Текст книги "Вишни. Роман. Книга первая"

V

Школа, в которой Вася закончил 7 классов полгода назад, была оборудована под госпиталь и там было круглосуточное оживление, туда постоянно привозили раненных и часто тяжелых. Тех, кто не смог противостоять и бороться с теми увечьями, которые им доставались в боях, порой зловещие, на которые, непривычный к такому зрелищу человек не мог даже смотреть, пока это не входит в привычку, тех, кто, отдав Богу душу и жизнь «за Родину!» и «За Сталина!», без особых почестей хоронили здесь же невдалеке, в парковой зоне селения, недалеко от самой школы.

Разве было тогда время думать о почестях или о том, чтобы после войны эти захоронения были в подходящих для этого мест, над ними установили надгробья и памятниками с имена героев? Конечно, нет. Это хорошо, что они были преданны земле, в отличие от тех, кому судьба быть погребенным взрывом в окопе, блиндаже, просто на поле боя, где, из-за сложности боевой обстановки, собрать погибших бойцов и захоронить по-человечески было невозможно.

Но не это привлекало молодых парней к школе, где располагался госпиталь. Им хотелось из первых уст, как говорится узнать побольше подробней о войне от тех, кто участвовал непосредственно в «постановке» театра боевых действий. Когда им счастливило поговорить с бойцом, у которого ампутировали ногу или руку, который весь в бинтах, но его состояние позволило упросить санитарок выйти самому или помочь им выйти на улицу, чтобы подышать свежим морозным воздухом и, просто увидеть белый свет, после бессознательного мрака и времени прихода в такое состояние, когда говорят: «Жить будет! Его жизни ничего не угрожает…». Как знать, подлежит ли он списанию под чистую, комиссуют его, как инвалида или он сможет уговорить комиссию, что «я ещё повоюю, только дайте мне такую возможность, мстить ненавистным фашистам за все их преступления и жертвы в результате их…».

Как правило, одного-двух бойцов можно было встретить, куривших самокрутки, аппетитно причмокивая, явно получая удовольствие и от курева, и от мысли «я ещё повоюю!». А так как парень обладал способностью интуитивного мышления, то он очень быстро смекнул, как облегчить процесс вхождения в доверие, чтобы разговорить бойцов, и они были с ним откровенным, а не отправили туда, откуда он только пришёл.

Вася вспомнил, что мать, борясь с молью, рассовывала в сундук и комод приоткрытые и завязанные в платочки пачки табака. Моль, тварь «некурящая» и мало того, не переносящая резкие запахи, в отличие от людей. Воспользовавшись отлучкой матери по делам, достал из известных ему мест табак, отправился сначала к соседу Вовке, чтобы тот составил ему компанию и затем, уже вместе в госпиталь, который располагался от них метрах в четырёхстах, не более того и-то, если идти по улице, а напростец и того меньше.

Вовка с радостью согласился, и парни двинули, срезав дистанцию, почти вдвое. Увидев, недалеко от входа со двора школы, сидевшего на ящике из-под боеприпасов солдата. Он сидел задумчиво, установив перед собой костыли, положив руки на перемычки для упора рук при ходьбе и склонив голову на свои же руки, находился в неподвижном положении, если бы не открытые глаза, то можно было подумать, что он спит.

– Здравствуйте, дядя! – произнёс более смелый из двух парней, Василий.

Боец не спешил с ответом, медленно повернул голову в сторону окликнувших его, оценил их с ног до головы, при этом одновременно поднимая голову и прямо глядя в глаза, ответил:

– Здравствуйте, здравствуйте! – и видя внимательно уставившиеся, как на заморскую диковину две пары глаз, спросил, – вы что хотели?

– Ой, извините, – спохватился Василий, – вы курите?

– Нет у меня курева, да и вредно вам молодым курить-то. А вот сам закурил бы, но не знаю, у кого бы «стрельнуть» табачку.

– Так мы не курим, а табачком, вот, пожалуйста, угощайтесь, – и Вася второпях достал из кармана пальто и протянул солдату пачку табака.

– Шикарно живёте, пацаны! И не курите?!

– Не-а! Не балуемся, – хором ответили Вася с Вовой.

– От этого подарка грех отказаться, приму с удовольствием, – служивый отстегнул пуговицы ватника, под которым у него был байковый госпитальный халат, из кармана которого достал кисет.

Рассупонив кисет, боец аккуратно пересыпал в него часть табака из пачки, и протянул пачку назад Васе:

– Спасибо за новогодний подарок! Очень кстати, – улыбаясь, произнёс военный.

– Забирайте весь, мы и правда не курящие, а наши отцы на фронте, – спрятав руки за спину, для убедительности, ответил Вася, может где-то и наших батькив угостят.

– Может быть, может быть, грустно произнёс боец, о чём-то думая, – а твой товарищ, случаем, не немой? – улыбаясь, отбросив первоначальные мысли, спросил солдат.

– Не-а! – ответил, наконец-то, Вова.

– Ну, хорошо, я с братвой в палате поделюсь, – высыпая оставшийся табак, с явно приподнятым настроением, разрешил таким образом неловкую ситуацию военный.

– Дядя, можно спросить, как вас зовут? – уже более уверенно продолжил беседу Вася.

Солдат заулыбался и от этого, и от прищура глаз у него по лицу побежали мелкие морщинки. По всему было видно, что парни развеселили его и он уже почти гоготал, забыв про перебитую и сложенную кое-как правую ногу и вынутые осколки от мины из голени левой ноги.

«Сколько же ему лет? Такой, как отец или моложе чуток?» – глядя в смуглое лицо фронтовика, гадал Вася.

– Ну, вы даёте – дядя. А как вы думаете, сколько мне лет? – чуть помедлив и увидев, что его собеседники пожимают плечами, продолжил, – мне ещё и двадцати двух лет нет, это меня война успела так состарить, да пороховая копоть в кожу въелась. Я срочную проходил на больших сборах, войну встретил на Северной Буковине. И как-то Бог миловал, полгода как воевать довелось, сколько верст протопал и отступали и из окружения выходили, а везение закончилось ось туточки, на донской земле. Сам-то я с Тамани. Пришлось и Киев оставлять и Ростов вот, на Дону, который, а потом освобождать, а теперича, для меня война может и закончится. А вы мне – дядя, та дядя. Какой я вам дядя? Собираются меня куда-то на Кавказ отправлять, в Майкоп или Кисловодск. С гипсом не повоюешь, а-то бы я им… Макаром меня зовут и без дяди. Сами, небось, если война затянется скоро нас на смену придёте. Скажу вам, будьте осторожны. Молодые гибнуть чаще всего в первом-втором бою. А, если выживают, то ещё повоюют – факт неоспоримый, убедился не раз.

Макар неспешно, достал из того же кармана халата бумагу, свернул самокрутку и, закрыв глаза, сделал первую глубокую затяжку. Наступила тишина, боец наслаждался куревом, а парни боялись его потревожить.

– Я тут уже третью неделю почиваю. Как немцев за Миус прогнали, командование, видимо в запале азарта, приказало двигать дальше. Думали одним махом и Миус форсировать и фрицев из их «щелей» выкурить. Да, где там. Они как начали из пушек, миномётов и пулемётов по нам пулять, а нам и спрятаться негде, и кочки нет. Когда меня ранили, я пришёл в себя и понял, что помощи ждать не приходится, перетянул ремнем ногу выше колена, но в сапоге уже хлюпало… начал сам врываться в снег и, хватаясь за бурьян и за что придётся, пополз к своим, пока силы были. А потом, под покровом темноты, меня вытащили. Повезло, опять повезло. Жив остался. Видимо я военврачу понравился, пожалела меня и ногу не отхватила, оставили до выяснения… И слава Богу, гангрены не было и верю, что еще смогу без костылей ходить по нашей, свободной от фашистской нечисти земле, хлеб растить, детей рожать и воспитывать. Я же ещё молодой и неженатый.

О чём-то задумался, погрустнел солдат и продолжил:

– Заболтал я вас пацаны. Как дома побывал, душу отвёл. Спасибо вам! Да, чуть не забыл, – он расстегнул верхнюю пуговицу стёганного ватника, запустил руку за воротник и достал крестик, – вот, если придётся и вам повоевать с этим отродьем, – и он кивнул головой в сторону линии фронта, – пусть матери повяжут нательный крест. Верите вы в Бога или нет, но Он меня спасал и не раз, поверьте мне, врать для меня резона никакого нет.

Боец поднёс крестик к губам, поцеловал и осторожно вернул на место, а после этого непроизвольно, отстранившись мысленно от посетивших его гостей, перекрестился. Наступила минута молчания, каждый думал о своем. Макар, взявшись за шапку, начал её быстро перемещать, то на лоб, то на затылок и было ощущение, что он ищет что сказать, как обычно, человек в таких случаях чешет затылок или темечко.

– Ой, простите! Совсем забыл. А вас-то как зовут, комсомольцы?

– Вася!

– Вова!

Ответы прозвучали «дуплетом» и напоминали ответ подчиненных на обращение командира, чётко и громко.

Макар заулыбался и протягивая для рукопожатия свою большую руку, добавил:

– Вот теперь полный порядок.

– Дяд… Макар, вы-ы.. ну, ты, это, – заговорил осмелевший Вовка, – выздоравливай. Может ещё вместе повоюем?!

– Держи! – Вася достал вторую пачку табака, о которой чуть не забыл, – угостишь товарищей.

– Эй, Макар! Вот ты где, я с ног сбилась по палатам тебя искать. Бегом в палату, – скрипнула, толи от мороза, толи потому, что навесы давно не смазывались, двери и появилась добрая фея, иначе и не скажешь, молодая красивенькая девушка, видимо, медсестра, в белом полушубке, наброшенном на плечи поверх медицинского халата, в валенках и у неё из-под белого платочка выбивалась волнистая прядь светлых волос и её строгость сменилась на добродушную улыбку, когда она представила, как Макар побежит в палату на костылях и для острастки, уже не строго, а шутя прикрикнула, – бегом я тебе сказала.

– Не бегу, а лечу на крылышках любви, моя спасительница дорогая, – Макар, опёршись на костыли, быстро поднялся, поправил костыли, опёрся на них и прежде, чем «бежать», повернулся к друзьям, подмигнул и уже им сказал, – каково вам? За такой не то, что побежишь… Ух, с такой красотки портреты писать, а не с нами, обездвиженными и контуженными таскаться. Прощевайте, братцы!

Сестричка, улыбаясь придержала дверь, чтобы Макар прошёл, быстро стрельнула своими красивыми глазками на оцепеневших на месте парней и скрылась вслед за пропавшим, но к счастью найденным её пациентом госпиталя.

Друзья шли домой молча. Они не знали даже, как им расспросить солдата о войне его глазами, а получилось как-то само-собой. Возможно, Макар, прочитал их мысли? Но это уже не важно.

 
                                                 ***
 

По всему было видно, что фронт остановился надолго. Одной из причин была непривычно холодная, даже для русских земель зима. Сказать то, что фронт был «заперт на замок» с вывеской «закрыт до весны», такого не было, но масштабных операций не проводилось ни одной, ни другой стороной. Так как одним из проблемных вопросов для нашего командования была ликвидация вражеских аэродромов, располагавшихся в окрестностях Таганрога. Неоднократно предпринимались попытки силами морского пехотинцев под руководством И. Г. Старинова и Ц. Л. Куникова, в январе-феврале – по льду, а весной – по воде со стороны Таганрогского залива. Диверсанты совершили белее сотни рейдов в тыл противника, причиняя ущерб вражеской силе и, главное, технике, но вывести из строя работу аэродромов, к сожалению, не удалось.

На март 1942 г. командование советский войск предприняло ряд разработанных операций, целью которой ставился разгром покровско-таганрогской группировки противника на линии «Миус-фронта». Главные удары предусматривались нанести из Матвеева Кургана и села Ряженое. Планировалось операцию провести за два-три дня, совершив прорыв и захват Волковой горы и других господствующих в этом районе высот, а затем с обходом и ударом с севера этими силами и вторым направлением удара с востока со стороны Самбека взять в тиски таганрогскую группировку противника. Но, как говорится, «на бумаге всё хорошо, а деле…». А на деле произошло то, что произошло.

Подготовка заняла четыре дня и велась с нарушением скрытности. Немцы следили за всеми передислокациями, и группировка противника «Макензен» приняла меры для отражения наступления советских войск. Наступление началось рано утром 6 марта 1942 г. в составе четырех стрелковых дивизий и шести бригад. Но погода внесла коррективы, густой туман не давал возможность выполнить артиллерийскую подготовку и затруднял действие танков, операция была перенесена дважды и всё же состоялась, но только 8 марта.

 
                                                ***
 

Утром матвеево-курганцы были разбужены громогласным «будильником», роль которого выполнили орудия батареи, расположенной на восточной окраине поселка, в аккурат напротив улицы, где проживал Вася с родными. Снаряды на взлёте издавали характерные звуки, которые «догонялись» грохотом выстрелов, которые отставали на сотые доли секунд и от того образовывали «музыку» артподготовки, которую лучше никогда в жизни никому не слышать. Но человек ко всему привыкает. Когда всё это видишь и слышишь впервые – очень страшно, вторично – неприятно и волнительно, а в третий раз – привычным становится.

С рассветом сотни глаз были устремлены на запад, за реку, где на заснеженном пространстве балки Широкой, проходящей изначально вдоль поймы Миуса, а затем уходящей на запад и северо-запад, тем самым очерчивая собой два выступа кряжа: справа высоту 101,7 м, называемую местными Волковой горой; слева возвышалась гора с отметкой на карте 105,7 м, под которой располагался хутор Грунтовский. Даже с небольших высоток Матвеева Кургана была видна вся, можно было бы сказать красивая панорама происходящего, если бы она не была страшной, кровавой и трагичной.

Такие события не могли оставить друзей-товарищей без внимания. Сначала Вася вызвал из дома соседа, затем правдами и неправдами обманули серьёзную, даже сердитую бабушку Нюру, бабушку Вити Нецветая, которая считалась в семье не просто старшей, а главной, хоть ей и было в отличие от матери Вити около семи прожитых десятков лет. В такое беспокойное время, когда все понимают, что обстрел позиций противника неминуемо приведёт к ответным действиям, просто может пройти какое-то время, а чувство самосохранения терять никогда нельзя было. Но как вышло, так вышло – женщина потеряла бдительность и отпустила своего любимого внука через «КПП» в виде калитки с выходом на ул. Таганрогскую.

Троица не забыла и тёзку Цымбала, Вову Захарченко и уже вчетвером, где открыто, но чаще перебежками добрались до высоток развалин элеватора. Здесь их ждало разочарование. Там наши координаторы артиллерийского огня устроили наблюдательный пункт и нашим разведчикам пришлось ретироваться «несолоно хлебавши».

– Есть ещё один вариант! – словно прошибленный током, вскрикнул Захар, как прозывали чаще Вову Захарченко.

– Шо, за вариант? – заинтересовался Витя и все, остановившись, пристально смотрели на Вовку.

– Во-первых, во! – и он с гордостью достал из-под, давно просившего замены, пальто, полевой армейский бинокль.

– Ух, ты! Откуда? Где взял? Стырил? – сыпались вопросы сияющему от гордости Вовке.

Сделав значительную выдержку, чтобы завести друзей завидками, неопределённо ответил:

– Там, где взял, уже нету!

– А, шо ещё за вариант, Захар? – поинтересовался Вася, – не «трёхлинейка» у тебя там за пазухой?

– Нет. Я предлагаю, если у Миуса на водокачке водонапорная башня не «обжита», захватить её. Как мой план?

– Хороший план, но рискованный. Немцы же не дураки, бьют по высотным ориентирам. Но, айда, чё стоим, проверим, – поставил точку в нерешительности друзей Вася.

Подойдя к кирпичному сооружению, высотою в 3-х этажный дом, сложенного в виде треугольной башни с закруглёнными углами, кирпичи на которой, особенно с западной стороны были сильно изречены пулями и осколками, а кое-где и серьёзные разрушения кладки. Двери были наполовину открыты и в таком положении занесены снегом, по проходу внутрь было видно, что имелись следы входящих и выходящих, но не свежие, уже припорошенные свежим снегом.

– Нам повезло, там никого, – с выдохом и облегчением произнёс Захар, – за мной, банда!

И действительно, сегодня Захар был «на коне», как говорят, чего раньше особо не наблюдалось за постоянно «ведомым», крупным и довольно медлительным парнем.

Поднявшись по спиральной металлической лестнице, четвёрка оказалась на деревянной площадке, установленной на рельсы, применяющиеся в качестве опорных балок и одновременно для трёх цилиндрических ёмкостей, предназначенных для поддержания запаса воды и бесперебойной подачи потребителям и паровозов, а также, при необходимости пополнения запаса воды в пассажирских поездах. Отсюда, только с восточной стороны башни, через окно, как на ладони располагался железнодорожная станция с вокзалом. Если «на глаз» сказать, то емкости для воды были кубов по пять каждая. Вниз уходили трубопроводы для подачи воды от насосной станции и расхода её. В каждой из трёх плоских стен башни были выполнены небольшие оконца, стекла в двух из них были полностью выбиты, а в одном только наполовину. Всё это создавало сильный сквозняк морозного воздуха. Через окошко, выходящее на запад, был отличный обзор и все сразу прильнули к нему.

– Тихо-тихо, разошлись! – разводя собравшихся по сторонам скомандовал Вася, – на вас есть нательные крестики?

Вася улыбался и при этом смотрел на Вову Цымбала, который, конечно, понял о чём речь. Он тоже вспомнил слова Макара, раненного солдата из госпиталя.

– Откуда? Мы же все комсомольцы, да?! – с сарказмом произнёс Цымбал и достав, продемонстрировал всем, блеснувший серебром на простой суровой нити, а затем аккуратно вернул его на место.

Смеха не было, все замолчали и наступила минута тишины, которую разрядил, теперь уже не Захар, который оставался до сих пор в ступоре, а Вася:

– Захар, если ты не против того, чтобы твоим трофеем временно попользовались поочерёдно все, то разреши Вовке первому, как хранимому Господом, опробовать в «боевых условиях».

– Да, я… ну, это…, – начал подбирать Вовка Захарченко слова.

– Цымбал, бери! Вова не против, – скомандовал Вася и взяв из рук, не понимающего до конца в чём дело, Захара, передал бинокль Вове Цымбалу, – а мы давайте разойдёмся по сторонам. Она и шальная пуля, хоть и дура, но у кого потом спросишь почему и за что.

– Ну, да. Это точно, всем высовываться нет резона. Нужно очерёдность установить, – предложил Витя Нецветай.

– У меня батины часы есть, через сколько меняем наблюдателя? – спросил Цымбал, закатив рукав и тыкая всем отцовскими часами, которые он оставил сыну, уходя на фронт.

Договорились, что минут по десять для начала хватит и бдение за полем боя началось. Наблюдающий комментировал то, что происходило за Миусом с 6-тикратным увеличением объектов.

Изначально сообщения были радостные, но потом становились всё волнительнее и волнительнее. А, что же происходило там, в пойме реки со слов наших наблюдателей и с корректировкой их данных, с сопоставлением военных сводок о тех событиях, мы вкратце проследим.

– Братцы, морячки атакуют со стороны х. Колесниково в сторону горы влево, а другая бригада краснофлотцев движется на Волкову гору, – начал комментировать увиденное через бинокль Вова Цымбал.

Все стояли молча, как провинившиеся и за это поставленные в угол или присев, опирались спиной в стену башни, не перебивая наблюдателя, лишь изредка задавая вопросы типа – «а что там сейчас делается…?».

Поле битвы всё гуще покрывалось воронками от снарядов, а заодно и сраженными пулями, и осколками мин и снарядов, моряков, раненных или тех, чья жизненная стезя так рано и резко обрывалась здесь на подступах к неприступным рубежам «Миус-фронта».

Следующие наблюдатели сообщали о том, что чёрные бушлаты уже мелькают на вершинах и вот-вот враг будет сломлен. Советские части 68-й и 76-й морских стрелковых бригад, а также 2-й гвардейской стрелковой дивизии проявили невиданный, как минимум на «Миус-фронте» героизм, но этого было мало для победы, они попали под сильный минометно-пулеметный и артиллерийский огонь, а после оттеснены и отброшены назад танками противника.

 
                                                ***
 

Горько было смотреть на то, что вызывало большую надежду и так она оборвалась вместе со страшными невозместимыми потерями бойцов. Попытки атаковать немцев повторялись, но не было ни факта внезапности, ни тактического преимущества и, возможно стратегической компетентности командования. Всё в совокупности привели к плачевным результатам. За три дня попыток взять миусские высоты, в боях 8—10 марта 1942 г. потери РККА в районе Матвеева Кургана составили свыше 13 тыс. человек.

Стрелковые части боевых соединений наспех доукомплектовывали и вновь бросали туда, где уже павшие днём ранее боевые товарищи или незнакомые вовсе бойцы, пали в смертельном бою с врагом, по сути дела в открытом поле, становились им единственным укрытием и их обездвиженные тела ещё какое-то время, принимая на себя град пуль вражеского обстрела могли защитить их временно до следующего, уже смертельного броска на ненавистного врага.

В марте были предприняты еще две попытки прорвать немецкую оборону, но и они не дали результатов, вынуждены были возвратиться на свои позиции неся большие потери. Только убитыми потери 56-й армии превысили 20 тыс. человек, 68-я, 76-я и 81-я морские стрелковые бригады морских пехотинцев, которых командование использовало на направлении главного удара, потеряли около 70% всего личного состава.

Какие чувства и эмоции испытывали 15-16-летние пацаны, видя, как на их глазах гибнут люди, те, которые ещё весной сеяли пшеницу, в июне месяце косили сено, работали в колхозах и на заводах, женились, любились и воспитывали детей, мечтали и строили планы и всё. Всё! Они есть, они лежат на поле, сраженные кусочком металла, пули или осколка, изготовленной из стали, выплавленной их руд Рура, они есть и их уже нет. И ещё неизвестно, узнают о их последнем бое их же родные, а может быть, если получат, то это будет извещение с формулировкой «пропал без вести». Десятки тысяч павших солдат, из которых только меньшая часть будут захоронены в братских могилах.

Убитых, а порою и раненных, но не способных самостоятельно двигаться, выносили с этих мест, обильно пролитых кровью бойцов, не только те, кому это входило в обязанности, но собрать столько людей и тем более в то время, когда бои не прекращаются, очень трудновыполнимая задача. Многие из местного населения, взрослые и подростки добровольно оказывали помощь, подвергая и свои жизни опасности.

Подростки, юноши и девушки, те, кого не страшили и не вызывали психологические реакции, виды убитых, а иногда с оторванными конечностями и другими страшными смертельными ранами, что и бывалым было не по себе, предлагали свою помощь тогда, когда на фронте было затишье и похоронные команды, организованные командованием частей, выходили на тяжёлую и физически и, особенно, морально, работу.

Конечно, существовали правила захоронения советских офицеров и бойцов рядового состава, утверждённых в приказе №138, от 15 марта 1941 года, но он не мог всё предусмотреть. Порою, личный состав оставшихся в живых, после ожесточённых боёв был количественно меньше, чем требующих оказания помощи из-за ранений и просто захоронения, так как отвоевались. Кроме этого, в приказе указывалось в каких местах стоит захоранивать убиенных и то, что офицеров надобно хоронить отдельно, рядовой состав допускалось захоранивать в братских захоронениях. Разрешалось хоронить на гражданских кладбищах, в скверах и парках. Что и выполнялось в Матвеевом Кургане, но не везде и не всегда.

Часто, как и повсеместно, убиенных, не взирая на звания и на то, какой армии принадлежал, хоронили в братских могилах, в лучших случаях, да и такое часто случалось, убитых просто сносили, свозили и стаскивали в воронки, окопы, канавы и присыпали землёй. Пока стояла морозная погода, поле боя представляло собой своеобразный морг под открытым небом, но весна приближалась не только календарная, которая уже началась, а природная с теплыми солнечными лучами, таянием снега и не только… Вот тогда-то и начнутся проблемы.

После трагических мартовских событий на «Миус-фронте» вновь наступило затишье. Но затишье, как известно бывает и перед грозой. И первый гром грянул, да так грянул, что Харьковская операция дала такую трещину советской обороны на Южном фронте, что инициатива полностью перешла германской армии. Германское руководство приняло решение о стратегическом наступлении по двум направлениям – на Волгу и на Кавказ.

 
                                              ***
 

Несмотря на то, что Миус-фронт потерял своё предназначение, на его рубежах, благодаря предусмотрительности германского командования, продолжалось строительство оборонительного укрепрайона. Выгодный, в случае временных неудач немцев, рельеф местности, позволял им снова закрепиться на тех рубежах, которые сам Гитлер назвал «новой границей Третьего рейха».

А, что же наше командование, высший командный орган, Ставка Верховного Главнокомандования? Конечно же, они не бездействовали и все изменения на фронтах были отражены в их приказах и разработках Генерального штаба Ставки Верховного Главнокомандования по стратегическому планированию и руководству вооруженными силами на фронтах. Насколько стратегия советского командования была верной и всегда ли было так – это вопрос не нашей компетенции, тем более что весь советский народ свято верил в правильность стратегии и тактики ведения боевых действий, хотя и были инакомыслящие. Как с ними поступали, тоже все были наслышаны и старались об этом вслух не говорить.

Ошибки, допущенные при обороне Ростова-на-Дону осенью 1941 года, давали возможность исправить их в дальнейшем. Вот только, верили ли в той-же Ставке, что придёт время снова отступать и сдавать город, который из-за этого на долгие годы, с подачи руководства страны был покрыт позором. Можно подумать, что те, кто так думал, не допускал ошибок, которые с учётом занимаемых должностей, значили намного больше, чем те, что допускались здесь, непосредственно в армиях и дивизиях.

Пока на Миусе стоял фронт, а он стоял долгое время, почти восемь месяцев, в окрестностях донской столицы строились оборонительные сооружения. Но, как уже отмечалось, зима 1941—1942 гг. была экстремально холодной, что в конечном счёте повлияло на ход зимней компании на фронтах. Не только зима, начавшаяся не календарно, а в ноябре снегом и морозами, но и в марте месяце, вплоть до 25 числа морозы в низовье Дона и Миуса не спадали. Весна запомнилась невиданным половодьем рек. К тому же в июне-июле прошли сильные дожди, что привело к размыву дорог и не только.

Большая часть оборонительных сооружений «ворот Кавказа», как называли г. Ростов-на-Дону, находившиеся в низменных местах дельты Дона, оказались затопленными. Ко всему, в июле-августе в южных районах установилась изнурительная жара, со значением температуры, приближающейся к +50⁰ С.

В результате решительного наступления Миус-фронт был прорван немцами и 22 июля они вытеснили советские войска из Матвеева Кургана, а уже 24—25 июля 1942 г. части 17-й полевой армии под командованием Р. Руоффа заняли города Ростов-на-Дону и Новочеркасск. Хотя бои ещё несколько дней продолжались на улицах в донской столице, но основные силы Южного фронта под командованием генерал-лейтенанта Р. Я. Малиновского, неся огромные потери, отступили за реку Дон. Потери 56-й армии за пять суток сражений были настолько огромные, что из личного состава в 100 тысяч человек, в ней насчитывалось всего 18 тысяч рядовых бойцов и командиров.

После этого драматического события был издан известный приказ Наркома обороны СССР №227 от 28 июля 1942 г. «Ни шагу назад!» В нём говорилось так: «Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Москвы, покрыв свои знамена позором…».

Этот приказ послужил основанием для создания заградительных отрядов, штрафных рот и батальонов. Задачей данных нововведений была попытка остановить стремительное продвижение немцев на Кавказ и на Волгу.