Текст книги "В сердце войны"

– Цыган! – вскрикнул он. –  Цыган!

Он дернулся в сторону обуглившихся бревен и торчавшей черной от копоти кирпичной трубы. Среди развалин виднелись только остатки разрушенного огнем домашнего скарба, который уже ни на что не годился. Как памятник висела на воротном столбе драная телогрейка, рядом валялся на земле расколотый чугунок. Вход на двор перегораживало поваленное дерево с обгоревшей кроной.

Мальчики замерли на месте. Они встали неподвижно, глядя на развалины, как в пустоту.

– Пойдем отсюда, –  очнулся первым Леха. –  Цыгана тут нет.

Витя побрел за другом, оглядываясь на пепелище в надежде на то, что вот-вот увидит своего товарища, который внезапно появится и будет привычно сиять своей улыбкой на смуглом лице, за которое и получил от ребят свою приметную кличку.

Они отправились к школе, в которой учились, решив посмотреть на нее, но едва миновали первый же поворот, как наткнулись на немецких солдат, стоявших возле одного из домов на углу улицы. Один из гитлеровцев отделился от группы своих сослуживцев и, направившись к ребятам, стал отгонять их взмахами руки. Витя и Леха сразу подчинились ему и ушли в сторону с намерением обойти это место по соседней улице. И, лишь сделав несколько шагов, Витя заметил появившуюся из-за бесформенной груды камней небритую голову в грязной, выгоревшей еще под летним солнцем пилотке. Голова появилась и снова скрылась. От того места, где она замелькала, полетели с равными интервалами времени камни.

– Опять пленные солдаты работают? – с горечью и обидой в голосе спросил Витя друга.

– Похоже на то, –  ответил Леха, –  прямо как те, что возле нас траншеи копали.

Ребята спешно покинули это место. Вите вспомнился отец. Красивый, в военной форме, опоясанный ремнем и портупеей, с командирской сумкой на бедре, в фуражке. Его вид никак не ассоциировался у мальчика с теми, кого он видел грязными и небритыми, работавшими под контролем и охраной немцев. Он вспомнил, как отец вернулся домой после участия в походе в Западную Белоруссию. Худой, с ввалившимися щеками, бурого цвета кожей от въевшейся в нее грязи, в гимнастерке с почти почерневшим подворотничком, в закопченной, пропахшей дымом шинели. Он начал раздеваться еще с порога, бросая на пол то, что снимал с себя.

– Настя, прожаривай в печи, потом стирать будем! – громко говорил он супруге.

– Ой, вшей-то, наверное, привез! – строгим голосом не то причитала, не то ругалась бабушка. –  На кровать не смей садиться. Сиди на стуле, пока я баню растоплю.

Тогда ничто не могло остановить радость сына от возвращения с войны отца. Он крепко приник к пахнущей потом нательной рубахе, обнял дорогого ему человека. И сидел так у него на коленях под ворчание бабушки, в конечном итоге заставившей внука идти в баню вместе с отцом из-за опасения подцепить «вшей и заразу еще какую-нибудь». И хоть бани у них не было – вместо нее использовалась перегороженная часть бревенчатого сарая, –  мытье с отцом было частью самого лучшего на то время мероприятия, после которого разомлевший Витя крепко уснул, а взрослые устроили праздничный ужин, отметив счастливое возвращение старшего мужчины в доме.

Вспоминая это, мальчик почти не смотрел вперед, уставившись себе под ноги. Так он шел до тех пор, пока не уткнулся в спину товарища, остановившегося перед очередной страшной картиной войны. Одинокая худая лошаденка, запряженная в обыкновенную деревенскую телегу, коих во множестве хватало в городе и в его окрестностях, стояла за углом чудом уцелевшего в уличных боях низенького строения с обветшалой крышей. На полянке перед ним лежали в неестественных позах несколько мертвых человеческих тел, порою полураздетых. Многие были в военной форме. У некоторых не хватало конечностей. Были обгоревшие до обугливания или просто изуродованные до неузнаваемости. Лежали несколько детских тел, одно из которых было одето в пальто, когда-то перешитое из солдатской шинели, и это пальто очень сильно напомнило Вите пальто его одноклассника, как раз проживавшего где-то поблизости. Но сосредоточиться он не смог. Обилие мертвых тел испугало его и Леху. Они сначала замерли от увиденного, потом стали пятиться, пока их не окликнул пожилой мужчина с седой бородой, видимо хозяин лошади и телеги, на которую он и два пленных красноармейца складывали тела:

– Шли бы вы, ребятки, по домам, к мамкам своим. Нечего вам тут шляться и смотреть на то, что негоже.

Ребята отшатнулись. Как бы в подтверждение слов бородатого старика из-за угла показался немецкий солдат с карабином на плече, а за ним выглянул второй. Солдат что-то крикнул мальчикам по-немецки и небрежно махнул рукой, давая понять, что им не на что здесь смотреть и необходимо уйти. Они в ответ снова подчинились, но совсем уходить не стали, а всего лишь перешли на другую сторону улицы и отправились привычным когда-то маршрутом туда, где хотели удовлетворить свое наивное детское любопытство.

И вновь поваленные деревья с поломанными стволами. Полуразрушенные или сгоревшие избы горожан. Развороченная мебель и тряпье на дороге. Запах гари. Сгоревшая машина, стоявшая на почерневших ободах колес. Оголившая кирпичную кладку облупившаяся штукатурка на стенах церкви. Люди, бродившие поверх руин того, что еще несколько дней назад было их домами. Плачущая навзрыд женщина, грязными от копоти руками прислонявшаяся к обугленным бревнам сгоревшего дома и монотонно произносившая чье-то имя, видимо погибшего в огне близкого ей человека.

– Пошли лучше домой, –  не выдержав очередной горестной картины, произнес Витя, вытирая рукавом пальто слезу со щеки.

– Пошли, –  ответил ему Леха и уже повернулся в обратную сторону.

Он немного постоял, глядя себе под ноги, а потом сказал:

– Нет, давай еще к реке сходим. Посмотрим, что там. Я на улице слышал, что мост взорван.

– Да. Интересно было бы посмотреть на этот мост. Какой он теперь? – немного оживился Витя, в котором любопытство пересилило вселившийся в него страх.

Они отправились к реке, осматривая на ходу все возрастающее количество разрушений. Чем ближе они подходили к реке, тем больше и больше поражались количеству сожженных и разбитых домов, наличию воронок от снарядов и авиабомб, артиллерийских и винтовочных гильз, брошенному военному имуществу и вещам простых граждан. Убитая лошадь с развороченными и окоченевшими на морозе внутренностями, лежащая рядом перевернутая телега с разбитыми колесами. Следы не то трактора, но то тягача или танка.

Прямо навстречу им вышла группа немецких солдат, как будто праздно ходивших по улицам завоеванного ими города. Они громко разговаривали, смеялись. Посмотрели и вроде как обратили внимание на ребят, но прошли мимо не останавливаясь. От страха Леха и Витя вжались в стену уцелевшего домика с разбитой оградой палисадника. Они инстинктивно втянули головы в плечи и встали, трясясь, скованные ужасом. Едва ребята продолжили путь, как им навстречу выехал из-за поворота полугусеничный бронетранспортер и, ревя мотором и грохоча гусеницами, проехал мимо. Поверх брони машины были видны несколько немецких солдат, которые также не обратили внимания на двух мальчишек, попавшихся им на пути.

Ребята были уже готовы отказаться от намерений продолжать путь и снова решили вернуться домой, как увидели еще нескольких таких же, как они, школьников, бродивших гурьбой по родному городу.

– Смотри! Это же Ванька! Я его знаю! – сказал Леха Вите.

