Текст книги "Белый человек"

Руслан глядел на Снежану, на мертвого Григория, на изуродованного Пейла и хлопал ртом, как рыбка в аквариуме.

– Чего встал?! – прошипела Снежана. – Мы должны помочь Пейлу!

* * *

– Снежана, ты в своем уме? – неистовствовал доктор Анатоль. Руслан вытащил его из постели (доктор ложился рано, чтобы рано встать – так его меньше мучили мигрени) и привел в участок. Когда Анатоль понял, что произошло, он взорвался.

– Я никогда не любил этого сукина сына и всегда желал ему смерти. Григорий – самый бездарный и тупой староста за всю историю Приюта. И у меня к нему личные счеты, ты сама знаешь. Черт! Но не так же! – восклицал Анатоль. – Ты пришибла его как собаку! Молотком! Да ты в своем уме? И теперь ты хочешь, чтобы я подтвердил ваш дурацкий обман! Вы здесь все свихнулись, что ли?

Снежана держалась на удивление спокойно. Она стояла, опершись спиной о стену и сложив руки на груди. Рядом в кресле сидел Пейл Арсин, разбитый, подавленный, впившийся взглядом в покалеченную руку, спрятанную за бинтами. Руслан сидел за своим столом, схватившись за голову. Мертвого старосту накрыли старым одеялом, которое отыскали где-то среди здешнего хлама.

– Послушай, Анатоль, – Снежана говорила спокойно и рассудительно, – Григорий не успокоился бы, пока не убил Пейла. Он озверел и собирался отрезать ему член. Он был опасен, и я приняла единственное правильное решение. Я избавилась от него. Так поступил бы любой мужчина на моем месте.

Она бросила испепеляющий взгляд в сторону Руслана, но тот, кажется, ничего не заметил, погруженный в свои мрачные мысли.

– К тому же, – продолжила Снежана, – ты помнишь, что о Григории ходили какие-то отвратительные слухи. Лилия пожаловалась однажды Марте, а та растрепала всем.

– Какие еще слухи? – раздраженно сказал Анатоль. – О чем мы вообще говорим?

– О том, что Григорий домогался своей дочери.

Анатоль дернул щекой, а Пейл и Руслан на время восстановили концентрацию и повернули головы к Снежане.

– Как бы там ни было, староста был плохим человеком, и он потерял контроль над собой. Я выполола его как сорняк. И теперь всем будет лучше, если ты подыграешь мне и скажешь, что он умер от сердечного приступа, когда остался поговорить с Пейлом. Переволновался, схватился за грудь и его не стало.

– Как ты объяснишь дырку в его голове, мать твою? – возопил Анатоль. – Скажешь, что сердце вывалилось у него из затылка? Или предложишь отрезать голову, а тело сжечь, потому что его мерзкая рожа всех достала?

– Он споткнулся, упал и ударился головой о край стола, – в голосе Снежаны зазвучало раздражение. – Подтверждать все равно будете вы с Русланом. Руслан ты же не будешь вставлять нам палки в колеса? – Снежана повернулась к городовому.

Руслан вяло поднял голову и кивнул, наперед соглашаясь со всем, что скажет Снежана.

– Вот и славно! – кивнула медсестра. – Если мы расскажем все, как есть, люди набросятся на нас с Пейлом и будут считать, что мы с ним действуем заодно. А это не так: ни я, ни Пейл ни в чем не виноваты. Так сложились обстоятельства. Не удивлюсь, если Лилию убил ее папочка. Тогда я воздала мерзавцу по заслугам.

– Полегче, Шерлок, – поморщился Анатоль. – Я понимаю, все и так на взводе, и лишний раз лучше не разжигать. Пейл, ты-то сам что думаешь? Ты хочешь, чтобы мы устроили этот обман для тебя? Может, тебе проще уйти, откуда ты пришел? Тогда мы просто скажем, что ты убил старосту, предположительно убил Лилию. Приют проклянет тебя и заживет дальше своей жизнью.

Пейл поднял голову и мрачно улыбнулся.

– Хочешь, чтобы я ушел? Мне некуда идти. Если мне суждено умереть, то лучше я умру здесь.

– Приют – всего лишь маленький сонный городишко. Ты его растолкал, и он заворочался, как медведь в своей берлоге. Не понимаю, с чего ты взял, что умереть здесь – такая уж хорошая идея. Хочешь умереть – иди на войну. Там тебя ополовинят, как меня, и в тебе сразу проснется жажда жизни. Ничто так не пробуждает волю к жизни, как близость смерти.

– Моя жизнь – это война, – Пейл усмехнулся и снова уставился на свою изуродованную руку.

– Ну что, – сказала Снежана, – сделаешь, как я говорю?

Анатоль посмотрел на медсестру, потом на Пейла. Какой же удивительный ублюдок этот Пейл! Что же такого находят в нем женщины? Дело в его белоснежной коже, прозрачных волосах, ослепительной улыбке, ямочках на щеках или в чем-то другом? Что бы там ни было – он не держал на Пейла зла. Он чувствовал даже что-то вроде симпатии: «Моя жизнь – это война», надо же, а? А ведь он прав! Этот альбинос как бесконечно отступающая армия, сталкивающаяся с превосходящим противником и вынужденная снова и снова срываться с места. Из скольких мест его уже прогнали? Когда Пейл впервые появился здесь, всех завораживала тайна его появления: он шел по берегу реки, избитый, окровавленный, изможденный. Чужак менял тему, когда его спрашивали о прошлом, но для Анатоля все было ясно: Пейл проиграл в очередной битве против мира, мир проглотил его, подавился и выплюнул. Анатоль не хотел становиться частью этого мира, потому что с ним уже однажды поступили точно так же.

– Ладно, – кивнул Анатоль. – Будь по-вашему. Но я делаю это ради Приюта, а не ради тебя, Пейл Арсин.

Доктор ловко развернулся в своем инвалидном кресле, чтобы уехать, но на пороге столкнулся с Данилой и двумя мальчишками, выглядывавшими у него из-за спины.

– Доктор, вы здесь? – дрожащим голосом проговорил Данила. – Это хорошо! Там – беда… – и тут он увидел тело на полу, прикрытое одеялом.

– Здесь, как видишь, тоже, – вздохнул Анатоль.

У обеих сторон было чему удивиться и что рассказать друг другу.

Долгий, наполненный трагическими событиями день никак не хотел заканчиваться.

VI. Рукопожатие

Рукопожатие рассказывает о мужчине больше, чем взгляд. Рукопожатие – древний жест воинов. Оно означает: сегодня никто не умрет. Со временем этот смысл стерся, и рукопожатие превратилось в нечто большее. По крепости рукопожатия можно судить, насколько мужчина утратил мужественность. Если он сжал твою руку слишком сильно, то он не уверен в себе и смертельно боится, что его не примут за мужчину. Так пожимают руки латентные гомосексуалисты. Слишком вялое рукопожатие – не рука, а дохлая рыбина – выдает развращенные, гадкие натуры. Потная ладонь сигнализирует о проблемах со здоровьем и, как следствие, о вздорном характере. Мягкое, уверенное, с умеренным энтузиазмом – опаснее всего, от такого человека можно ждать чего угодно. Женщины не пожимают рук по двум причинам: во-первых, они умнее, во-вторых, они не умеют превращаться в один орган, как это привыкли делать мужчины. Если мужчина услышал что-то тревожное, он замирает и превращается в огромное ухо, если рядом кто-то испортит воздух, мужчина превратится в один брезгливый нос. Если мужчина кого-то желает, то превращается в гигантский настойчивый фаллос. Рука, протянутая другому мужчине, тот же фаллос, то же соревнование, поэтому она бывает твердой или вялой. И поэтому некоторые плюют на руку, прежде чем протянуть ее.

* * *

Рукопожатие Пейла Арсина – до тех пор, как староста не приучил его обращаться с руками бережнее – отличалось той умеренной крепостью, которая умному человеку вроде Анатоля рассказывала о скрытности и расчетливости. Казалось, Пейл жмет руку не автоматически, а тщательно рассчитывая силу сжатия. Возможно, всем, кому Пейл жал руку, доставалась своя, особая крепость. Будто на каждого у Пейла был особенный план.

Анатоль сидел в своем кресле и смотрел, как люди подтягивается на главную площадь. По здешнему обычаю она называлась площадью Эдды. Ровно посредине рос большой дуб, который, как говорили, посадили еще отцы-основатели. Разумеется, дуб назывался Иггдрасиль. Почему предки не посадили здесь ясень для аутентичности, Анатоль не имел ни малейшего представления. От дуба концентрическими кругами расходилась брусчатка, и сейчас аккуратные камешки топтали сотни ног. Все пришли посмотреть, как казнят учителя Станислава. На похороны Лили и ее отца пришло вдвое меньше. Сюда пришел даже блаженный Федор со своей сворой собак.

Люди образовали большой круг. У дуба нервно переминался с ноги на ногу Руслан, которому явно было не по себе от выполнения своих прямых обязанностей. Скоро надо будет выбирать старосту, и самый очевидный выбор – городовой, вот только Анатоль сомневался, что после всего случившегося совет выдвинет Руслана. По правую руку от городового стоял здоровяк Иммануил, местный мясник. В руках он держал веревку, перекинутую через дерево. Веревка заканчивалась петлей, которая медленно покачивалась туда-сюда в жарком полуденном воздухе, как маятник, отмеряющий последние часы жизни преступника. Сам виновник торжества, учитель Станислав, застыл как изваяние, руки связаны за спиной, и только взгляд судорожно скачет по толпе, будто пытается найти глаза каждого, кто пришел.

Анатоль устроился в первом ряду: ему нужно было формально подтвердить смерть. Пейл задумчиво стоял рядом, здоровой рукой обнимая Снежану. Медсестра склонила голову ему на плечо и смотрела в пространство. Анатоль видел, как издалека, с другой стороны круга, Вера, певичка в кабаре, бросает на парочку выразительные взгляды.

Пейл всегда и для всех был центром притяжения. Вот и учитель наконец прекратил изучать толпу и уставился на Пейла пронзительным, долгим взглядом.

Руслан прочистил горло, начал было говорить, но из глотки выскочил только приглушенный хрип. Со второй попытки получилось:

– Жители Приюта, все вы знаете, что моя должность здесь была скорее данью уважения традиции. Городовым никогда не приходилось наказывать никого из горожан, потому что все мы жили тихо и мирно, – Руслан покачал головой. – До недавнего времени. Сразу три ужасных события потрясли наш городок. И во всем случившемся виноват этот человек. Тот, кому мы доверяли. Тот, кто воспитывал наших детей. После своего ужасного злодеяния он сам пришел ко мне и во всем сознался.

Толпа заворчала, как большой зверь, приготовившийся к броску.

Руслан тряхнул головой и сказал, тяжело поглядев на Пейла:

– Из-за этого человека мы забыли, чем славится Приют. Мы забыли свой долг перед гостем. Гостеприимство отражено даже в названии нашего городка. Пейл Арсин, от жителей всего города прошу у тебя прощения. Ты пострадал в этой переделке, но сегодня, надеюсь, справедливость будет восстановлена, и наш город отныне и впредь станет и твоим приютом.

Анатоль внутри себя присвистнул. Он не ожидал такого красноречия от Руслана. Видимо, старик готовился перед зеркалом. Простая, но нарочито искренняя речь, признание ошибок, слова от имени всего городка – хороший ход перед выборами старосты. Выходит, Руслан не так прост, как кажется. И куда только подевалась его обычная нерешительность? Неужели он так преобразился перед замаячившим впереди повышением?

Тем временем Руслан взял петлю, подошел к учителю и надел ему ее на шею, медленно и торжественно.

– Убийца, – излишне театрально возвысив голос, громыхнул Руслан, – у тебя есть что сказать людям перед лицом смерти?

Станислав медленно повернул голову к Руслану, криво улыбнулся.

– Я сделал это ради будущего, – сказал он тихо.

Руслан немного выждал, не скажет ли Станислав чего-то еще, но тот молчал, уставившись под ноги. Городовой кивнул, и мясник-палач потянул за веревку. Мышцы вздулись под простой белой рубашкой, смоченной потом.

Станислав взлетел вверх. Ноги пустились в пляс. Руки взметнулись к смертельному галстуку. Глаза полезли из орбит. Убийца хрипел и издавал страшные булькающие звуки. По серым учительским штанам расползлось темное пятно.

Скоро все закончилось. Потрясенные люди начали разбредаться по домам. Каждый из них запомнит этот день на всю жизнь. По большей части все молчали, только несколько старушек переговаривались. Они были уверены, что перед самой смертью убийца посмотрел на Пейла Арсина – к худу или к добру. А старик-идолопоклонник, еще одна местная достопримечательность, вдруг крикнул: «Один – бог виселиц».

* * *

Вечером Приют вернулся к прежней жизни. Все изображали рутину на удивление усердно. Если молчали, то слишком многозначительно; если веселились, то нарочито; если ругались, то чересчур эмоционально. В баре, куда жители Приюта стекались по вечерам, чтобы промочить горло, музыка в этот вечер играла слишком громко, а постояльцы общались с искусственным энтузиазмом. Будто бы все это было неким ритуальным действом, призванным вернуть в растревоженный городок покой.

Анатоль впервые видел Пейла Арсина за кружкой пива. Они сидели за большим дубовым столом. Кресло доктора стояло рядом. Доктор всегда выбирался из кресла, когда приходил в бар: он ненавидел это скрипучее чудовище и радовался любой возможности расстаться с ним.

Пейл и Анатоль прикончили уже по кружке пива в полном молчании и попросили еще по одной. Когда официантка принесла заказ, Пейл вдруг заговорил:

– Знаешь, док, а я ведь никогда не был так близок к смерти.

Анатоль придал лицу сочувственное выражение и кивнул.

– Я знаю, ты был на войне, – продолжил Пейл. – Я вижу, что она с тобой сделала.

– Жуть, да, – усмехнулся Анатоль. – Но я не жалуюсь. Вид снизу открывает новые перспективы. Смотришь на все глазами ребенка.

Пейл усмехнулся и сделал щедрый глоток.

– Я тоже был на войне. Меня будто в мясорубку бросили. Все мои товарищи кормят червей, а я вот целый и невредимый. Ну, то есть был, – Пейл махнул изуродованной рукой. – Надо же, а? Через столько пройти и нарваться на сумасшедшего.

Анатоль молчал.

– Я уже давно не пил, – сказал Пейл, – и меня немного развезло. Но ты мне кажешься хорошим человеком. А мне давно хочется выговориться.

– Пожалуйста, – сказал Анатоль. – Мне давно нужно кого-нибудь выслушать.

Пейл шутливо отмахнулся, но в этом жесте читалась благодарность.

– Анатоль, я дезертир, – сказал Пейл серьезно. – Я пришел в Приют, потому что спасался от войны.

Анатоль вспомнил, как люди описывали первое появление Пейла в их городе. Весть об окровавленном и избитом человеке, перешедшем вброд реку, принес рыбак Данила – тот же человек, что сообщил старосте о смерти его дочери. Такая вот ирония судьбы. Возможно, это событие обросло домыслами и сплетнями, но Анатоль прекрасно представлял себе тот день. Яркий, светлый день: Солнце – самый любопытный и беспардонный соглядатай во всей Вселенной; прохлада от воды и легкий ветерок; похмелье крутит кишки рыбака, голова раскалывается от выпитого. И вот вдалеке забулдыга Данила видит неясное движение, больше похожее на обман зрения – пятнышко, темная точка на роговице. Но пятнышко это растет и скоро принимает очертания силуэта: измученный человек ковыляет к берегу реки. Его неправильные движения, его изломанная фигура напоминают куклу на веревочках. Любая дисгармония будит в человеке тревогу: уродливый, ковыляющий, увечный человек нарушает упорядоченность мира и лишает душевного покоя. Когда становится очевидным, что пришелец не похож на обычного человека: за ранами и синяками проступает слишком белая кожа, солнце играет с волосами, лишенными цвета, – страх и брезгливость берут верх над участием и состраданием, и мозг рыбака, щедро присыпанный алкоголем, дает команду: «Беги!» У страха глаза велики, так что слова несчастного пьяницы, многократно повторенные и переданные от одного жителя Приюта другому, обрастают новыми подробностями, и Пейл Арсин, еще безымянный чужак, превращается из несчастной жертвы в предвестника катастроф, в сверхъестественное существо, рушащее привычный порядок вещей.

И вот теперь этот вестник зла, предтеча хаоса, сидит перед ним, сломленный и изуродованный и пьет пиво, чтобы набраться смелости и рассказать свою историю:

– Нас было двадцать человек, целый отряд. Мы любили нашего командира. Он был строгий, но справедливый. Всегда за нас горой. – Пейл говорил сбивчиво, язык его чуть заплетался от выпитого. – Мы его прозвали Мамочка. Он вроде бы на это ворчал, но мы-то знали, что прозвище ему нравится. Я видел, как Мамочка наступил на мину. Странное зрелище. Я тогда подумал о снеговике. Ты, наверное, не знаешь, что такое «снеговик»? Тут никогда не бывает столько снега. А там, откуда я родом, снега завались. И все такие же, как я. Снежные люди, – невесело усмехнулся Пейл.

Помолчав немного, белый человек продолжил:

– Иногда метет так, что снег кажется белой стеной. Высунь нос из дома – тебя закружит и унесет, как снежинку. А потом, когда вьюга успокаивается, дети выходят играть со снегом. Строят из него крепости, лепят снеговиков. Можешь себе такое представить?

Анатоль, когда служил в армии, слышал о дальних холодных местах, но на войне у него было полным-полно других мыслей и тревог, на эти сказки он обращал мало внимания. Болтали всякое: например, что где-то есть столько воды, что не хватает глаз, чтобы все осмотреть. Или где-то лежит голая земля, на которой ничего не растет и никто не живет. Вот в это верилось легче: однажды эта чертова война превратит все в такую бесплодную землю. О чем-то таком удивительном он читал в книгах, но мир сильно изменился с тех пор, как их написали, и стал одновременно и больше, и меньше.

– …А когда слепят снеговика, обязательно его сломают. Я много раз это видел. Да и сам много снеговиков сломал. Разбегаешься, впрыгиваешь в него – и все, вместо упорядоченной формы снова рыхлое ничто. В такое вот рыхлое ничто и превратился Мамочка. Был человек, а потом его будто вывернуло наизнанку: трудно себе представить, что вот эти обломки костей, эти куски обожженного мяса составляли человека, все это вместе было сцеплено, ходило и говорило.

Пейл уставился в пространство, вспоминая прошлое.

– И вот тогда внутри меня что-то сломалось. Никакой больше войны, так я решил. Мы проиграли тот бой и едва унесли ноги. Хотя ты бывал на войне, знаешь, там нет никакой разницы между победой и поражением. Только смертельный ужас, обоссанные штаны, шум, крики и мчащиеся мимо тебя тела – живые, мертвые. Ночью я решил уходить, вышел из палатки, будто чтобы отлить, – побежал. Слышу, кто-то преследует меня. Я бежал долго, сколько хватило сил. А тот, другой, все не отставал. Сумасшедшая получилась пробежка: я все думал, почему не стреляет, хочет голыми руками убить? Я бежал как заяц, сердце билось как бешеное. Вся жизнь неслась перед глазами, и надежда все таяла и таяла – сам удивился, сколько много во мне этого, и сил, и надежды. А потом вдруг как будто из меня выпили все силы. Я споткнулся и упал. Думаю, все, сейчас меня убьют. Слышу шаги, и эти шаги… Знаешь, я представил себе, как вселенские часы отбивают мои последние секунды. У меня слезы по щекам текут, не хочется умирать: не так это должно было все случиться. И тут надо мной лицо Дира, моего сослуживца. В темноте плохо видно, но ясно: взмыленное, усталое, но улыбка до ушей. И он сквозь сбившееся дыхание смеется и говорит: «Ну ты и бегун, еле догнал», – и валится на землю рядом. И тогда я понял, что он со мной сбежал. Наверное, это был самый счастливый момент в моей жизни. Мы лежали в каком-то лесу, вокруг пахнет чудесно, прохладно, но от этого только лучше, и сквозь верхушки деревьев видны звезды. Я даже расхохотался от этого, и Дир со мной.

Рассказав это, Пейл тепло улыбнулся и выпил. Анатоль поднял кружку с пивом и после шуточного салюта выпил тоже.

– Потом мы шли вместе, – сказал Пейл. – Чего мы только не насмотрелись. Мы шли через города, которые были разбиты войной. Там почти никто не живет, только такие же дезертиры да выжившие женщины с детьми бродят по пепелищу и ищут, как бы прожить день. Мы сами не знали, куда идем. Время от времени мы натыкались на солдат, на места сражений, заваленные телами, – сейчас все это больше похоже на дурной сон. Несколько дней мы скитались без всякого смысла. Ели то, что Дир предусмотрительно стащил из лагеря, растягивали как могли. Что-то находили на телах. Потом решили идти к мосту.

Анатоль присвистнул.

– Вы думали, в других местах не воюют?

Пейл улыбнулся краем рта:

– Какими мы были наивными, да? Не знаю, решился бы я сегодня это. Но тогда, видимо, у нас в головах помутилось. Мы рассчитывали на то, что охранники моста расслабились и не ждут, что кто-то попробует прорваться. Мы попробовали. Мы напали ночью и всех перебили. Это было просто: никто даже не выставил дежурных, охранники напились и уснули. Я не хотел их трогать, а Дир настаивал. Там было человек шесть. Все – пьяны мертвецки. Мы им всем горло перерезали – их же ножом. Он у них в крошках был и в жире, они закусывали бутербродами с вонючей колбасой. Мне кажется, эти люди даже не поняли, что мы с ними делаем. Только открывали глаза, бессмысленно смотрели на нас и умирали.

Анатоль посмотрел на Пейла и понял, что не ошибся в нем. Пейл был человек большой внутренней силы и большой смелости. Моральная составляющая убийства мало волновала Анатоля. Далеко от Приюта бушевала война – пока являешься ее частью, ни твоя жизнь, ни чья-то другая не имеют особого значения. Трудно убивать людей, но не труднее, чем животных. Анатолю понравилось, как Пейл говорил об этом: буднично, спокойно.

Эта история, безусловно, серьезно повлияла на Пейла, но не сломила его.

– Мы переоделись в их одежду и перешли через мост. Ощущения ужасные, – Пейл передернул плечами. – Раз ты был на войне, ты тоже проходил по мосту?

Анатоль кивнул. Туда он прошел молодым и напуганным, на своих двоих, а вот вернулся разбитым, безногим калекой. И оба раза был слишком занят своими страхами или болями, что легко пережил характерное для перехода через мост недомогание. Его даже не вырвало, хотя остальные новобранцы, приходившие и уходившие вместе с ним, как следует похвастались харчишками.

– Жуткая штука, никогда к этому не привыкну! – Пейл тряхнул головой. – На той стороне охранников вообще не оказалось. По крайней мере, мы так думали. Как выяснилось потом, они следили за мостом и попрятались, как только увидели, что его перешли не те, кого они знают.

Пейл замолчал, а потом вскинул здоровую руку, сжал и разжал ладонь:

– Ну и задали они нам жару. Пули свистели со всех сторон. Кто-то кинул гранату… И тут мой друг тоже превратился в раздавленного снеговика, прямо как Мамочка. Я чудом уцелел, с меня сорвало одежду, я был весь в крови. Кажется, меня контузило… Кровь из ушей… Я поднялся и побежал. Помню, все время падал, проваливался куда-то. Кошмар! Голый, холодно. Наткнулся на какой-то труп, снял с него одежду, кое-как заснул. Брел куда-то – сам не свой. Сколько шел, не помню – может быть, несколько дней. Может, несколько недель. Там река была, я шел вдоль нее…

– Пока не пришел в Приют.

– Все дороги ведут в Приют! – протянул Пейл и чокнулся с Анатолем.

Кружки бодро звякнули, собеседники выпили и стукнули кружками по столу. Каждый задумался о своем – обоим было что вспомнить и о чем пожалеть.

– А твои родные?.. – нарушил молчание Анатоль. – С семья ми дезертиров могут обойтись довольно сурово…

– С моими родными уже обошлись сурово, – отчеканил Пейл. – Вражеские уроды сожгли мой городок, когда я был еще мальчишкой. Я струсил тогда, спрятался. Чудом сбежал. С тех пор и начались мои скитания. Я знал, что однажды пойду на войну, но боялся и старался не попадаться на глаза эмиссарам. Я считал себя последним трусом. А потом мои попытки найти себе новый дом потерпели фиаско. Меня нигде не принимали. И я пошел на войну – чтобы отомстить и чтобы умереть. Скоро я понял, что на войне нет правых и неправых, нет белых и черных – там все уроды. Люди не рождаются уродами, это война уродует их.

– Ад – это другие, – сказал Анатоль.

– В точку.

Наметилась еще одна пауза, но в этот момент оркестр у сцены бешено заиграл какую-то веселую мелодию, и все потонуло в музыке. Это была сумасшедшая музыка, так необходимая жителям Приюта, чтобы не сойти с ума. Посетители повскакивали с мест – кто-то даже уронил стул, – и пустились в пляс. В этой пляске было естественное желание забыть обо всем плохом, смыть грусть и начать новый, счастливый день.

На сцену выпорхнула Вера, схватилась за микрофон и запела. Анатоль подметил, что Вера скользнула взглядом по залу, нашла Пейла и больше не сводила с него глаз.

Ах, Пейл, как женщины живут в ваших снежных краях, – подумал Анатоль, – если все там такие, как ты. Пейл тоже смотрел на Веру, но как-то задумчиво, безучастно, будто мысли его были где-то далеко. Кажется, Вера это тоже заметила, и голос ее на мгновение дрогнул – или так только показалось Анатолю?

Анатоль отмахнулся от проблем этих двоих. В конце концов, ему-то какое дело? Все закончилось хорошо, убийца наказан, Приют скоро вернется к своему привычному сонному бытию. Больше не из-за чего переживать!

Сегодня Вера пела особенно хорошо. Может быть, дело в особенном настроении, подумал Анатоль. Вера пела очень энергично, и в то же время мягко; ее голос создавал особую иллюзию, обволакивая и убеждая: ты полон сил и энергии, танцуй, пока не наступило завтра. Только на Анатоля эта магия не действовала: при всем желании он не смог бы пуститься в пляс, разве что покрутиться в своем кресле посреди танцевального зала. Вера пела для Пейла Арсина – это было очевидно – и вкладывала в пение весь свой талант, всю свою душу. Пусть оркестр играл не так хорошо и время от времени кто-то из музыкантов фальшивил (чаще всего Василь, гитарист, жених Веры, но он был красавчиком и ему всегда все прощали) – им это простительно, потому что один из них накануне был убит сумасшедшим. Вера старалась за всех. Это был ее вечер. Всем было плевать, как играют музыканты: те, кто не забывался в очистительной пляске, сидели за своими столами и смотрели на Веру, разинув рты. Ее голос – только часть волшебства. Нужно было видеть, как скромно и в то же время со вкусом она была одета: ничего откровенного, черное платье не слишком короткое, оно допустимо открывает красивые ноги, не скрывает хрупкие предплечья и подчеркивает красивую молодую шею. Надо было видеть, как энергично и в то же время плавно она движется. Это был призыв. Это было представление для единственного зрителя. Это была охота.

Женский мир жесток. Когда Вера спела несколько песен, в бар вошла Снежана. Ее появление никто не заметил. Она медленно прошла сквозь танцующих, оглядываясь в поисках Пейла, а когда нашла его, счастливо улыбнулась и направилась к нему.

Пейл, завидев Снежану, тоже тепло улыбнулся и подвинулся, освобождая ей место. Снежана медленно и нежно поцеловала Пейла в щеку. Анатоль стрельнул глазами в сторону сцены. Он увидел: будто электрический разряд пробежал по телу Веры. Она перестала двигаться, сопровождая песню танцем. Она выпрямилась у микрофона, допела песню, прямая, как столб, махнула музыкантам и убежала со сцены. Те не перестали играть: наоборот, они взялись за дело с удвоенной силой. Танцующие не заметили пропажи вокалистки – веселье продолжилось без Веры, как будто ее и не было.

Где она сейчас? – подумал Анатоль. – Наверное, плачет в своей гримерной.

Что ж, в конце концов, это справедливо. Все знают, что у Веры есть жених и она обручилась с ним задолго до того, как Пейл объявился в Приюте. Надо отвечать за свои слова, и это касается не только мужчин, но и женщин. А Снежана… Она определенно нравилась Анатолю. Он всегда относился к ней с отеческой заботой.

Анатоль перевел взгляд на медсестру и белого человека. Снежана что-то шептала на ухо Пейлу, и выражение ее лица то и дело сменялось от радости до тревоги.

Интересно, о чем она говорит ему? Шепчет о предстоящей ночи или пересказывает впечатление от событий прошедшего дня? Или речь о чем-то совсем другом?