Текст книги "Праздничный коридор. Книга 3"

Праздничный коридор
Книга 3
Валентина Ильянкова
Александр Михайлович Коренюгин

«… Духовных успехов в достатке не видно, прощения нет – вот, что очень обидно, и много еще, в сути, мстительных стычек, и многие гибнут от грязных привычек…»

Нострадамус.

Дизайнер обложки Ольга Третьякова

© Валентина Ильянкова, 2017

© Александр Михайлович Коренюгин, 2017

© Ольга Третьякова, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-8727-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Осенние, холодные дожди вместе с густыми утренними туманами и короткими серыми днями выпросили у природы временный отпуск, чтобы вернуться через несколько дней и моросить, не уставая ни днем, ни ночью до самой зимы.

Их временное отсутствие немедленно заполнилось ласковым теплым солнцем и сияющей, тихой красотой «бабьего лета». Не успевшие упасть на землю листья на деревьях отогрелись в лучах неяркого осеннего солнца, и лес засиял убранством королей.

Грунтовой дорогой, по которой уныло брели два путника, судя по всему, пользовались редко, и она густо поросла короткой, пушистой травой, а кое-где, по обочинам – густым мхом.

Воздух в лесу настоялся на перезревших грибах и своим запахом напоминал уютную кухню, где на плите, в кастрюльке, тихонько булькает суп из лесных боровиков, и наполняет грибными ароматами не только квартиру, но и весь подъезд.

Из-за затяжных дождей, грибники, видимо, очень редко наведывались в этот лес, и грибы выросли до небывалых размеров, а некоторые завалились огромными шляпками на мох. Предчувствуя наступающее тепло, рядом с перезревшими грибными гигантами изо мха уже выглядывали блестящие шляпки молоденьких, крепких грибов. Такие же тугие однодневки выскочили цепочкой на обочину лесной дороги.

Путники шли гуськом, друг за другом. Впереди лениво двигался высокий, стройный мужчина с гордо поднятой головой. Его длинные ноги, обутые в теплые, толстые носки и войлочные комнатные тапочки, цеплялись за все кочки и разбросанные ветрами по лесу старые, сгнившие ветки. Он не обращал внимания на россыпь разноцветных, блестящих от росы шляпок грибов, равнодушно давил эту красоту своими тапочками или сбивал хрупкие шляпки грибов, и они катились под ноги его спутницы.

Мужчина раньше никогда не ходил пешком, тем более, по лесным дорогам. Привычный, любимый способ передвижения в пространстве – личный автомобиль, остался где-то далеко, в нереальном прошлом и о нем нужно забыть, навсегда, как и о модной, уютной одежде от кутюр.

Сейчас он был одет в привычную униформу людей строительных специальностей – комбинезон и стеганую телогрейку. На его спине горбатился охотничий, брезентовый рюкзак, удобный множеством застежек и потайных карманов.

По этим карманам перед походом был разложен минимум самых необходимых предметов быта, без которых в пути обходиться очень сложно. В этом же рюкзаке приютились пачка столовой соли, сахар, спички, котелок и два куска полиэтиленовой пленки, защищающей путников от дождя во время пути и земной сырости в местах ночлега – ночью. На его плече висели связанные вместе резиновые сапоги.

Они шли уже давно, и за это время он научился раскладывать по карманам рюкзака свой нехитрый скарб таким образом, чтобы во время движения там ничего не гремело и не натирало кожу спины. Каждый день, перед тем, как улечься на ночлег, мужчина доставал из рюкзака карту Лабении и рисовал на ней красным фломастером завтрашний путь, который все ближе придвигался к границе Украины.

Им вместе предстояло еще пройти не одну сотню километров, до местечка Суходольск, помеченному на карте Украины большим красным крестом. В Суходольске их дороги расходились в разные стороны.

Он направлялся на послушание в мужской монастырь, расположенный на территории Турции, она – в женский, украинский.

