Текст книги "Бессовестное время"

Глава 3. Дорога в Сибирь. Люди

Николаевский вокзал остыл настолько, что, казалось, в природе не найдётся такого тепла, которое смогло бы его отогреть. Паровоз шипел, нетерпеливо выпуская пар. Ветер носил сладковатый дым над вагонами, взволнованными провожающими, тюками, чемоданами, саквояжами. Дали первый колокол, людская масса всколыхнулась. В вагоне было прохладно, но вполне терпимо. Железная печка дышала натопленным теплом. Рядом лежали короткие дрова, корзина с углём. Так просто, будто дома.

Худой, с длинным носом служащий в форме железнодорожника, помогая пассажирам расставить багаж в проходах, под лавками, приговаривал:

– Господа, внимательнее смотрите, чтобы согласно купленных билетов, согласно билетов…

Полицейский с пристёгнутым башлыком и свистком на груди, заложив руки за спину, хозяином шагал вдоль перрона. Аристарх не стал испытывать судьбу и отвернулся.

Дали третий колокол, паровоз пронзительно свистнул, пар вырвался на волю, зашипел, вагоны ударились железом раз, другой… Что-то пронзительно заскрежетало, кровь подступила к горлу. Маменька стояла напротив окна бледная, крестом сложив на груди руки. Сонечка, уткнувшись ей в плечо, плакала. Вагон неслышно качнулся, сдвинулся с места. Маменька с Соней какое-то время шли следом, махали платочками, вытирали слёзы, потом стали всё больше и больше удаляться. Вскоре, смешавшись со всеми, они потерялись из виду.

Аристарх долго смотрел на удаляющиеся фигуры людей без надежды увидеть своих. Просто ещё мгновение назад в этом самом окне он видел тех, ближе кого нет у него на всём белом свете. Ему казалось, что подёрнутое тонкой сеткой мороза стекло, будто фотографическая пластинка, сохранило на себе их образ и дыхание. Он приложил к холодному стеклу ладонь и закрыл глаза…

«Зачем мне всё это? Может, надо было остаться в Петербурге, перестать посещать тайное общество, и всё бы улеглось постепенно? Всё одно Андрея Карловича и Петра Даниловича арестовали. Тогда как же освобождение и просвещение народа? Правильно ли будет так легко отказаться от великой идеи? Правильно или нет, пока неизвестно, потому как в Тобольск при плохом стечении обстоятельств можно ехать не в тёплом вагоне второго класса, а в арестантском… Надо всё-таки выбирать».

Какой он, Тобольск? Как встретит его? Все, кому довелось бывать там, в своих впечатлениях делились ровно пополам. Одних восхищала необычность и красота сибирской столицы, другие, напротив, представляли его огромной тюрьмой с жестокими порядками.

Едва уловимый сладковатый запах паровозного дыма постепенно заполнял пространство. Вагон незаметно, даже робко начав движение, вскоре разбежался. Тени заметно быстрее стали пробегать от окна к окну, скользя по рядам с пассажирами. Аристарх прошёл вдоль прохода, устало опустился на место и стал безразлично смотреть в окно. Огромное количество новых, непривычных звуков и запахов вдруг окружили его со всех сторон. Чувствовалась близость паровоза. Хорошо было слышно, как бьётся его железное сердце, как он временами усердно пыхтит на подъёмах, как после легко бежит, весело посвистывая.

Колпино осталось позади вместе со шпилем вокзала и парой водокачек, слева и справа от основного хода, предназначенных для заправки паровозов водой. В народе эту пару водокачек называли «заячьи зубы». Вскоре белые поля сменились берёзовым лесом, позолоченным неярким солнцем. Милое русскому человеку тихое однообразие. Аристарху особенно нравились мгновения, когда поезд по насыпи влетал на открытый мост… В эти минуты ему казалось, что подобно птице он взлетает над землёй. Сердце начинало учащённо и радостно биться. Барышня, что сидела через проход, ойкала и демонстративно прикрывала ладонями глаза.

Публика в вагоне постепенно освоилась, начала знакомиться, делиться впечатлениями. Напротив Аристарха сидел господин в инженерной железнодорожной форме, с седеющими висками и строгим выражением лица. Как только Аристарх отвлёкся от окна, их взгляды встретились.

– Аристарх, – представился он, – драматический актёр.

– Павел Петрович Алымов, инженер-путеец, – ответил мужчина.

Через проход от них сидела солидная разговорчивая дама с той самой пугливой дочкой, которую, похоже, звали Лизонька. Лиза была похожа на институтку. Она прятала руки в муфту, смотрела поверх голов и демонстративно не желала замечать Аристарха.

В следующем ряду сидел купец непонятно какой гильдии, но, по рассказам, непременно первой. Потому как разбирался он во всех видах торговли и ведения дел. Знакомо ему было всё: как правильно вязать пеньку, в какую пору снимать щетину, какие вина и коньяки самые лучшие, и в какое время их следует подавать к столу. По рассказам, его торговые ряды располагались во всех крупных городах от Астрахани до Петербурга и Москвы. Аристарх по этому поводу задумался только об одном: отчего же господин едет тогда в вагоне второго класса? Должен быть непременно первый, и поезд соответственно курьерский, а не пассажирский. Большинство людей устроены именно таким образом. Всем хочется казаться на класс выше, чем на самом деле. Те, у кого это не получается, как минимум выглядят смешно.

Солнце, перейдя в соседнее окно, стало метаться неуёмными бликами внутри вагона. Павел Петрович, слегка наклонившись, произнёс:

– Скоро станция Любань. Если желаете, можем прогуляться. Заодно здесь недурно можно отобедать в буфете. Поезд стоит долго. Паровоз будет заправляться и обслуживаться в депо.

Ход стал заметно снижаться, паровоз неистово свистел. Показались первые деревянные домики, островерхая церковь с золочёным куполом. Постукивали железом буфера, опять что-то протяжно скрипело.

На переезде, отгороженный от поезда полосатым шлагбаумом, стоял деревенский люд. Мужики в затёртых армяках, тулупах и одинаковых треухах из бараньих шкур мехом кверху. Неуёмная детвора из любопытства постоянно норовила подлезть под шлагбаум. Сдерживал их суровый на вид дежурный по переезду в форменной шинели. Позади мужиков стояла мохноногая лошадёнка, запряжённая в розвальни, застланные сеном. От её кудлатой спины валил пар. В углу розвальней боком к поезду сидела баба. Обеими руками она прижимала к груди свёрток в цветастом одеяле, прикрытый сверху тулупом. Явно это был ребёнок. Её огромные голубые глаза светились от любопытства и восторга ярче цветастых лоскутков на одеяле, а в удивлённых глазах метался вопрос: «Кто они, эти господа, если могут так запросто ехать в тёплом вагоне со стёклами из Петербурга в Москву? Доведётся ль ей когда-нибудь, хоть один разок так вот посмотреть на мир из окна поезда?»

Аристарх внимательно смотрел на них и размышлял: «Вот бы спросить: о чём думают в этот момент женщины, ребятишки, мужики? Что они понимают в происходящих событиях, вещах?»

Любань… За окнами вагона плавно проплыл двухэтажный, вытянувшийся вдоль железной дороги вокзал, застывшие от любопытства фигуры и лица людей. Железнодорожник в станционной форме, похоже, замер возле блестящего колокола, на середине платформы.

Стало тихо… Не стучало железо, не раскачивался вагон, затих перестук колёс. Аристарх с Павлом Петровичем, покинув вагон, несколько раз прошлись вдоль поезда, после остановились на краю платформы. Аристарх от нечего делать считал широкими шагами длину платформы.

– Сто шагов? – спросил Павел Петрович.

– Да, действительно, сто. Откуда вам это известно?

– Любань, станция второго класса.

– Какие тогда первого?

– Петербург, Москва, Бологое, Малая Вишера, Тверь.

– А те, что с «заячьими зубами» – водокачками?

– Эти третьего или даже четвёртого. Кстати, знаете, какой конфуз приключился при строительстве?

– Возможно, где-нибудь забыли построить станцию?

– Нет, как раз наоборот. В Клину по ошибке был построен вокзал, соответствующий первому классу, хотя положен был второй. Обнаружили поздно, но решили уже не перестраивать.

Паровоз отцепился и уехал в депо. Состав словно обезглавили. От этого он стал выглядеть какимто безжизненным. Из-за отсутствия паровоза даже суета перед вагонами стала неуместной. Павел Петрович негромко, будто для себя, проговорил:

– Всё, что ни есть без головы, выглядит против естественного состояния вещей. А хуже того, когда голова вроде бы на месте, а на самом деле отсутствует, поскольку делается всё так, будто её и нет вовсе.

Навстречу им по платформе шёл мальчонка в подпоясанном кушаком овчинном полушубке. Шапка была ему велика, оттого постоянно сползала на глаза. Он не переставая поправлял её. Аристарху вдруг нестерпимо захотелось получить ответ на вопрос, который у него возник на переезде: что же по поводу происходящего думает самый обыкновенный деревенский мальчишка?

– Павел Петрович, давайте спросим мальчонку, что он думает по поводу паровоза, к примеру. Наверное, скажет, что внутри сидит змей-горыныч, который крутит колёса или, к примеру, нечистая сила, которую насильно посадили в трубу, отчего она неистово пытается вырваться наружу.

– А что? Весьма интересно знать, – согласился Павел Петрович.

Поздоровались… Мальчик остановился напротив, шмыгнув носом, снял рукавичку, приподнял шапку на лоб.

– Здравствуйте, барин. Чего изволите?

– Как тебя зовут?

– Ванюшка Колоденный.

– Вот скажи, Ванюшка. Как ты думаешь… Почему паровоз едет? Может, вагоны и без него смогут двигаться?

Ванюшка в очередной раз шмыгнул носом.

– Отчего же вагоны, барин, будут двигаться, если у них нет паровой машины?

Аристарх с Павлом Петровичем переглянулись.

– А паровоз?

– Паровоз – это совсем другое дело. Там паровая машина, которой для работы требуется пар. Пар получается в котле с водой, который топят дровами. Но только теперь уже есть паровозы, которые топят углём. От угля жару больше, оттого такой паровоз сильнее. Ещё всё зависит, сколько цилиндров. Вот на старых паровозах, к примеру, цилиндр был только один, а нынче уже полно паровозов с двумя цилиндрами, внутри которых двигаются поршни.

Было заметно, как у Павла Петровича с каждым произнесённым мальчонкой словом вытягивалось лицо…

– И что дальше?

– А вы что, про это ничего не слышали? – удивлённо спросил Ванюшка.

– Разумеется, нет. Кто же нам расскажет, – вставил Аристарх.

– Понятно. Только барин-то вот в форме железнодорожника.

– Нет, нет, я конторский и в этом ничего не понимаю, – замахал руками Павел Петрович.

– Так вот, – продолжил Ванюшка. – Пар от котла по паропроводам подводится к обеим сторонам цилиндра, и от распределителя через золотники подаётся то в одну сторону, то в другую сторону цилиндра. Оттого поршень и ходит туда-сюда.

– Скажи на милость, а отчего тогда колёса крутятся? – не унимался Павел Петрович.

– Да это совсем просто. К поршню подвижным образом прикрепляется шатун, который упирается в кривошип, связанный с колёсами.

Повисла тишина…

– Барин, я что-то неясно рассказал? – наморщил нос Ванюшка.

– Нет, всё, напротив, очень даже понятно, – как-то слишком задумчиво произнёс Павел Петрович. – Как вам кажется, Аристарх?

– Ясно, весьма ясно.

– Только ответь мне на один вопрос, – не унимался Павел Петрович. – Откуда ты, Ванюшка, всё это знаешь?

– Батька рассказывал. Он в депо работает.

– Кем?

– Заклёпщиком.

– А кто машине обучал?

– Батька и дядя Семён. Я, когда вырасту, машинистом буду, у меня даже вот что есть.

Он недолго рылся в кармане и вскоре протянул им зажатый кулачок. Когда он разжал его, на тёплой детской ладошке они увидели форменную пуговицу от железнодорожного мундира.