Не сговариваясь, ребята побежали за случайно повстречавшимися им мальчишками, которые, в свою очередь, заметили их, но, не придав этому значения, продолжили свой путь. Проходя мимо здания, разрушенного почти до основания, вся компания остановилась. Ребята сбавили шаг и стали с удивлением разглядывать то, что еще совсем недавно казалось им таким фундаментальным строением, которое не должна была уничтожить никакая сила. Сейчас же перед ними простилалась гора камней и битого кирпича, среди которых едва угадывались остатки обрушенных стен.

– Не то ли это место, про которое говорил пленный красноармеец? – тихо спросил Витя своего друга, стесняясь озвучивать вопрос ребятам постарше, с которыми они продолжали свой путь к взорванному мосту.

– Какое место? – уточнил Леха, склонив голову к более низкому по росту товарищу.

– Ну солдат пленный, что для немцев возле нас окоп рыл, сказал, что тут в подвале госпиталь устроили. Он сюда раненых таскал, а потом тут немцы все взорвали, –  Витя поежился, представив картину уничтожения раненых солдат Красной армии, наглухо замурованных в подвале каменного строения.

От услышанного рассказа Лехе тоже стало не по себе. Он отшатнулся от кирпичного навала и, заметив, что ребята, к которым они привязались, уходят, поспешил последовать за ними. То же самое сделал Витя, неожиданно для себя начавший бояться отстать, хотя прекрасно ориентировался в этом месте.

Пересечение их пути с главной улицей города преподнесло еще больше жутких и неприятных сюрпризов. Несколько десятков немецких солдат и офицеров толпились возле двух танков. Точно таких же танков, какие еще десять дней назад встречали на привокзальной улице толпы мальчишек всех возрастов, мужчины, девушки и женщины. Именно на броне таких машин в тот день удалось посидеть Вите и Цыгану. Именно такие танки провожали, бегом преследуя их по улице, толпы восторженной детворы. Именно такие машины они приветствовали радостными криками.

Сейчас же на броне обездвиженных и безмолвных танков сновали люди в чужеземной военной форме, улыбались и фотографировались на память. Кто-то красовался на фоне трофейной брони, держа наперевес карабин. Кто-то робко и испуганно заглядывал внутрь башни сквозь широкий проем в ее стальной крыше. Возле танков остановились два больших грузовых автомобиля с закрытыми брезентовым верхом кузовами, из которых с шумом на землю стали выпрыгивать подъехавшие немецкие солдаты. С их прибытием шум и смех стали громче. Они облепили с видом победителей оставленную на улице города бронетехнику Красной армии. Рядовые обступили стоявшие танки, офицеры с интересом осматривали трехосный грузовик со странного вида металлической надстройкой в виде направляющих полозьев над рамой и крышей кабины водителя.

Ребята стояли на углу дома, отделявшего их от шумно и праздно ликующей толпы гитлеровцев. Все как один мальчишки хмуро смотрели на вакханалию чужих им людей, принесших в их дома и на их улицы разрушение и смерть. Глаза каждого медленно наливались кровью. Брови сходились у переносицы, ноздри вздувались в порывах напряженно выдыхаемого воздуха. Юная мужская кровь начинала вскипать в их жилах. Каждый из них уже достиг той степени напряжения, когда таящаяся внутри воина сила становится способной вырваться наружу и начать крушить со всей ненавистью все чуждое, что сейчас оскверняет и топчет их родную землю.

– Пулемет бы сейчас, –  сквозь зубы прошипел самый старший из них.

Витя вздрогнул, как будто его кто-то толкнул. Мальчишки заерзали на месте, все еще не сводя глаз с облепивших советские танки гитлеровцев. Один из них, с маленьким фотоаппаратом на груди, обратив внимание на толпу ребят, с улыбкой стал наводить на них объектив.

– Пошли скорее отсюда, –  снова пробурчал старший из мальчиков, решив не давать повода врагам для продолжения празднования своей победы.

Они дружно повернулись в ту сторону, в которую направлялись ранее, и почти бегом двинулись в намеченном ранее направлении. И вновь перед ними сваленные деревья, обломки кирпича на дороге, разбросанные гильзы от стрелкового оружия, воронки от разрывов, расположенные одна за другой. Искореженные остовы сгоревших автомобилей, в том числе и тех, что имели на себе наклонные направляющие, устремленные вверх над кабиной.

