Текст книги "Зеркало ислама"

Постижение реальности/ истины через цельнообразные знаки зеркала мира

Скажи: «Всякий поступает по своему подобию, и Господь ваш лучше знает тех, кто прямее дорогой».

Коран, 17:84

Очевидна подразумеваемая в рассуждениях Ибн-Рушда идея о том, что Зеркало (или система Зеркал) работает как фильтр, одуховляющий форму и тем самым отбрасывающий некие грубые фракции этой формы. (Глаз тоже оказывается своеобразным фильтром тонкой очистки.) Трудно сказать, чего больше в этом допущении – уверенности в том, что Зеркало действительно что-то отфильтровывает, или же воздействия ассоциативного ряда арабских слов: ясное в приложении к Зеркалу – чистота {сафия}, прозрачность, ясность — глагол очищать, фильтровать {сафа’; саффа}. Но надо помнить, что приведенные выше рассуждения Ибн-Рушда при всей их наукообразности спекулятивны и в целом построены на приписывании Зеркалу (в том числе – Зеркалу-глазу) неких свойств. И при этом надо также держать в памяти, что результатом фильтрации является знак {мисаль}.

Предшественник Ибн-Рушда аль-Газали спекулятивно описывает тот же процесс фильтрации, но называет его иначе – очищение, или абстрагирование [таджрид, первое значение – обнажать (напр., обнажать меч – джаррада сайф^ап), снимать (кожицу, кожуру); это слово стало также означать абстрагировать.], что вовсе не означает расхождения в этом пункте между этими двумя мыслителями просто они употребляют разные слова, обозначающие один и тот же спекулятивно реконструируемый процесс. В трактате «Ступени Святости» он разъясняет читателю: «Знай, что постижение {идрак} есть принятие формы {ахз; сура} (или образа. – А.И.) постигаемого.

Иначе говоря, постижение это принятие знака реальности/истины {хакика} вещи, но не внешней реальности/истины [как таковой], ибо не внешняя форма (или образ. – А.И.) оказывается {хулюль} в постигающем, но ее (внешней реальности/истинности. – А.И.) знак.

И, таким образом, ощущаемое в действительности {би-ль-хакика} – не то, что находится вовне {фи-ль-харидж}, но то, что возникло в виде знака {тамассаля} в ощущающем. Внешнее – это то, от чего происходит отъятие чувственно воспринятого {унтузи‘а; махсус}, а чувственно воспринятое то, что оказалось во вместилище {халль от хулюль} и стало чувствоваться. И не имеет смысла [говорить о] его чувствовании без того, чтобы оно (ощущаемое. – А.И.) не оказалось в нем (вместилище. – А.И.) и не отпечаталось в нем. Так же и постигаемое разумом {ма‘куль} — это знак реальности/истины, запечатленный {хакика} [как след {муртасим}] в душе…»¹¹⁰.

И после этих разъяснений аль-Газали описывает процесс очищения-абстрагирования знака от тех посторонних дополнений и буквально покрывающих {гашия} его своего рода оболочкой акциденций (размера, качества, места, положения). Чувство, представление {хисс; хаяль}, воображение, разум {вахм; акль} — на этих степенях происходит очищение (абстрагирование), в результате которого образуется некая универсальная идея {ма‘на кулли}, которая не меняется из-за того, что различны конкретные вещи {ашхас, ед.ч. шахс}. Например, человек – живой и разумно говорящий {натик}. Та же логика с динаром. Абстрагированный знак одного динара может быть, по мнению аль-Газали, знаком всех динаров. Этот интеллигибельный результат – так же как и чувственное восприятие – представляет собой знак {мисаль} реальности/истинности, из чего должно бы следовать, что знаки градуализированы по степени очищенности-абстрагированности, т. е. более очищенным являлся бы интеллигибельный знак, а менее очищенным – чувственный¹¹¹.

В бытии {вуджуд}, под которым аль-Газали подразумевает в данном контексте, по-видимому, тварное существование в дольнем мире, реальность/истина существует только с посторонними дополнениями – предполагается конкретно. И тут аль-Газали высказывает важное соображение, которое меняет ракурс рассмотрения проблемы. И, если уж говорить прямо, не очень стыкуется с приведенным выше соображением об универсальной идее. Мы со своими спекулятивными привычками, сформированными на основе аристотелевской логики, ждем, что аль-Газали станет рассуждать о частном и общем по типу: вещи существуют как частные и объединяются (или могут быть объединены) в роды, все члены которых обладают одними и теми же существенными свойствами, и т. п.

Но он говорит иное. О реальности/истине в бытии нельзя сказать, что она частная или общая {хасса; амма}. Если бы человек был общим, то тогда частный Зайд не был бы человеком. А если бы человек был частным и Зайд был бы человеком потому, что он Зайд, то тогда Умар не был бы человеком, т. к., если что-то присуще отдельной вещи, оно отсутствует у другой вещи¹¹². Этот пассаж может быть труден для понимания [Это беспокоит и самого аль-Газали, который при переходе к следующему блоку говорит, обращаясь к читателю: «Если ты понял это, то далее знай же, что…»]. Здесь прорывается на поверхность внутренний спор исламских мыслителей с аристотелевской логикой. Они, как аль-Газали в рассмотренном отрывке, пытаются вырваться из тисков этой формальной логики, которую они осознают как в чем-то неверную и чуждую и, даже пользуясь ею как бы через силу, пытаются предложить иные развязки проблем познания.

И, кажется, именно концепт знака {мисаль}, как они его себе представляли, оказался для этого подходящим. Знак в такой интерпретации всегда конкретен, даже если он универсален (точнее, полагается таковым). Вернемся к примеру аль-Газали с динаром. В результате фильтрации (очищения, абстрагирования) выделяется знак динара (в том смысле, в каком это описывалось выше) [Мы в настоящий момент отвлекаемся от того, что одновременно с этим процессом восприятия знака динара происходит восприятие его названия человеком от окружающих его людей. Но аль-Газали держит это в уме. При этом он постоянно подчеркивает, что имя (название, наименование, слово) относится не к вещи, а к знаку вещи.]. Этот знак, называемый динар, оказывается своего рода образцом для всех остальных предметов, которые могут оказаться динарами, а могут, кстати сказать, и не оказаться таковыми. В дальнейшем этот образец (можно ли о нем сказать, что он общий или частный? скорее он конкретный) прилагается к разным предметам и человек научается правильно это делать [В принципе динаром могла быть любая действительно золотая, не фальшивая, монета, надписи на которой свидетельствовали о ее подлинности; динары, как и все металлические деньги, не считали, а взвешивали, если их было много. Если был один-два-три, то, естественно, считали.].

Одна из ошибок, которая может подстерегать человека, следующего логике аль-Газали, на этом пути, это уверенность, что конкретный знак, поименованный словом динар, является образцом для того, что последователи аристотелевской логики обозначили бы как родовое понятие, а именно монета. Но его наверняка поправили бы, сказав, что этим словом именуется иной знак – образ металлического кружка (не важно из какого металла – золотой ли динар, серебряный ли дирхем, медный ли фильс). Далее, кажется, что невозможно вообразить конкретный знак того, что именуется по видимости общим словом деньги. Ведь сюда включаются не только динары, дирхемы и фильсы, но и ракушки-каури, о чем хорошо знали арабские купцы. Но подобных сомнений у аль-Газали, наверное, не было [Мы не критикуем концепцию аль-Газали и не обосновываем ее истинность, а пытаемся правильно понять ход его мысли. И видим, что у него сходятся не все концы, что он что-то упускает из вида, меняет свое мнение по отдельным вопросам, принимает одни понятия в рамках одной спекулятивной конструкции, чтобы отказаться от них в рамках другой (взять хотя бы универсальную идею), и т. п.].

Свидетельство того, что мы правильно понимаем аль-Газали, мы обнаруживаем в его знаменитом труде «Сокрушение философов». В одном из разделов этого труда он заявляет, обращаясь к философам: «Не [может быть] принята универсальная идея {ма‘на кулли; халл^ян}, которую вы полагаете пребывающей в разуме. Ведь в разуме пребывает только то, что пребывает в чувстве, хотя в чувстве оно пребывает цельным, и чувство не в состоянии разделить {маджму‘; тафсиль} его, а способен его разделить разум»¹¹³. В чувстве воспринимаемое (именно о нем речь) пребывает неотъемлемым от привходящих свойств {кара’ин, ед. ч. карина}, а то, что в выделенном, обособленном {муфаррад} виде находится в разуме, то представляет собой нечто постоянное; и оно, это постоянное {сабит}, единообразно соответствует постигаемому разумом {ма‘куль} в единичных (и, по Аристотелю, однородных) вещах. В этом смысле называют вещь в чувстве частным, а в разуме – общим, или универсальным {джуз’и; кулли}.

Но в разуме не существует универсальной идеи. (О том, что универсальной идеи нет вне разума, аль-Газали даже не говорит, настолько подобное предположение было бы для него абсурдным.) Дело обстоит так, что в разуме пребывает образ {сура} вещи, постигаемой разумом [Вещь, постигаемая разумом, выражается одним словом ма ‘куль.]. Этот образ представляет собой результат обособления, или выделения того, что первоначально постигло чувство. И отношение этого выделенного образа ко всем отдельным вещам данного рода {джинс} одно и то же.

Положим, кто-то увидел человека. В его разуме оказывается выделенный, обособленный образ того человека. И если он увидел другого человека, то у него не возникает {хай’а} иной выделенный образ. А вот если он увидит лошадь после человека, то в нем (предполагается, в его разуме) возникнут два разных выделенных образа – человека и лошади.

То же самое, продолжает аль-Газали, происходит и в чувстве. Так, в представлении {хаяль} того, кто увидел воду, возникает образ {сура}. И если он после этого увидит кровь, возникает другой образ. А если увидит другую воду, то у него не возникнет другой образ, но актуализируется тот образ, который отпечатался в его представлении от воды, виденной прежде. Актуализируется тот образ, который, – тут мы подошли к принципиальному пункту, – является знаком {мисаль} для каждой отдельной воды, входящей в воды. Могут думать, говорит аль-Газали, что это и есть та самая универсальная идея.

Складывается впечатление, что аль-Газали приведенные рассуждения не очень удовлетворяют в смысле донесения идеи до читателя, и он приводит другие разъясняющие примеры, уже показывая, что образ (он же знак) присутствует и в чувстве, и в разуме. (Иное дело, что в чувстве он с некоторыми привходящими свойствами, а в разуме выделенный, или обособленный от этих свойств.) Так, если некто увидел, например, руку (точнее, кисть руки), то в его представлении и в разуме возникло соотносительное положение ее частей – ладонь и пальцы, то, что пальцы заканчиваются ногтями. И одновременно с этим присутствует ее размер – большая она или маленькая, а также цвет. И если человек увидел другую руку, которая соответствует первой руке во всем, то у него не возникает нового, другого образа. Если же он увидит другую руку, отличающуюся цветом и размером, то в его представлении возникают иной цвет и иной размер, но не возникает другого образа руки. И маленькая черная рука едина с большой белой рукой в соотносительном положении ее частей, но отличается от нее цветом и размером. И не возникает нового образа того, что совпадает с тем, что было, ведь эта, новая форма не что иное, как та, первоначальная форма. Вот если человек видит что-то другое, например собачью лапу, тогда возникает новый образ. В одном из поздних произведений он повторяет в несколько иной формулировке ту же идею: «Коли [человек] увидел одну лошадь, он постиг абсолютную лошадь, в которой участвуют большая и малая, каурая и гнедая, близкая и далекая»¹¹⁴.

Это, заключает аль-Газали, и есть тот смысл, который придается выражению универсальное (общее) {кулли} и в разуме, и в чувстве. И он заканчивает этот период крайне важным замечанием, на этот раз о так называемом отвлеченном, абстрактном понятии, например, телесность. Он утверждает, что, коли разум постиг образ {сура} тела, скажем, животного, то ему не нужен другой, новый образ, положим, тела дерева для того, чтобы постичь телесность¹¹⁵. И в отношении лошадиности {джисмийя; фарасийя} он говорит то же самое: «Коли [человек] увидел одну лошадь…он постиг и абстрактную, абсолютную лошадиность, очищенную от всего привходящего»¹¹⁶ [Если вернуться к нашему контрольному примеру с деньгами, приведенному выше, то подтверждением того, что проблема их обозначения решается – во всяком случае, на обыденном уровне – в духе рассуждений аль-Газали, является то, что деньги в разговорных диалектах арабского языка как минимум последние 500 лет именуют с употреблением не родового понятия деньги, а конкретного понятия [медные] грошики – фулюс (или куруш), причем под этим подразумевается в настоящее время все что угодно – включая доллары и пластиковые карты.].

Есть одна проблема – представление в образном виде (в виде знака) каких-то акциденций или даже, как выражается аль-Газали, отсутствия акциденции. В последнем случае имеется в виду, например, смерть. (Она может рассматриваться как отсутствие акциденции в том смысле, что является отъятием у души ее телесного существования, которое для нее несущностно.) Аль-Газали цитирует хадис Пророка: «В Судный день будет приведена смерть в образе {сура} белого, как соль, барана, и будет он забит между Раем и [адским] пламенем»¹¹⁷. Но, кажется, подобного рода образы-знаки, выражающие отсутствие свойств или не подлежащие конкретному, однозначному образному восприятию отношения или свойства [Их было бы допустимо называть аллегориями, но слова, выражающего это понятие, у средневековых арабов не было, если только не считать таковым все то же слово сура (образ).], были принадлежностью Божественного мира, и их постижение было возможно не через восприятие нынешних или, тем более, будущих конфигураций вещного, тварного мира, а через восприятие особых знаков, поступающих к человеку из этого Божественного мира в неких специфических состояниях (наиболее распространенный случай – сновидения). Но об этом ниже, при рассмотрении знаков сновидений, родственных знакам в Зеркале.

Таким образом, знак {мисаль} оказывается, в трактовке аль-Газали, тем, что возникает в чувствах человека, и тем, чем оперирует его разум. При этом, что важно, этот знак конкретен, хотя выполняет те функции, которые в аристотелевской логике обозначаются как частное и общее, универсалии, родовые признаки и видовые отличия, сущность и т. п. Думается, что не случайно аль-Газали для обозначения процесса формирования знака, которым оперирует разум, употребляет, наряду со словами очищение, абстрагирование, довольно неожиданное на первый взгляд слово – обособление, образованное от корня, смысл которого связан с единственностью, единицей и даже одиночеством {фард}. Можно было бы рискнуть и передавать это слово по-русски не как выделение, обособление {тафрид} (в смысле абстрагирование), а как индивидуализация. Это бы подчеркнуло конкретность, индивидуальность знаков как познавательного материала. И тогда индивидуальные знаки выражали бы общее и даже абстрактное содержание [Нетрудно заметить, что в этом случае речевой (языковой) обмен информацией между людьми можно представить как сетку пересекающихся метафорических рядов индивидуальных словоупотреблений. И возможность взаимопонимания обусловлена наличием единой вещной среды. Или, наоборот, можно предложить иную модель языка – обмен уникальными выражениями (слово плюс контекст), которые полностью исключают метафоры (как в концепции Ибн-Таймийи – см. Приложение II). Пожалуй, вторая модель с ее конкретным и индивидуализированным словоупотреблением более соответствует концепции конкретного и индивидуализированного знака. Но обе эти модели обходятся без универсалий в аристотелевском смысле.].

Знак, будучи конкретен и индивидуален, имеет объективное, как мы бы сейчас сказали (аль-Газали этого выражения не употребляет), содержание, выступая представителем того, что находится вне постигающего человека. Аль-Газали в трактате «Прекрасные Имена Бога» (и не только там, это у него общее место) постулирует тройственное существование вещей: во-первых, в качестве отдельных и конкретных предметов {фи-ль-а‘ян}; во-вторых, в сознании, или «в умах»; в-третьих, «в речи {фи-ль-азхан; фи-ль-лисан}». Первое существование есть «основное и реальное/истинное» [асли хакики; слово хакика, от которого образовано прилагательное хакики, мы передаем как реальность/истина.] существование; второе – «познавательно-образное» [илъми су вари, от ильм – знание (познание) и сура – образ.]; третье – выразительно-указующее {ляфзи далили}.

Так, небо существует само по себе {фи айниха ва нафсиха}. Далее, оно существует в наших умах и душах (или в мозге)¹¹⁸: ведь оно отражается (буквально: отпечатывается) [Здесь и во всех подобных случаях слово отпечатывается принципиально для понимания представлений средневековых мыслителей и их современников о том, что такое Зеркало. Зеркало — не то, что отражает (не то, в чем что-то отражается), а то, в чем что-то отпечатывается (именно этот смысл имеет слово янтаби‘, слово таби ‘ означает печать), причем отпечаток остается там, где он отпечатался, или, если хотите, там, куда он впечатался. И Зеркало — это то, что принимает в себя и некоторым образом удерживает в себе изображения – образы, знаки в рассматриваемом смысле и т. п. (Еще варианты словоупотребления у аль-Газали: в Зеркале образы возникают, находятся – тахсуль, така‘.) Если бы аль-Газали воскрес и увидел включенный телевизионный приемник, у него бы не возникло сомнений в том, что перед ним чудесное Зеркало — не в метафорическом, а в буквальном смысле, ибо оно содержит в себе (удерживает) образы. При этом его совсем не удивило бы, что это Зеркало содержит в себе образы не того, что перед ним, а совершенно иные. Это полностью соответствует аш'аритской уверенности в том, что образ в Зеркале независим от того, что ему предстоит (так же, как некое следствие не обусловлено некой причиной): это Бог помещает образ в Зеркало, но он может поместить туда любой образ (как может сотворить любое следствие).] в зрении и представлении, и пусть даже небо исчезло из нашего поля зрения, а мы остались, оно присутствует в нашем представлении. Этот образ и называется знанием {сура; ильм}, он – знак {мисаль} познанного [Важно не упускать из вида лейтмотив всех рассуждений аль-Газали о познании, заключающийся в том, что знак (мисаль) есть знание (ильм), а знание есть знак.]. Знак в представлении, не устает повторять аль-Газали, и образ в Зеркале аналогичны один другому: и в том и в другом случае наличествует изоморфизм {мухакат, мувазат} между этим образом в представлении и в Зеркале и тем, что существует вовне. Наконец, небо существует как некое языковое выражение, состоящее из звуков¹¹⁹. Важно подчеркнуть, что, как аль-Газали неоднократно и настойчиво повторяет, языковое выражение (имя, слово) называет не предмет, а знак¹²⁰ [Аль-Газали говорит об этом как о само собой разумеющемся. Но мне думается, что этот пункт принципиален во многих отношениях. В частности, он вскрывает уверенность аль-Газали – возможно, не в каждом случае осознававшуюся им самим – в том, что знак может существовать самостоятельно.]^{Отметим, что в произведении «Критерий знания, или Искусство логики» аль-Газали вводит еще четвертый модус существования – ша письме {фи-ль-китаба}», тем самым подразделяя существование в языке на две части – в речи и на письме121. Универсальность знака в том, что он, как и предмет сам по себе, един для всех народов, повторяет аль-Газали, а различия между народами и племенами проявляются на выразительно-указующем уровне. Проще говоря, все люди разных племен видят одно и то же небо (точнее, воспринимают один и тот же знак неба), но называют его по-разному.}.

Знак, о котором мы ведем речь вслед за аль-Газали и другими мыслителями, особый. При том, что выбор для обозначения смысла, вкладывавшегося мыслителями в рассматриваемое понятие знак, был большой [В средневековых сочинениях встречаются далилъ, ишара, аляма, рамз. Сам аль-Газали употребляет слово далилъ (указатель) в смысле, очень близком к современному пониманию знака как некоего условного обозначения предмета, явления или вещи, которое не совпадает с самой вещью (не родственно ей), и в случае, если человек не посвящен в правила условности (не знает кода-языка), он оказывается не способен понять этот знак, т. е. связать его с предметом, даже если этот предмет ему известен. Так, читателю этой книги, если он не знает арабского языка, непонятен знак (или знаковое выражение, аль-Газали сказал бы о таком выражении далилъ) калям. Что же касается знака, который аль-Газали (и все другие мыслители) называет мисаль, то он в некотором смысле родствен предмету. Это – знак, являющийся образом предмета. И из-за этой его привязки к предмету он является понятным и узнаваемым для всех людей, живущих в единой (или сходной) вещной среде. Если удастся транслировать зиак-мисаль того, что именуется знаком или знаковым выражением калям, то всякий (и араб, и русский, и турок) поймет, что это – письменная трость, прибор для письма, ручка.], они остановились именно на слове мисаль. В нем смысл подобия [Однокоренное слово – мысль, точно такое же.], и он всегда связан с образностью, образом [По содержанию употребляемых терминов знак — вид по отношению к роду (образ).]. И его, чтобы не путаться, мы станем называть цельнообразным знаком.

Цельнообразный знак является таковым, т. е. содержащим в себе образ в его целостности, генетически. Вспомним: знак есть отфильтрованная или очищенная, одухов-ленная, абстрагированная форма или образ. И это подтверждается тем, что происходит в Зеркале. В результате фильтрации (очищения, одуховления, абстрагирования) от формы отделяются посторонние добавления, но получающийся знак остается образным. (С этим согласились бы Чистые Братья, и аш-Шахрастани, и аль-Газали, и Ибн-Рушд, и Ибн-Таймийя.) Чтобы в этом убедиться, достаточно заглянуть в Зеркало. Там вы увидите (и средневековые исламские мыслители тоже видели) не оторванный от конкретной образности знак или знаки (предположим, надпись лицо мужчины лет пятидесяти пяти с седыми усами), а цельный образ – только и того, что лишенный, как выражается аль-Газали, посторонних добавлений.

И когда Ибн-Рушд в оптико-психологическом трактате называет цельнообразным знаком {мисаль} ту духовную, точнее, одуховленную форму, которая поступает в совместное чувствилище, а в своем теологическом трактате «Пути обоснования вероучительных догматов [исламской] общины» утверждает, что в Зеркале человек видит не предмет, а его призрак, фантом {хайяль}¹²², этот мыслитель, употребляя слово призрак, стремится выразить не только нетелесность того, что видит человек в Зеркале, но и его цельность.

Знак, о котором размышляют наши философы, достаточно специфичен. Цельнообразный знак – редуцированная вещь, очищенная не только от материи, но и от сущностных характеристик (формы), и от многих акциденций (например, размеров, запаха и т. п.), предмет, от которого осталась только одна характеристика свойство быть видимым. Популярный пример костер, который человек видит издалека. Он не обжигает и не греет.

Большое значение мыслители придавали размеру знака, точнее, отсутствию размера. Были в ходу простые варианты объяснения, ничего не объяснявшие. Так, Ибн-Таймийя, рассуждая о размерах воспринимаемого знака, полагает, что этот размер зависит от размера воспринимающего предмета: если Зеркало маленькое, то и изображение (например, того же неба) тоже маленькое¹²³. Еще раньше тот же вопрос решал аль-Газали в трактате «Критерий различения между исламом и ересью», приводя в качестве доказательства неразмерности знака следующий хадис Пророка Мухаммада: «Был показан мне Рай – по ширине этой стены» [Примечательно, что современный публикатор этого трактата, знаток хадисов, дающий отсылки к авторитетным сборникам, дал здесь сноску: «Я не нашел никакого источника этого хадиса». Вполне возможно, что хадис апокрифичен.]. Тот, говорит аль-Газали, для кого доказательным является утверждение, что тела не проникают одно в другое и, тем более, малое тело не может включить в себя большое, должен принять, что Рай при этом не перемещался на стену, которая была перед Мухаммадом. Но чувству представляется [тумассаль — слово, однокоренное со словом мисаль.] образ Рая на стене, и его, а не Рай видел Пророк. Поэтому, заключает аль-Газали, вполне возможно увидеть цельнообразный знак {мисаль} большой вещи в малом теле — подобно тому, как в маленьком Зеркале {джарам} видно большое небо¹²⁴. Ибн-Рушд, постулируя духовность формы, являющейся результатом человеческого восприятия (зрения), разрешает, правда только на словах, проблему соотношения между размером формы окружающих предметов, например дерева, и размером органов восприятия. «Это (т. е. размерность. – А.И.), – говорит Ибн-Рушд, – обязательно по отношению к телесному постижению, а не к духовному».

Далее, цельнообразный знак в такой интерпретации, будучи генетически связан с вещью, конкретен, индивидуален. Это всегда знак определенного дерева, определенного человека в определенном состоянии. Более того, знак конкретен и индивидуален, представляя не только единичные предметы, но и их единства (роды), например, человека, а не Зайда, а также некие универсальные свойства (например, телесность, человечность). Об этом достаточно много говорилось выше.

Наконец, но не в последнюю очередь, цельнообразный знак предполагается изменчивым. Поскольку он является редуцированной вещью, то изменения вещи приводят к изменению цельнообразного знака.

Есть свидетельство того, что цельнообразный знак полагался как конкретный и одновременно изменчивый. Так, несколько забегая вперед в изложении, отмечу, что Божественный Престол {аль-Арш}, который в космологических построениях мусульман нередко ассоциировался с внешней (последней) небесной сферой и считался самым большим предметом среди всего существующего, представлял собой Зеркало. На этот счет имеется хадис, приписываемый Пророку: «[Божественный] Престол их (ангелов. – А.И.) зеркало, в котором они видят все сущее»¹²⁶ [Имеется в виду, что ангелы следят за людьми, для того чтобы на Страшном Суде свидетельствовать в их пользу или против них.]. И, естественно, предполагается, что в этом Зеркале находится знак всякой конкретной вещи, существа и т. п. И он, этот знак, динамичен, изменчив. В знаменитой книге аль-Казвини «Дивности сотворенного мира {Аджа’иб аль-махлю-кат}» [Она славна тем, что чаще всего иллюстрировалась изображениями животных, исторических (и псевдоисторических) лиц, великих событий.] есть следующие слова, приписываемые шестому шиитскому имаму Джафару ас-Садику (ум. в 765 г.): «Не существует такого верующего, чтобы не было у него знака {мисаль} в Престоле. И если верующий совершает коленопреклонение или падает ниц [во время молитвы], то тем же самым занимается и его знак. При этом его (знак. – А.И.) видят ангелы и молятся за него (за верующего. – А.И.) и испрашивают для него прощение. А если раб [Божий] совершил прегрешение {ма‘сийя}, то Всевышний Бог опускает на его знак покров, чтобы ангелы не узнали о прегрешении [того раба]. Сие толкование слов Пророка (да помолится за него Бог и поприветствует) [обращенных к Богу]: О Тот, Кто открывает прекрасное и скрывает безобразное…»¹²⁷. Если в Престоле, имеющем свойства Зеркала (точнее, являющемся Зеркалом), знаки изменчивы, то изменчивы они и во всех других Зеркалах – как в собственно Зеркале, так и в глазе-Зеркале. И наоборот.

Шахаб ад-Дин ас-Сухраварди утверждает, что всякая вещь, находящаяся в элементарном мире {алям унсури}, т. е. в мире дольнем, телесном, тварном, из-ображ-ена (обладает образом) в небесной сфере и этот образ ее полностью повторяет. Так, каждый человек там изображен {манкуш} «во всех его состояниях – движениях и остановках, в том, что было, [есть] и будет». Об этом, как полагает ас-Сухраварди, говорится в Коране: «И всякая вещь, которую они (люди. – А.И.) сделали, – в Писании, и все малое и великое записано»¹²⁸. Остается только гадать, как именно в образной форме существуют в некоем элементе горнего, Божественного мира [Нас в данном случае не занимает то, где именно находятся эти цельнообразные знаки – в Божественном Престоле, в небесной сфере (в одной из небесных сфер), в Хранимой Скрижали или, как мы увидим ниже, в Божественном Присутствии или в Пограничье. Изложение дискуссий и разночтений по этому вопросу потребовало бы отдельного исследования.] эти прошлые, настоящие и будущие трансформации цельнообразного знака, но он явно изменчив – в том смысле, что отражает динамику вещи, например, отдельного человека.

Что касается аль-Газали, то в одном из поздних его сочинений есть интересный момент, который возникает именно при рассмотрении знания (предполагается: истинного знания) как возникновения образов цельнообразных знаков в Зеркале разума. Он говорит о том, что знание не остается неизменным из-за того, что изменяется познанное. Такое знание противопоставляется им убежденности, или верованию {и‘тикад}, которое предполагает неизменность полученного (например, от авторитета в русле традиции {таклид}) традиционного знания. Подобная убежденность, игнорирующая изменчивость познаваемого и, соответственно, изменчивость знания, подобна узлу [Здесь у аль-Газали игра слов. Узел по-арабски укда, а убежденность — слово того же корня и'тикад. К тому же традиция-шаклмЭ означает еще надевание (предполагается, в частности, надевание веревки, чтобы вести скотину, например барана).] на сердце. А настоящее знание развязывание узлов и открытость сердца. Пример убежденности – уверенность в том, что Зайд находится в доме, сложившаяся на основе знания о том, что он туда вошел, или чьего-то сообщения об этом. Знание (истинное знание) в этом случае было бы изменчивым – о том, что Зайд вошел в дом, побыл там, вышел и т. д.¹²⁹