. Твоя цивилизация просуществует отпущенный ей природой срок.

– Вы… вы отказываетесь от вмешательства в нашу судьбу? – не могу я удержаться от уточняющего вопроса.

– Ни в коем случае. Вмешательство будет продолжено, изменена лишь его форма. Вы приняты в игру.

Что-то я нынче туго соображаю…

– Кто это «мы»? Все человечество, что ли?

Только что я был вне себя от счастья. Теперь мне представляется жуткое видение: рассеянные по Вселенной десять миллиардов живых кораблей, и в каждом из них – человек и Двускелетный, играющие в ножички. Или, допустим, в салочки, а если корабль обеспечит соответствующую топографию внутренних помещений, то и в прятки. Наверняка окажется, что для нас все Двускелетные будут похожи друг на друга как две капли воды, а вот люди будут разные: настоящие… то есть женщины, мужчины, привыкшие к слову «эксмен», старики, дети… При тройной силе тяжести, между прочим! Да что тяжесть, не в тяжести дело и не в том, что возиться с дебильной черепахой унизительно даже для эксмена, а то жутко, что история человечества на этом и прекратит свое течение…

Хотя… сколько их? Может, не десять миллиардов особей, а гораздо меньше, в разы меньше? Хорошо бы это было так. И будем надеяться, что для забавы одного Двускелетного хватит одного человека.

Выкуп людьми? Что ж, если не будет иного выхода, мы дадим отступные. Человечество откупится – эксменами, конечно. Для них это тоже благо: лучше уж развлекаться детскими забавами, метать в цель всякую дрянь, играть в бирюльки, нежели аннигилировать…

Нет, не совсем так. Легко и просто умирать на виду, со всеми, и если уж погибнет человечество, нет смысла длить свои дни, зато если одному умирать, а другому жить и решаешь не ты, тут уж в обреченном просыпается такое чувство справедливости, что дальше некуда, и обреченный издает полный негодующего отчаяния крик: «Почему я?!!» А почему не ты, собственно? Почему другой? Нет, заточение в живом корабле на пару с дебильной черепахой – палка о двух концах. Если человечество погибнет, а ты останешься жить хотя бы так – это одно, а если тебя запрут здесь, в то время как с большинством народонаселения ничего особенного не случится – это совсем другой коленкор…

– Нам нет нужды привлекать к игре других особей твоего вида, – равнодушно сообщает корабль.

– Достаточно меня одного, так? – Вспышка мимолетной радости сразу гаснет во мне, и я прячу горькую усмешку. – А как же другие… подопечные? Ты меня делением, что ли, размножать собираешься?

Много-много малюсеньких Тимов Гаевых… Чтобы хватило на всех, и каждый Гаев ростом с бациллу.

Мощный сейсмический толчок при тройной тяжести – это слишком. Хорошо, что я сижу, а не стою, и все равно меня валит навзничь. Неужели корабль просто-напросто содрогнулся от смеха, сосканировав представившуюся мне картину?

– Ты не толкайся, ты ответь толком, – сержусь я. – Значит, Землю вы оставляете в покое, я правильно понял? Как насчет лунных баз и Марса? Тоже в покое? Заметано. Чур не переигрывать! Теперь говори, что там насчет меня…

Дускелетный устал ждать, когда же я снова почешу ему брюхо. Он недовольно переворачивается на живот и, пытаясь побудить к ласке, толкает меня башкой, затем легонько пробует мою ногу на зуб… то есть на жвалу… то есть тьфу, жвалы бывают только во множественном числе… Жвалы, они же мандибулы. Ученье – свет.

Больно, между прочим! Куснет всерьез – быть мне без ноги. Но он пока что играет.

– Сгинь! Фу, Тузик!.. Так как ты поступишь со мной?