Ей, после Суходольска, до украинского женского монастыря в одиночестве оставалось преодолеть небольшой путь – всего пятнадцать-двадцать километров, и она обретет постоянное пристанище до конца своей жизни.

У него все было гораздо сложнее – пересечь Черное море, добраться до горного монастыря Панагия Сумела, поклониться чудотворной иконе Богородицы, написанной в древности святым Лукой, и излить ей свою молитву о тех, кому он причинил зло, и кто сейчас в этой молитве нуждается. И только потом, он имеет право найти любой турецкий мужской монастырь и испросить разрешение настоятеля на свое послушание.

Так им приказала матушка, а ослушаться ее, они не хотели, да и воли не хватало. Матушка сама выбрала для них монастыри, проследила за их сборами, и отправила в дорогу. Женщина хотела положить в рюкзак пачку американских долларов, мол, в дороге пригодятся, но матушка сказала:

– Деньги – зло. Вы должны научиться жить без этих бумажек. Еду себе заработаете по дороге своим трудом – сейчас самая страда. Люди убирают урожай со своих полей и нуждаются в помощниках. Не ленитесь, помогайте, трудитесь – и Бог пошлет Вам пищу и ночлег.

Они послушно собрали рюкзак, оделись в рабочую одежду наемных работников, которая висела в бытовом помещении, обулись в резиновые сапоги и отправились в путь-дорогу.

Матушка вплоть до Суходольска назначила мужчину старшим кортежа и велела ему заботиться о пропитании, ночлеге, послаблении ежедневных тягот многодневного паломничества, а женщине велела во всех случаях быть послушной исполнительницей решений старшего.

Поэтому все решения мужчина принимал самостоятельно, а женщине предоставил единственное право – молча следовать за ним.

Несколько дней назад они останавливались на отдых в небольшом селе, где оставались доживать свой век одни старики. Восьмидесятилетней старухе, у которой они определились на постой, женщина помогла выкопать в огороде картофель, просушить его, и снести урожай в погребок под домом. А мужчина тем временем неумело, но упорно рубил дрова и складывал их под глухую стену перекосившийся баньки. Их руки в работе были непослушны, но очень старательны.

Бабушка, их квартирная хозяйка, сразу заметила, что эти двое даже понаслышке не знакомы с сельской жизнью, сюда их привела какая-то сложная жизненная ситуация. Работая с женщиной на огороде, бабушка рассмотрела ее ухоженные городские руки и спросила:

– Случилась, милая, с тобой какая-то оказия, аль от милиции ударились в бега? Просто помочь нам управиться с огородом сюда еще никто не наведывался. Ты по всему видать, городская, а мне огород надрываешься, убираешь. И все за ночлег и кусок хлеба? Какая беда с тобой приключилась? Сказывай, может, чем подмогу.

– Спасибо, бабушка, за участие, – тихим, монотонным голосом ответила женщина, – не сможете Вы мне помочь. Грех на мне тяжкий – иду в монастырь замаливать, прощения у Бога и людей просить. А Вы, если сможете, то подарите нам в дорогу кусочек хлеба и несколько картошин – мы давно в пути и питаемся только тем, что Бог пошлет. Вечером на костерке я могла бы супчик сварить, все не ягодами питаться!

Бабушка для них собрала целый мешок еды – овощи, хлеб, тушенка из домашнего кабанчика, домашний сыр, хлеб, отварные яйца. Но много взять с собой они не посмели – отложили кое-что в свои рюкзаки, поклонились старушке в пояс и пошли дальше. Следуя за своим спутником, женщина успевала наклониться за грибком или перезревшей, склонившейся до земли ягодой.

Вечером, определив место для ночлега, мужчина разведет костерок, а женщина сварит похлебку из собранных грибов и заварит настоящий травяной чай. Они поедят и улягутся на подстеленные куски полиэтиленовой пленки, прижавшись, спинами друг к другу – так теплее в сырые, прохладные осенние ночи.

Утром они обычно просыпались одновременно – один из них начинал шевелиться и сразу же второй открывал глаза. Скудный завтрак из остатков вчерашнего ужина, подогретый тот же чай и снова путь-дорога.

Мужскую стройную спину первые несколько дней женщина люто ненавидела, потом чувства притупились, успокоились, и пришло тупое равнодушие и к виду мелькавшей впереди спины, и к своей судьбе.

Их беседы между собой ограничивались короткими – да, нет, на, дай, отнеси, пошли. Утренние молитвы, больше похожие на причитания по своей погибающей душе, каждый исступленно шептал в одиночестве. Для совершения этого обряда, по утрам они отходили друг от друга на десяток шагов, становились на колени лицом к восходящему солнцу, поднимали руки к небу и шептали, каялись и просили отпущение грехов, каждый для себя.

Просить за обиженных ими людей они пока не научились. Тайну молитвы за других людей им предстояло постигнуть в монастыре, а пока они молили Господа забрать их память, чтобы забыть обо всех пакостях, которые они сумели сотворить во время своей короткой жизни. Когда ночевать под открытым небом стало невозможно из-за наступивших холодов, ночлег себе искать они стали поближе к людям. В деревнях сердобольные старушки приглашали их к себе в избу, угощали густым картофельным супом из русской печи, собирали узелок в дорогу.

В городе все было намного сложнее. Недоверчивые горожане не пускали бродячих людей даже в подъезд, а о квартире речи, и быть не могло.

В городе приходилось искать укрытие в строящихся домах или брошенных развалюхах. Иногда, вслед за входившими жильцами многоэтажного дома им удавалось попасть в теплый подъезд. Возле горячего радиатора, под лестницей, они чувствовали себя, как в былые времена в своих уютных квартирах – тепло и надежно. Но среди ночи их мог выгнать из подъезда какой-нибудь загулявший или просто припозднившийся жилец этого дома. В уличный холод их выпроваживали, тыча кулаками в спину и подстегивая обидными, злыми словами, а то и матом.

Зато, в городе были богатые мусорные ящики. На городских помойках паломники нашли для себя подходящую одежду на зиму.

Он обулся в войлочные растоптанные ботинки и теплые носки ручной работы, с продырявившимися пятками. Под стеганой телогрейкой грела тело фланелевая рубашка необъятного размера и меховая безрукавка. Его убранство довершалось шапкой-ушанкой и длинным, вязаным шарфом.

Она подняла с помойки целый пакет, наполненный женскими вещами – там было не только нижнее белье, но и вполне приличная верхняя одежда. В другом мусорном баке она вытащила из-под бытовых отходов мягкие, совершенно новые, бурочки, и ее ноги больше не натирали грубые сапоги.

Только к концу зимы они дошли до Суходольска, там переночевали, а утром он вывел женщину на окраину городка, где их пути расходились в разные стороны.

Мужчина махнул рукой в сторону дороги, где стоял указатель «Женский монастырь – 18 км» и ушел, не оглядываясь, в другом направлении. Его миссия «старшего» по кортежу закончилась, и он облегченно вздохнул – он вообще не любил чувствовать ответственность за кого-либо, а за эту женщину, тем более.

Они не попрощались, и не пожелали друг другу удачной дороги, а просто разошлись в противоположные стороны, чтобы никогда больше не встретиться, во всяком случае, в этой жизни.

Глава 1

Зося откинула крышку компьютера Оксаны, и сразу наступило разочарование – монитор не загорался.

«Придется завтра вызывать специалистов, – огорченно констатировала она и сразу же сообразила, – да у него просто разрядилась батарейка!».

Она взяла в руки кейс, и принялась за поиски зарядного устройства.

Провода прощупывались рукой в каком-то кармане кейса. Она стала поочередно проверять содержимое всех карманов и выложила на стол туго набитый документами файл, а затем несколько пластиковых платежных карточек.

«С этим мы разберемся потом, – отодвинула в сторону свои находки Зося, – а пока нужно срочно включить на подзарядку компьютер».

Экран монитора оживился и высветил на рабочем столе желтенькую папку с вполне понятным названием «Здравствуй, Зося». В папку были вложены еще несколько текстовых документов, пронумерованных обычным цифровым рядом – 1,2,3. Еще в годы совместной работы Зося оценила безупречный порядок в деловых бумагах и папках Оксаны.

«Видимо, Оксана, это для меня ты пронумеровала свои письма, – отметила Зося, – спасибо, за то, что ценишь, вернее, ценила, мое время. Что ж, все правильно, первой открою папку под номером один».

Зося не ошиблась – письмо для нее было именно здесь.

«Здравствуй, Зося, – Зосины глаза наполнились слезами. Сквозь пелену слез, она продолжала читать компьютерный текст, а возле нее, в кресло, как в былые времена, уселась Оксана, судорожно сжала в кулачки свои руки и стала внимательно следить за меняющимся выражением лица своей былой собеседницы, с которой они так и не стали близкими подругами, – на твой естественный вопрос, зачем такие сложности с компьютером, в то время, когда я сама была в Горевске (а об этом ты обязательно узнаешь. А если дочитаешь до конца мои письма, то от меня самой) и могла все тебе рассказать при личной встрече?

Да, все так. Но я не могла с тобой встретиться по одной простой причине – мне стыдно. Стыдно глядеть тебе в глаза и выворачивать наизнанку свое гнилое, вонючее внутреннее содержание.

Но пришло время отрубить от себя, возможно, с кровью и болью, все, что тянет меня в глубокий омут духовного падения.

Ты одна сейчас можешь мне помочь, и не только пониманием и сочуствием – в твоих силах вернуть мне душевное равновесие и покой.

Я могу начать новую жизнь рядом с любимым человеком и ребенком, которого я ношу сейчас под своим сердцем. Павлик будет лечиться в приличной клинике, у меня для этого все подготовлено, осталось немногое – получить его согласие на переезд ко мне, в Крым. Я думаю, что сумею с ним договориться. А если он добровольно не согласится на лечение, то я вынужденно прибегну к помощи органов опеки. Последует принудительное лечение. Но лечение будет – я в этом уверена. Я вылечу его – он обретет здравый смысл, сможет мирно сосуществовать рядом с людьми. Из-за меня он родился больным, неприспособленным к жизни человеком и я обязана вернуть его в реальный мир.

Зося, если ты не боишься испачкаться о мое прошлое, да и настоящее тоже, то прошу тебя о помощи. Реальной помощи, которую может оказать человеку только его близкий, надежный друг. Подругами мы, к сожалению, не стали. Для этого мне нужно было сделать последний шаг и рассказать тебе все о своем прошлом и настоящем. Но я боялась – презрения, отвращения и если быть честной до конца, – то и тюремного заключения.

В письме, под номером два, изложена вся моя жизнь, начиная с детских лет и заканчивая сегодняшним днем. Я писала свое жизнеописание несколько суток, не отрываясь от компьютера даже ночью, и очень надеялась, что ты его прочтешь и поможешь мне выбраться из колючих дебрей греха.

Зачем я хочу тебя посвятить в детские годы своей жизни? Чтобы ты поняла, что рождена я порочной женщиной и сама от рождения порочна, поэтому мне сейчас так тяжело вырывать из себя глубоко проросший в душу сорняк.

Помнишь, я говорила тебе, что все мы от рождения греховны? Я тогда имела в виду себя. Зося, если я не напугала тебя, то открой следующую папку. После того, как ты все осмыслишь, то, пожалуйста – два слова в мой электронный ящик или даже одно «Помогу», а если ты не захочешь даже читать мои мемуары, то я все пойму и без твоего «фу, какая, гадость». Здравствуй, Зося, или прощай? Тебе решать».

«Ах, Оксанка! Ну почему ты мне не рассказала все раньше, когда была жива и здорова? Вдвоем-то мы уж точно что-нибудь бы обязательно придумали», – вздохнула Зося и открыла следующую папку.

«Родилась я, Зося, в разгар застоя советских граждан в коммунистическом обществе. Место моего рождения знакомо всем советским гражданам по доступности летнего отдыха. Здесь поправляли здоровье дети советских граждан, да и сами граждане – Крым, санаторная здравница Советского Союза.

Мою малую родину – интернациональный поселок «Приморский» в шестидесятые – восьмидесятые годы прошлого столетия историки смело могли приводить в качестве примера нерушимой дружбы советских людей. Русские, украинцы, казахи, крымские татары, грузины, абхазцы – без серьезных разногласий жили здесь не один десяток лет. Все жители поселка знали друг друга, некоторые между собой дружили годами, и эта дружба продолжалась их потомками. Случались мелкие ссоры между соседями, как и в каждой нормальной семье, но они быстро забывались, не оставляя обид и претензий.

За пять лет до моего рождения в Крыму поселилась моя тетка Наталья Сулимова, а затем, отслужив в армии положенный срок, приехал к ней в гости, а затем и остался навсегда, мой отец – Иван Сулимов. О своей тетке и отце я хочу рассказать подробнее, они того стоят.

Наталья и Иван родились и выросли в многодетной крестьянской семье, в небольшой деревеньке под Лабинском.

Их отец во время войны с немцами воевал в рядах советской армии, освобождал Лабению, дошел до Польши, где был тяжело ранен, ему ампутировали ногу и комиссовали.

Их мать, моя бабушка, вместе с другими молоденькими девчушками во времена оккупации Лабении пряталась в лесу, жила в старой охотничьей избушке и под руководством местной старушки выпекала хлеб для партизан. Оба после освобождения Лабении от немецкой оккупации возвратились в свою деревню, где и начали вить совместное гнездо. Сначала жили в старом заброшенном доме, а затем деревенской толокой для героя войны поставили пятистенку. Не успели толком обустроиться, как мать родила первенца Ванятку. А затем поочередно через каждый год – дочку, сына, и снова дочку.

Их быт я пересказываю со слов своего отца, который тосковал по своей красавице Лабении, любил и почитал своих родителей.

Даже в тяжелые послевоенные годы семья не бедствовала: четверо детей-погодков были сыты, одеты и обуты. Мать семейства, моя бабушка, работала в полеводческой бригаде местного колхоза, отец, мой дед, там же – бригадиром. Но основной достаток был с собственного подворья – корова, два или три поросенка, несколько десятков кур, утки, гуси, индюки. Рабочий день в этой семье начинался в четыре часа утра.

Первым вставал отец: растапливал русскую печь, приносил воду, наливал в большой чугун и ставил в печь. Когда мать выходила в придел, где стояла печь и большой, самодельный стол с дубовой столешницей, в печи уже весело плясали языки пламени, а от воды поднимался пар.

Отец уходил поить и кормить скотину, а мать начинала печь блины и жарить на огромной сковороде яичницу с салом. В чугунке томилась бульба для пюре. На стол ставился жбан молока или простокваши. После такого завтрака обедать садились далеко за полдень.

Вообще-то мать во всем была образцовой хозяйкой – сама нитки спрядет из овечьей шерсти и за зиму всей семье по паре теплых носков свяжет, за несколько вечеров летние сарафанчики девчонкам из веселенького ситчика сошьет, салфеточку ажурную на стол крючком свяжет. Не ленилась она и еду готовить для любимой семьи: в шкафчике под чистым рушником для детей всегда имелись припасы резничков и ладок в сметане, домашних колбасок, отварного сальца или чиненого требуха. Но самой любимой присмакой для детей был ломоть черного хлеба, домашней выпечки, намазанный сбитым из сливок маслом, а сверху посыпанный солью или сахаром. Мой отец с таким смаком вспоминал эту горбуху хлеба, что и у меня слюнки текли от желания откусить кусочек этого деликатеса.

Все дети Сулимовы, с раннего детства были приучены к труду, взаимовыручке, любви и уважении друг к другу и родителям. Школьные годы прошли быстро и незаметно, учеба давалась легко, без зубрежек, с редкими неудами и без замечаний по поведению. Один за другим они окончили поселковую школу и начали потихоньку разлетаться из родного дома.

После окончания восьми классов Ванятка поступил в городское строительное пту. В семье обсуждали, что вот наберется Ванятка ума-розума у мастеровых людей и возвратится умельцем в местную строительную бригаду. В пту Ванятка пристрастился к резьбе по дереву и вскоре окна родительской пятистенки украсились кружевными наличниками.

Тайком от своих родных Ванятка присмотрел на отшибе своей деревни свободную землю, заросшую крапивой. До войны здесь видимо стоял дом, а сейчас осталась только завалившаяся на бок дымоходная труба. Ванятка однажды привел сюда сестру Наташу и долго рассказывал ей, какой можно построить на этом участке дом – на высоком фундаменте, с красивыми фронтонами и наличниками. Во дворе сделать дорожки и клумбы с цветами, поставить китайские резные беседки с чайными столиками и скамейками. А крыша обязательно должна быть из волнистого шифера, но выкрашенная в яркий бордовый цвет. С Наташи было взято слово о неразглашении Ваняткиного секрета. Он планировал сначала построить дом, а потом сюда пригласить всю семью. Я уже говорила, что мой отец очень тосковал по своей родине, а этот непостроенный дом ему часто снился, во сне он сидел в беседке из резной рябины и пил вкусный чай из цветов зверобоя и смородиновых листьев. Ванятка окончил пту и получил распределение на работу в родной колхоз, но через два месяца его на три года призвали служить в армию.

Первого сына из семьи Сулимовых в армию провожали всей деревней. Пошел под нож стокилограммовый парсючок, десяток курей, по несколько уток и гусей. Еду готовили в четырех соседних хатах. Отец в саду сколотил из теса длинные столы, мать застелила их рядном, уставила закусками и бутылками с первачом. Приглашена была вся своя деревня и родственники из других поселков. Весь день во дворе Сулимовых пели и плясали и вместо тостов Ванятке наказы давали: чтобы отслужил добросовестно, мать с отцом и односельчан не опозорил, и домой в срок возвратился.

А тем временем Наташа закончила десять классов и также уехала в город учиться. В школе она училась на «хорошо» и «отлично», а потому без труда поступила в медучилище.

Мать и отец гордились своей дочкой и тайно надеялись, что дочь дипломированным медицинским работником вернется работать в родную деревню. Да и председатель колхоза не раз просил своего бригадира поговорить с Натальей, чтобы она и мечтать-то не смела остаться работать в городе. В колхозе и парней-механизаторов неженатых много, и дом для жилья колхоз может для специалистов выделить, и участок земли самой плодородной, да еще и техникой колхоза можно будет его обрабатывать.

Наташа слушала отца, улыбалась и согласно кивала головой. Ну, конечно, разве она может отказать, когда сам председатель колхоза ее просит. Сельчане за справедливость, ум и расторопность любили и уважали своего председателя колхоза, который вместе с ними из послевоенных руин и развалин поднял свой колхоз на уровень передового хозяйства области.

После окончания первого курса медучилища Наталья приехала на практику в поселковый фельдшерско-акушерский пункт. Голубоглазая, белокурая, тоненькая девчушка сразу приглянулась молодому колхозному агроному. В выходные дни он на мотоцикле заезжал за Наташей и увозил в клуб на танцы. Молодой агроном и родителям приглянулся – чем не пара их Натальюшке: красив и умен, всегда приветлив, не пьет и не курит.

Наташа же не спешила раздаривать ему поцелуи, уж очень настойчиво он пытался затащить девушку на сеновал. Дружба дружбой, а все остальное после свадьбы. С тем и уехала Наташа продолжать учебу.

Каково же было удивление сельчан, когда через полгода по деревне поползли слухи, что разбитная колхозная учетчица, разведенка с ребенком, родила еще одного малыша и требует от молодого агронома, чтобы он признал отцовство. Потом она свои требования к агроному о признании отцовства изложила в заявлении в колхозную парторганизацию. