Текст книги "В сердце войны"

– В дом зайдите! Что вы там встали?! Илья?! – из комнаты послышался голос бабушки. –  Уйдите с глаз долой. Не дай бог, немец опять нагрянет.

Едва она это сказала, как, выбив калитку ударом ноги, на участок вошли два солдата и, держа наперевес ручной пулемет и карабин, обошли дом и сарай. Осмотревшись, они ушли, присоединившись к своим, замыкавшим колонну пленных красноармейцев.

Витя никак не мог заснуть. Едва он закрывал глаза, как перед внутренним взором вставали картины пережитого днем. То на пол падала от полученного удара мать, по которой, уже лежащей, бил ногой гитлеровец, то громко хлопал выстрел и возле забора безжизненно опускалось на землю тело соседки. Мальчик вздрагивал, просыпался и приподнимался с постели. Сонными и ничего не понимающими глазами он озирался по сторонам. Рядом начинала плакать трехлетняя Валя, тоже страдавшая в ту ночь от пережитого. К ним подходила мать. Снова укладывала детей, произнося своим мягким голосом ласковые слова, убаюкивающие детей.

Витя окончательно проснулся после очередного внезапного своего пробуждения. Он лежал на боку и смотрел на сидевшую за столом мать. Та плакала, и мальчику были видны ее слезы, стекавшие по щекам и вытираемые ею тыльной стороной ладони. Она повернулась к печи, возле которой суетилась бабушка. В это мгновение Витя полностью увидел в тусклом свете керосиновой лампы ее распухшее слева лицо, с четко выраженным рубцом свежей раны на скуле, полученной от удара немецкого солдата. Мальчик вскочил с кровати. Уже не сдерживаясь, он подбежал к маме и, плача, уткнулся в ее грудь. Она обняла его, прижалась щекой к его голове.

– Мама! Ведь тебя не убьют? Да? Не убьют? – он не мог оторваться от нее, крепко вцепившись руками в блуз-ку женщины и вспоминая трагедию прошедшего дня.

– Нет! Ну что ты. Скоро наши солдаты придут и прогонят немцев. Папка наш вернется, –  отвечала она ему.

Голос женщины начал срываться. Она бросила на стол нож, которым только что чистила картофелину и, вцепившись в сына, разрыдалась от всего того, что выпало на ее долю в последние месяцы, от страха за своих совсем еще маленьких детей.

Едва она обняла ребенка, как где-то далеко резко и сильно ударил гром, от которого содрогнулся весь дом и задребезжали стекла в окнах.

– Ой! Батюшки! Что это? – затрепетала от страха пожилая хозяйка, схватившись руками за печь и начав креститься, глядя на образа, висевшие в красном углу комнаты.

Витя упал на пол, и его глаза стали беспомощно бегать по сторонам. Его мать тут же вскочила и быстро направилась к кровати, где уже беспокойно зашевелилась во сне Валя. Потом она метнулась к подвешенной к потолку люльке, к спящей в ней Тамаре. Она снова стала успокаивать нежным материнским голосом своих дочек, едва не разбуженных неведомым громом.

– Что же это творится? Господи! – взмолилась пожилая женщина, упав на колени перед иконами.

Вслух прочитав молитву и перекрестившись, она направилась к выходу, сорвав с вешалки платок. Из-за печи появился заспанный Илья, которого тоже разбудил громкий шум с улицы. Он прильнул к окнам, но, ничего не увидев, отправился вслед за матерью, исчезнувшей за входной дверью в сенях. Через несколько минут они вернулись с испуганными взглядами.

– Что-то вдали горит, зарево сильное, –  сказала пожилая женщина, видя немой вопрос на лице молодой хозяйки.

– Где-то возле моста, –  уточнил Илья, тряся головой, –  взорвали что-то.

Витя с пониманием смотрел на них. В его глазах читался одновременно испуг и удивление, страх за мать и сестер, за отца, от которого уже больше месяца не было писем, за друга Цыгана, потерявшего вчера самого родного человека. Мальчик беспомощно сидел на полу, пытаясь осознать всем своим детским умом ужас творящегося вокруг, называемого самым страшным словом на свете «война».

– Ой! Одни немцы кругом! – запричитала пожилая женщина, снимая с плеч старое, потертое и много раз штопанное пальто. –  Злые как черти. На нас смотрят строго. Солдатиков наших выискивают. Находят, потом избивают. Одного прямо прикладами били. Молоденький такой. За что же они его так? Ведь он пленный уже!

Хозяйка села на лавку, уступив место только что вошедшему в комнату Илье. Тот снял ватник и молча опустился рядом с матерью.

– Похоронили? – молодая хозяйка смотрела на них вопросительным взглядом, ожидая ответа на интересующий ее в данный момент вопрос о погребении тела убитой вчера гитлеровцем соседки Натальи.

– Не дают хоронить, –  ответил ей Илья после непродолжительной паузы.

Он виновато опустил глаза в пол. Так же, как и сын, вела себя и пожилая женщина. Молодая хозяйка поняла, что близкие ей люди стараются не доводить до нее нежелательную информацию. Старушка боится за пропажу у невестки грудного молока, а Илья вторит матери и тоже старается не досаждать неприятностями. Набравшись сил после новых плохих новостей, молодая женщина смотрела на них умоляющим взглядом, пытаясь добиться пусть даже самых страшных слов правды о происходящем вокруг, о том, чем закончилась попытка предать земле тело соседки.

– Ну что же вы молчите-то? – взмолилась она, едва сдерживая плач, ставший привычным в последние месяцы.

– Убитых много, –  тихо промолвил Илья, стараясь говорить так, чтобы не было слышно детям.

Несмотря на его старания, Витя все услышал, все понял, а потому приподнял от любопытства голову и стал смотреть в сторону говорившего.

– Улицы все завалены. Кругом только убитые, –  продолжал молодой человек, –  под заборами, на дорогах, возле домов. Почти все в форме.

Он замолчал. Несколько раз тяжело вздохнул. Потом заговорил. Только голос его уже не был ровным, начал прерываться. А сам он невольно затрясся и стал возиться на лавке, пытаясь не то встать, не то сесть поудобнее.

– Только в нашей форме. В немецкой – всего раз видели. Того столько немцев окружило. Офицеры, видимо, были. Нас всех разогнали, а тетку Наталью велели к забору кладбища положить. Мы ее там и оставили.

Его перебила пожилая женщина, видевшая, как начинает волноваться ее сын. Она сама, не находившая себе места от похода на городское кладбище, еле сдерживала эмоции и то дело проводила ладонями по лицу или в очередной раз поправляла на голове платок.

– Не дают закапывать, велели там оставить. Мужик один все командовал, а над ним немцы. Он их слушает и нам передает. –  Она стала отворачиваться во время своего рассказа, стараясь спрятать текущие по щекам слезы. –  А Васятку и сестру его тетка их забрала.

– Цыган здесь жить больше не будет? – Витя внимательно смотрел на бабушку, прекрасно осознавая, что речь шла о несостоявшемся погребении соседки и переданном под покровительство и воспитание своей тетки его лучшем друге.

– Не будет, –  тихо ответила ему вместо свекрови молодая женщина.

Мальчик заплакал, встал с табурета и, подойдя к матери, прижался к ней всем своим маленьким телом, испытывая большое горе из-за переживаний за все происходящее и еще и потери самого дорогого ему товарища.

– А то, что ночью гром был… Так это немцы здание банка взорвали, –  внезапно сменил тему Илья, решив поделиться слухами, услышанными от людей на кладбище, –  там, говорят, много наших солдат было. Все раненые, но не сдавались. Вот их и взорвали вместе с домом… А еще на торговой площади с колокольни церкви долго пулеметчик стрелял. Всю площадь держал под огнем. Немцев не пускал. Так его только выстрелом с пушки сняли. А так, говорят, долго отстреливался, –  Илья, монотонно и не поднимая головы, проговорил услышанное им.