– Мне её машинист Василий Аполлинарьевич подарил на день рождения. Они вместе с тятей в депо служат.

Павел Петрович подался слегка вперёд…

– Ты подожди, Ванюшка, не уходи, я сейчас, скоро.

Он прошёл в вагон и вскоре вернулся.

– Держи.

Он так же, как Ванюшка, протянул закрытую ладонь, а когда её раскрыл, все увидели форменную железнодорожную кокарду с гербом. Ванюшка даже отшатнулся.

– Что вы, барин, что вы… За что?

– За правильное знание устройства паровоза. Машинистом, я думаю, ты непременно станешь. Тебе сколько лет?

– Десять.

Павел Петрович вложил ему в руку кокарду, закрыл её и сказал:

– Ты уж, братец, постарайся, может статься, в одном ведомстве служить когда-нибудь доведётся. Да, вот что. Передай поклон отцу.

– От кого?

– Скажи, от Павла Петровича из Петербурга.

Ванюшка медленно удалялся вдоль платформы. Он много раз останавливался, смотрел в ладонь, оборачивался, потом опять осторожно шагал, прижимая сжатый кулачок к груди. В какой-то момент он сдёрнул шапку, подкинул её вверх, поймал и побежал вприпрыжку вдоль станционной платформы, пока не скрылся за углом.

Долго шли молча…

– Ну, и как вы, Аристарх, оцените урок, который нам преподал десятилетний мальчик?

– Пока что, Павел Петрович, никак не найду подходящих слов, поскольку я и малейшего представления не имею даже о части тех знаний, коими обладает этот юнец.

– Согласен. Только главный урок, который нам следует вынести из всего: приглашая кого-либо к дискуссии, следует весьма уважительно относиться к собеседнику. Вы представляете, каких потрясающих результатов может добиться этот мальчик, если ему дать возможность учиться! Вот бы такого в Ясную поляну к Толстому. Кстати вы читали, Аристарх, какую школу открыл там Лев Николаевич? Бесплатное обучение, произвольное посещение предметов по выбору, согласно способностям ребёнка. Произвольная рассадка в классе, возможность перемещаться во время занятия, допускается даже при необходимости подходить к учителю. Полное отсутствие авторитаризма. Дети там в умственном исчислении математических расчётов превосходят любого взрослого. В литературе ранних классов они изучают шестистопный гекзаметр, который использовался в античной поэзии. А живопись! Художники с мировыми именами приезжают. Сам Илья Ефимович недавно посещал школу и давал уроки. Просвещение, Аристарх, только просвещение спасёт Россию.

На заиндевелой каменной платформе они весьма скоро озябли и потому прошли в зал для ожидания, затем в буфет. Посреди буфетного зала в окружении слушателей за столом, с недопитой бутылкой белого вина восседал знакомый им купец, который громко рассуждал о своей деятельности негоцианта в Париже. Они переглянулись, незаметно улыбнулись и направились к стойке.

– Любезный… – негромко позвал Павел Петрович.

Любезный моментально принёс им суп с куриными потрошками, расстегаи и чай.

За окном на платформе засопел паровоз, дали первый колокол. Под руки повели пьяненького купчика. Путешествие продолжалось… На запотевшем окне Аристарх кончиком пальца нарисовал шпиль Адмиралтейства, Исаакиевский собор, фонарь и зачем-то извозчика. Ему опять вспомнились: Соня, маменька, Васильевский остров, тёмная Нева с золотой иглой в низком небе.

Деревянная скамейка нетерпеливо толкнула в спину. Поезд тронулся. За окном проплыла ставшая знакомой Любань. От стараний провожатого, который не переставая топил печурку, на окнах стали собираться едва заметные капельки. Первым заплакал шпиль Адмиралтейства, за ним извозчик… Дольше всех держался Исаакий, только и он со временем не устоял от соблазна пустить слезу.

Павел Петрович, устроившись поудобнее, поднял воротник.

– С вашего позволения, попытаюсь вздремнуть.

– Извольте, Павел Петрович, извольте.

Аристарх повернулся к заплаканному окну, вытер насухо угол стекла и стал рассматривать однообразную белую картину, которую время от времени разрывали решётки мостовых пролётов над замёрзшими реками. Казавшиеся безлюдными деревни были завалены снегом. Лишь кое-где поднимался дымок, да одиноко ползущая по нитке дороги лошадка, запряжённая в сани, напоминала о том, что здесь живут люди.

Высокие сосны неожиданно подступили к дороге, замелькали за окном нескончаемым жёлтым частоколом. Порой казалось, что этот нелюдимый край не кончится никогда. Оттого станция Чудово с зубцами дворцовых фронтонов и арочными окнами показалась Аристарху похожей на сказку.

Ближе к вечеру прибыли в Малую Вишеру. Станция своей округлой формой напоминала праздничную карусель. На платформе шла бойкая торговля. Продавцы в белых передниках наперебой предлагали горячие пирожки со всем, что можно было только придумать, а ещё калачи, баранки. Розовощёкая баба, держа перед собой берестяной поднос с горячими ватрушки с творогом, которые словно маленькие солнышки выглядывали из-под расшитого полотенца, задорно подзывала:

– Горячие ватрушки, горячие пирожки, начинка – творог да капуста. В животе не пусто, и съедят – не жалко.

Ей вторила розовощёкая толстушка с добрым лицом.

– Калачи, калачи, прямо только из печи. Внутри мак, да и отдам за так…

Они с наслаждением наблюдали какое-то время за праздником, случившимся в совершенно обычном месте – на станции Чудово. Отойдя на край платформы, оба вдыхали морозный воздух, ели пирожки и молча смотрели вокруг. Молчание нарушил Павел Петрович.

– Видите, Аристарх, в отдалении круглое здание?

– Это то, что напоминает большую чернильницу? Конечно, вижу.

– Это и есть моя работа.

– Вы строите эти, с позволения сказать, чернильницы?

– Нет, это паровозное депо. Они все уже давно построены. Сейчас мы их перестраиваем. Всё просто. Паровозы стали мощнее, Ванюшка прав, сейчас они тянут уже по пятнадцать вагонов и более, а начиналось всё с пяти. Выросли наши паровозы, длиннее стали и перестали помещаться на поворотный круг.

– Вы уж их перестройте так, Павел Петрович, чтобы не переделывать. А то не прошло и пятьдесят лет, а уж всё перестраивать надобно.

Павел Петрович улыбнулся уголками губ.

– Непременно учтём, не извольте беспокоиться за будущее. Хотя это и есть непростой путь человечества, который называется прогресс.

Тени, будто устремляясь за временем, становились длиннее, солнце устало садилось за полоску леса у горизонта. После Бурги в хвост поезда уткнулся второй паровоз.

– Подъём начинается, – кутаясь, проговорил Павел Петрович. – Веребьинский обход. Про это место все рассказывают байку, будто, когда царь проводил линию на карте, именно на этом месте царский палец выступил за линейку, вследствие чего получился досадный изгиб линии. Перечить, мол, не стали, так и построили. Выдумка это. Просто здесь очень крутой подъём, потому и пришлось обходить гору. А когда поезда идут из Москвы, другая проблема – под уклон состав трудно остановить. Бывало, и станцию проскакивали.

Железнодорожник, извиняясь за неудобства, толкался в проходе, зажигая свечи в фонарях.

– Извините за неудобства, зато светло будет. Светло будет. Извините…

От света фонарей ночь за окнами стала ещё чернее. Лишь изредка проползали светляки станционных фонарей. Аристарх плотнее застегнулся, засунул руки под шубу, закрыл глаза и стал засыпать. Ближе к утру, уже сквозь сон, до его слуха несколько раз доносилось: «Бологое. Скоро Бологое…». После наступила тишина, в которой жить остался только звук поезда. Аристарху не снилось снов. Он лишь ощущал, как одинок в темноте, которая, закутав всё непроницаемым одеялом, спрятала от него все прочие звуки вокруг… Сохранившиеся обрывки из прошлой жизни плыли один за другим. Он видел, как говорит маменька, но не слышал её голоса. Беззвучной птахой щебетала рядом Соня… А это что за звон? Это Савва у парадной поджидает его на велосипеде.

В Твери встретили начало нового дня. Снова гуляли по платформе, в буфете ели горячие оладьи со сметаной, пили крепкий чай. Сидя в вагоне, вынуждены были слушать пьяный бред опохмелившегося в Твери купчика. Все ждали появления Москвы.

С Лизонькой приключился лёгкий обморок, причиной которого, как выяснилось позже, было ожидание ребёночка. Вследствие излишней болтливости её маменьки вскоре всем стало известно, что они из обедневших дворян. Есть у них имение на изгибе речушки, рядом с деревней, которая когда-то принадлежала их барскому роду.

Нераспроданные земли ещё остались, хотя имение пришло в полнейшую негодность по причине негодяя управляющего. Сами они в деревню ехать не хотят, поскольку Лизоньке надо непременно устроить семейную жизнь в городе. По приезду мамочка обязательно начнёт продавать имение и оставшиеся земли. В Москву же они с Лизонькой едут к её мужу, где тот находится по служебной необходимости. По странным причинам он перестал отвечать на письма, отчего у маменьки было недоброе предчувствие, а у Лизоньки обмороки.

При выходе на очередной станции Аристарха окликнул незнакомый студент в очках:

– Доброго здоровья, Аристарх!

– Доброго здоровья, с кем имею честь?..

– Игнат Скоробогатов.

Аристарх сразу вспомнил этого студента. Он тоже не менее года посещал заседание тайного общества в Никольском переулке. Много раз им приходилось спорить. Игнат был слишком категоричен в своих рассуждениях и не воспринимал никаких иных методов борьбы, кроме вооружённой. Был он чаще всего резок и несдержан. При этом весь его внешний вид, с сухой, чуть сгорбленной фигурой, длинными волосами и странными жёлтыми, казалось бы, подслеповатыми глазами, говорил как раз об обратном. Походил он больше всего на зачитавшегося студента. По убеждениям он был скорее анархист, чем марксист.

– Игнат, действительно вы. Только я не признал вас без длинных волос. Куда же вы держите путь?

– В Малороссию, в Одессу. А вы, случаем, не на юг? Может, вместе?

– Что вы, Игнат, я как раз наоборот, в Сибирь, а точнее, в Тобольск.

– Полагаю, вы делаете то же, что и я: совершаете побег от сыскной полиции, – смотря с таинственным видом в сторону, проговорил Скоробогатов. – Как же им удалось раскрыть секрет нашей организации? Мне кажется, среди нас был провокатор. Вот узнать бы, кто это, да учинить расправу. Вред от них революционной идее. Таких надо сразу уничтожать и жечь калёным железом!

От волнения он даже сдёрнул с головы шапку и принялся нервно мять её в руках. В горящих глазах заметались тревожные жёлтые всполохи. Он ещё долго что-то говорил озлобленно и пафосно. Аристарх слушал его, видя почему-то перед собой лишь жёлтые глаза. Наконец он несколько успокоился.

– Удачи вам, Аристарх, в революционной борьбе, – торжественно проговорил он, нахлобучивая шапку. – Не будем излишне демонстрировать наше знакомство.

– Вам тоже удачи, Игнат. Может статься, свидимся когда-нибудь.

– Непременно свидимся. Я думаю, наши революционные пути ещё обязательно пересекутся.

Качнуло вагон. Тверь медленно поплыла перед окнами нарядной колоннадой с одной стороны и огромной «чернильницей» с другой. Ближе к Москве стали чаще попадаться засыпанные снегом деревеньки, переезды с полосатыми шлагбаумами, полустанки. На платформе в Москве они обменялись с Павлом Петровичем петербургскими адресами, пожелали друг другу удачи и разошлись.

* * *

Москва встретила Аристарха таким же вокзалом, как и в Петербурге, жуликоватыми извозчиками, клопами в гостином доме, где Аристарх остановился на одну ночь, до утреннего поезда. Он сразу отметил про себя: Москва – это не Петербург. Московские половые и горничные отличались заметным лизоблюдством и до неприятного неестественной угодливостью.

Все события происходят не сами по себе и не случайно, вот, если взять, к примеру, какое влияние на развитие событий могут оказать самые что ни на есть обыкновенные клопы? Оказалось, что могут. Аристарх из-за этих неприятных мелких тварей совершенно не выспался, а потому решил купить билет в первый класс. К слову сказать, и сидеть ему тоже прилично надоело. Тридцать семь рублей было несколько жаль, но он не удержался от желания выспаться.

В путешествии хорошо запоминается только начало пути. После первого дня восторг и любопытство начинают путаться и забываться. Часы, сутки, похожие одни на другие, последовательность событий, меняющиеся лица людей – всё сливается воедино.

Позади остались последние утлые сараи на окраине Москвы. В купе было тепло. Почти на каждой станции меняли железные ящики с горячим песком в полу. В проходе разговорчивый провожатый неустанно топил печурку и рассказывал истории одна страшнее другой. Про то, например, как на прошлой неделе из-за небывалой метели поезд остановился посреди степи. Помощь для высвобождения состава из снежного плена пришлось вызывать по телеграфу. «Пассажиры излишне разволновались, – продолжал разговорчивый проводник. – Случились даже одни преждевременные роды. А что самое страшное – от разрыва сердца скончался отставной статский советник в чине генерала». Оглядевшись по сторонам, рассказчик продолжил полушёпотом: «Сказывают, его высокородие водочки излишне употребил, чтобы не замёрзнуть. Хотел от смерти укрыться понадёжнее, а тут на тебе…» Значимо прищурив глаза, проводник высморкался в платок и несколько раз сочувственно покачал головой.

Попутчиками Аристарха в купе оказалась странная компания, состоящая из разновозрастной супружеской четы и молодого художника. Муж был грузен, неразговорчив и стар. Предпочтя не представляться, он сразу сел, заняв собой едва не весь диван. У него что-то посвистывало в горле, и постоянно падало пенсне с картофельного носа. Она была высока, с огромными карими глазами, узкой талией. Звали её на французский манер – Натали. У художника был высокий лоб, грустные серые глаза, тонкие пальцы, слегка поношенный костюм и необычное имя – Веласис.

Неловкое молчание продлилось недолго. Начали говорить об искусстве вообще, модных художниках и классиках, выставках, потом все разом обеспокоились судьбой простого человека, его бесправным существованием, потом снова о художественной выставке в Москве. Правда, грузный и явно недовольный муж предпочитал не участвовать в разговоре. Он молча смотрел в окно, всякий раз недовольно оборачивался на супругу, когда та слишком весело смеялась. Художник вскоре достал альбом, стал рисовать шаржи и портреты. Весело было всем, кроме одного… По всему было видно, что эти двое явно симпатизируют один другому.

К ночи зажгли в фонаре свечу. Беспокойный свет её долго и тревожно метался по лаковым драпированным стенам купе. Разгораясь, потрескивала свеча. Аристарх укрылся шубой и с удовольствием растянулся на кожаном диване, вспоминая жёсткие кресла второго класса. Эти двое о чёмто увлечённо шептались, пока возмущённый муж не потребовал замолчать, поскольку голоса их мешали ему спать. Они смущённо затихли, дождались храпа и вновь продолжили шептаться. Аристарх, прикрыв ладошкой рот, по-детски сладко зевнул, прикрыл понадёжнее уши и, погрузившись в бессвязные грёзы, начал засыпать…

Проснулся он среди ночи от того, что вагон резко качнуло. Свеча давно погасла, толстяк храпел, отвернувшись к стене. В купе больше никого не было.

«Странно, где они»? – подумал в полусне Аристарх и, уткнувшись носом в меховой воротник, провалился в сладкий сон.

Самое интересное началось утром. Аристарх проснулся от громкого разговора. Проводник с красными глазами навытяжку стоял перед полицейским.

– Пил, шельмец?

– Никак нет, ваше высокородие. Не положено-с…

– Рассказывай подробно, как было?

– Ночью мы стояли на станции Решеты. В это же самое время на втором пути-с встречный курьерский на Москву готовился к отправке. Их благородие с дамой вышли, пересели в курьерский и уехали на Москву.

– Отчего не воспрепятствовал?

– Да как я смел, ваше высокородие. Мы после того ещё четверть часа простояли под заправкой и только после отправились. Вовремя, надо отметить. Более ничего удивительного не произошло-с.

– Вещи? Какие у них были в руках вещи?

– Только у господина ручной саквояж и большая папка. Более ничего-с…

Полицейский, приложив руку к форменной шапке с кокардой, обратился к Аристарху:

– Не угодно господину оставить нас для конфиденциального разговора?

– Пожалуйста, пожалуйста, – кивнул Аристарх и, накинув шубу, вышел в проход.

«Вот это да, вот это любовь, – хлынули к нему в голову мысли. – Ведь они, похоже, даже не были знакомы до этого. Любовь с первого взгляда! Какие сильные чувства, в одночасье»!

Такого он не мог себе представить даже в самых смелых предположениях.

«Готовый спектакль», – подумал Аристарх.

Вскоре вышел полицейский и, проходя мимо, обронил:

– Извольте войти, процедура дознания окончена.

Толстяк до самого Екатеринбурга не проговорил ни единого слова, считая, по всей вероятности, Аристарха одним из участников заговора. Аристарх, в свою очередь, от этого ничуть не расстроился. Он выходил на станциях, прогуливался, обедал и всё ждал, когда наступят сибирские морозы. А они никак не наступали.

Вокзал в Екатеринбурге удивил его открыточной красотой с шахматной крышей, сказочными флигелями, башнями и золотистого цвета полом в огромных залах.

Всё складывалось весьма удачно. Поезд до Тюмени отходил через четыре часа. Аристарх без труда приобрёл билеты в вагон первого класса. На сей раз ему действительно повезло с попутчиком. Напротив него сидел приятного вида мужчина с проницательным взглядом, ухоженными пшеничными усами и шнурком от очков-пенсне поверх сюртука. Из всех вещей у него был лишь старый кожаный саквояж с облупившимися углами.

– Иосиф Васильевич Карнацевич, фельдшер, польский ссыльный, – представился он.

– Аристарх Лодыгин, драматический актёр. Будущий…

– Издалека?

– Из Петербурга.

Мужчина оживился.

– Как давно?

– Четвёртый день в пути, – ответил Аристарх.

– То есть, вы хотите сказать, что четыре дня назад вы были в Петербурге?

– Именно так…

– Да, как всё-таки ускоряется время! Извольте поинтересоваться: по собственной воле или на поселение, с предписанием регистрации в участке?

– Что вы, что вы!.. Помилуйте. Исключительно по собственной.

Аристарх несколько смутился от того, что сказал полуправду. Он даже почувствовал, как стыдливая краска прилилась к его щекам.

– Еду в Тобольск с рекомендацией к Дмитрию Павловичу. Для устройства на службу в Театр драмы.

– Много наслышан, даже имел удовольствие единожды иметь беседу, – одобрительно качнул головой попутчик. – Весьма интересный человек, прекрасный собеседник, с оригинальным мышлением. Кстати, Дмитрий Павлович сообщал о том, что театр будет иметь собственное название – Народная аудитория. Тобольск для нас, поляков – особый город.

– Отчего же?

– В Тобольске поляков более пяти тысяч. Там заканчивается строительство костёла Пресвятой Троицы. Сбор средств прошёл успешно, Величайшее соблаговоление получено. К тому же, могу добавить, что Тобольск – это настолько притягательный город, что где бы ни упомянули его, непременно возникает интересная для обсуждения тема. Кстати сказать, сколько великих людей проживало в Тобольске, сколько упокоилось… Друг Александра Сергеевича, Вильгельм Кюхельбекер нашёл последнее пристанище на Завальном кладбище.

– Вильгельм, безусловно, ближайший друг Пушкина, только это он едва не отправил Александра Сергеевича на тот свет, в силу своего неуравновешенного характера, – иронично заметил Аристарх.