Ответа я не слышу – я вижу его, но не сразу догадываюсь, что это и есть ответ. Позади азартно копошащегося Двускелетного «пол» моего узилища внезапно вздувается горбом, вскочивший на ровном месте волдырь стремительно растет вверх, оборачиваясь сталагмитом – сначала ровным, как тумба или пень, затем каким-то корявым, и неспроста…

Когда «пень» достигает моего роста, я уже различаю в нем намек на руки, ноги и голову. Все это формируется не дольше минуты – и вот уже позади Двускелетного стоит с ухмылочкой на лице мой точный двойник. Ухмылка – противная.

– Чего вылупился? – это он мне.

Корабль молчит. Ждет, когда мы разберемся между собой. Двускелетный поворачивается на голос и в обалдении замирает, раззявив жвалы. Это как? Это почему? Уж что-что, а считать до двух он умеет.

– Удивлен? – спрашивает мой двойник. – Не дрейфь, тебе свезло, ты отсюда изгоняешься. Скатертью дорога. А мне еще больше свезло, я остаюсь. Ты случайно не в претензии?

– Почему это я должен быть в претензии? – осведомляюсь я, не без труда справившись с непослушным языком. Еле ворочается, сволочь.

– А ты и не понял? – У моего двойника отличное настроение. – Да ведь это я остаюсь тут, я, а не ты! Что, опять не понял? Ну и туп же ты, братец! Ведь это ты назад летишь, а не я! А кто ты там? Эксмен! Но ты не бойся, тебя в рабы не запишут, ведь ты же у нас телепортирующий, то есть опасный, потрясатель основ, так сказать, а значит, тебя допросят и скоренько шлепнут. Думаешь, извернешься как-нибудь? Вряд ли, но допустим. Ну и проживешь ты там обыкновенную короткую жизнёнку, лет сорок каких-нибудь, ну пятьдесят, если очень повезет… Всего-то навсего!

– А ты?

– Сравнил! Я проживу как минимум вдесятеро, и проживу интересно, не то что ты. Кого хозяин оставляет в симбионтах? Меня, а не тебя. О ком он будет заботиться? Обо мне же. Кто первым из людей достигнет звезд? Я, а не ты. Э, да что с тобой разговаривать, дубина ты, прости на грубом слове, счастья своего не понимаешь, удачи своей…

– Взаимно, – бормочу я. – Оставайся, я не против…

– Да кто ж тебя спрашивает, против ты или нет? – Двойник жизнерадостно хохочет. – Думаешь, хозяин способен нас перепутать? Не надейся. Вали в свою капсулу – и адью! Привет там на Земле передавай, сам сообразишь кому… Эй, Бобик! На! На! Апорт!

Нож у него свой. Взмах – попадание точно в середину мишени. Так метко у меня никогда не получалось.

Стало быть, это не совсем я. Улучшенная, выходит, модель. Гаев-бис. Товарищ для игр.

Дробно топоча, Двускелетный устремляется к мишени.

– Погоди… В какую еще капс… о какой капсуле речь?

– Чего? Да в твою же, в твою. Хозяин ее сразу после той большой драки подобрал и поглотил, попутно проанализировав, у него это запросто. Он космическую пыль и метеориты перерабатывает только так, что ему капсула? А сейчас он растит ее заново… да она уже, наверное, выросла! Во, гля!

Часть стены становится прозрачной, и я вижу, как совсем рядом, в двух шагах от чужака висит в пустоте, никуда не дрейфуя, моя капсула… та самая! Конечно, без ракет, которые я выпустил в бою. Уверен: чужак и не думает осторожничать – просто он анализировал капсулу уже без них.

Моя, моя капсула!..

И слезы наворачиваются на глаза. Давно, очень давно я не плакал. Ругался, рычал, зверел, пытался драться, впадал в тупое отчаяние, задумывал и откладывал самоубийство – все это было, но только не слезы. Не знаю, в чем причина. Неужто в том, что для мужчины неприлично показывать слезы врагу?

Да, но какой я мужчина? Эксмен, илот, служебная овчарка, натренированная хватать и рвать в клочья, – вот я кто. Вот кого из меня делали. Выходит, не доделали?

Поспешный вывод. Наверное, все дело в том, что корабль мне больше не враг, наедине с ним можно немного расслабиться…

Именно наедине. Я не беру в расчет моего двойника – он не я, а всего лишь мое отражение в кривом зеркале. Его породу выводили совсем другое кинологи.

Он ведь считает, что он один такой, тогда как каждый корабль-нянька, имеющий в своей утробе Двускелетного, уже наверняка вырастил в себе мое исправленное подобие. Их много. Много-много чуть-чуть подправленных Тимофеев Гаевых, вдумчивых контактеров, бесстрашных исследователей просторов Вселенной, и каждый, наверное, полагает себя единственным и неповторимым. Сказать ему об этом, что ли? А ну его, к шуту! Чего доброго еще затоскует от своей неуникальности, задумается о ненужном, и кораблю придется скушать его, чтобы вырастить взамен нового меня, исправленного и еще раз подкорректированного…

Дурачок он, мой двойник, пусть таким и останется. Пусть он считает дурачком меня, пусть сохранит жизнерадостность, никогда не догадавшись о том, что для корабля он всего-навсего партнер подопечного по игре и сам элемент игры, забавная живая игрушка вроде комнатной болонки. Пусть он живет долго-долго, то и дело радуясь по-жеребячьи, и будет по-своему счастлив. Как наркоман, который всегда при дозе. Как слепая рыба в подземном озере, не ведающая, что где-то над каменной толщей есть дневной свет.

– Жаль мне тебя, парень, – говорит двойник. – Давай, что ли, прощаться?

– Давай, – соглашаюсь я. – Счастливо оставаться.

Он кивает с иронией: мол, без тебя знаю, кому из нас двоих привалило счастье. Ну и улыбка… Не знаю, чего мне сейчас больше хочется: пожалеть беднягу или врезать ему хук правой, чтобы не лыбился.

Ни то, ни другое. Я просто жму ему руку. Встретились – разошлись. Живи как умеешь и не вспоминай обо мне, ладно?

Очень ему надо. Других дел у него нет, что ли, кроме как вспоминать о неудачнике, безусловно виновном в своих неудачах и по этой причине не заслуживающем даже деланого сожаления?

Прощай.

Прощай, не-я.

Счастливо оставаться и тебе, бывший мой хозяин, пресытившийся могуществом. Лети, ищи смысл своего существования, цепляйся, как утопающий, за всякую соломинку, завидуй тем, кто молод и не задает себе вопросов о смысле дыхания, а просто дышит… Слышишь меня?

Он не отвечает.

Что ж, не рискну настаивать. Прощай и ты, Двускелетный, слабоумная черепаха с тяжелой планеты, мне с тобой больше не играть. Живи как-нибудь. Может, со временем ты и впрямь обретешь утраченный некогда разум? Дерзай, я не против.

Как глупая синица в стекло, я тычусь носом в прозрачную стенку. Двойник хихикает. Ага, мне намекают, что посадки под белы рученьки не ожидается – телепортируй сам, выматывайся через Вязкий мир, не велика шишка. А может, корабль не желает изгонять меня силой, оставляя мне какую-никакую свободу выбора?

Если да, то я ею воспользуюсь.

Направление, расстояние…

Как легко в Вязком мире! Как потрясающе легко после трех «же», когда ходишь будто в свинцовом скафандре да еще таскаешь кого-то на плечах! Жаль, в лиловой мгле нельзя дышать, иначе бы я обосновался в ней надолго… Стоп, а не дурак ли я? Еще два шага, и мне станет совсем легко, ведь в капсуле невесомость! Да здравствует косность земной науки, еще не додумавшейся до управления гравитацией!..

Вынырнуть с первого раза не получается. Ничего удивительного: габариты рубки рассчитаны на человека, а не слона. Сейчас я соображу, куда надо сместиться и как скрючиться, чтобы точно вписаться во внутреннюю полость, не «наложившись» на какой-нибудь прибор или элемент конструкции. Кажется, так… Нет, не выходит. А так?

Тоже нет. Лиловый клейстер поймал меня, как муху. Держит. Не вырваться. А вот так? Опять мимо. Первоматерь моя Люси, а ведь я и вправду глуп: забыл в живом корабле скафандр-эластик с недоизрасходованным кислородным баллончиком… Вернуться, что ли?

Почему-то мне очень не хочется возвращаться. Даже на одну минуту. Тюрьма есть тюрьма, а я еще не освобожден окончательно – хозяин ведь может и передумать.

Лишь с девятой попытки я попадаю в рубку – и дышу! Блаженство пополам с мукой, эйфория, опьянение! Так дышит кашалот, всплывший с километровой глубины, полной мрака, холода и морских чудищ, но не воздуха. Так дышит неудавшийся висельник, рвущий с шеи оборвавшуюся веревку.

Хорошо, что воздух в рубке есть вообще! Похоже, чужак восстановил мою капсулу именно в том виде, в каком подобрал ее. Светятся индикаторы, работают все экраны внешнего наблюдения, кроме переднего, сожженного ядерной вспышкой. Сейчас чужак должен быть на левом экране…

Его нет. Там чернота, там мертво, немигающе светят холодные звезды, неровной полосой тянется река Млечного Пути, и я точно знаю, что чужак не закрыл обзор. Нет его и на других экранах. Ссадив меня, живой корабль просто исчез, не заботясь о дальнейшей судьбе бывшего подопечного. Что ему до меня? За сошедшего на остановке пассажира водитель ответственности не несет.

Хорош бы я был, если бы вздумал вернуться!

Короткий озноб. Настоящего страха еще нет, он придет потом и, скорее всего, во сне. Что ж, покричим от кошмаров, плевать. Это небольшая плата за жизнь и свободу. Ничего не пугаются только мертвые да коматозники.

Топливо?

Ползаправки. Кислород? Кислорода еще много, суток на пятнадцать. Воды полно, система регенерации работает, зато пищи всего два дневных рациона – обычный НЗ. Плюс тонизирующие таблетки. Ладно, с голоду не подохну, а вот успею ли за пятнадцать суток добраться до лунной базы – вопрос.

Система навигации работает по очень простому принципу: по наводке на две опорные звезды и Солнце бортовой компьютер вычисляет положение капсулы в пространстве, определяет текущие координаты пункта назначения (для планет, крупных спутников и нескольких астероидов их не надо даже вычислять – параметры орбит «зашиты» в памяти) и предлагает на выбор несколько расчетных траекторий полета, особо выделяя среди них кратчайший, оптимальный по расходу топлива и даже оптимальный по комфорту.

Можно пытаться оптимизировать траекторию по двум или даже трем параметрам. Находясь во внутренних областях Солнечной системы, можно повысить точность исходных данных, избрав в качестве основной «опоры» не Солнце, а одну из планет – если уверен в том, что при помощи слабой оптики можешь отличить Венеру от Юпитера. С далекими звездами проще: компьютер нарисует звездную карту, и только полный идиот спутает Капеллу с Антаресом. Проще не придумаешь. В системе навигации разберется не только пилотесса со стажем, но и наскоро обученный эксмен со среднетехническим образованием, а то и без оного.

Бетельгейзе я нахожу безо всякой карты. Почему это, любопытно знать, греки видели в Орионе звездного охотника? По-моему, он куда больше похож на галстук-бабочку или на бантик для игры с котенком. Впрочем, в Древней Греции, кажется, не было домашних кошек, не говоря уже о галстуках. Но ведь и арабы дали звезде в правом нижнем углу «бантика» имя Ригель, что значит Нога, а значит, тоже видели в контурах созвездия нечто человекоподобное? Выходит, и они не играли с котятами?