Текст книги "Смейся, паяц!"
Автор книги: Александр Каневский
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
ИСТОРИЯ ОДНОЙ КНИЖКИ, или КАК ТЕЛЁНОК БОДАЛСЯ С ДУБОМ
Вте же годы я начал «внедряться» в издательства. Первая моя книжка «А что у вас?» вышла в издательстве «Искусство». Она была толщиной в мацу, но она была первой, и я ею очень гордился. Вслед за ней, в Киеве, в издательстве «Мыстецтво», на украинском языке, вышла моя вторая книжка, в ней были монологи и миниатюры. Она называлась «Пэрша дытына» («Первый ребёнок») – этой книжкой я гордился ещё больше, потому что не члену Союза Писателей, да ещё еврею, издать в Украине сатирическую книжку – это было невероятной удачей! Вообще, в те годы, чтобы издать книгу, требовалось много сил, энергии, везения и терпения: год «над ней работали» – читали, перечитывали, давали на рецензии, открытые и закрытые, вынуждали исправлять и переделывать… Потом её «вставляли в план», который отправляли в высшие инстанции на утверждение – на это тоже уходило несколько месяцев и, если её не вычёркивали из плана, то через два-три года ожидания книга, наконец, появлялась на свет. История моей второй книжки на Украине даст читателям очень точное понимание, через какие бюрократические и антисемитские пороги приходилось протаскивать рукописи.
В том же издательстве «Мыстэцтво» проходил все инстанции мой второй сборник с банальным названием «И в шутку, и в серьёз» (оно было придумано руководством, и я не сопротивлялся, чтобы не тормозить прохождение книжки). Проползли те же три года ожидания, от включения в план до выхода, мне уже показали сигнальный экземпляр, я уже заказал в одном из книжных магазинов сто экземпляров для себя, как вдруг позвонил главный редактор издательства Виктор Гончар и попросил срочно приехать. Он был членом нашего комитета драматургов, мы хорошо знали друг друга, поэтому он решился на эту встречу. Когда я вошёл к нему в кабинет, он был мрачен и расстроен.
– Саша! Вчера нашего директора вызвали в Большой Дом (так конспиративно в разговорах называли ЦК партии) и спросили: «Зачем вы выпускаете книжку Александра Каневского?». Директор ответил: «Популярный писатель, прошлая книжка разошлась за неделю». Ему заметили: «А не слишком ли популярный? Куда ни плюнь, всюду он: в газетах, журналах, на эстрадах, на сценах… А вы хотите его ещё пропагандировать стотысячным тиражом? Не продуманное решение». Директор спросил: «Значит, вы даёте указание рассыпать набор?»
Ответ был таков: «Мы не указываем – мы фиксируем ваше внимание, а вы уже обязаны сделать выводы».
Передав этот разговор, вполголоса, чтоб, не дай Бог, не услышали в приёмной, Виктор заключил:
– Это приговор. Завтра тебя вызовет директор и сообщит, что набор рассыпан. Я буду там, но мы с тобой не встречались, понял?
Назавтра я пришёл по приглашению директора издательства (фамилии его уже не помню). Передо мной сидел довольно приличный человек, которому пришлось выполнять эту подлую миссию. Ему было мучительно и стыдно. Отведя глаза в сторону, он заговорил:
– Александр Семёнович, у вас прекрасные рассказы, каждый из них остроумен и сатиричен. Когда они в газетах, где много положительного, на фоне наших достижений они уместны. А когда ваши рассказы собраны воедино, они дают искажённый образ нашей действительности – я вчера прочитал вашу книжку и понял…
– Какой же вы несерьёзный директор, – прервал я его, – если вы читаете книжку только после её издания!
– Нет, я читал её и раньше…
– Тогда какой же вы непрофессиональный директор, если, прочитав вредную рукопись, пропустили её!
На него было грустно смотреть: он не знал, что ответить. Наконец, выдавил:
– Если мы не правы, так жалуйтесь на нас… – Посмотрел мне в глаза и, как бы подсказывая, повторил: – Жалуйтесь!
Я встал, дошёл до дверей, потом повернулся и произнёс:
– А мне вас жалко.
– Вам – меня? – удивлённо спросил он.
– Да. В любом случае у вас будут неприятности. Если мне не удастся спасти книгу, вы получите выговор за то, что просмотрели опасную рукопись, если удастся – получите выговор за то, что рассыпали набор и довели дело до скандала. – Я рассмеялся. – Как видите, в любом случае вам дадут по одному месту!
– Смотри, Витя, – обратился директор к Гончару, – мы с тобой вчера до ночи сидели и переживали, а он – смеётся!
– А знаете, почему? Потому что, такие, как вы, постоянно закрывая передо мной двери, научили меня пробивать их лбом. От этого лоб болит, появляются шишки, но зато вырабатывается умение бороться с вами. Так что я ещё поборюсь!
Вернувшись домой, я позвонил в «Правду», с которой мы уже начали сотрудничать, попросил выделить для меня время и в тот же вечер выехал в Москву. Ночью я долго не мог заснуть. Конечно, меня очень огорчила потеря книжки, но больше всего, злило и приводило в ярость то, что какой-то заплывший жиром партийный функционер считает, что может вот так, запросто, по своему усмотрению, безнаказанно перечеркнуть несколько лет моей работы, переживаний, ожиданий – несколько лет моей жизни!
– Шурик, – говорила мне Майя, – ты идёшь на войну с гидрой: отрубишь одну голову – тут же появится другая. Им платят государственную зарплату за то, чтобы тебя не пускать, а ты – тратишь своё время, нервы, здоровье…
– Пойми, – объяснял я. – Какая-то сволочь считает, что может одним телефонным звонком, ковыряясь в зубах, перечеркнуть три года моей жизни и остаться безнаказанным… Я не смогу жить, если не дам ему сдачи… Да, я не сокрушу ветряную мельницу, но хотя бы воткну в неё копьё!
Суконцев и Шатуновский внимательно выслушали мою историю и резюмировали:
– Конечно, это явная антисемитская акция, но… Если мы вмешаемся, а они нас безумно боятся, то они сделают всё, чтобы доказать свою правоту: найдут рецензентов, которые подтвердят, что ваша книга вредна и опасна.
– Но в ней собраны рассказы, которые публиковались в центральных газетах, получали международные премии, половина из них экранизована «Союзмультфильмом» и «Фитилём»!..
– Ну, и что? Запомните, Саша: наши рецензенты – самые честные и принципиальные: если им велят, они напишут, что ваша книжка призывает к свержению Советской власти… Нет, гасить конфликт надо изнутри. Возвращайтесь в Киев, идите на приём к Маланчуку – это секретарь ЦК Украины по идеологии.
– А как к нему попасть?
– Это уже наша проблема. Позвоните снизу и назовёте свою фамилию – вас примут.
Наутро, прямо с поезда, я поехал в ЦК, позвонил из проходной в приёмную Маланчука, и мне немедленно выписали пропуск. (Я ещё раз убедился, что Правда в кавычках – была в СССР великой силой!) Когда я вошёл в кабинет главного идеолога Украины, он мягко, по-отечески, спросил:
– Что за конфликт произошёл у вас с директором издательства? Почему он вдруг рассыпал набор?
– Разве дело в директоре? – наивно воскликнул я, – Он же получил указание сверху и…
– А вот этого не надо! – прервал меня Маланчук, сменив отеческий голос на металлический. – Никто никаких указаний ему не давал – это его личная инициатива, которую мы не одобряем! Понятно?
– Конечно, – скрывая радость, подтвердил я.
– Вот и хорошо, – в голосе Маланчука опять зазвучали отеческие нотки. – Езжайте в издательство, директор уже понял свою ошибку, и, мы надеемся, исправит её.
Вернувшись домой, я позвонил Гончару и он сообщил мне, что книжка опять в наборе, директор получил выговор и будет тебя просить изъять из неё хотя бы три рассказа, чтобы у него был моральное оправдание, мол, именно из-за них он запретил книжку.
– Три не дам, – нагло заявил я, чувствуя за спиной партийное дыхание Маланчука. – А один, так и быть, брошу ему с барского стола!
Через месяц книжка уже была на прилавках магазинов. Моя редактор, которая изо всех сил её защищала, получила выговор от директора, получившего выговор от ЦК, и из её зарплаты вычли стоимость нового набора. Конечно, я ей эти деньги вернул, но пословица о виноватом стрелочнике ещё раз обрела своё воплощение.
ПИШЕМ ПИСЬМА В ГОРСОВЕТ – ГОРСОВЕТ ДАЁТ ОТВЕТ
Шли годы. У нас уже был маленький Мишка. Жить в одной комнатке втроём, да ещё в родительской квартире – было трудно. Майя всё чаще просила:
– Шурик, нам нужна квартира, пожалуйста, займись этим и сделай.
– Легко сказать «сделай»! – отбивался я. – Люди десятки лет стоят в очереди на получение.
– Если ты захочешь, ты сможешь!
Её убеждённость в том, что я всё могу, перешла к ней от моей мамы, которая, поддерживала её:
– Сын, квартира вам просто необходима – ты должен её получить!
Эта уверенность во мне двух любящих женщин, конечно же, укрепляла мой природный авантюризм, и я не сомневался, что если напрягусь, смогу добыть квартиру. Но именно в это время росла наша популярность, число заказов увеличивалось, мы писали эстрадные обозрения, рассказы, пьесы, сценарии мультфильмов… Приходилось много разъезжать, встречаться с актёрами и режиссёрами, подписывать договора, сдавать готовые работы худсоветам.
Я любил командировки: новые впечатления, новые встречи, новые приключения. Особенно любил приезжать в незнакомый город, который надо было завоевать и сделать своим – появлялся дикий азарт и сумасшедшая энергия, Сюньи бы сказал, что в это время у меня особенно горели глаза. И когда из окна поезда я видел на удаляющемся перроне провожавших меня новых деловых партнёров, новых друзей и поклонниц, я убеждался, что город взят и стал своим – можно завоёвывать следующий.
Это ощущение разогревало кровь, добавляло сил и просто пьянило – наверное, в прошлой жизни я был пиратом.
Наконец, когда Майина сестра Лена в очередной раз вышла замуж и привела своего суженого, я понял, что жить в родственной коммуналке станет ещё трудней, и обрадовал Майю:
– Всё! У меня есть свободных две недели – займусь квартирой.
Вечером пришёл к Дольд-Михайлику (это было за год до его смерти), чтобы посоветоваться, с чего начать.
– Естественно, с Горсовета, – сказал Юрий Петрович, – сейчас удобное время, конец года: у них бывает неиспользованная жилплощадь. Напишите письмо, в котором будем просить две квартиры для комитета драматургов.
– Почему две?
– Просить всегда надо больше, чтобы чиновникам было что сократить. Я подпишу это письмо и вы пойдёте к начальнице жилищного отдела, я с ней когда-то общался – она довольно интересная женщина, постарайтесь её обаять.
Я всё проделал по инструкции Дольда, записался на приём и, когда подошла моя очередь, вошёл в кабинет. Хозяйка кабинета, действительно, была привлекательна, но очень затуркана: перед ней лежала гора заявлений, на которые она ставила резолюции.
– Подождите! – сухо бросила она мне, продолжая писать.
В школе мустангеров, на Крещатике, нас учили: знакомясь с женщиной, её надо удивить или рассмешить – это залог дальнейшего успеха. Памятуя этот завет, я вдруг прервал паузу:
– Вы можете издать «Полное собрание заявлений» – и мы вас примем в комитет драматургов.
Она оторвалась от бумаг, секунду осмысливала мою фразу, восприняла её и улыбнулась.
– Тут хватит на много изданий. Что у вас?
– Для полного собрания заявлений вам нужно ещё одно, – и я протянул ей письмо, подписанное Дольд-Михайликом. Она прочитала его.
– У вас неплохой аппетит: вам нужны сразу две квартиры!
– Нам нужны четыре, но мы сами сократили свою просьбу вдвое, чтобы избавить вас от этого.
Она опять улыбнулась.
– Как предусмотрительно. А Дольд-Михайлик не собирается писать продолжение своего детектива?
Я чувствовал, что она уже почти готова – надо добивать!
– Если он обеспечит квартирами своих бездомных драматургов, у него сразу появится время и настроение писать.
Ура: она засмеялась!
– Логично. Ну, что ж… Вам повезло: у меня есть небольшой запас. – Что-то написала на нашем письме. – Идите в соседнюю комнату, вам всё оформят.
Через полчаса я вышел из здания Горсовета, имея разнарядку на две квартиры. Честно говоря, при всём своём авантюризме, я не ожидал такого стремительного успеха.
Майя была счастлива, а мама даже не удивилась:
– Ты долго откладывал – надо было сделать на год раньше!
Но, как выяснилось, это было только полдела: поскольку наш комитет находился в Ленинском районе, ордер на вселение должен был выдать Ленинский райисполком.
Я собрал все необходимые документы, справки, резолюции, Дольд подписал новое письмо, и я пошёл на приём к заместителю председателя исполкома, дородной, руководящей даме. Она хорошо отреагировала на подпись Дольд-Михайлика, но разрешения на ордер не дала, заявив, что у меня есть проблема: в Киеве норма площади на человека была 4,5 квадратных метра. Если получалось меньше, только тогда ставили в очередь на получение квартиры; если больше – считалось, что семья роскошествует. В нашей комнатке было 15 квадратных метров, а наша норма, если помножить на нас троих, получалась 13,5 – целых полтора метра лишних! Правда, мне полагалось ещё 15 квадратных метров на кабинет, но это могли учесть, а могли и нет – решить должна была специальная жилищная комиссия, которая заседала раз в неделю, по вторникам.
Какими-то правдами и неправдами я записался на ближайший вторник, последний в очереди, где-то на восемь вечера. Договорился с Юрием Петровичем, что на эту комиссию пойдёт он – тут нужна была «тяжёлая артиллерия». В день приёма попросил члена бюро нашего комитета Юру Бобошко где-то с четырёх часов, попеременно со мной, находиться в приёмной и «контролировать движение» очереди. В семь часов я взял такси и поехал за Дольдом.
Мы договорились, что к этому времени он уже будет ждать в пиджаке и галстуке. Каково же было моё потрясение, когда я увидел Юрия Петровича в состоянии мягкой игрушки, лежащим на диване, в бессознательном состоянии. Я стал взывать к нему, но он даже не пошевелился.
– Цэ вже до утра, – «успокоила» меня их домработница.
Внизу ожидало такси. Что делать?.. Отпускать?.. И не явиться на комиссию?.. Отчаянье охватило меня: проделать такой тяжелейший путь и в самом конце споткнуться?.. Нет!.. Не отступлю!
Я взял своего шефа за плечи, встряхнул и возопил:
– Юрий Петрович! Вы же обещали! Там уже очередь подходит! Без вас всё рухнет! Прошу вас, встаньте!
Дольд приоткрыл глаза, несколько секунд смотрел на меня, соображая и вспоминая, потом не очень внятно, но решительно произнёс:
– Сссейчас пойдём… Помогите дойти до ванной…
Я поднял его и, поддерживая, повёл в ванную. Он открыл кран, подставил под струю воды голову и несколько минут таким образом охлаждал её. Потом встряхнулся, вытер волосы и уже более чётко заявил:
– Я готов.
Только сейчас я обратил внимание, что он уже в пиджаке и при галстуке. Как потом мне стало известно, за полчаса до моего прихода, он, как обещал, приготовился к визиту в Исполком, но именно в этот момент Галина уехала на вокзал, никто его не контролировал и Дольд не мог устоять перед таким соблазном.
– Пшшли! – скомандовал он. – Только держите меня под руку.
Не буду рассказывать, как я его сажал в машину, как мы добрались до приёмной в исполкоме – думаю, этот путь стоил мне пару лет жизни. Но приехали вовремя, наша очередь как раз подошла. Поскольку речь шла обо мне, я остался в приёмной, а Дольда в зал заседаний ввёл Юра Бобошко. Всё, что происходило там, рассказываю со слов Юры.
Несмотря на то, что члены комиссии уже были очень усталыми и спешили завершить заседание, приход популярного писателя вызвал оживление. Дольд стоял, плечом опираясь на Юру, рукой – на спинку стула: сесть он отказался, опасаясь, что потом может не встать. Председательствовала та же руководящая дама, с которой я встречался. Она зачитала просьбу комитета драматургов и сообщила о моих «лишних» полутора метрах.
– Что решаем? – спросила она у членов комиссии. Раздались голоса: «Нарушение нормативов», «Отказать!».
– Тттогда… Каневский… уедет… ввв…Москву… – выдавил из себя Юрий Петрович.
– Ну и пусть уезжает, – заявил кто-то.
И вдруг Дольд так заорал, что даже Юра от неожиданности вздрогнул:
– Кхто это сказал?… Кхто?!
Испуганная комиссия замерла.
– Я. – пискнул кто-то из задних рядов. Дольд выкрикнул в его сторону:
– Непродуманное замечание!.. И не патриотичное!.. Украина потеряет!..
Первой пришла в себя руководящая дама:
– Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду?
И тут Дольд произнёс, как говорят сегодня, судьбоносный монолог, выталкивая слова и делая эмоциональные паузы. «Из этого монолога даже я понял, что Шекспир рядом с тобой – начинающий школяр!» – рассказывал мне Юра. А Дольд завершил своё выступление так:
– Пока мы с вами здесь разговариваем… во Дворце Спорта идёт репетиция спектакля… украинского балета на льду… автором которого является Каневский… А в Москве сейчас гастролируют народные артисты Украины Тимошенко и Березин… обозрением… написанным Каневским… А днём, в киевском Театре юного зрител шёл спектакль… по пьесе Александра Каневского… А сколько ещё его работ впере ди… которые должны быть не где-то, а у нас на Украине… если мы – патриоты!..
– Зал рыдал? – спросил я у Юры.
– Нет. Но впечатление произвело!
Какие-то вопросы ещё задавали, на кого-то Дольд ещё кричал, но, в итоге, за давленная им комиссия, разрешила нам, предоставить нашу квартиру – нам, то есть мне.
Счастливые, мы с Юрой дотащили нашего шефа до дома и там, в честь победы уже без опасений, распили с ним бутылку армянского коньяка, заранее припасен ного мной. Перед тем, как снова завалиться на диван, он произнёс:
– А ведь все члены комиссии видели, что Дольд-Михайлик пьян, но все сделал вид, что не видят. Давайте выпьем за нашу великую страну, где ничего нельзя, да же того, что можно, и можно то, чего категорически нельзя!
Через месяц мы вселились в свою первую собственную квартиру на улице Под высоцкого, у Печерского моста.
ЕХАЛ ШТЕПСЕЛЬ НА ТАКСИ
Вэти годы мы с Робертом много писали для эстрады, заказы шли от филармоний, коллективов, актёров.
Это не нравилось украинским идеологам, и филармонии получали указания от министерства культуры и от партийных органов, приглашать «национальных» авторов. А иногда (такое было несколько раз), «спускались» негласные директивы: произведения Р.Виккерса и А.Каневского – изъять из репертуара. Но бороться с нами уже было трудно (Как высказался один из деятелей министерства культуры Украины: «Мы пропустили момент их прихлопнуть») – заказы шли из Москвы, Ленинграда, Риги, Таллина, Волгограда… Да и украинские артисты, правдами и неправдами, протаскивали наши монологи и миниатюры. Эстрада всегда нуждалась в успехе, потому что существовала на самоокупаемости, без дотаций и руководству концертных организаций было безразлично, кто написал – важно, чтобы репертуар нравился зрителям и они голосовали рублём.
Поэтому и руководители концертных организаций, и исполнители, под любым соусом отбивались от присылаемых министерством культуры «рекомендованных» материалов «рекомендованных» авторов, понятия не имеющих о специфике эстрады. Рассказывали такой случай: дирекция «Укрконцерта» решила привлечь к сотрудничеству Остапа Вишню, знаменитого украинского писателя-юмориста, живого классика. Он попросил, чтобы ему, для примера, прочитали несколько самых удачных интермедий. Когда читка завершилась, Вишня резюмировал:
– Краще я буду граты на барабани!
Талантливый мастер, он сразу понял, что эстрадный юмор отличается от журнального – свои законы, свои правила и секреты. Но, увы, не все были Остапами Вишнями!
Наша полуразрешённая деятельность на Украине только тогда стала официально признанной, когда началось сотрудничество с Тарапунькой и Штепселем (народными артистами Украины Юрием Тимошенко и Ефимом Березиным). Они готовили для Декады Украины в Москве театрализованное представление «Везли эстраду на Декаду». Все интермедии для них написали известные московские писатели Бахнов и Костюковский, а нам заказали «героический» монолог о войне для артиста Константина Яницкого, который участвовал в этом представлении (о нём я ещё расскажу поподробней).
Тарапунька и Штепсель выступали по всей стране с оглушительным успехом, их популярность с каждым днём стремительно возрастала. Конечно, это предложение было для нас лестным и могло стать этапным. В то время война ещё была в памяти у народа, выходили повести о войне, публиковались в журналах и звучали по радио рассказы и мемуары участников войны. Мы понимали, что должны написать что-то оригинальное и, в то же время, типично эстрадное. И Роберт, и я всё время думали об этом. И вот однажды, под утро (Мне всегда самые интересные идеи приходили по ночам, я даже шутил, что мне необходимо на ночь рядом укладывать стенографистку), в полудрёме, мне «увиделся» этот монолог, но его драматургия была настолько «нереальной», что я сразу не мог оценить: здорово это или полный бред. Наутро, когда пришёл Роберт, я пересказал ему историю, которую, якобы, прочитал вчера: живут сегодня новый Пушкин, новый Эйнштейн, новый Чайковский, творят, удивляют, восхищают, радуют. А потом оказывается, что все они погибли на войне, не успев стать Пушкиным, Эйнштейном, Чайковским – это автор сочинил их жизни сегодня…
Роберт вскочил со стула:
– Где ты это прочитал?
– Интересно?
– Потрясающий ход! Кто автор? Кто это придумал?
– Я. Во сне. Будем писать?
– Конечно!
И мы, воодушевлённо, за два дня написали монолог, а точнее, короткую монопьесу «Они не придут!» и «привязали» её к выступлению на Декаде: артист Яницкий, приехав в Москву, звонит своим фронтовым друзьям, с которыми не виделся после окончания войны, приглашает всех на концерт, представляет, как они встретятся, какая будет радость, веселье, воспоминания… И вдруг, обрывает недосказанную мажорную фразу и сообщает, что они не придут, что они все погибли на дорогах войны.
Когда я прочитал этот монолог в кабинете у директора, где проходил худсовет, настала мёртвая тишина, на глазах у многих блестели слёзы. Тишина продолжалась, наверное, с полминуты, первым прервал её Юрий Тимошенко:
– Хлопцы, это здорово! – И тогда все зааплодировали, что не принято на худсоветах.
Этот монолог, в исполнении Константина Яницкого, имел такой успех, что на Декадных концертах в Москве его из первого отделения переставили на начало второго, а потом – почти на финал… Сразу после Декады Тимошенко и Березин заказали нам интермедию ко Дню Женщин, мы её написали (Она называлась «Две жены»), они её приняли на ура и сразу же предложили писать сценарий следующего спектакля. Совместная работа переросла в дружбу, которая продолжалась много лет.
Популярность Тимошенко и Березина была поистине всенародной. С ними здоровались на улицах, приглашали в гости, штурмовали концертные залы, в которых они выступали. В детских садиках малыши распевали:
До-ре-ми-фа-соль-ля-си,
Ехал Штепсель на такси,
Тарапунька прицепился
И бесплатно прокатился.
Им присылали бракованные изделия («Покритикуйте бракоделов!»), умоляли помочь вернуть мужа, который ушёл к соседке Дашке («Вас он послушает!»), требовали «выдать» зарвавшемуся президенту Америки («Как вы умеете!»). Приходили телеграммы с трогательно-наивным адресом: «Москва, Кремль, Тарапуньке и Штепселю». И самое забавное – эти телеграммы доходили до адресатов.
Их дружба была уникальной: пятьдесят лет вместе, и в жизни и на эстраде. Оба окончили киевский театральный институт, оба прошли всю войну, от Киева до Берлина. Вернувшись, поехали в Москву на всесоюзный конкурс артистов эстрады, стали лауреатами, победно зашагали от успеха к успеху и до конца творческого и жизненного пути уже не расставались. Причём, это при полярно противоположных характерах: Тимошенко – взрывной, увлекающийся, рискующий, неуправляемый и непредсказуемый, большой ребёнок, любимым блюдом которого были бублики с молоком. Березин – спокойный, сдержанный, мудрый и рассудительный, преданный муж и заботливый отец, напрочь избегающий авантюр. Тимошенко, если кем-то или чем-то увлекался, то бурно, стремительно, без удержу: американскими детективами (Для этого запойно учил английский, днём и ночью, и выучил за три месяца), женщинами (Не было ни одного злачного места в Киеве, где бы он в молодости не побывал), марками (Мог бросить все дела и лететь в Иркутск за каким-нибудь раритетом)…
Марки он коллекционировал много лет, имел десятки альбомов, каталогов, наборы луп и пинцетов. Приехав на гастроли в какой-нибудь город, не позавтракав, сразу мчался разыскивать общество филателистов. У него была одна из лучших коллекций на Украине. Потом вдруг резко охладел к маркам, потерял к ним интерес, продал за полцены – увлёкся автомобилем. Машину решил купить у кого-нибудь из иностранных дипломатов, которые возвращались на родину. Но для этого требовалось специальное разрешение ЦК партии. Он его получил и купил огромный чёрный «Додж», длинный, как Аргентинский сериал: когда этот агрегат разворачивался, он перекрывал не только проезжую часть, но и тротуары.
Гараж для этого чудовища Тимошенко строил около полугода, вместе с такими же фанатиками, которые рядом с ним запойно сверлили, рубили, паяли, потом благоговейно залезали под машину и долго там что-то ковыряли, испытывая при этом технический оргазм. Тимошенко потратил на строительство гаража весь свой отпуск. Все выходные дни и все деньги. У него было такое количество инструментов, станков, верстаков, сварочных аппаратов, что с их помощью можно было запустить в космос какой-нибудь спутник.
– Ну, где замок? Как открывать? – «подначивал» он меня, когда я впервые посетил эту «стройку века». На воротах не было ни скобы, ни замочной скважины. – Вор с ума сойдёт, правда?.. Ну, ищи, ищи!
Счастливый при виде моей растерянности, он, как фокусник, сделал элегантный жест, куда-то подсунул руку, где-то что-то нажал и… Заиграла музыка, ворота стали раздвигаться, от стены откинулся диванчик, розовым светом засиял бар с выпивкой и посудой, зажглись плафоны на потолке, осветив пол, покрытый цветным линолеумом…
– Ну, как тебе? Как? – нетерпеливо допытывался он.
– Потрясающе! – искренне восхитился я. – Только машина здесь лишняя.
– Я уже об этом тоже подумываю, – признался он.
Перед каждым новым спектаклем он делал макет декораций, причём, сам, никому не доверяя, отделывал каждую паркетину, каждый винтик, каждую дырочку.
Когда получил новую квартиру, сам её всю перестроил. Очень переживал, что не может нигде достать старинный камин. И вдруг, в одном из древних зданий, в кабинете у какого-то чиновника средней величины, узрел именно то, о чём мечтал: изящная витая решётка, обложенная старинными узорчатыми плитами.
– Подарите мне его!
Чиновник, воспринимая эту просьбу, как очередную шутку прославленного комика, мило улыбнулся и тоже пошутил:
– Дарю.
– Честно?
– При свидетелях! – и хозяин кабинета указал на двух своих заместителей, сидящих рядом. Когда Тимошенко ушёл, все трое снисходительно посмеялись над его чудачеством. Но они недооценили Юру.
К концу рабочего дня он опять явился в кабинет в сопровождении двух рабочих и фотографа, который, сфотографировал камин, предварительно пронумеровав плиты. А рабочие, буквально за несколько минут, на глазах у потерявшего дар речи хозяина кабинета, с помощью лома, разобрали стену, вынули решётку, тут же принесенным раствором заделали брешь и на это место повесили китайского дракона на холсте, которого Тимошенко подарил чиновнику взамен камина.
Что касается Ефима Березина, то всё свободное время он посвящал заботе о родственниках. Утёсов когда-то сказал: «Одесситы считают меня Одесским консулом в Москве». А родственники Березина считали его представительным и полномочным послом в Киеве. Родственники исчислялись легионами: половина Одессы и четверть Кишинёва.
Кому-то не давали квартиру, кого-то уволили с работы, кого-то не приняли в институт, кому-то досталось не то место на кладбище…
С утра до вечера Березин звонил, писал письма, ходил на приёмы к министрам – выполнял задания родичей. Но больше всего он, любящий еврейский сын, заботился о папе и маме. Избалованные его вниманием, они были очень требовательны, иногда до комического.
Вспоминаю, как однажды он отправлял папу, гостившего у него, обратно в Одессу. Уже много лет подряд для родителей всегда бронировались места только в вагонах СВ. Но на этот раз Березин, извиняясь, сообщил:
– Понимаешь, папа, ни одного СВ. Мне дали в мягком вагоне и пообещали положить тебе дополнительный матрац, две подушки и ещё одно одеяло.
– Хорошо, – сказал папа с нескрываемой обидой, – так я помучаюсь одну ночь.
Естественно, знаменитый сын-артист был гордостью родителей и предметом зависти всей Одессы. Если у мамы случались какие-то осложнения, она сразу бросала в лицо обидчику:
– Знаете, кто я? Я – мама Штепселя!
Березин знал об этом, стеснялся и взывал к её сдержанности.
Однажды он поехал в Одессу повидаться с родными. Подъезжая к перрону, увидел собравшуюся толпу вокруг его мамы, которая жестикулировала и указывала на приближающийся поезд. Когда они сели в такси, он взмолился:
– Мама, я же просил тебя не устраивать митинги!
На что она совершенно искренне ответила:
– Фимочка! Они меня узнают!
Он был сдержанным, уравновешенным и удивительно мудрым, я называл его «Рэбэ», часто звонил:
– Рэбэ, у меня проблема, иду к тебе советоваться.
Он умел выслушать, обдумать и всегда подсказывал верный выход из положения.
На праздновании его пятидесятилетия (наша дружба только начиналась, мы ещё были на вы) я написал стихи, которые читал на банкете. Некоторые четверостишия ещё помню:
…И вот уж волос – серебристого оттенка,
И в боковом кармане – люминал,
И рядом с вами – сверстник Тимошенко,
Который день рождения – зажал!
Но всё же улыбнитесь поскорей,
Для грусти, право слово, нет причины:
Ведь вы… Ведь вы – единственный еврей,
Которого так любит Украина!
Ещё для стойки сила есть в руках,
Ещё из зала строят глазки дамы,
Ещё вы привлекательны… И как!
Как фаршированная рыба вашей мамы!
Ещё волнует женская коленка,
Ещё не утомляет полный зал:
По два спектакля вместе с Тимошенко,
Который день рождения – зажал!
У вас великолепная семья,
Как звонкий стих, где строчка к строчке.
Люблю вас очень, очень я
И проявляю это чувство к вашей дочке!
Сегодня с вами каждый здесь любезен,
Но мне хвалить вас как-то не с руки,
А просто, скромно, в вашу честь, Березин,
Назвал я свой район – «Березняки»!
Вас любят и грузины и эвенки,
Вас с нетерпеньем ожидает зал…
Несите радость вместе с Тимошенко,
Который день рождения – зажал!
(После этих стихов «добитый» мною Тимошенко, устроил специально для нас празднование своего «зажатого» юбилея).
Не могу не сказать несколько слов о Розите, жене Березина, которая была идеальным примером, эталоном Жены Артиста и с честью, достоинством и, главное, великим терпением выполняла свою нелёгкую миссию. Это был особый дар, особый талант лавировать между ревнивыми и всегда недовольными родичами, не осложнять жизнь мужу упрёками, жалобами, «разборками» и вырастить детей знаменитого и богатого папы порядочными и честными людьми, а не зажравшимися, избалованными эгоистами.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?