Текст книги "Праздничный коридор. Книга 3"

Мой братик Сережа пошел в первый класс, когда мне исполнилось девять лет. Учиться Сережа не напрягался – первый учебный Сережин класс стал испытанием для всей семьи. Мне мама поручили готовить с Сережей уроки: брат капризничал, ленился, палочки и крючочки получались кривыми, разной величины и какими-то растрепанными. Еще хуже было с арифметикой – порядок чисел никак не укладывался в Сережиной голове. Иногда он просто сбегал из дома и появлялся потный и чумазый поздним вечером. Какие уж тут уроки, когда прямо за едой Сережа засыпал. Папа брал его на руки и спящего относил в кровать. А меня за Сережины неподготовленные уроки в очередной раз наказывали – лишали денег на школьные обеды, и я целый месяц глотала голодную слюну, проходя мимо школьной столовой.

Папа работал в школе столяром по ремонту школьной мебели. Как и тетя Наташа был тихим, молчаливым человеком. За свои золотые руки и добросовестное отношение к работе был уважаем и любим учительским коллективом. Но именно папе Сережина учительница каждый день выговаривала обо всех недостатках и пробелах в воспитании сына:

– Иван Кузьмич, сегодня Сережа во время урока залез под парты и снимал с девчонок туфли. В классе поднялся визг и шум. Я до конца урока не смогла успокоить класс. Урок был сорван, а Сережа мне тихонько прошептал, что я старая идиотка. Если так будет продолжаться и дальше, то, уважаемый, Иван Кузьмич, я буду вынуждена поставить вопрос перед педагогическим советом школы об отчислении Вашего сына в специнтернат.

У старой учительницы дрожал и срывался голос, а Иван Кузьмич покрывался холодной испариной и виновато молчал. Учительница вздыхала и уходила, а на следующий день в таком же порядке обсуждалась новая Сережина выходка.

В начале Сережиной учебы папа вечером рассказывал маме о поведении сына и претензиях школы к его воспитанию, но мама яростно защищала сыночка:

– Почему ты, идиот, не накажешь Оксанку, за то, что не подготовила уроки с ребенком? Да и сам мог бы поставить на место эту дуру учительницу, ей давно пора на пенсию, а она туда же – воспитывать моего ребенка, видите ли, он ей не нравится. Пожалуйся на нее директору. Пригрози, что если она Сережу не оставит в покое, то ты уволишься из школы. Пусть они на свою зарплату найдут другого дурака. А тебе давно пора перейти на работу в строительное управление – и зарплата больше, и строительные материалы какие-никакие можно домой принести. К дому можно было бы пристройку сделать и на лето приезжим еще одну комнату сдавать.

Уходить из школьного коллектива Иван Кузьмич не хотел и воровать материалы для пристройки тоже не собирался, а потому перестал дома маме рассказывать о Сережиных школьных успехах. А в школе продолжал выслушивать Сережину учительницу, не пытаясь оказать какое-то влияние на Сережино воспитание, так как знал, что единственный авторитет для сына – Мария, его мама. И все его попытки по перевоспитанию сына немедленно будут пресечены женой. Дома будет страшный скандал с истерикой жены, оскорблениями в его и Ксюшин адрес, угрозами развода и лишением всех материальных прав.

Но каждый раз, после очередной жалобы учительницы на недостойное Сережино поведение, у него начинало тяжело и болезненно, с какими-то затяжными перебоями, стучать сердце. Он уходил в свою хозяйственную подсобку, закрывал на крючок дверь, капал в теплую воду сердечные капли, выпивал, а затем полчаса лежал на кушетке.

Школьный год закончился и Сережу перевели во второй класс. Пожалела старая учительница Ивана Кузьмича. Да и Иван Кузьмич ей в этом году на домашнем подворье забор подправил и крышу подлатал. Давно учительница жила в одиночестве и хозяйственные постройки без мужского пригляда постепенно превратились в развалины.

Я вздохнула с облегчением, и даже стала иногда мечтать о том, что, может, в знак благодарности за мои заслуги Сережиного репетитора мама этим летом расслабит удавку на моей шее, и я смогу хоть изредка вместе с подружкой сбегать на пляж или посмотреть в клубе (размечталась) новое кино. Оказывается, на меня у мамы были свои планы.

Умильно разглядывая своего падишаха-сыночка, наша мама решила, что пришла пора обучать Сережу навыкам любви. Меня она снова хотела назначить Сережиным репетитором.

Однажды утром, когда отец уже был на работе, а я на прополке своих «любимых» грядок, мама выглянула из дома и коротко мне приказала:

– Оксана! Домой.

Я отложила в сторону мотыгу, собрала в ведро вырубленную траву, сбегала к компостной куче. Высыпала сорную зелень в компост, сверху порубила лопатой.

Еще раз окинула взглядом прополотую и взрыхленную грядку с помидорами и решила, что работа выполнена качественно. Все, можно идти домой. Мамке не к чему будет придраться и сегодня обойдется без тумаков и попреков что она кормит двух дармоедов —лентяйку дочь Оксанку и беспутного мужа Ваньку. Когда я входила в дом, у меня теплилась надежда, что мама не для очередной выволочки позвала меня домой, а просто вспомнила, что кроме сына у нее есть дочь и решила накормить меня завтраком. Как же я ошибалась! Мама критически оглядела меня, велела вымыть руки и лицо, а потом начала стаскивать с меня одежду. Сережа стоял рядом с ней и улыбался, нет, не улыбался, а ухмылялся. Похоже, он точно знал, зачем мама срывает с меня одежду. Мама оставила на мне только майку и толкнула к кровати:

– Ложись и раздвигай ноги. Надо Сережу научить, как с бабами обращаться. Ну, что на меня таращишься? С паршивой овцы, хоть шерсти клок. Какой с тебя прок? Жрешь только за троих. Нахлебница! Ложись, а я Сереже расскажу, что нужно делать. Снимай, сынок, штанишки.

Пока они снимали штанишки, я, ничего не соображая со страху, как дикая кошка зашипела на ненавистную женщину, и рванула стремглав из дому.

Я выбежала в огород, через дырку в заборе протиснулась на двор тетки Наташи. Она увидела меня через окно и выбежала навстречу. Тетка забрала меня в дом, закутала в халат, и уложила в постель. Я тряслась, как в лихорадке, руки и ноги свело судорогой. Только на следующий день я смогла рассказать тете Наташе, что со мной произошло.

– Ксюша, давай мы с тобой твоему папе говорить ничего не будем. У Ванятки начались проблемы с сердцем. Ему бы обследоваться в поликлинике, но он не хочет, говорит, что у него есть свой доктор и другого ему не надо. Это он меня имеет в виду. Но какой, же я доктор? Я медсестра. Правда, я у нашего участкового врача проконсультировалась и теперь знаю какие нужно Ванечке лекарства купить. Но вот будет ли он их принимать, большой вопрос. Ладно, с твоим папой, я думаю, мы с тобой вдвоем быстро справимся. А с твоей мамашей позволь мне провести воспитательную работу. И ничего не бойся – больше она к тебе никогда не прикоснется. Ты, конечно, можешь у меня остаться жить, но как на это отреагирует папа? А вот и она…

В дом к тете вошла моя мама. Тетя взяла меня на руки и отнесла в свою спальню, но я встала и тихонько подкралась к двери на кухню, чтобы послушать, а вернее подслушать, о чем они будут говорить.

– Очень своевременно ты, Мерьем, зашла ко мне, – тетя никогда мою маму не называла русским именем, – мне давно следовало поговорить с тобой. И не просто поговорить, а предупредить тебя, что твое безобразное поведение я больше терпеть не буду. Ты с самого момента рождения Оксаны возненавидела ее за то, что она похожа на моего брата. Ты родила ребенка от своего любовника. Ты лентяйка, дома у тебя грязь и немытая посуда. Ты не заботишься о своей семье. Ты в конечном итоге поработила моего брата. Тебе все прощалось, но вчера ты преступила не только свою честь и порядочность, которой, впрочем, у тебя никогда не было, но была близка к совершению чудовищного преступления против своей несовершеннолетней дочери. Оксана чудом вырвалась из твоих грязных рук. Я больше молчать не буду. Или ты мне клянешься, что больше никогда не обидишь Оксану, или я иду к Имаму и твоим родителям. Я расскажу о тебе все, что знаю и не сомневаюсь, что они, благочестивые мусульмане, совершенно не одобрят твое поведение. Как ты думаешь, что тебя ожидает от своих сородичей? По головке тебя погладят или накажут по законам своей веры? А что ты такая бледненькая, Мерьем? Головка разболелась после вчерашней пьянки?

– Нет, я…, все хорошо, – пролепетала моя мама, – Наташа, я прошу тебя, не вмешивайся в мою жизнь.

– Нужна ты мне, развратное чудовище! Рядом с тобой мой брат и любимая племянница. Я не знаю, какой дрянью ты опоила Ваню, но с сегодняшнего дня ты и близко к ним не подойдешь. Ваня и Оксана будут жить в своем доме, а ты, если хочешь, то можешь возвратиться в свое поселение, к родителям. Но тебя ведь там не примут. Я права? Конечно, права. Тебе придется рассказать всю правду о своей безнравственности, а это смерти подобно. Правда, Мерьем? Выбирай, скорее – домой к родителям, или здесь, но тихо, как мышь под метлой, когда хозяева в доме.

– Как мышь! Клянусь, все сделаю, как ты велишь. Буду жить тихо, и к Оксанке больше не подойду.

– И это правильно. Огород сама будешь обихаживать, на рынке торговать, еду готовить, стирать, убирать – все сама! Поняла? Ты меня поняла?

– Да, все поняла.

– Тогда иди домой и к возвращению Оксаны и Вани, чтобы дома было чисто, а на столе стоял ужин. Пошла отсюда, и больше на мои глаза постарайся не попадать.

Оказывается, для моей мамы верховным судьей был Имам и родители. Она быстро сообразила, что ее вольная жизнь скоро может прекратиться. Теперь ее свобода и независимость от жестких обычаев своих сородичей напрямую зависела от моей тети Наташи. И от нас с папой. Злая от рождения, несдержанная на язык и не признающая запреты на свои желания моя мама сникла, ее голос стал тише, а из речи исчезла нецензурная брань. Раньше ее лексикон из бранных слов был знаком всем соседям. Ее злого языка боялись – может ославить на весь поселок. Сейчас соседи слышали от нее единственное слово – здравствуйте.

После этого инцидента прошло два года, мы продолжали жить все вместе, в одном доме и нашу семью соседи считали образцовой.

Мама совершенно изменилась – чистота и порядок в доме, не самая вкусная, но вполне сносная еда на столе, никаких скандалов и упреков в адрес отца.

Но это семейное благополучие было внешней бутафорией. Фактически в нашем доме жили две, ничем не связанные семьи. Я со своим папой и мама с Сервером-Сережей.

Я бегала с девчонками на пляж, купалась в море и ходила в кино. У меня появилась нормальная, вполне приличная по советским меркам ширпотребовская одежда. Я стала обычным любимым ребенком – у меня был папа и тетя Наташа. Все было, как у всех обычных школьниц.

Но в один из осенних дней я вернулась из школы и увидела возле своего дома скорую помощь. Я бежала бегом к дому, а мне навстречу выносили носилки с моим отцом. Рядом с носилками суетилась тетя Наташа, которая прежде никогда не заходила в наш дом. Папу до больницы не довезли – обширный инфаркт сделал свое дело. Папа умер.

Только после смерти своей матери я узнала истинную причину его смерти. Мне рассказала тетя Наташа все, что он успел ей сказать перед своей смертью.

В день своей смерти папа ушел пораньше с работы, чтобы принять жаропонижающее и отлежаться – он почувствовал недомогание, скорее всего, подхватил в школе грипп. Аптечки на привычном месте не было, и он прошел в комнату Мерьем. То, что он увидел, тяжелой кувалдой ударило по голове. На кровати Мерьем обучала премудростям любви сыночка Сервера. Ему тогда было десять лет. Отец успел позвонить тете Наташе, уже она вызвала скорую помощь.

Я недавно похоронила маму и о покойниках принято говорить только хорошо или вообще не поминать их имя. Но я свою маму ненавижу до сегодняшнего дня. Ее порочные гены заложены во мне, это из-за нее так рано ушел от меня мой любимый папа. Я до самого конца ее жизни исполнила свой долг дочери перед матерью, хотя она этого не стоила. Я присмотрела ее последние дни и похоронила.

Она много пила вместе со своим Сервером. Брат превратился в полного пропойцу и даже не заметил, что мать тяжело заболела. Их объединяли всеобщие ежедневные застолья, я не знаю еще что. Женщины у Сергея никогда не было. Возможно, их сожительство никогда не прекращалось. Я об этом не знаю, а если говорить совершенно честно, то боюсь что-то узнать.

Когда я узнала, что Мерьем (даже мамой назвать эту женщину мне тяжело) смертельно больна, пришлось мне вернуться в этот дом и стать ее сиделкой.

Я отвлеклась на мать, а мне нужно тебе рассказать о самых главных в моей жизни годах. Хотя, это именно из-за матери в моем характере присутствует обширный комплекс неполноценности. И не маленький такой птенчик, а самый настоящий монстр, который всю жизнь давит меня в своих объятиях.

Я осталась без отца и очень тяжело переживала эту потерю. Отца я вспоминаю с болью до сих пор. Тетя Наташа забрала меня в свой дом. Там я жила до окончания школы. Мне повезло – я в первый же год после окончания школы поступила в политехнический институт, на факультет экономики и развития производства. И уже тогда я создала в своем уме образец своей будущей семьи. Я боялась брака по любви. Отрицательный пример семейной жизни моего отца, женившегося на чужбине по любви, стал для меня образцом неправильных отношений между мужчиной и женщиной.

Я мечтала о взрослой, самостоятельной жизни среди красивых вещей, обязательно в городской квартире с горячей и холодной водой, отоплением и теплым туалетом. Без всяких там огородов и подсобного хозяйства.

Пример такой жизни был у меня перед глазами: соседская Маняша вышла замуж и уехала к мужу в Киев. О любви там и разговоры не велись, но Маняша вполне счастлива. Живет сейчас в городской квартире у свекрови, работает на фабрике, а домой второй год приезжает в отпуск – загорает на пляже и купается в море. И не красавица вовсе. Правда, и муж не с подиума – кривоногий, весь в веснушках, да ведь с лица воду не пить, уважал бы и берег, вот и все счастье. И еще очень бы хотелось, чтобы деньги умел зарабатывать.

Любовь к мужчине я из своей жизни напрочь исключала. С этим я и уехала получать высшее образование – ключ к будущему счастью. Я считала, что только образованная женщина сможет удачно выйти замуж за такого же образованного и перспективного во всех отношениях мужчину.

В институте я старательно избегала любые отношения с сокурсниками. Мой практичный ум подсказывал, что мои сверстники еще нескоро приобретут статус завидных женихов – молодой специалист с незначительной зарплатой и местом в общежитии мне по умолчанию не подходил.

Но однажды моя сокурсница, фанатка футбола, уговорила нас с девчонками пойти на стадион, посмотреть футбольный матч, где играл ее обожаемый футболист. Во время матча мы все дружно кричали, пищали и свистели. Но судьба распорядилась так, что этот матч командой, за которую мы болели, был проигран. Футболисты мрачно пожали руки своим противникам, и ушли в служебные раздевалки. Наша подруга потащила нас туда же – поддержать проигравшую команду. Потные и злые ребята действительно оживились при виде яркой стайки молодых девушек. Они дружно заторопились в душ, а нас попросили ожидать их возле гостиницы, в которой они жили. Все мы были приглашены на ужин в ресторан.

Этот ужин в ресторане стал началом моей жизненной трагедии. Обожаемым футболистом моей однокурсницы был молодой смуглый кавказец, высокий, красивый и небрежный. Он не замечал свою поклонницу, которая растолкав всех, поспешила занять за столом в ресторане место возле него.

Он ел, много пил и был в шумной компании совершенно одинок. Его товарищи по команде танцевали, шутили, рассказывали анекдоты, а он тупо молчал, кроме своей тарелки и бокала, казалось, ничего не замечал.

Но когда ко мне подсел его блондинистый веселый товарищ и стал на ухо мне рассказывать анекдоты, кавказец вышел из-за стола, подошел ко мне и протянул руку. Не знаю почему, но я тоже встала и покорно пошла вместе с ним к выходу.

Он повел меня в свой номер в гостинице. Там все и случилось. Мы пили коньяк, занимались любовью и снова пили коньяк. И все это при минимальном наборе пустых слов. Он делал какое-то движение, я все понимала и исполняла. Он даже не заметил, что он у меня первый мужчина. Мои болезненные стоны и кровь на простынях он попросту игнорировал или относил на счет своего темперамента. Утро наступило очень быстро, и мне нужно было уходить, занятия в институте я не пропускала. И только, когда я одетая и обутая подошла к двери, он лениво поднялся с постели, подошел ко мне, протянул руку:

– Левон, – и добавил, – ты классная девчонка.

– Оксана, – ответила я, – хочешь, приду к тебе сегодня вечером? Ты будешь в гостинице, скажем, часов в семь?

– Да, приходи, – ответил Левон и повернулся ко мне спиной.

Ты догадалась, Зося, с кем свела меня жизнь? Да, это наш Левон. Молодой, красивый, ленивый, шаркающий ногами. Короче, он, обожаемый мною Левон. Левон, который стал главным источником горя во всей моей взрослой жизни.

Ладно, продолжу. Целый день я была под каким-то наркозом – я не понимала, зачем сижу в аудитории, что-то говорю, что-то слушаю, куда-то передвигаюсь. Все мое существо рвалось в гостиницу, где меня ждало счастье. Вечером я вошла в гостиницу и направилась через холл к лифтам, но меня окликнула администратор:

– Девушка, минутку, а у Вас есть пропуск в гостиницу?

– Нет, я здесь не живу, – смело ответила я, – я иду по приглашению футболиста Левона, к нему в номер.

– Вы опоздали – футболисты сегодня уехали. Сразу после обеда все выписались из гостиницы, собрали вещи и загрузились в свой автобус.

– Как, уехали? – я не хотела верить услышанному, – мы с ним договорились. Он не мог уехать просто так. Может, он для меня оставил письмо?

– Нет, ничего не оставлял. Эти спортсмены такие ветреные. Умеют они девушкам головы морочить.

Я развернулась, как пьяная, пошла к выходу. Администратор что-то еще о непорядочности спортсменов говорила мне вслед, но я ничего не соображала. В голове стучало молоточком: «Уехал! Не оставил адрес! Никогда не увижу!»

Позже оказалось, что впереди меня ждет еще одно испытание – я была беременна. Это было непривычное состояние недомогания, но на него я не отреагировала. Я была занята подготовкой и сдачей экзаменов. Слабость, головокружение и приступы тошноты считала весенним ослаблением иммунитета.

Когда экзамены были сданы, я вспомнила, что у меня почему-то нет месячных, и пошла к гинекологу. Там все и выяснилось.

Домой на каникулы я не поехала. Боялась наметанного теткиного взгляда – хоть внешне моя фигура пока не изменилась, но она-то точно догадается, что я скоро стану матерью. Я позвонила тете Наташе и сказала, что уезжаю на летние каникулы со стройотрядом.

Тетя Наташа мне регулярно высылала деньги и у меня скопилась достаточно солидная сумма. Я сняла для себя отдельную комнату в частном секторе города, а в институте попросила по семейным обстоятельствам академический отпуск на год. Мне его сразу предоставили – уход за тяжело больной матерью причина уважительная. Тем более что в институте я зарекомендовала себя только с положительной стороны – отличная учеба, примерное поведение, активная общественная работа.

На этот год я устроилась на работу, курьером в солидную организацию. Все у меня получалось. Я решила сначала родить ребенка, а потом покаяться перед тетей Наташей. Мнение моей матери меня не интересовало.

Пригибало меня к земле только будущее осуждение моей безнравственности тетей Наташей, и косые, любопытные взгляды поселковых соседей.

Мои мусульманские родственники семьей Мерьем не интересовались.

Я уже любила своего не рожденного ребенка, и начала потихоньку готовить ему приданое. Крохотные вещички были разложены по всей моей комнате – я любила делать ежедневный обход детских вещей. Брала их в руки, гладила, целовала, гремела погремушками. Я ждала ребенка!

Родила я толстенького, горластенького мальчика. На следующий день после родов всем женщинам в палате принесли на кормление детей. Не принесли только моего Павлика. Я побежала к врачу, она отвела глаза в сторону и сказала, что пока причин для беспокойства нет. Ребенка обследуют врачи, и завтра о его здоровье мне все расскажут. На следующий день меня позвали к заместителю главврача больницы по родовспоможению. Она мне рассказала, что при обследовании моего новорожденного сына в его головке выявлено небольшое затемнение в левом полушарии мозга. Потом спросила, внимательно глядя в мои глаза:

– Перед зачатием ребенка вы или ваш партнер принимали спиртное?

Я побледнела – мы оба, я и Левон, не просто принимали спиртное, а пили целый вечер, затем всю ночь, и, скорее всего, в момент зачатия ребенка были совершенно пьяны.

– Да, много, – пролепетала я.

– Теперь все понятно, – сказала врач, – у вашего ребенка на лицо врожденный алкогольный синдром, который останется у него на всю жизнь. Ваш ребенок не сможет перерасти свое недомогание. С детских лет, и далее всю жизнь, этот малыш обречен жить с проблемами – у него будут трудности в школе, возможно, он будет нуждаться в специальных педагогах или, даже, в специнтернате. Но самое главное, в нем от рождения заложена склонность к совершению асоциальных и уголовных преступлений, из-за чего он будет постоянно вступать в конфликт с законом. Как Вы уже, наверное, догадались, ему всю жизнь должно быть обеспечено медицинское сопровождение и социальная защита. Вы готовы к этому?

Уничтоженная ее словами, я трусливо молчала. Я ничего не могла сказать, мой язык намертво присох к небу. Только веко одного глаза нервно дергалось, и я вынуждена была прижать его рукой. Врач в полной тишине несколько минут наблюдала за моей реакцией, потом сказала:

– Вы имеете полное право отказаться от ребенка. Но я советую Вам сначала хорошенько подумать. Я неоднократно была свидетелем поспешных решений об отказе от больного ребенка. Сначала мамаша отказывается, а потом прибегает к нам и начинает требовать, чтобы ей вернули ребенка. Но больница не владеет информацией о ребенке, переданном в дом малютки. Возможно, его усыновили, тогда вернуть его практически невозможно, или передали в детский дом. Там тоже информация об отказных детях закрыта, и это очень серьезно. Хочу дать Вам еще один совет – если решите от ребенка отказаться, то не кормите его грудью. Так проще уйти от него. Ну, все, думайте.

Я ушла от нее в полной растерянности и смятении. Больной, проблемный ребенок не вписывался в мои дальнейшие жизненные планы.

Раньше я думала, что оставлю Павлика у тети Наташи, окончу институт, выйду замуж, а потом заберу сына в свою семью. Оказывается, я не могла оставить тете больного ребенка. За ним нужен будет постоянный уход, а тетя работает.

Я не спала ночь, а утром пошла к главврачу роддома, оформила документы на отказ от сына и попросила выписать меня из больницы. Я хотела, как можно быстрее уйти из больницы – боялась, что мне принесут ребенка, и я не смогу его здесь оставить. Врачи поняли меня и в этот же день выписали из больницы.

Я вернулась в институт и приказала себе каленым железом выжечь из памяти целый год моей жизни. Но это было совсем непросто, даже – невозможно!

В этот год я познакомилась с Левоном и родила своего первенца, своего Павлика. Я заставляла себя на целый день отключить память от событий этого года, но ночью, обязательно, один из них, или оба сразу, напоминали о себе. Меня мучили кошмарные сны – маленький ребенок шел босыми ногами по осенней, грязной дороге, плакал и звал маму. Или Левон умирал в какой-то больничке и тоже звал меня.

Я начала лечиться у психотерапевта и постепенно успокоилась. Ко мне пришло физическое спокойствие, но душа продолжала тосковать по дорогим моим мужчинам. Один из них бросил меня, от второго я отказалась сама.

Следующий год учебы я отрывалась по полной программе – вечеринки с вином и сигаретами, случайные половые связи. Таким странным образом я заполняла пустоту вокруг себя. Однако моя веселая жизнь не помешала мне успешно закончить год и получить повышенную стипендию.

На летние каникулы, я как всегда поехала в свой крымский поселок, к тете Наташе. Я планировала пожить у нее три летних месяца, наплаваться в море, и очистить свою душу от гнета свалившихся на меня несчастий.

Тетя радовалась моему приезду, не знала куда посадить и чем угостить. Она угадывала каждое мое желание и не разрешала мне даже вымыть посуду после собственного завтрака. Она работала, а я целые дни проводила на пляже.

Вечерами мы надолго устраивались с чашкой чая на веранде и не могли наговориться. В один из таких вечеров я рассказала тете Наташе о событиях самого страшного в моей жизни года. Рассказала все, до последней мелочи про Левона и Павлика. Мне тогда показалось, что возле нашего забора прилепилась какая-то тень, но я не придала этому большое значение. Только потом я узнала, что мою исповедь слушал, вернее, подслушивал, мой брат Сервер.

Тогда для меня главным было другое – тетя Наташа за все время моего рассказа не проронила ни одного слова. Я не видела ее лицо, но жуткая тишина на нашей веранде, заставила мое сердце бешено колотиться. Я надеялась, что тетя, как всегда было в минуты моих невзгод, подойдет ко мне, обнимет и скажет, что все будет хорошо, и мы вместе обязательно найдем выход из любой ситуации. Но на этот раз тетя молчала и о чем-то думала. Лишь через тяжелые полчаса, после того, как я замолкла, тетя, каким-то странным голосом, спросила:

– Где сейчас Павлик? Когда в последний раз ты его видела?

– Я не знаю где Павлик, – ответила я, – я его вообще никогда не видела. Мне сына показали единственный раз в родовой палате, сразу после того, как он появился. Больше я его не видела. Имя я ему придумала, когда была беременна.

Тетя Наташа снова надолго замолчала, потом сказала:

– Уезжай отсюда. Я не смогу больше тебя терпеть рядом с собой.

Она встала и ушла в дом. На следующее утро, когда я проснулась, тети уже дома не было – ушла на работу. Завтрак для меня был на привычном месте – на столе, накрытый домотканым вышитым рушником. Я поела и решила, что тетя, возможно, уже сожалеет о вчерашних обидных словах и ищет слова для нашего примирения. Во всяком случае, спешить с отъездом не следует – придет с работы, за это время успокоится, вот тогда мы и поговорим. На пляж идти почему-то не хотелось, и я улеглась на диван со старым, зачитанным журналом, который нашла на этажерке. Тетя Наташа вернулась домой к обеду. Присела на стул возле дивана и сказала:

– Все-таки тебе лучше уехать. В Лабении живут мои сестра и брат. Я сегодня им звонила. Конечно, ничего о тебе не рассказала. Просто попросила приютить тебя и помочь с работой. Брат пообещал не только устроить тебя на работу, но и выделить одну из комнат в своем доме. Они рады оказать помощь дочери любимого Ванятки. Уезжай, Оксана, устраивай свою жизнь, оканчивай институт, видимо уже на заочном отделении, но не забывай, что где-то живет ребенок, которого ты бросила. Если ты действительно Сулимова, то ты найдешь Павлика, и заберешь в свой дом. Среди Сулимовых предатели и негодяи до тебя не водились.

Вот так напутствовала меня в дальнюю дорогу тетя Наташа. Я понимала, что она была абсолютно права, но на кону стояла перспектива моей обеспеченной жизни с богатым мужем. Как я смогу найти мужа, о котором мечтала, если на моих руках будет больной, неуправляемый ребенок? Возможно, потом, через годы, когда моя жизнь устроится, я захочу снова родить ребенка. Ребенка от своего мужа, ребенка здорового и полноценного.

А на Павлике я решила поставить крест – меня ведь предупредили в роддоме, что разыскать его я уже не смогу.

С этим я уехала в Лабению. Мой дядя устроил меня на работу на химкомбинат, нормировщицей в цех. Я получила работу, не самую плохую, и отдельную комнату в дядином доме.

В институте меня без особых проблем перевели на заочное отделение, а мое руководство на химкомбинате обещало отпускать на все сессии. На химкомбинате всегда поощрялось стремление сотрудников к получению высшего образования. Я была счастлива. Не нравилось мне только одно обстоятельство – я работала в цеху, среди рабочих. Но вскоре я привыкла к своему рабочему окружению и перестала морщиться при виде людей в рабочих робах. Люди в Лабении скромные, уважительные, не сварливые. Мой папа и тетя Наташа всегда для меня были образцом порядочности. В моем цеху тоже никогда не возникали крупные скандалы или перебранки. Отношения выяснялись дружелюбно. Меня все называли Оксаной Ивановной, и это очень льстило моему больному самолюбию.

Потом я узнала, что руководство химкомбината очень дорожит репутацией своего предприятия, и за нарушение производственной дисциплины человек сразу мог лишиться работы. Твой отец, Николай Васильевич Чарышев, хамство и разгильдяйство пресекал в самый момент его проявления. Пьянство на рабочем месте у нас рассматривалось, как чрезвычайное происшествие. Все у меня на работе было прекрасно, если бы не одно обстоятельство – меня окружал рабочий коллектив, среди которого я не видела перспективных женихов.

Я мечтала о солидном, обеспеченном муже. Были в нашем цеху неплохие парни, но работали они в лучшем случае на станках. Мужчины, которые занимали солидные должности, все, как один, были женаты. В тоске и скуке я приходила на работу, и с самого начала рабочего дня ожидала его окончание.

«Нужно приложить все усилия и поменять работу, – частенько размышляла я, – годы идут, а я торчу в этом проклятом цеху, среди рабочих. Надо просить дядю, чтобы перевел меня на работу в горисполком или в банк. Там работают интеллигентные, умные люди с высшим образованием. Среди них обязательно найдется человек, который выберет меня для создания семьи. Потом мы получим квартиру и заведем детей».

Но как только я начинала думать о детях, мне сразу внутренний ехидный голос напоминал, что один у меня уже есть, и живет он неизвестно где, брошенный и больной. И поэтому большой вопрос, захочет ли бог наградить меня еще одним ребенком? Похоже, что мои мечты о солидном муже и здоровых детях никогда не воплотятся в реальность.

Но жених для меня вскоре сам нашелся, и не на работе, а в соседнем доме.

Мой сосед, Савелий Киреев сначала зачастил в наш дом, потом начал приглашать меня, то в кино, то в кафе. Для меня Савелий был образцом примерного мужа, о котором я мечтала – старше меня на десяток лет, имеет дом и машину, работает в облисполкоме. Да еще и красив. Соседи Савелия не любили, но я мужа выбирала не для соседей, а для себя. А мне в нем все нравилось. Нет, я его не любила, не было даже влюбленности, был житейский расчет. Когда его ухаживания заметили соседи, ко мне дважды подходили девушки и говорили, что Савелий в мужья не годится, убегать надо от такого мужика.