Они подходили к мосту. Когда-то крепкая капитальная конструкция была переломлена пополам. Оба ее конца уходили в реку. Торчала вверх и в стороны арматура. Зияли вспоровшие землю воронки. Но эта картина очень быстро перестала волновать мальчишек. Глаза их впились в то, что они никак не ожидали увидеть в этом месте, отчего сбавляли шаг и совсем остановились. Их охватил бескрайний ужас от увиденного в этом месте, где склоны обоих берегов были плотно устланы мертвецами, преимущественно в военной форме Красной армии. Целый ковер из тел погибших и умерших от ран, распластался по обе стороны от взорванного моста и с каждой стороны реки от него. Люди лежали вповалку. Так, как их настигала смерть. Кого сразу – от пули или осколка, кого позже – от полученной раны и не подоспевшей вовремя помощи.

Ребята медленно двигались вперед. Жуткая картина открывалась им все больше и больше. И уже готовые вернуться домой Витя и Леха все еще шли вперед только из-за того, что были ведомы ребятами постарше. Наконец они остановились. Идти дальше было просто некуда. Впереди, за плотным ковром воронок, начинался взорванный и обрушившийся в реку мост. Перед ним открывалась еще более жуткая картина, значительно усугублявшая ту, что уже открылась детским взорам на берегах реки. Теперь ребята видели скопление мертвых человеческих тел в воде, создавших плотный затор у моста со стороны подходящего течения. Они отшатнулись, остановились. Широко открытыми глазами они стали рассматривать то, что никто из них не мог представить себе даже в самых страшных фантазиях, которыми, в силу юного возраста, еще не были наделены.

– Пошли скорее отсюда! – прозвучал срывающийся голос кого-то из мальчишек.

– Подожди, –  сказал самый старший. –  Смотрите туда!

Как по команде, несколько пар глаз устремили взоры в указанном направлении, с ужасом и удивлением наблюдая за неестественной и жуткой картиной. С противоположного берега, перепрыгивая с трупа на труп, быстро двигалась молодая женщина. Ребята испуганно следили за ней до тех пор, пока она не достигла берега.

– Ничего себе! – тихо удивился старший.

– Пошли отсюда, –  снова проскрипел срывающийся голос одного из мальчишек.

Теперь снова как по команде их маленькая группа повернулась в обратную сторону и молча двинулась в направлении того самого перекрестка, где стояли облепленные гитлеровцами поверженные советские танки. Дойдя до первого из них, Витя вдруг попытался вспомнить номера, написанные на башнях тех танков, что они с Цыганом видели на привокзальной площади и улице, уходящей от него. Но никак не мог этого сделать. Детская память не запечатлела таких подробностей. Он обошел стороной боевую машину, коснувшись пальцами ее гусеницы, как бы прощаясь. Подняв голову, мальчик прочитал номер на броне, но не смог вспомнить, этот ли именно танк он встречал и провожал у вокзала. Не на нем ли они побывали с Цыганом, опустив головы внутрь башни через открытый люк.

На глазах его выступили слезы. Руки затряслись. Он шел дальше от танка, все еще повернувшись к нему лицом, и потому не заметил стоявшего на дороге немецкого солдата, в которого с силой уткнулся плечом. Тот повернулся, удивленный неожиданным толчком. Витя испуганно отскочил от него. Но солдат вдруг резко схватил мальчика за пальто и потянул на себя. Ребенок начал дергаться, пытаясь вырываться. Но немец крепко стиснул пальцы, удерживая его. Шум был услышан ребятами, которые уже удалились вперед на несколько десятков метров, чтобы поскорее покинуть скорбные места. Они остановись и удивленно и беспомощно стали наблюдать за происходящим. Витя продолжал кричать и вырываться. Из глаз его хлынули слезы. Этот шум и его терзания привлекли других немецких солдат, один из которых приготовил фотоаппарат, желая запечатлеть товарища с юным представителем порабощенного ими местного населения.

Витя сильно уперся руками в немца, не поддаваясь ему. Взгляд его поймал корму неподвижно стоящего на обочине дороги танка. На долю секунды мальчик понял, что может разделить с ним его судьбу, но не стал мириться с этим. Еще раз резко дернувшись, он освободился из рук гитлеровца и упал на землю, отлетев от того на пару шагов. Толпа солдат рассмеялась и стала обмениваться колкими репликами на немецком языке. Разочарованный срывом удачного кадра фотограф недовольно закачал головой.

Вскочив, Витя устремился по улице, где чуть по-одаль его ждали взволнованные ребята. Они встретили его, внимательно осмотрели, как будто раненого, и пустили его в середину своей толпы, как бы прикрывая от других возможных неприятностей. Быстрыми шагами они стали удаляться от места скопления фашистов. Вопреки их ожиданиям преследования не было. Солдаты вермахта не видели в простой городской ребятне ни врагов, ни угрозы.

Мальчишки, не сговариваясь, решили больше не искушать судьбу и двигались ближе к своим домам. Их путь пролегал мимо торговой площади и церкви, по дороге к которым им навстречу попались две группы гитлеровцев, одна из которых праздно прогуливалась, осматривая очередной захваченный с боями город. Другая – выполняла роль патруля.

Неподалеку, возле торговых рядов, работала под охраной солдат группа пленных красноармейцев, укладывавших на телеги камни и кирпич, полученный при сборе его от частично разрушенного здания. Неспешно ведомая коноводом запряженная в телегу лошадь довозила груз до ближайшей крупной воронки, в которую он и ссыпался по указанию одного из немцев другой группой пленных.

Посмотрев горестными взглядами на безмолвную работу тех, кто еще несколько дней назад сражался на подступах к городу, ребята побрели дальше, мимо церкви. Витя вспомнил, как дядя Илья рассказывал про то, как в дни боев с ее колокольни долго отстреливался один пулеметчик, не подпуская немецкую пехоту на площадь. Он поднял на нее глаза, осматривая на предмет наличия следов того боя. Стены храма действительно были отмечены следами войны. Разочарованный тем, что не стал свидетелем крайнего героизма неизвестного ему отважного стрелка, Витя стал перебирать в памяти лица тех солдат, которых видел на улицах города еще до начала боев. Командира транспортной колонны, в которой машины тащили артиллерийские орудия. Чрезмерно требовательного ко всему и бдительного лейтенанта, остановившегося возле машины, у которой закипел мотор. Старшину, замыкавшего колонну солдат, следовавших на фронт. Перебрал в голове лица танкистов, управлявших грохочущими боевыми машинами, с ревом ползущими по улице от площади железнодорожного вокзала. Он продолжал думать и идти в маленькой и плотной толпе мальчишек, молча следовавших к своим домам. Неожиданно он снова повернулся в ту сторону, где работали пленные, и снова замер на месте, увидев еще одну траурную картину, окончательно испортившую все его детское восприятие боевых действий. Взгляд его и ребят остановился на неподвижно стоящем большом танке, люки которого были открыты, башня повернута в сторону, гусеницы провисли из-за отсутствия натяжения.

– Это же «Клим Ворошилов»! – прошептал Витя срывающимся голосом.

– Ничего, ничего, –  снова задал тон старший из них. –  Батя мой не зря на фронт ушел. Он им еще покажет.

Глава 4

– А эту куколку как у нас зовут? – Витя взял тряпичную игрушку и, имитируя ею подпрыгивающую походку, передвинул поближе к сидящей на кровати сестренке Тамаре.

Трехлетняя Валя держала в руке еще одну куклу, при этом радостно улыбаясь разыгранной братом игровой сценке. Обе девочки были поглощены манипуляциями мальчика, ловко расставившего фигурки людей и животных на покрывале, объяснявшего каждое свое действие с ними и дававшего имена каждой кукле. Они улыбались и смеялись над тем, как очередная тряпичная игрушка то ложилась спать, то просыпалась и шла умываться. Как потом доила фигурку коровы и кормила вырезанного из дерева толстого поросенка.

Неожиданно на улице кто-то громко закричал, послышалась чья-то бранная ругань, снова зазвучали женские голоса, опять кто-то стал грубо браниться. Донеслась немецкая речь. Витя встрепенулся. Он подскочил к окну, с которого только вчера были сняты снаружи доски, защищавшие стекла от взрывных волн. Отсутствовавший забор, на месте которого простилалась широкая, но никем в итоге не использованная траншея, открывал обзор далеко за пределами огорода и за хозяйственными постройками. Мальчик впился глазами в картину, участниками которой были его мама и бабушка, а рядом с ними находились еще две женщины, бородатый торговец и несколько немецких солдат, судя по виду которых, находившихся в данный момент не на службе. Торговец что-то громко кричал своим низким голосом. Немцы молчали, просто наблюдая за действиями своего услужника. Женщины возмущались. Бабушка Вити о чем-то громко умоляла бородача, который стал в ответ бить ее по лицу, от чего пожилая женщина закрылась от него руками, быстро повернулась и почти побежала к дому. Вся процессия двинулась за ней, продолжая ругаться.

Мальчик взволнованно следил за происходившим из окна. За своей спиной он услышал голос сестренки:

– Витька, что там? Мама идет?

– Да, мама, –  ответил он.

– Ура! Мама идет! – обрадовалась Валя, а маленькая Тамара стала вскидывать от радости ручки вверх.

Бабушка, мама и две женщины, в которых мальчик узнал работниц швейной довоенной артели, с шумом зашли в дом. Следом за ними порог горницы по-хозяйски преступил бородатый торговец. За ним проследовали два немецких солдата, дыша запахом спиртного и осматривая убранство помещения.

Витя, почувствовав неладное, проскользнул за занавеску, где сидели и играли на кровати его сестренки. Те, услышав громкий шум нескольких ругающихся голосов, от испуга заплакали. Первой начала плакать Тамара, узнавшая взволнованный голос матери, но, не видя ее, стала призывать маму. Следом за ней заревела Валя, не выдержав протяженного голоска младшей сестренки. Мальчик стал успокаивать их, прижимая к себе и подсовывая к лицам девочек кукол.

– Ты что же, гад, не видишь, что дети здесь малые? – громко ругалась на бородача пожилая женщина, дергая рукой в направлении занавески, за которой прятались ее внуки.

– Как не стыдно тебе с бабами воевать? – вопила одна из работниц швейной артели, впиваясь маленькими кулачками в овчинный полушубок торговца. –  Справился с нами?

– А если бы не эти, был бы таким смелым? – громко говорила еще одна женщина, указывая рукой на стоявших за спиной торговца гитлеровцев.

– Ах вы! Думаете, я не знаю, что мужики ваши на фронте?! – басом зашипел бородач, хмурясь и багровея. Он оттолкнул от себя стоявшую, ту, что была ближе, потом пихнул вторую. –  А ну, достали стаканы! – заорал он, от чего маленькие девочки заплакали еще громче. –  Если доблестные немецкие солдаты отравятся, детям твоим точно не жить!

Он направил пронизывающе злой взгляд на молодую хозяйку.

– Думаешь, не знаю, что твой мужик партийный и в Кранной армии политруком служит? Стоит мне этим обо всем сказать, и ты со своим выводком на тот свет отправишься! – он кивнул в сторону немцев за своей спиной.

Налитыми кровью глазами он смотрел на женщину, раздувая ноздри и тяжело дыша. На лбу его выступили капли пота, лицо побагровело.

– Стаканы достали и сели за стол! – проорал он, не обращая внимания на плач детей.

Крик его был настолько громким, по-звериному ревущим, что даже гитлеровцы вздрогнули и замялись на месте от неожиданности.

– Ну! – снова взревел торговец и стал трясущимися от нервного напряжения руками доставать из-за пазухи запечатанную стеклянную полулитровую бутылку с мутно-серой жидкостью.

Витя не выдержал. Он заплакал вместе с сестренками и с трудом стал удерживать вырывающуюся в истерике из его рук младшую Тамару. Не в силах сдержать себя, он начал спешно вытирать рукавом слезы. Спрыгнул с кровати на пол, и навалился на девочку, и, не давая ей упасть, прижал ее к одеялу.

– Бабушка! – позвал он на помощь.

Та стремительно появилась возле внуков и взяла на руки громко ревущую малышку. С ней на груди старушка устремилась в центр горницы, стараясь вызвать жалость у бородача и вошедших к ней в дом вместе с ним гитлеровцев. Увидев ее с плачущим ребенком, солдаты немного смутились, но не стали ничего делать для изменения ситуации. Торговец нервно озирался на женщин, потом бросил короткий взгляд на старушку.

– Пошла вон, старая ведьма! – взревел он и замахнулся на нее рукой.

От неожиданности пожилая женщина машинально нагнулась, закрывая собой невинного ребенка. Она попятилась за занавеску, где в нее вцепились маленькими детскими ручками Витя и Валя.

– Старшему только восемь годиков будет! Этой всего три! А эта вообще еще младенец! – простонала она плачущим голосом в адрес торговца. –  На кого ты руку-то поднял?!

Ни Витя, ни кто другой в доме еще никогда не видели ее такой. Всегда строгая, насупленная, с испепеляющим взглядом и начальствующим видом, сейчас она была сломлена и подавлена. Она не могла защитить ни себя, ни внуков. Жизнь всей ее большой семьи сейчас как никогда всецело зависела от самого ненавистного ей человека, который давил на нее, пользуясь своей подкрепленной гитлеровцами властью над людьми.

За несколько дней до этого торговец появился на их улице. Следуя в толпе немецких военных, он намеренно демонстрировал свою значимость, старался быть на виду у местных жителей, подчеркивая тесную связь с оккупационной администрацией и с новыми порядками. Бородач властвовал над людьми, назначая кого-нибудь из местных жителей на земляные работы, чистку дорог от снега, сбор и захоронение трупов, лежавших повсюду со времени штурма города. Его тесную связь с немцами подчеркивали два солдата, всегда следовавшие за ним не столько для охраны, сколько для обозначения его статуса начальника. Одни солдаты сменялись другими, а он продолжал демонстрировать перед ними откровенное подхалимство. А потом, когда те чувствовали его близость к ним и услужливость, сами переставали замечать, как начинали выполнять его распоряжения. Благодаря этому его власть становилась еще более объемлющей, и он мог творить все, что ему пожелается. Торговец заходил в любой дом и с выгодой для себя изымал любую домашнюю утварь, любую понравившуюся ему вещь.

Он стал лавочником еще задолго до революции, унаследовав выгодное дело от своего отца. Откупившись, избежал призыва на фронт в Первую мировую войну. В период Гражданской войны нашел способы поладить с новой властью, занявшись поставкой продовольствия для частей Красной армии, но лишь на время, пока не был пойман на махинациях и воровстве. Тогда ему удалось избежать ареста, перебравшись на время в другой город. Там его снова попытались мобилизовать на службу, теперь уже к генералу Деникину. Командованию белогвардейцев услуги опытного и изворотливого снабженца не понадобились, и его опять едва не поставили под ружье с облачением в военную форму. Он вновь сбежал, смог пробраться назад в Мценск и неплохо устроиться на старом месте, где стал, как и прежде, простым лавочником. Расцвет его дела пришелся на время НЭПа. Но этому, счастливому для бородача периоду пришел конец, завершившийся для него, спустя некоторое время, преследованиями и арестом. Отбыв срок, торговец вернулся в город и, благодаря своей изворотливости и хватке, смог снова наладить дело, но уже без прежнего размаха и с учетом политических реалий.

К июню сорок первого года он так и не смог сколотить состояния. Постоянно от кого-то откупался, с кем-то пытался ладить. Экономической свободой для расчетливого, жесткого и хитрого человека стал приход в город гитлеровцев, которые немедленно приступили к наведению своих карательных порядков, для чего им потребовались такие люди, как бородатый торговец, готовые служить и преклоняться, ненавидевшие прежний строй и государство рабочих и крестьян. Сейчас он старался угодить новоявленной военной администрации, очень надеясь на свой опыт, изворотливость, умение преподнести себя и поладить со всеми, кто сильнее его и выше в положении. Тех, кто был ниже, он старательно и безжалостно втаптывал в грязь, особенно ненавидя таких, кто олицетворял собой прежнюю власть и порядок.

Как торговец он прекрасно знал или мог узнать, в чьих семьях были те, кто работал в партийном аппарате, во власти или служил в армии, НКВД или милиции. Он знал людей зажиточных, обеспеченных, хозяйственных. Знал тех, кто исповедовал до прихода гитлеровцев коммунистические порядки, а кто, наоборот, скрывал свои грехи от советской власти. Сейчас ему все это пригодилось. Он пользовался этим, унижая и растаптывая людей в угоду новым порядкам и своему тщеславию.

Предоставленные ему на сегодня солдаты для сопровождения и охраны предстали перед ним в состоянии, которое говорило о том, что вчерашним вечером они участвовали в застолье, где изрядно переборщили с количеством употребленного самогона, купленного или отобранного у кого-то из местных жителей. Оценив состояние своих доблестных защитников, бородач использовал эту ситуацию с выгодой для себя, услужливо преподнеся солдатам небольшую флягу со спиртным, которую держал при себе почти всегда. А те попросили его, в свою очередь, удостовериться в качестве найденного где-то ими самогона. Другого способа, кроме как испытать сомнительного происхождения жидкость на ком-либо, торговец не нашел. И в угоду своим покровителям решил использовать в качестве подопытных случайно попавшихся ему на пути женщин, оказавшихся подругами, одна из которых была Настя Осокина, мама Вити и его сестренок.

Бородач проживал неподалеку от одной из встреченных им женщин и знал, что мужа ее еще летом призвали в армию. Не раз видел с ней Настю, приглянувшуюся ему уже давно, когда впервые увидел ее на торговой площади вместе с мужем, одетым в военную форму со знаками различия политработника Красной армии. Информированность торговца стала роковой для трех подруг. Под дулами карабинов немецких солдат и под хриплые крики бородача они были приведены в дом Осокиных, где под напором грубой силы их усадили за стол.

– Выпить все до дна! И только попробуйте сплюнуть! – шипел торговец, продолжая багроветь и хмуриться.

Он налил в каждый стакан мутную серую жидкость из бутылки, отвратительный запах которой тут же разнесся по комнате.

– Дай им что-нибудь для закуски! – заорал он на пожилую хозяйку, спрятавшуюся за занавеской.

– Мама, не надо! – молодая женщина попыталась спасти то немногое, что было припасено на ужин для детей: – Деток нечем кормить будет.

– Заткнись, дура! – взревел торговец. –  Перед тобой стоят солдаты Великой Германии! Они нация культурная. Что попало пить не будут. Или ты хочешь, чтобы они отравились?

Представители культурной нации, облаченные в расстегнутые на груди шинели, устало стояли возле двери, с пренебрежением наблюдая за процессом подавления воли простых людей их ставленником при новой власти. Кураж и воздействие торговца им уже стали понятны и без всякого перевода. Простые парни из рабочих семей, незадолго до начала войны оказавшиеся в гитлеровской армии, успевшие повоевать, хлебнувшие фронтовой жизни, лечившиеся после ранений, полученных на восточном театре военных действий, прекрасно понимали, что хочет сделать бородач. От увиденной сцены давления под громкий плач маленьких детей им становилось не по себе. Они уже готовы были отказаться от где-то добытой жидкости, по виду и запаху напоминавшей самогон. Не желали быть свидетелями устроенного торговцем показательного издевательства над обыкновенными людьми, повинными перед ним только в том, что в их семьях были люди, прямо или косвенно связавшие свою жизнь с чуждым для него государственным порядком.