Их скорбную беседу и рассказы молодого человека прервал шум снаружи дома. Все семья подняла головы, стараясь разглядеть происходящее сквозь щели между досок, заслонявших окна с внешней стороны. Мелькнули чьи-то фигуры. Раздалась непонятная речь. С шумом, видимо от удара, распахнулась входная дверь. В комнату быстро вошел невысокий немецкий солдат с автоматом в руках. За ним проследовал второй, который не стал входить, остался за дверью, но не спускал глаз с первого и оценивал обстановку в помещении. Первый бегло осмотрелся, зашел за печь, потом в чулан и, не найдя ничего подозрительного, начал резкими движениями ног в кованых сапогах сбивать в угол половики на полу, обнажив тем самым закрытый лаз в подпол. Увидев пожилую хозяйку, он стал дергать стволом автомата, показывая ей на дощатую крышку, закрывавшую вход в подпол.

– Да нет там ничего! – взмолилась женщина. –  Так, маслице, да еда для внуков. Кормить-то чем?

Немец заорал на нее и навел автомат. Пожилая хозяйка спешно бросилась на пол и подняла перед ним крышку. После чего с помощью карманного фонарика немец начал вглядываться в темноту неглубокого погребка. Убедившись в отсутствии чего-либо опасного для себя или подозрительного, солдат уже направился к выходу, как второй, ожидавший его за открытыми дверями, внезапно стал показывать пальцем на Илью, сопровождая свой жест словами. Первый солдат посмотрел на молодого человека и дернул его за рукав, показывая в сторону выхода.

– Да куда же вы его? Он не солдат! Хромой он с рождения! Инвалид! – снова взмолилась пожилая хозяйка.

Она упала на колени, цепляясь пальцами рук за полу шинели гитлеровца.

– Не солдат он, господин! Хромой он! Куда вы его? – навзрыд причитала она.

Непреклонный немец стал ругаться на нее, одновременно дергая за рукав Илью. Тот покорно поднялся и медленно зашагал к двери. Немец направился следом. А старуха на коленях двинулась за ними, все еще причитая плачущим голосом:

– Не губи сына! Он один у меня остался! Хворый он, не годен ни на что!

Витя прильнул к окну, пытаясь рассмотреть сквозь широкие щели, куда солдаты уводят его дядю. Рядом с ним пристроилась мать, но внезапно заплакавшая в детской кроватке Тамара отвлекла ее.

Илья покорно плелся своей раскачивающейся походкой за вторым солдатом. Мать-старушка бежала за ним, продолжая громко выть и причитать. Немцы остановились возле забора и стали ногами бить в него, как будто пытались не то сломать, не то просто расшатать. Из-за ближайших деревьев появились конвоируемые еще одним гитлеровцем два пленных бойца Красной армии. Один из них был немолодым, небритым, без головного убора и теплой одежды. Из-под густых бровей сверкали его прищуренные глаза, которыми он постоянно оценивал происходящее вокруг себя, вероятно пытаясь найти возможность для бегства и спасения. Второй боец, молодой, высокий и худой, кутался в короткую, не по росту шинель и постоянно поправлял пилотку на голове и слегка прихрамывал.

Конвойный толкнул старшего карабином в спину, направляя пленного бойца к забору, возле которого уже стояли два гитлеровца, Илья и его мать.

– Давай, мамаша, инструмент. Германцы тут траншею хотят выкопать, –  старший по возрасту пленный обратился к пожилой хозяйке. –  Топор, лопаты давай. Что есть, то и неси.

Женщина недоуменно посмотрела на него, пока не понимая, что от нее требуется и для чего.

– Лопаты, говорю, давай, мать! Копать будем. Не видишь, что ли, всю улицу вашу перекапывают. Германцы к обороне готовятся. –  Пленный смотрел на нее, медленно оглядывая дом, подворье и участок. Дойдя глазами до стоявшего рядом с ней Ильи, он спросил: – Твой, что ли? Тоже на работу пригнали? Так что стоит, пусть тащит все сюда, а то эти разбираться не будут. Расстреляют за неподчинение, и все!

Он кивнул в сторону разговорившихся между собой гитлеровцев.

– Сейчас, сейчас, –  снова запричитала женщина, немного меняя интонацию голоса от осознания того, что ее сына никуда не уводят, а просто принуждают работать прямо возле дома.

Она почти бегом направилась к сараю, из которого спустя минуту стала выбрасывать на двор нехитрый инструмент, пригодный для земляных работ и сноса деревянного забора.

– Чего стоишь? Мать все же! Помог бы, –  негромко заворчал старший пленный на все еще стоявшего в оцепенении Илью. –  Шевелись, пока тебя прикладом по хребту не взгрели.

Выпучив глаза, молодой человек начал робко двигаться, делая это так, что его и без того медленная и хромая походка стала выглядеть комично, что тут же рассмешило стоявших возле него немцев. Они громко засмеялись, обмениваясь шутками и жестами, указывая на Илью, стараясь подражать его движениям, что еще больше их забавляло.

– Не смотри на них, парень. Пускай ржут. Делай пока, что тебе говорят. А там видно будет, –  начал поучать молодого человека красноармеец, когда они, стоя рядом, поднимали с земли лопаты, только что отданные для работы пожилой хозяйкой.

После недолгого наблюдения за происходящим возле забора через окно, воспользовавшись занятостью матери маленькими сестренками, Витя схватил с вешалки пальто и шапку и выскочил на улицу. В это время мимо него как раз проходили Илья и оба пленных бойца с инструментами в руках.

– Надо же было так глупо попасться. Мы мост обороняли, а они с тыла обошли. Прижали нас к реке. Да еще ночью дом старинный взорвали, а там госпиталь в подвале был. Я сам туда троих ребят снес, –  красноармеец стал разворачивать трясущимися руками грязный кисет, который достал из кармана штанов.

Он успел поймать на себе взгляды немцев, которые все еще продолжали стоять возле забора. Один из гитлеровцев, видимо, пытаясь возмутиться простоем в работе, навел ствол автомата на пленных, показывая свою власть над ними. Красноармеец, заметив это, протянул вперед руку с кисетом, показывая, что собирается перекурить. Немец убрал автомат за спину.

– Ну хоть покурить дают, –  заворчал пленный, –  а то прижали нас. Ну мы и держались, пока было чем. А как весь боезапас расстреляли, так давай хорониться по чердакам да подвалам.

Он раскурил самокрутку и протянул ее Илье после того, как сделал несколько затяжек. Тот замотал головой, отказываясь, так как был некурящим. Красноармеец предложил ее товарищу, но тот тоже отказался, тихо промолвив:

– Не приучен.

Боец криво улыбнулся и протянул руку с дымящейся самокруткой стоявшему на крыльце Вите. Тот, не сообразив, что жест красноармейца был шуткой, тоже замотал головой, отказываясь от предложенного. Мальчик сосредоточенно слушал рассказ пленного о происходившем еще вчера в их городе.

– Меня из погреба достали, –  продолжил пленный. –  А если бы я не вышел, то гранату бы ко мне кинули.

– А меня в канаве нашли, –  встрял в рассказ старшего молодой боец. –  Я ночью в темноте туда попал. Стреляли больно сильно, головы не поднять. Думал, что с рассветом осмотрюсь и уйду. Как светать стало, я по кустам пополз, а они ж без листвы. Наткнулся на раненого, потормошил его. Чую – дышит, а он очнулся и заорал. Всю ночь рядом лежал и молчал. Наверное, без сознания был. Все на сильную боль жаловался. Просил не бросать его. А я его было тащить собрался. А тут немцы на шум вышли. Внезапно так. Ну и взяли меня. Я руки-то поднял.

– А того что? – перебил его старший.

– Того застрелили, –  с тоской в голосе ответил молодой боец.

– Вот и попробуй тут. Сразу расстреляют, –  стал возмущаться красноармеец, выпуская облако табачного дыма.

В подтверждение его слов где-то вдалеке стали хлопать винтовочные выстрелы, потом затрещал пулемет и ударил резкий гром взорвавшейся ручной гранаты.

– Тоже добивают кого-то. Это их пулемет так бьет, –  старший боец кивнул в сторону немецких солдат, один из которых повторил свой жест с автоматом, давая понять пленным, что пора приступить к работе.

Красноармеец медленно взял с земли лопату и так же медленно направился в сторону забора. Потом он оглянулся и обратился к пожилой хозяйке:

– Вы бы, мамаша, поискали бы для меня что-нибудь ненужное. А то шинелька моя сгорела, а я без нее околел совсем.

Старушка сначала не хотела откликаться на просьбу пленного красноармейца, возмущенно глядя на бойца, не по ее вине утратившего казенное имущество и теперь надеявшегося возместить свою утрату за счет местной жительницы, давя на ее жалость. В глазах строгой женщины он был нерадивым солдатом, по вине которого она была вынуждена выживать в условиях фронта и оккупации с сыном инвалидом и малолетними внуками. Но потом, несмотря на таившуюся в ее душе злобу, она все же принесла бойцу из сарая старую потрепанную куртку, в которой обычно трудился в огороде кто-нибудь из ее сыновей. Отдав ее, она вдруг увидела, что немец жестами дает указание пленным на слом всего забора, что отделял ее участок от улицы, от чего, завопив жалостливым голосом, старуха бросилась на колени перед гитлеровцами, складывая руки на груди и причитая:

– Господин, за что? Почто забор-то ломать?

Один из немцев резко и громко выругался в ее адрес, замахнувшись прикладом, от чего Илья предостерег мать, вспоминая вчерашний случай с трагической гибелью их соседки.

– Мама, не надо! Застрелят, чего доброго! Они ведь такие, –  он озирался на гитлеровцев, трясся от страха и с дрожью в голосе отталкивал ее.

– Мамаша, ты лучше б нам картошечки отварила, а то уже третий день во рту ничего не было, –  тихо попросил старший пленный, не отвлекаясь от работы. –  А забор все равно старый, чего его жалеть. Ты лучше сына и внука жалей.

Старушка, наткнувшись на маленького Витю, спешно схватила его за руку и поспешила удалиться в дом. Внезапно навалившаяся на нее тяжесть утраты выросшей на ее глазах соседской женщины, всколыхнула ее сознание. Зайдя в дом, она сразу же стала поучать молодую невестку:

– Настя, даже не выходи из дому! Слышишь меня, не выходи и не высовывайся! Думай только о детях.

Пожилая женщина в бессилии опустилась на стул возле окна и стала вытирать трясущейся рукой слезы с лица. Такой ее в доме еще никто и никогда не видел. Всегда сердитая и властная, сейчас она выглядела подавленной и растерянной. Поддавшись настроению свекрови, молодая хозяйка, сидевшая на кровати, сжалась в комок. Она поочередно смотрела влажными от слез глазами на каждого из своих детей, тихо постанывая и причитая тонким голосом:

– Детки мои, как же мы с вами жить теперь будем? Что же делать нам с вами?

Видя плачущую мать, нервно потиравшую скулу, по которой вчера ударил немец, восьмимесячная Тамара громко заплакала, заражая этим и старшую сестренку Валю, и брата Витю. Как ни старался мальчик сдержаться от переполнявших его эмоций, он, стоя у входной двери, тоже залился горькими слезами. Решив не поддаваться всеобщему домашнему плачу, Витя спешно выскочил из дому и направился к Илье, подумав, что лучше будет помогать дяде, чем останется под одной крышей с плачущими женщинами. Отойдя на пару шагов от крыльца, он остановился, решив не показывать никому свои слезы и чтобы не будоражить и без того напуганного дядю. Постояв немного отвернувшись в сторону сарая, он несколько раз глубоко и прерывисто вздохнул и только потом двинулся к работающим на сносе их забора красноармейцам.

На месте еще несколько минут назад стоявшей старой деревянной ограды зиял сплошной проем, в котором оставались лишь толстые опоры, часть из которых уже выкорчевывалась пленными. Курившие в стороне гитлеровцы не спускали с них глаз, то и дело озираясь и наблюдая ненавистными взглядами за теми, кто еще вчера оказывал им яростное сопротивление на подступах к непокорному городу и на его улицах, за теми, кто еще несколько дней назад громил и убивал их, подбивал их танки, жег машины и тягачи, яростно и упорно отбивал их атаки, не жалея себя. Даже сейчас взятые накануне в плен красноармейцы, обезоруженные и униженные, раненые и голодные, представлялись им не менее опасными, чем тогда, когда они были вооружены и стояли в обороне. То и дело из-под козырька покрытой грязью стальной каски зыркали глаза немецкого солдата. Молодой и крепкий, закаленный в боях ефрейтор сплевывал себе под ноги, держа наготове автомат, не опуская руки с затворной коробки. Он ловил на себе короткие косые взгляды одного из работавших пленных красноармейцев, которого считал самым опасным для себя из всей массы захваченных в плен. У этого бойца не читалась во взгляде растерянность. Он был собран и внимателен. Гитлеровец бросил себе под ноги окурок и уже начал двигаться в сторону пленных, твердо решив расстрелять подозрительного красноармейца прямо на месте.

– Витя, –  подозвал к себе мальчика боец, –  тебя ведь так зовут?

Тот закивал в ответ.

– Зови свою бабушку. И начинайте сломанный забор таскать к себе в подворье. Зима настает, топить чем-то надо. А с этими, –  он кивнул в сторону немцев, –  даже в лес по дрова не сходишь.

Очередная доска, являвшаяся частью когда-то еще целого забора, с легким скрипом легла поверх аккуратно сложенного штабеля. Витя подобрал ее и протянул Илье, который, медленно поворачивая свое непослушное от врожденного недуга тело, положил сверху, завершив тем самым разбор всей ограды. Возле сарая оставались лежать только подгнившие с одного конца бывшие опоры забора. Взглянув на них, молодой человек негромко произнес, обращаясь к маленькому племяннику:

– Тащи, Витек пилу. Надо сегодня все распились, пока светло.

Он поднял глаза к небу, как бы убеждаясь в своей правоте о скором конце светового дня.

Мальчик уже повернулся в сторону сарая, как вдруг увидел медленно идущих вдоль того места, где когда-то стоял их забор, а сейчас были вырыты траншеи, нескольких немецких солдат и офицеров. Те остановились как раз напротив их дома. Один из гитлеровцев, активно жестикулируя и размахивая руками в сторону видневшихся вдали леса и реки, громко отчитывал другого. Тот, повинно склонив голову, одобрительно кивал и периодически что-то отвечал ему.

Илья, стоя за мальчиком, тихо прокомментировал увиденное:

– Наверное, не так окопы свои выкопали. Видишь, как офицер орет на них, –  он довольно тяжело вздохнул и добавил: – Точно погонят меня снова копать. С того раза спина еще болит.

Едва он это произнес, как возле немецкого офицера возникла фигура не в военном обличье, напоминавшая скорее местного жителя, чем оккупанта. Средних лет мужчина, с короткой бородой и отталкивающего вида лицом, которого мальчик и молодой человек сразу узнали как одного из торговцев, завсегдатая базарной площади города. Тот, благодушно улыбаясь, вытянулся по правую руку от немца. Довольный вид его говорил об удачном раскладе дел для него самого. Маленькие черные глаза его сияли и бегали по сторонам, словно искали жертву или объект для издевательств и насмешек. Как только немецкий офицер заканчивал произносить очередную фразу, так бородатый немедленно громко произносил:

– Слушаюсь, господин офицер! Будет исполнено, господин офицер! Все в лучшем виде будет исполнено, господин офицер! Можете не сомневаться, –  он демонстративно вытягивался в строевой стойке, демонстрируя гитлеровцу готовность выполнить, что ему поручают.

Казалось, мужчина бравировал своим видом, от чего немецкий офицер только злился и отворачивался в сторону, когда произносил очередную фразу. Едва наставления были закончены и немец сделал несколько неторопливых шагов вдоль окопов, как бородатый торговец заметил стоявшего возле сарая Илью.

– А ну, подойди сюда, подойди, –  он стал манить молодого человека к себе рукой, громко демонстрируя немецким офицерам свою услужливость, больше показную, чем действительную.

Глаза его становились строгими, лоб нахмурился. Илья стоял как вкопанный. Он, часто моргая, испуганно смотрел на торговца, проклиная свое любопытство, из-за которого оказался на виду, а не остался в укрытии за дворовыми постройками. Его начинало трясти и знобить от неконтролируемого чувства страха. Молодой человек еще больше ссутулился и вдавил голову в плечи, но не двинулся с места. Немецкие солдаты и офицеры все как один смотрели на него, став невольными свидетелями давления на местного жителя своим ставленником.

– Что стоишь? Иди сюда быстро. Я знаю, что ты не глухой! – торговец еще сильнее хмурился, голос его становился все строже и громче: – Я знаю, что ты большевистское отродье.

Ноздри его стали раздуваться от злости, глаза наливались кровью, лоб морщился, лицо багровело.

– Ну! – громко потребовал торговец.

Илья стал робко переставлять ноги туда, где еще несколько дней назад стоял забор.

– И лопату возьми! – снова заорал бородатый.

Увидев подавленного, но все же идущего к нему Илью, торговец принял довольный вид. Он испытывал удовольствие от унижения слабого.

– Так-то лучше, –  удовлетворенно протянул он.

Немецкий офицер, старший по званию из тех, кто находился сейчас на этом месте, недовольно отвел лицо в сторону, не став отвлекаться на лицезрение неприятного демонстративного давления со стороны сильного. Он отвернулся и зашагал вдоль вырытой недавно траншеи.

Витя, быстро отреагировав на ситуацию, уже подал лопату Илье, который продолжал медленно двигаться к подзывавшему его торговцу.

– Дядя Илья, ты не бойся, –  тихо сказал ему Витя, –  опять покопаешь и придешь домой. А то ведь и убить могут.

Молодой человек от сказанного вздрогнул, но все же продолжил идти к бородачу. Проводив Илью взглядом, мальчик встал возле сарая, наблюдая за происходящим и одновременно контролируя ситуацию, в полной готовности прийти ему на помощь.

– Витька! Витька! – услышал он позади себя знакомый шепот.

Он обернулся и увидел возле ведущей в огород калитки своего друга Леху – сына одной из соседок. Тот стоял пригнувшись и рукой манил к себе товарища:

– Айда в город сходим.

Витя замотал головой.

– Да мы просто посмотрим, что там делается. Люди-то ходят, –  Леха тряс в воздухе руками, пытаясь своей настойчивостью сломить сопротивление друга.

– Ты что! Нельзя! – мальчик стал возражать ему, помня о строгом наказе матери и бабушки не покидать территорию двора.

– Да мы ненадолго! Посмотрим и бегом вернемся! Что тут сидеть-то?! Никто и не заметит. Если что, то я скажу, что ты со мной был! – уже спокойнее, видя, что друг колеблется, продолжал говорить Леха.

Он был ровесником Цыгана, которому еще летом исполнилось девять лет. Но в школу мальчик пошел на год раньше, поэтому, в отличие от своих друзей, перешел уже в третий класс. Тогда как Витя и Цыган учились только во втором. К тому же еще не достигший восьмилетнего возраста Витя, в силу авторитетного старшинства товарища, легко, как это бывало обычно, поддался на его уговоры. Осмотревшись, мальчик выдохнул из себя:

– Ну пошли.

Обойдя сзади Лехин дом так, чтобы не быть замеченными кем-либо из взрослых, они бегом направились в сторону центра города. Друзья вышли на улицу и с удивлением стали рассматривать первые обнаруженные ими вмешательства войны в дома и постройки.

Необычайным образом поваленное когда-то высокое и толстое дерево, ствол которого был как будто раздроблен в трех метрах от земли. Снесенный чем-то высокий забор, сваленный в сторону огорода и раздавленный в щепки. Неглубокие и круглые ямы с разбросанными вокруг них комьями земли, которые Витя сразу определил, по рассказам отца, как воронки от артиллерийских снарядов или авиационных бомб. Сгоревшие избы и хозяйственные постройки, уничтожение которых и объяснило мальчикам причину сильной задымленности улиц несколько дней назад. Женщины и дети, небрежно одетые, грязные и, как правило, в шерстяных платках на головах, со слезами ковырявшиеся на пепелищах своих домов. Следы танковых гусениц, которые Витя сразу узнал, вспомнив отпечатки, оставленные танками на дороге, по которой те следовали от железнодорожного вокзала. Только эти отметины заметно отличались от тех, что оставляли на земле танки Красной армии.

Задев подошвами ботинок что-то издавшее металлический звон, они увидели множество разбросанных на земле стреляных гильз. Обнаружив такое богатство, они стали быстро поднимать их с земли.

– Пахнут еще! – с удовольствием заметил Витя, не обратив внимания на удивление друга, который изумился осведомленности товарища.

Винтовочные гильзы на всей улице были только у Вити. Ни у кого из мальчишек его возраста их больше не было, только у ребят постарше. Несколько десятков стреляных винтовочных гильз выполняли роль игрушечных солдатиков в играх дома и во дворе. А если начиналась его самая любимая, а потому вполне привычная детворе игра в войнушку, то богатство Витьки играло роль армейского склада военного имущества. А ему самому доставалась роль подносчика патронов к игрушечному станковому пулемету. Недостатка в таком оружии у ребят не было. Именно Лехин отец, воевавший в Гражданскую войну в пулеметной команде, изготовил из дерева и подручных материалов вполне достоверную копию «Максима», успешно применявшуюся в игрушечных боях на уличных фронтах.

Среди нескольких десятков рассыпанных по земле винтовочных гильз Витя нашел одну, которая была точной копией тех, что все еще хранились у него в тайнике за сараем. Он стал вертеть ее в пальцах и сравнивать с теми, что во множестве лежали вокруг. Зажав гильзу в ладони, он провел большим пальцем по ней, пока не наткнулся ногтем на выступающую закраину. Он внимательно посмотрел на нее, еще раз повертел в ладони. Затем перевернул гильзу и стал рассматривать донце.

– Наша! – тихо сказал он сам себе. –  Наша!

Витя с трудом проглотил накопившуюся во рту слюну. Он крепко сжал в кулаке свою находку, снова повторив сам себе:

– Наша!

После чего мальчик выбросил на землю из карманов пальто только что подобранные на земле гильзы.

– Ты что делаешь? – возмутился Леха, не понимая неожиданного действия своего друга.

– Это не наши! Это немецкие! Брось их и не подбирай! – Витя смотрел прямо в глаза товарищу.

Тот, медленно поднявшись, стал резко сбрасывать на землю свою добычу, не привычно для себя подчинившись другу и по-детски понимая, что в данный момент Витей руководило самое настоящее чувство патриотизма.

– Возьми эту, она наша, –  мальчик протянул Лехе подобранную на земле гильзу с выступающей закраиной, –  точно тебе говорю.

Они оба стали рассматривать находку Вити.

– Как думаешь, пуля от нее кого-нибудь из немцев убила? – спросил соседский мальчик.

– Хотелось бы! – вполне по-взрослому ответил Витя.

Они вышли на перекресток своей улицы и соседней. Картина этого места не сильно отличалась от той, что ребята уже видели недалеко от дома. Несколько воронок, поваленные заборы и изгороди, сгоревшие строения, покрытый копотью остов лежащей на боку разбитой грузовой машины.

– Пойдем поближе посмотрим, –  предложил Леха.

– Нет, давай лучше Цыгана найдем. Тут дом его тетки, –  ответил Витя и отправился на поиски старого друга, который после убийства гитлеровцем матери переехал с сестрой к родственнице.

Мальчишки миновали три высоких раскидистых дерева, служивших ориентиром, по которому они определяли деревянный дом тетки Цыгана. Прошли еще несколько шагов, удивленно рассматривая несколько разрушенных и сожженных домов, и вдруг Витя остановился как вкопанный. Его глаза заскользили по когда-то стоявшим на улице жилым постройкам и тому, что от них осталось.