Электронная библиотека » Александр Каневский » » онлайн чтение - страница 9

Текст книги "Смейся, паяц!"


  • Текст добавлен: 25 апреля 2014, 22:26


Автор книги: Александр Каневский


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Шрифт:
- 100% +

ВПЕРЁД, В НОВУЮ ЖИЗНЬ!

Всё. С самыми близкими институтскими друзьями я вас познакомил, а теперь вперёд, дальше, в самостоятельную жизнь! Вместе с дипломами нам выдали стипендию за два летних месяца плюс подъёмные от тех организаций, которые нас ждали.

У меня получилась очень приличная сумма, я с удовольствием её тратил, но ехать не спешил, хотя там меня ждали к первому сентября. Вместо Кзыл-Орды махнул в Сочи, пробыл там две недели, потом вернулся в Киев и весь сентябрь проводил прощальные вечера с друзьями и подругами. Где-то в начале октября, наконец, мы выехали в Москву. Мы – это я и Аллочка, выпускница Строительного института, с которой в последние месяцы я закрутил очередной роман.

В Москве мы прожили двое суток, дотратили все оставшиеся деньги, и мои, и её. После этого я пошёл к своим родственникам, одолжил у них деньги на билеты, на Курском вокзале посадил Аллу в её поезд Москва – Ашхабад (у неё было туда направление), и спустя два часа тоже сел в поезд и отправился в город с вожделенным двойным названием Кзыл-Орда.

В те годы в Среднюю Азию ездили поездами, потому что самолёты туда летели небольшие, с четырьмя-пятью промежуточными посадками. Поездом было дольше, но надёжней. Кроме того, я всегда любил поезда, а к самолётам относился с недоверием. (Наверное, именно поэтому, чтобы избавить от самолётобоязни, Господь, впоследствии переселил меня в Израиль, где основное средство общения с внешним миром – самолёты!) На вторые сутки за окном расстелилась безразмерная степь, потом – жёлтая полупустыня, за ней – оранжевая пустыня. Я изучал географию страны из окна вагона, поезд пересекал страницы атласа. В вагоне было полно пассажиров, шумно, жарко, пьянно и весело. Постепенно пассажиры выходили, вагон пустел. На четвёртые сутки вышел и я – мы прибыли в Кзыл-Орду. Настроение у меня было ужасное: в вагоне, в справочнике-путеводителе по Средней Азии, я прочитал, что в Кзыл-Орде расположен самый большой в стране лепрозорий – мне это сразу не понравилось! Дело в том, что я очень мнительный и когда при мне говорят о какой-то болезни, я тут же обнаруживаю признаки этого заболевания у себя в организме, вплоть до гинекологии. А тут: лепрозорий, прокажённые – кошмар! Это же ничего нельзя взять в руки, нельзя пить газировку на улице, нельзя поцеловать девушку – всюду будет подстерегать зараза! Я стоял у вагона, ветер мёл пыль, песок хрустел на зубах… Вдоль вагонов шёл путевой обходчик, постукивая по колёсам. Когда он подошёл к моему вагону, я увидел, что его голова периодически дёргается, очевидно, он страдал от нервного тика. Но я это воспринял, как явный симптом проказы, вскочил обратно в вагон, подошёл к проводнику и взмолился:

– Довези меня до Алма-Аты, у меня ещё осталось три рубля – я тебе поллитру куплю.

– Ехай, – разрешил проводник, – всё равно в вагоне уже никого не осталось. А поллитру разопьём вместе.

И я поехал в Алма-Ату – в конце концов, тоже город с двойным названием!

Наутро мы прибыли. Я сдал чемодан в камеру хранения, пересёк перрон, вышел на привокзальную площадь и обалдел от многоцветной красоты этого города: улицы в осенне-золотых тополях; горы, окружающие город, покрыты ещё зелёной травой, а их вершины уже в белых снежных папахах, а над всем этим – густо-синее небо. И, самое главное: масса молодых девичьих лиц! Причём, красивых, экзотичных, ведь здесь смешалось много национальностей: казахи, узбеки, русские, корейцы, и немцы, и французы, которые были когда-то сосланы сюда и здесь прижились. А главное, меня удивило их количество – они шли, одна за другой, как на параде, как на конкурсе красоты. (Потом мне объяснили, что во время войны сюда было эвакуировано много ВУЗов и часть из них осталась в Алма-Ате.)Я, как боевой конь, услышав зов трубы, забил копытом и рванулся за двумя хорошенькими девчушками, проходившими мимо, очевидно, причастными к музыке, потому что у каждой в руке были ноты в футляре.

– Девчонки, помогите попасть на главпочтамт.

– У вас там свидание?

– Надо дать родителям телеграмму, чтоб денег прислали. А свидание у меня здесь, с вами – специально из Киева приехал.

Они улыбнулись и повели меня по тополиному проспекту, вдоль журчащего арыка, мимо многочисленных цветочных клумб… Пока дошли до почтамта, мы уже были друзьями и перешли на «ты».

– А где ты будешь ночевать? – спросили они, после того, как я отправил телеграмму.

– Ещё не знаю. Мне бы только сегодня где-то перекантоваться, а завтра получу деньги и что-нибудь сниму.

– Пойдём к нам. – И они повели меня к себе, в общежитие музыкального училища, где жили только девушки, и в этом раю, среди поющих и играющих гурий, я прожил целую неделю.

Комендантша подозревала, что в общежитии ночует какой-то тип, но поймать не могла: меня передавали из комнаты в комнату. В те дни на экранах с огромным успехом шёл фильм «Убийство на улице Данте», где впервые появился молодой Михаил Козаков, ещё с шевелюрой. Девочки нашли между нами какое-то сходство и присвоили мне его экранное имя – Шарль. В общежитии был всего один электрочайник, который, как и я, кочевал из комнаты в комнату. Впоследствии, мои гостеприимные хозяйки признались, что меняли меня на чайник. («Дадите чайник – отдадим Шарля»)

Через восемь дней, обласканный и похудевший, я собрал весь свой гарем и заявил:

– Всё, девчонки, пора устраиваться на работу. Сегодня – прощальный банкет! – и вытащил из сумки несколько бутылок.

Мы наполнили чайник вином, долили водки, накидали туда гвоздику, фрукты, ягоды, закипятили всё это, обозвали получившееся пойло пуншем, и всю ночь пили и подпольно веселились, подливая в чайник всё новые порции вина.

Как мне потом рассказали, бедняга-чайник после этого пиршества долго не мог выйти из запоя и ещё неделю выдавал хмельной кипяток.

Назавтра я пришёл в министерство культуры, заглянул в приёмную министра – там никого не было. Я постучал в большую массивную дверь, ведущую в кабинет.

– Можно?

– Заходите! – с лёгким восточным акцентом ответил министр. Это было ещё то, святое время, когда к самому большому чиновнику можно было прийти без предварительной записи. Я вошёл в кабинет, поздоровался, подошёл к столу, вынул из сумки свои первые публикации в газетах, характеристики, рецензии на пьесу и разложил их на столе.

– Что это? – удивлённо спросил он.

Я объяснил ему, что это подтверждает мои занятия литературой, хотя я учился в автодорожном институте. Рассказал про направление в Кзыл-Орду, которую я проехал, и попросил помочь мне устроиться инженером здесь – я буду полезен как писатель, буду сотрудничать с театрами, с эстрадой. Он надел очки и внимательно прочитал всё, что я выложил, потом вдруг встал, протянул мне руку и с чувством произнёс:

– Такие люди, как вы, нужны Казахстану, мы вам поможем!

Снял трубку одного из десятка телефонов, стоящих на столе (Я всегда удивлялся, как они запоминают, по какому куда звонить), долго говорил по-казахски, потом написал что-то на бумажке, протянул её мне и сказал:

– Идите к заместителю министра Дорожного Транспорта – он ждёт вас.

Окрылённый первой удачей, я помчался по указанному адресу. Замминистра оказался курносым и белобрысым, рязанского разлива, с усталыми ироничными глазами.

– Библиотекари у нас есть, врачи тоже – писателей ещё не было, вы – первый. Где бы хотели служить?

– Там, где меньше работать, – честно признался я.

– Ценю за откровенность. Значит так: есть места в ГУШОСДОРЕ при Совете министров, есть ещё и…

– Что такое ГУШОСДОР, не знаю, – прервал его я, – но Совет министров меня устраивает. Какие там должности?

– Старший инженер проектно-сметной группы и просто инженер.

– В чём между ними разница?

– В окладах: сто десять и девяносто.

– Конечно, я хочу старшим.

Он протянул мне направление.

– Подозреваю, что в вашем лице Гушосдор приобретает уникального работника. Желаю удачи!

Когда назавтра я вошёл в отдел, где размещалась проектно-сметная группа, меня встретили аплодисменты и радостные выкрики: «Здорово, Канева!», «Привет, Шурик!» – половина отдела состояла из выпускников нашего института. Мне сразу стало радостно и спокойно. И началась моя инженерная деятельность в Главном Управлении Шоссейных Дорог (Так расшифровывалась загадочная аббревиатура ГУШОСДОР).

Нашим отделом руководил полковник в отставке по фамилии Завадский, человек без лба – его причёска «ёжик» начиналась сразу от бровей. Он пытался насаждать в отделе воинскую дисциплину и порядок: никто без разрешения не имел право до перерыва или до конца рабочего дня даже на минуту отойти от стола или от кульмана. Естественно, мне это сразу не понравилось: чтобы наладить контакты с редакциями газет и журналов, с эстрадой, с театрами, мне надо было посещать их именно в рабочие часы. Посоветовался с ребятами, и мы разработали специальную систему, в которую вовлекли массу народа. Я приходил на работу, вешал свой плащ, или пиджак, или пальто (в зависимости от погоды), раскладывал на столе свои расчёты, оставлял незавершённую строчку, клал рядом авторучку и исчезал на пару часов. Когда Завадский входил в нашу комнату и интересовался, где я, ему объясняли, что я только что, буквально секунду назад, пошёл за каким-то справочником в нашу техническую библиотеку, которая находилась в другом корпусе. Подождав минут двадцать, Завадский звонил в библиотеку и просил позвать меня к телефону. Девушка-библиотекарь сообщала ему, что я только что, буквально секунду назад, был вызван в комитет комсомола по поводу выпуска стенгазеты (которую, конечно же, на меня сразу навесили). Когда ещё через полчаса шеф звонил в комитет комсомола, там ему тоже отвечали, что я, буквально секунду назад, ушёл на склад за красками для газеты. Устав звонить, Завадский надевал пальто и шёл ловить меня на складе. Естественно, и там ему сообщали, что я только-только ушёл. Во время его отсутствия я проскальзывал на своё рабочее место, делал измождённое расчётами лицо и, когда он возвращался, я набрасывался на него с упрёками за его отсутствие, именно тогда, когда мне, молодому специалисту, нужно с ним посоветоваться!

Вообще, с моим приходом, его жизнь явно усложнилась. Он стал постоянным героем моих фельетонов в стенгазете и куплетов и пародий на вечерах отдыха, которые я регулярно организовывал и вёл. Я сочинил о нём целый сериал под общим названием «Та Завадскaя проходная, что в люди вывела меня» А со временем его ждал ещё один сюрприз. Но начну с предыстории.

За первый же месяц я наладил контакты с газетами, которые стали охотно публиковать мои рассказы и фельетоны. Параллельно я написал весёлое обозрение «Алма-атинские яблочки» и небольшой коллектив артистов его успешно исполнял на эстраде. Однажды меня вызвал к себе начальник нашего ГУШОСДОРа. Я вошёл в его кабинет, не сомневаясь, что меня ждёт большой разнос, который я, если быть честным, конечно же, заслужил. Каково же было моё приятное изумление, когда он сказал, что с интересом прочитал мой рассказ в газете и что вчера побывал на моём обозрении и получил удовольствие – он гордится тем, что я работаю у него в Управлении. Нуждаюсь ли я в его участии?.. И вдруг в голове моей сверкнула дерзкая, нахальная мысль:

– Знаете, когда писатель работает в редакции журнала или в издательстве, ему предоставляют творческий день в неделю. Нельзя ли и мне иметь такой творческий день, тогда я смогу больше написать?

Мой собеседник развёл руками:

– Но мы же не издательство.

– Верно, – согласился я. – Там творческий день дают без вычета зарплаты, а я прошу за свой счёт, пусть эти дни мне не оплачивают.

Начальник растерянно посмотрел на своего зама, который присутствовал при разговоре:

– Неожиданная просьба. Что скажешь?

Тот перевёл взгляд на меня. Я понимал, что от его ответа зависит решение, поэтому в моих глазах зажёгся такой кричащий призыв о поддержке, что он промямлил:

– Ну… Если с вычетом зарплаты… Я думаю, можно.

Так я получил «добро». Примчался к Завадскому и сообщил ему эту приятную новость. На лице у моего шефа застыло такое недоумение, как у пятикантропа, увидевшего расчёску.

– Я не совсем понимаю… Что значит «творческий день»?..

– Это значит, что восемь часов в неделю я могу официально не работать.

С этим же выразительным выражением на лице Завадский молча поднялся, ушёл в свою комнатушку и там долго разговаривал по телефону. Конечно, он звонил начальнику Управления, чтобы удостовериться, что я это не выдумал. Когда он вернулся, мне показалось, что от напряжения мозгов его лоб ещё уменьшился, и ёжик уже начинался не от бровей, а от ресниц.

– Какой день вы выбираете для прогулов… то есть, для творчества? Понедельник? Вторник? Пятница?…

Он думал, что всё так просто. Ан, нет!

– Я не стану брать один день целиком, – сообщил ему я. – В моём творческом дне восемь рабочих часов, так?

– Так, – согласился он.

– Ну, вот. Если их разбить на четыре части, получится по два часа в день. Так?

– Так. – Он уже был совершенно заморочен.

– Значит, четыре дня подряд, я имею право уходить на два часа и возвращаться на рабочее место. Правильно?

На Завадского уже жалко было смотреть – он выглядел, как победитель конкурса идиотов.

– В общем, да… Но как же… Как же я буду вести учёт?

– А вы заведите специальную тетрадь приходов и уходов Александра Каневского. Графа «ушёл», графа «пришёл» – и отмечайте.

Он всерьёз принял мой совет, расчертил страницы тетради на недели, дни и часы, проставил числа на год вперёд – он думал, что я там задержусь надолго. Но ему повезло… Впрочем, об этом позже. А сейчас – немного о моём быте и личной жизни.

Квартиру я снял потрясающую: туалет во дворе, мини-прихожая, в которую были втиснуты печурка-лилипутка и малюсенький столик, похожий на вытянутую табуретку: на нём, кроме одного блюдца, больше ничего не помещалось. Поэтому весь свой «сервиз»: две тарелки, две ложки, две вилки и два ножа – я держал в авоське, которую подвешивал к печурке.

И ещё была дверь, ведущая в комнату размером два метра на полтора: там стояла только тахта и были вбиты в стенку четыре гвоздя, на которых висела вся моя одежда – пятый гвоздь уже не помещался. У этой комнаты-тахты было одно неоценимое достоинство: те, кто в неё входили, вынуждены были сразу ложиться, что очень облегчало мне мою личную жизнь. Традиционный вопрос: «Кто вчера был у тебя в гостях?», адресованный ко мне, звучал уже несколько изменено: «Кто вчера лежал у тебя в гостях?»

Даже участковый, который пришёл штрафовать меня за то, что я не чищу снег под своим окном, тоже вынужден был писать протокол лёжа. Конечно, такую ситуацию грех было не использовать, моя комната-тахта не простаивала ни одну ночь, сквозь неё прошло множество девиц, разных расцветок и весовых категорий, но они там долго не задерживались, вернее, не залеживались.

Пока не появилась Лика.

ЛИКА

Яполучал почту на Главпочтамте. Ещё в первые дни приезда, стоя у своего окошка, почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернулся и увидел девчушку лет восемнадцати, которая тоже получала письма в соседнем окошке: точёная фигурка, пшеничные волосы, короткая стрижка, чуть вздёрнутый нос и озорные-озорные глаза, которые, казалось, искали, чего бы такого учудить. Она была похожа на мальчишку, и стояла в окружении мальчишек, и одета была, как они: узкие брючки, кеды, спортивная куртка и фуражка, сдвинутая на бок. Когда я обернулся, она резко отвела взгляд и залилась краской.

Потом, когда бы я не приходил на почтамт, у соседнего окошка появлялась она со своей мальчишеской свитой. Я заметил, что с каждым разом её окружение редело и однажды она подошла к своему окошку уже одна. Опять несколько раз метнула в меня взглядом и, наконец, решившись, подошла и поздоровалась.

– Здравствуйте! – ответил я. – Мы стали с вами здесь часто встречаться.

– А я уже знаю, когда вы приходите за почтой, и жду вас.

Это признание было так неожиданно, что я даже чуть растерялся и, чтобы скрыть растерянность, спросил:

– Как вы избавились от своей свиты?

– Я им запретила приходить, сказала, что вы мне очень нравитесь и я хочу с вами познакомиться.

Это уже был призыв к действию.

– Пойдёмте, – предложил я. Она радостно согласилась:

– А куда мы пойдём?

– Ко мне.

Она не возражала. Я взял её под руку, и мы пошли в наше будущее. По дороге она рассказала, что приехала из Чимкента, учится в музучилище, живёт на квартире. Часто бывает в общежитии, в гостях у сокурсниц, там впервые увидела меня и решила непременно познакомиться. И счастлива, что ей это сегодня удалось.

Всё это она говорила искренне, с подкупающей непосредственностью, но у меня в голове всё время вертелось: девочка с опытом! Войдя в мою берлогу, она пришла в восторг, скинула кеды и стала прыгать на тахте, как на батуте. Я лёг и уложил её рядом.

Она не сопротивлялась, сама сняла брюки и блузку.

– На меня! – сказала она и осталась до утра. К моему великому удивлению Лика оказалась девушкой.

– Как тебе удалось сохранить девственность? Живёшь одна, без родителей, учишься в музучилище, где не самая высокая нравственность?.. И столько мальчишек вокруг тебя!

– А девчонки говорили, что первым должен быть тот, которого любишь. Вот я и ждала тебя.

– А ты меня уже успела полюбить? – с иронией спросил я.

– Ещё не полностью, – очень серьёзно ответила она. – Сегодня – уже чуть-чуть, завтра – ещё чуть-чуть, а послезавтра – влюблюсь на всю жизнь.

– Только не угрожай! – шутливо ответил я. Но она не соврала: она, действительно, полюбила меня как-то стремительно и бесповоротно. Её чувство было настолько искренним, настолько самозабвенным и заразительным, что на него невозможно было не ответить – я чувствовал, что она с каждым днём становится мне всё ближе и ближе. Через неделю я забрал её к себе, мы стали жить вместе, и моя конура осветилась этим весёлым и бесхитростным существом.

– Я теперь тебе, как жена, правда? Значит, я должна готовить обеды.

Она купила курицу и умудрилась сварить её на нашей карликовой плите. Поскольку в доме не было никаких овощей, она компенсировала их отсутствие солью. Была в восторге, когда я сказал, что такой курицы не ел никогда. И я не соврал: я, действительно, никогда не ел такой солёной курицы!

Лика была больше мальчишкой, чем женщиной, она ещё не была готова к половым отношениям, ей это было не нужно, она соглашалась только ради меня. А у меня, как назло, к ней возникло какое-то патологическое влечение, и чем больше она просила прекратить, тем больше мне хотелось продолжать. Такого острого и непроходящего желания я больше никогда не испытывал, ни до, ни после.

Лика была и ещё много лет оставалась не взрослеющим мальчишкой: играла в футбол с подростками из нашего двора и лучше их стреляла из рогатки. Через неделю после того, как переехала ко мне, робко попросила разрешения повидаться со своею свитой и, когда я не стал возражать, исполнила победный танец на нашей тахте. Вернувшись через час, взахлёб рассказывала, кто с кем дрался, кто кого поборол, кто целых пятьдесят раз отжался от пола.

Даже ревновала меня она очень своеобразно. Однажды в Алма-Ату приехала моя сокурсница, позвонила мне на работу и попросила встретиться. Я забежал домой и застал Лику, наводящую порядок в нашей пещере: она помыла и протёрла печурку и установила на ней литровую банку, в которой, как в вазе, красовался букет гвоздик, подаренный мною. Я рассказал ей о предстоящем свидании, пообещал вернуться через час и умчался. Вернулся часа через три, несколько виноватый, ожидающий упрёков. Но их не было.

Она просто вынула букет из банки и, молча, стала этим моим букетом подметать пол.

Моя литературная деятельность в Алма-Ате развивалась полным ходом. Молодёжная газета публиковала пьесу «Нам не страшен Серый Волк» в нескольких номерах с продолжением; актёры филармонии исполняли мои песни-новеллы на музыку композитора Севы Булгаровского, с которым я подружился; Драматический театр принял мою заявку на пьесу. Пришла открытка из Союза Писателей с приглашением посетить их. Естественно, я помчался. Меня завели в кабинет к председателю Союза Габиту Мусрепову – это был очень известный писатель, полуклассик.

– Почему вы не бываете у нас? – спросил он. Я растерялся и промямлил, что считаю себя ещё не вправе.

– Напрасно, – ответил он, – мы читаем вас в газетах, слышим по радио – надо появляться, мы вас примем в Союз – у нас есть молодёжная секция.

Совершенно ошеломлённый услышанным, я вдруг ляпнул:

– А будет, где платить комсомольские взносы?

Мусрепов и сидящий в кабинете его заместитель расхохотались:

– Будет, будет, не волнуйтесь!

И, наконец, вершина моего признания – звонок из ЦК комсомола: приходите, надо поговорить. Меня принял секретарь по пропаганде и предложил написать сценарий большого эстрадного обозрения, под условным названием «Мы с Целины», для показа на фестивале молодёжи и студентов в Москве.

– С вами будет подписан договор в министерстве культуры, выдан аванс. Берётесь?

– Да, – ответил я. – Но при одном условии: освободите меня от работы в ГУШОСДОРе.

– Это почему?

– Иначе у меня не будет времени для написания: я живу один, до семи занят на работе плюс куча дел по хозяйству – писать некогда, возьмусь и подведу!

Комсомольский босс изучающе рассматривал меня.

– Но вы ведь сбежите к себе в Киев.

– Сбегу, – откровенно признался я. – Но сначала напишу.

– Даёте честное слово?

– Даю.

Итак, всего через шесть месяцев после приезда я был освобождён от обязательной «послеинститутской отработки», о чём тут же написал письмо Даденкову и сообщил ему эту «радостную» для него весть. (Злой мальчик!)Потом была прощальная вечеринка в моём отделе. Ребята поздравляли меня, но больше всех радовался Завадский: он произнёс проникновенный прощальный тост и так искренне желал мне успеха, что я не удержался и омрачил его восторг, предупредив: если он будет обижать своих подчинённых, я вернусь и останусь у него в отделе пожизненно!

В министерстве культуры меня приняли, минимум, как Джамбула Джабаева, с таким же почётом: ведь я был рекомендован самим ЦК комсомола! Попросили тут же написать заявку, составили договор на тысячу сто рублей (это была довольно приличная сумма!) и сразу выписали аванс двадцать пять процентов. Счастливый и гордый, я тут же побежал на почту и отправил сто рублей маме и папе в Киев и пятьдесят рублей Лёне в Москву. А на оставшиеся деньги мы с Ликой накупили такое количество продуктов и выпивки, на которое моя микроквартира не была рассчитана, мы отыскали единственное место, где можно было хранить это богатство – под тахтой, и периодически лазили туда, чтобы откусывать по куску колбасы.

Освободившись от инженерства, я очень быстро выполнил заказ министерства культуры. Обозрение было принято с высокой оценкой, со мной полностью рассчитались, я закатил прощальный пир, накупил Лике кучу подарков и стал готовиться в дорогу: первого июня мама и папа праздновали двадцать пять лет совместной жизни, и я обещал им приехать на этот юбилей.

Все оставшиеся дни до моего отъезда Лика плакала, уже не по-девчоночьи, всхлипывая и отмахиваясь, а тихо и горько, как умудрённая женщина, предчувствующая финал. Когда я просыпался ночью, я видел, что она сидит на постели и внимательно рассматривает меня, как бы стараясь запомнить. Я укладывал её на подушку, велел спать, но, проснувшись, снова видел её сидящей, с печальными состарившимися глазами, как у вдовы.

Я планировал побыть в Киеве месяц-два, повидаться с друзьями, любовницами, погулять и вернуться. Поэтому оплатил квартиру вперёд, оставил постельное бельё и часть вещей. Прожив в Алма-Ате ровно девять месяцев, уехал налегке, оставив Лику на хозяйстве.

Ехал я опять через Москву. Там повидался с Лёней, заказал в ресторане Дома Актёра шикарный обед (Богатый брат приехал!), оставил ему денег (Немного. Чтобы не баловать!) и пересел на Киевский поезд. Моими соседями в купе были молодой лейтенант с женой и грудным ребёнком. Мы вместе поужинали, распили бутылку водки, и уже через два часа я стал другом семьи. Когда утром въехали на Киевский перрон, я увидел толпу встречающих меня: мама, папа, бабушка, Толя Дубинский, Юра Шостак, Марик Глинкин, и ещё много друзей и подруг, среди которых была и Милочка с огромным букетом цветов, большим, чем она сама.

Очередной розыгрыш тут же созрел у меня в голове: я попросил жену лейтенанта Нину пройти со мной к выходу, дать мне на руки ребёнка, стать рядом и взять меня под руку – можете себе представить реакцию всех встречающих! Но я смотрел на маму. Сперва она улыбалась, мол, знаем, знаем твои штучки, потом я увидел, как её лицо постепенно менялось, я просто ощутил, какие мысли проносятся у неё в голове: девять месяцев, сын-шалопай, грудной ребёнок, вынужденная женитьба…

Я быстро вернул ребёнка Нине, приговаривая: «Всё, хватит, мама волнуется», и жестами показал маме, что ребёнок не мой. Обрадованная мама облечено вздохнула и погрозила мне пальцем. Поезд остановился и меня, зацелованного, вместе со всей командой повезли домой, праздновать возвращение блудного сына.

Когда я вернулся (это был уже тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год, четыре года после смерти Сталина) – в Киеве многое изменилось, наступила та непродолжительная оттепель, о которой потом было много рассказано и написано. Несколько моих сценок и монологов из Алма-Аты перекочевали в Киев и с успехом исполнялись на эстрадах Украины.

Моя фамилия стала притягательной для артистов, мне начали заказывать отдельные фельетоны и даже целые программы. Папа стал уговаривать меня не возвращаться в Алма-Ату, и мама его поддержала, уверенная, что теперь я получу признание и в Киеве.

Откликнулись прежние любовницы, помимо Милочки и Зоси. Со всеми ими я встречался попеременно, навёрстывая упущенное. Всё это возымело своё действие и повлияло на моё решение остаться в Киеве, несмотря на ежедневные письма Лики, в которых она подробно рассказывала обо всех событиях в Алма-Ате, о том, как она скучает и весь день разговаривает с моей фотографией, а по ночам спит с ней, положив её рядом на подушку.

Я по сей день благодарен Алма-Ате за то, что она так тепло приняла меня, вернула мне веру в свои силы и возможности, показала, что я нужен и востребован, вдохнула новый заряд энергии для движения вперёд. Кроме того, именно там я познакомился с государственной структурой, с чиновничьим аппаратом, со взаимоотношением начальников и подчинённых. Это значительно расширило мой кругозор и понимание системы (больше я нигде и никогда не служил). И, самое главное, она подарила мне светлую, бесхитростную, преданную Лику, которая навсегда вошла в мою душу, хотя я на ней и не женился.

Я часто потом задавал себе вопрос: почему? Ведь мне с ней было так хорошо, и она была бы верной и любящей женой?.. И только повзрослев и помудрев, я понял одну извечную истину: у каждого мужчины в жизни была Женщина, на которой он не женился В Алма-Ате мне больше побывать так и не пришлось. Постель так и осталась на память обо мне хозяйке моей незабываемой квартиры. И, как впоследствии резюмировала моя жена Майя: «Теперь тебя с Алма-Атой связывает только постель».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации