Текст книги "Я – счастливый Дед Мороз!"

3 января

Предрождественские дни – время, когда все отдыхают. А Дед Мороз работает. Сначала рано утром меня разбудил Сергей, солдат, прибывший в отпуск к старичкам Коноплевым. Снова позвонил по телефону. Наверное, еще раз решил попытать счастья и найти своего брата. Спросил Николая. Я, как и накануне ответил, что он ошибся номером. А потом позвонили из редакции и попросили, возвращаясь, сделать небольшой крюк, завернуть в Козельск, сделать репортаж об Оптиной пустыни.

Вася Дед Мороз был не против, что поездка, в которую он подписался, закончится не сегодня, а попозже. Даже обрадовался, что побывает в таком удивительном месте.

У оператора срывались какие-то планы. Ему пришлось смириться. Его помощник Игнат сказал:

– Да ладно тебе! Вернешься на пару дней позже – все наверстаешь!

Водитель «газели» даже бровью не повел. Ему чем дольше командировка – тем лучше. Да и на дорогах благодать – почти никакого движения не было.

Отец Нектарий постучался в наши двери, чтобы позвать на завтрак. В трапезную мы шли через ослепительно-белый монастырский двор. В Москве такого яркого и чистого снега мы давно не встречали. Он там обязательно с какими-то примесями. Иногда даже кажется, что это не грязь или выхлопы от автомобилей, а накопившаяся нечистая энергия города, которая зарождается в наших душах, а потом выходит наружу, отравляя все вокруг: и снег, и воздух, и воду. По дороге к трапезной благочинный с гордостью показал законченный этой осенью новый храм на территории обители. Купола еще не было.

– И неизвестно, когда появится, – вздохнул отец Нектарий, – нужен хороший мастер, который бы старые традиции знал. А таких сейчас в России единицы. Чтобы бригаду заказать, большие деньги нужны. Вот обитель сейчас как раз на новые купола копит. Для этого мы и продаем молочко, сметану, яйца, сыры, бездрожжевой хлеб, да целебную закваску, которую готовят Оля Шукшина с сестрами Варварой и Ириной.

Монастырские завтраки в путешествии – это настоящая песня. Даже в постные дни. Эта песня берет за душу: пшенная каша в чугунках с белыми грибами и только что выпеченным хлебом! Разве это не отдохновение для путника. И еще отец Нектарий велел положить нам с собой вареной картошки с баночкой монастырских огурчиков да по бутылочки кваса на каждого.

– Вы водителю только квас не предлагайте, – заботливо предупредил благочинный, – мы ему морса сделали. А то квас настоялся! Там, не ровен час, мог даже градус появиться. Голова закружится, а мы будем виноваты! А сейчас перед праздником, время искушений, которые нам совсем не нужны.

– Нам тоже! – согласился я.

– Ангела в дорогу!

– Незримо предстоит! – ответил я, как меня научили в этом монастыре во время моего первого приезда.

Отец Нектарий перекрестил нас, уже сидящих в машине, и наше путешествие продолжилось.

В «газели» теперь, когда мы вынесли все подарки, стало просторно. После обильного монастырского завтрака мы расположились удобно. Больше не надо было тесниться между еловых лап, коробок и блюд с угощениями. Пока ехали, заговорили про истоки Деда Мороза, которые он, конечно же, берет от чудес Николая Угодника.

Я вспомнил, как был в пещерке Николая Чудотворца неподалеку от Вифлеема. В поселении Бейт-Джала святитель жил около года. Для местных жителей по сей день он – быстрый помощник и любимейший из святых. Они батюшку Николая почитают несказанно. Считается, что в Бейт-Джале нет ни одной семьи, чтобы святителю Николаю молились, а он не помог. И Николаев там больше, чем где-либо еще. Как рождается мальчик – сразу первый вариант имени для новорожденного – Николай. Однажды, во время одного из авианалетов на Палестину в 1948 году, здесь произошло вот какое чудо: батюшка Николай вдруг во всем облачении появился на крыше местной церкви. Весь город видел, как он ловил бомбы, которые падали с неба. И ни одного взрыва в ту ночь не произошло. Когда папа римский узнал об этом чуде, прислал в Бейт-Джалу большую частичку мощей Николая Мирликийского. Папа римский! В арабскую православную церковь! Это пальчик Николая Угодника. Он там хранится в золотом ларце! Местные жители ему сшили красную шапочку и красный кафтанчик, начертили личико. Получился маленький Дед Мороз. У него загадывают желания. Они, конечно же, исполняются.

А оператор Максим недавно побывал в итальянском городке Бари. На месте выяснилось, что сами мощи находятся за решеткой и доступ к ним закрыт. Кто-то из русских ему сказал, что надо приходить в четверг. Мол, именно в этот день открывают решетку.

Как раз в четверг рано утром нашим журналистам надо было уже улетать! Не получалось приложиться к мощам. И вот тут случилось чудо! Когда наши ребята из России уже думали уходить, как в церкви появились итальянские телевизионщики. Снимали сюжет о Николае Чудотворце. Для них открыли доступ. А с ними и наши прошли!

Батюшка Николай – он всех принимает! Ему же не жалко! И там итальянские журналисты рассказали, что американские солдаты тайно в 1943 году завезли в местный порт Бари химическое оружие, но разгрузить его не успели. А нацисты во время авианалета разбомбили корабль. Город от гибели спасло чудо: ветер внезапно изменил направление и два дня дул в море. Жертвы все-таки были, но не так много. Потом их изучали. И на основе исследований погибших в эти страшные дни был предложен новый метод лечения онкобольных – химиотерапия. Жители Бари уверены, что это чудо совершил именно святитель Николай. А кто же еще?

Когда из Бари мощи Николая Чудотворца привозили в Москву, наш Вася Дед Мороз целый день простоял в очереди, чтобы приложиться. Приехал рано утром, надеялся, что людей не будет! А там десятки автобусов с паломниками! И очередь двигалась медленно-медленно. Но это была дивная очередь. Все шли спокойно, тихо. Каждый молился о своем. Велись негромкие разговоры. О хозяйстве, об огородах, о болезнях, о семейных проблемах – обо всем, что людей волновало и с чем они прибыли из разных русских городков к святителю Николаю. Главным испытанием стало многочасовая задержка, когда до мощей оставалось совсем немного, чуть-чуть. Людям в очереди даже показалось, что про них забыли.

Попал Вася к мощам только через восемь часов. Но ведь есть такой закон, успокаивал он себя, чтобы что-то получить – обязательно надо потрудиться.

– Получил? – спросил оператор Васю.

– Я не понимаю! – честно ответил Вася. – Когда к мощам уже подходили, конкретные желания рассеялись. Осталось что-то другое: радость, чувство благодарности за все, что происходит в моей жизни, ощущение долгожданной встречи. Наверное, это и называется благодать! И потом с этим чувством я какое-то время жил. Оно, конечно, незаметно уходило, как куда-то девалось ощущение легкости после крещения. Благодать, она же как водичка – расплескивается понемножку.

В этот же день, к вечеру, мы уже были в Козельске, ближайшем городе к обители. Приехали к монастырю прямо с вещами. В тот приезд нам предложили недостроенную гостиницу для паломников, которой мы, к сожалению, никак не могли воспользоваться из-за дорогой аппаратуры: оператор несет ответственность за всю технику, и если что-то пропадет, расплачивается, как правило, из своего кармана.

Решили вернуться в городок и подыскать там более надежный ночлег, а к съемкам приступить на следующее утро. Однако в Козельске поселиться было негде. То ли гостиница там была закрыта, то ли в ней были заняты все номера. Поскитавшись, мы выяснили, что ночлег нам может предоставить исключительно офицерское общежитие: обычные комнаты с удобствами в коридоре, общей кухней и душем на этаже. Но, намотавшись по Козельску, мы и этому были рады. Там мы, кроме всего прочего, обнаружили сохранившиеся с 1970-х годов аппараты для продажи газировки и газет. Мы даже фотографировались с этими экспонатами, а потом вышли прогуляться по новогоднему Козельску. Все представлялось каким-то чудом: огромные белые сугробы, настоящий мороз, ели с цветными лампочками, раскрашенными вручную. Как будто мы живем не в четырех часах езды на машине от Москвы, а приехали из другой страны. Мы свернули в Дом культуры, на котором красовалось объявление о том, что сегодня будет дискотека, вход – пять рублей.

Оператор с помощником несколько оживились, но оказалось, что танцы сегодня отменили «по пожарным причинам». На самом-то деле в предыдущие дни они прошли слишком бурно, и администрация решила больше не рисковать. Может быть, нас это спасло от более тесного знакомства с местными обычаями.

Далеко от общежития мы решили не уходить. Вернулись, разрумяненные, счастливые. Разложили предусмотрительно приготовленную для нас отцом Нектарием еду, и вечер коротали на гостиничных кроватях в рассказах о том, как кто встретил Новый год дома. Только мы с Васей особо не рассказывали про наши вокзалы. Боялись, что нас не поймут. Мы слушали остальных.

4 января

А утром нас и оттуда выгнали, потому что пришла проверка и строго указала администрации гостиницы, что гражданских в военное общежитие заселять нельзя!

Поэтому к стенам Оптиной пустыни мы снова приехали со всеми своими вещами. Долго ждали благочинного, подпирая недавно восстановленную стену. Нашу машину тут же обступили попрошайки. Оператор сначала пытался им подавать, а потом произнес фразу, которая приводила попрошаек к особой задумчивости: «Пока ничего не ясно!» Мы ею в этом путешествии часто пользовались.

Наконец-то ворота обители для нас открылись, и Оптина пустынь потихоньку начала проявлять себя. Это было заснеженное государство со своим течением времени, своим хозяйством. Его древние традиции пока что только вспоминались монастырем. Он открылся заново одним из первых, незадолго до тысячелетия Крещения Руси, 17 ноября 1987 года. Обитель дважды подвергалась смертельным гонениям – при Петре I и при Ленине. Оба раза ее доводили до полнейшего разорения, и оба раза черное время в Оптиной наступало на почти равные периоды в шестьдесят-семьдесят лет. В советское время монахов изгнали декретом от 23 января 1918 года. Многие из братии были арестованы, сосланы в лагеря и приняли мученический венец.

Пустынь возникла в конце XIV столетия на берегу реки Жиздры из отшельнического скита покаявшегося разбойника Опты. Оптина известна в первую очередь своим небывалым духовным расцветом в середине XIX века, когда здесь подвизалось больше трехсот монахов.

Здесь, как и в предыдущем монастыре, нами занимался благочинный. Отец Порфирий. Он сразу обратил наше внимание на надгробную плиту своего тезки рядом с центральным собором: «На сем месте погребено тело монаха Порфирия – Петра Александровича Григорова. Постригся в 1850 году сорока семи лет от роду и в 1851 году марта 15 мирно почил о Господе сном смертным в надежде Воскресения в жизнь вечную».

Нам было сказано, что этот человек сыграл большую роль в судьбе Николая Гоголя.

В таких местах, как Оптина пустынь даже небольшие события воспринимаются как знаковые. Когда Гоголь подъезжал к обители, за две версты он и его спутник вышли из экипажа и пошли до монастыря пешком. На дороге они встретили девочку с миской земляники и хотели купить у нее ягод, однако, девочка, заметив, что перед ней путники, отказалась от денег и отдала им ягоды даром. «Как можно брать со странных людей?» – сказала она. А Гоголь прокомментировал, что в святых местах благодать распространяется далеко вокруг.

Николай Васильевич Гоголь находился в начале такого интересного явления, когда в Оптину пустынь приезжали выдающиеся люди, духовные лидеры времени, кумиры миллионов. Здесь они обретали наставников, которые помогали им разобраться в самых важных вопросах. В обществе говорили об оптинских старцах – православных монахах, достигших невероятной высоты духа, к которым, забыв про гордость и известность, не стесняясь, едут знаменитые русские писатели, известные журналисты, глубокие философы.

В первый приезд в Оптину пустынь в июне 1850 года Николай Гоголь многое успел: сначала отстоял всенощную, во время которой молился весьма усердно и с сердечным умилением, посетил нескольких старцев, специально для него организовали экскурсию по обители: показали храмы и здания для прочих нужд. Экскурсию проводил послушник Петр Григоров. С первых минут, как они начали разговор, Гоголь не мог поверить, как у него невероятно много общего с этим человеком. Для обоих ключевой фигурой современности был Пушкин, а его смерть на дуэли стала большой личной трагедией. В своей домонастырской жизни, когда Петр Григоров был гвардейским офицером и служил в конной артиллерии, он однажды признал Пушкина в молодом человеке в штатском, и отдал распоряжение о салюте из пушек в честь любимого поэта, за что был посажен на гаупвахту. Происходило это под Задонском. И название городка тоже ошеломило Гоголя: ведь в Задонском монастыре окончил свои дни святитель Тихон, труды которого писатель особо почитал. Когда за границей Гоголь сочинял первый том «Мертвых душ», он писал друзьям, чтобы ему присылали труды Тихона Задонского. Свою иноческую жизнь Петр Григоров начал тоже в Задонске, в том самом Задонском Рождество-Богородицком монастыре, где и ныне почивают мощи святителя Тихона. В этом Гоголь увидел знак судьбы: перед ним посланник от Тихона Задонского, от святителя, который научил Гоголя осознавать свое истинное предназначение, помог представить самые главные понятия христианства.

Несколько часов, проведенных вместе, делают знаменитого писателя и оптинского послушника близкими людьми, духовными братьями. Образованный, легкий в общении, остроумный Петр Григоров изменил представление Гоголя о монахах и монашестве вообще. Оказалось, чернецы не обязательно должны быть угрюмыми затворниками. Они могут излучать радость, быть веселыми людьми, любить жизнь, иметь свой взгляд на общественные проблемы.

Своему новому знакомому Николай Гоголь рассказал историю, которая произошла в те дни, когда он пребывал в паломничестве на греческом острове Корфу, где находятся мощи святителя Спиридона Тримифунтского. Один английский путешественник не хотел оказать им должного почтения, говорил, что спина угодника будто бы прорезана и через эту прорезь тело набальзамировано. И когда англичанин решился подойти к мощам, Спиридон Тримифунтский резко повернулся и обратились к англичанину спиной. Эту историю потом обсуждала вся Оптинская обитель, позже ее пересказывал сам Амвросий Оптинский.

Чувство любви, которое Гоголь ощутил по отношению к Петру, передалось и на все восприятие монастыря писателем. Он уезжал отсюда через день в блаженном расположении духа, его захлестывали чувства. В Оптину пустынь летели его письма с просьбами о молитвах: «Просите вашего достойного настоятеля, просите всю братию, просите всех, кто у вас усерднее молится и любит молиться, просите молитв обо мне. Путь мой труден; дело мое такого рода, что без ежеминутной, без ежечасной и без явной помощи Божией не может двинуться мое перо…»

Началась переписка с послушником Петром Григоровым, который после пострига стал монахом Порфирием. Инок посылал Гоголю духовную литературу, всячески побуждал к окончанию поэмы «Мертвые души»: «Пишите, пишите и пишите для пользы соотечественников, для славы России…»

Гоголь с детства знал, что является самым главным в его жизни, что определяет его путь. Даже при поступлении в гимназию маленький Гоголь обнаружил знания только по Закону Божию. По другим предметам был подготовлен слабо. Гоголь еще в школьные годы не мог пройти мимо нищего, а если нечего было подать, говорил «Извините». Если денег не было, он мог сказать: «Потом сочтемся» и в следующий раз подать вдвойне.

В Оптину пустынь Николай Гоголь приехал духовно зрелым человеком. Ему 41 год. Он уже написал все произведения, которые составили его славу крупнейшего писателя эпохи. Не завершена только грандиозная поэма о русской жизни «Мертвые души». В паломничествах он уже заезжал так далеко, как мало кто решался в его окружении – до Иерусалима, где отстоял ночную литургию у Гроба Господня. После паломничества в Иерусалим, откуда Гоголь привез камушек от Гроба Господня и кусочек дерева от старых дверей Храма Воскресения, писатель изменился. Даже на лице его были заметны большие перемены. Прежде закрытый для людей, теперь он стал мягок, добр, доступен, снисходителен. Про него говорили, что он дышит христианством.

Близкие люди с опаской поглядывали на Гоголя и его поведение, которое все более и более им казалось странным: он перестал создавать сочинения с необычными сюжетами и удивительными героями.

Когда его обвиняли в том, что творчество стало излишне религиозным, Гоголь замечал, что просто душа теперь стала предметом его искусства.

Его «Выбранные места из переписки с друзьями» произведение малопонятное, как и его поведение: Гоголь изнурял себя голодом и постами, непрерывно молился, куда бы не приехал – почти не пропускал церковных служб. Его речи, тексты, письма, в основном, о том, как важно молиться, спасаться свою душу, искупать грехи и готовиться к смерти.

Теперь он мечтал поехать на Афон и даже предполагал, что на Святой горе допишет свою поэму. Чичикова ждали Сибирь и нравственное возрождение. Многие герои первого тома, которых Гоголь описал сатирически, должны были измениться. А чтобы это произошло, был убежден писатель, надо было измениться самому. Он заботился о своем духовном росте, искал душеспасительных разговоров, читал святоотеческую литературу.

У него были единомышленники.

По всей вероятности, в Оптину Гоголя направил Иван Киреевский. Духовный сын настоятеля обители – это он рассказал Гоголю о старцах, о том, как они понимают любого человека от крестьянина до первого лица в государстве, как они прозорливы, но главное – их сердца наполнены той любовью, которой никому не хватает в Москве и Петербурге.

И все, что обещал Гоголю Иван Киреевский, подтвердилось. Воспоминания об Оптиной стали настоящим утешением Гоголя в жизни. Ухудшающееся здоровье, нервозность, слабость – все это для писателя не важно, когда он получал весточки из любимого монастыря. Он не уставал писать об обители своим друзьям возвышенные строки: «Я заѣзжалъ по дорогѣ въ Оптинскую пустынь и навсегда унесъ о ней воспоминанье. Я думаю, на самой Аѳонской горѣ не лучше. Благодать видимо тамъ царствуетъ. Это слышится въ самомъ наружномъ служеніи… Нигдѣ я не видалъ такиъ монаховъ, съ каждым изъ нихъ мнѣ казалось, бесѣдуетъ все небесное. Я не распрашивалъ, кто изъ нихъ, какъ живетъ: ихъ лица сказывали сами все».

В марте 1851 года из Одессы Гоголь отправил иноку Порфирию свое новое письмо, в котором благодарил за книги и молитвы: «Как мне не ценить братских молитв обо мне, когда без них я бы давно, может быть, погиб. Путь мой очень скользок, и только тогда я могу им пройти, когда будут со всех сторон поддерживать меня молитвами».

Этой весточки отец Порфирий получить не успел: письмо Гоголь отправил 6 марта, а через 9 дней, 15 марта 1851 монах ушел из жизни. Наверное, это действительно был удивительный человек, потому что перед смертью Гоголю он трижды являлся писателю во сне, предупреждая, чтобы он готовился к финалу жизни. А накануне его кончины девяностолетний старец отец Иларион, живший за триста верст от Оптиной и не знавший ничего о болезни отца Порфирия, прислал Гоголю рубашку послушника, в которой писатель преставился.

Через два месяца после смерти своего оптинского духовного друга инока Порфирия Гоголь приехал в Оптину второй раз. Поскольку Гоголь – знаменитость, братия монастыря за ним незаметно, но пристально наблюдала. Между собой монахи отмечали, что с особенным чувством благоговения писатель отслушал вечерню, совершил панихиду на могиле своего духовного друга, монаха Порфирия Григорова, потом отстоял всенощное бдение в соборе. В воскресенье молился на Литургии.

Гоголь оставил в памяти обители примерный образец благочестия.

Именно во второй свой приезд в Оптину Гоголь познакомился с преподобным старцем Макарием. Говорят, что старец предчувствовал приезд удивительного гостя, говорил бывшему с ним иноку:

«Волнуется у меня что-то сердце. Точно что необыкновенное должно совершиться, точно ждет оно кого-то».

В это время доложили, что пришел Николай Васильевич Гоголь».

Почти несомненно, что в беседе со старцем речь зашла и о раскритикованной и непонятной современниками книге «Выбранные места из переписки с друзьями». Писатель решал для себя вопрос, как общаться с современниками религиозному человеку, как разговаривать с ними, как делиться своими идеями. Насколько и он сам, и его читатели готовы к этому диалогу?

По возвращении в Москву он писал письма игумену Моисею и старцу Макарию. Благодарил за гостеприимство, просил молитв, послал на обитель двадцать пять рублей серебром.

Старцы, в свою очередь, благодарили Гоголя, а преподобный Макарий, кроме того, благословлял его на написание книги для юношества по географии России.

И снова, как после первого приезда, у Гоголя появилось второе дыхание, силы для жизни. Он поверил в себя, начал строить планы, думать о будущем. Этой духовной подпитки хватило ему ненадолго. Уже через два месяца он снова чувствовал себя издерганным, уставшим. Мысли о смерти преследовали его. Ему нужны серьезные перемены в жизни, на которые Николай Васильевич все не отваживается решиться.

И он оказался в Оптиной в третий раз.

Третий и последний раз Гоголь посетил святую обитель в сентябре 1851 года. Сестра Елизавета звала его на родину, где готовилась ее свадьба. С одной стороны, Гоголь рад покинуть Мо с кву, где томилась его душа, тем более, что есть перспективы после торжества переехать на всю зиму в Крым. Он отправился в поездку, но тревожные мысли раздирали его. И Гоголь свернул к Оптинскому монастырю. 24 сентября Гоголь был у старца Макария. Старец видел непростое состояние Гоголя и внутренние желание вернуться. Отец Макарий благословил Гоголя повернуть коней обратно в Москву. Но писатель продолжал сомневаться. Тогда отец Макарий предложил все-таки поехать к сестре на свадьбу. Гоголь почему-то не едет, и старец, оставляет решение за ним самим.

Но, конечно, вопрос о поездке – не та причина, ради которой писатель отклонился от своего маршрута. Между Гоголем и старцем был другой разговор, имевший для Николая Васильевича судьбоносное значение.

Подробности разговора нам неизвестны. По всей видимости, в этот приезд просил разрешения остаться в скиту, но старец не благословил прекращать занятия литературой. У Гоголя же, судя по всему, были серьезные намерения оставить прежнюю жизнь и принять монашеский постриг.

Это выяснилось гораздо позже. Незадолго до смерти Николай Васильевич сокрушался: «Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял… что не поступил в монахи. Ах, отчего батюшка Макарий не взял меня к себе в скит?» И сестра Гоголя уже после его смерти подтверждала, что была у Николая Васильевича мечта поселиться в одном из оптинских скитов.

Желание уйти в монастырь и зажить иноческой жизнью сопровождало Гоголя всю жизнь. Он часто говорил друзьям, что больше годится для монастыря, чем для жизни светской. В минуты духовного кризиса у него неоднократно возникало желание посвятить себя исключительно служению Богу. Однажды поклонница попросила его об автографе, а он ей ответил: совсем забыл свою фамилию – кажется, был когда-то Гоголем. В светской жизни ему удалось соблюдать монашеские заветы целомудрия и нестяжания: Гоголь отказался от своего имения, у него не было собственного дома, он останавливался жить у друзей, деньги, которые давал ему литературный труд, уходили на нужды неимущих студентов, нищих и церковную бедноту.

Духовник писателя, один из самых строгих аскетов в России, неутомимый молитвенник, духовно мощный человек протоиерей Матфей Константиновский, часто слышал от своего чада, что его жизненный путь заканчивается, что скоро он предстанет перед Господом.

После поездки в Оптину Гоголь написал духовное завещание, где рассчитывал, что в его родном селе будет организован монастырь, сестры станут монахинями, а его самого похоронят в церкви или в церковной ограде.

Никто не знает недуга, подкосившего Гоголя и болезни, от которой он умер в сорок два года.

Последние дни Гоголя наполнены молитвами, душевными метаниями, суетой, которую создавали вокруг его болезни близкие и друзья. Он слышал голоса, говорившие ему, что он умрет. Сжег личные бумаги, среди которых много важных, в том числе несколько черновых глав из второго тома «Мертвых душ». Распорядился деньгами, отдал наставление относительно людей, которые ему служили, и скудного имущества.

Врачи пытались применить для излечения Гоголя новейшие методики, например, магнетизм. Но Гоголь все время читал Иисусову молитву и эксперименты над ним не удавались. Его сажали в теплую ванну, обливали холодной водой, ставили к носу пиявки, общались, как с невменяемым человеком. Даже были попытки неожиданно сбросить его с кровати, чтобы Гоголь от этого пришел в себя. И среди происходящего единственным утешением оказывались весточки из Оптиной пустыни.

Старцы просили писателя принимать лечение от врачей. Николай Васильевич относился к этому, как к послушанию, благословение на которое получил из святого места.

После оптинского письма он не оказывал никакого сопротивления странным процедурам, которым его подвергали.

Умирал с четками в руках, последние дни все время твердил Иисусову молитву и стих из деяний апостолов: «Всегда радуйтесь и непрестанно молитесь!»

Последними словами Гоголя стали: «Как сладко умирать!» и «Лестницу! Поскорее, давай лестницу!» Удивительным образом это совпало с тем, что видел во сне незадолго до своей кончины почитаемый Гоголем святитель Тихон Задонский.

После смерти писателя друзья переслали в Оптину пустынь извещение и пятнадцать рублей серебром на помин души новопреставленного. Монахи Оптиной получили возможность одними из первых познакомиться с «Размышлениями о Божественной Литургии» Гоголя. Они нашли это сочинение «запечатленным цельностью духа и особенным лирическим взглядом на предмет».

Мать Гоголя Мария Ивановна прислала в Оптину письмо и деньги, а потом приехала сама.

От Игумена Моисея она получила заверение, что с февраля 1852 года «исполняется по душе его поминовение в обители нашей на службах Божиих и навсегда продолжаемо будет». В 1988 году, после возрождения в обители церковных служб, непрестанное поминовение Николая Гоголя в Оптиной пустыни было возобновлено.

На родине писателя местные крестьяне не хотели верить, что Гоголь умер, и среди них родилось сказание, что в гробе похорон кто-то другой, а барин будто уехал в Иерусалим и молится о них. И в этом была духовная правда: Гоголь переселился в Иерусалим Небесный, Горний и там, как призывал при жизни, молится за возложенную православную Россию.

В конце ХХ века, через несколько лет после своего возрождения, обитель пережила страшную трагедию: в пасхальную ночь трое ее монахов были убиты ритуальным способом: кинжалом в сердце. И вот эта боль сразу же потребовала от новой братии призвать все свои душевные силы, чтобы осмыслить и пережить страшную беду. Поэтому в обители сразу же появился особый стержень, духовная основа, которая влияет на все, что происходит внутри монастыря.

Надевать шубы Дедов Морозов на территории монастыря мы с Васей не дерзнули. Остались в обычных одеждах, которые мудро взяли с собой. Поначалу все шло хорошо: благочинный буквально за руку переводил нас из храма в просфорню, из просфорни – на кухню, из кухни – на скотный двор. Это было большое хозяйство, которое еще находилось в становлении, но размах его уже был виден. Ведь монастырь в сутки должен накормить около тысячи человек братии, паломников, гостей и трудников. А в такие праздники, как Рождество, – и того больше. Я пытался объяснить, что наша цель – сделать материал, как обитель готовится к большому празднику, но благочинный это не очень-то понимал:

– Как мы готовимся? Да никак! Службы в церкви – это и есть наша подготовка.

– Нет, – сказал я, – посмотрите: вон весь двор в елях, значит, украшать храмы будете к Рождеству, наверное, что-то испекут для вас на кухне.

– Но кому это интересно? Это не надо показывать. Покажите, что у нас службы идут! И достаточно.

Но все-таки хозяйство нам снять разрешили. Благочинный сказал несколько слов, давая интервью близ скотного двора. Это особое место для обители. Не просто кони, коровы, быки… Каждого, кто приезжает потрудиться в Оптину, сразу отправляют на скотный двор и смотрят: если к животным хорошо относится, значит, и людей любить сможет.

Потом нас завели в рабочую трапезную. Оператор Максим немного поснимал на камеру обед для трудников, а мы с Дмитрием, Васей и водителем Егором сразу сели за общий стол. Ведь неизвестно, сможем ли где-нибудь еще поесть. Один монах стал читать наставления святых отцов, а трудники молча подставляли тарелки ответственным по столам за раздачу пищи. Порции трудовому народу накладывали, не скупясь. Я смотрю: мои спутники побледнели, шепчут:

– А долго будет трапеза идти?

– Пока последний человек все не съест.

А чтец все читал. Мои спутники с ужасом посмотрели на огромную гору вареной картошки на своей тарелке. Попытались осилить хотя бы несколько ложек – ничего не вышло. Большинство уже доедало свои порции, а моим казалось, что все на них смотрят и ждут, когда они завершат трапезу.

Оказалось, аппетит моим сотоварищам перебил характерный запах со скотного двора. Ничего не смогли с собой поделать московские мальчики; хоть и очень проголодались, но еда им в этот раз была не в радость. Погибающих телевизионщиков спас благочинный, который куда-то отлучался по делам:

– Зачем вы тут ели? Здесь надо было только снимать. Мы для вас специальный стол накрыли.

Этим специальным столом я, только что отобедавший в трудницкой вермишелевым супом, квашеной капустой и картошкой, мог лишь любоваться сытым взглядом. А ребята, наоборот, жадно наверстывали упущенное: жареная картошечка, рыбка, салатики из личных запасов повара, грибочки разных видов… После трапезы я снова начал донимать благочинного насчет телесъемок:

– Отец Владимир, не можем вернуться с одним только вашим интервью! Надо, чтоб в репортаже еще кто-то из братии говорил, а лучше, если несколько человек!

– Да вы этим только смутите братию. Не нужно вам брать интервью.

– Даже настоятель нам несколько слов не скажет?

– А вот он идет, сейчас у него спросим.

Настоятель посмотрел на нас по-доброму, поздоровался, стал рассказывать про монастырь. Оператор решил тихонечко его в это время подснять. Отец Венедикт махнул на него ручкой и говорит: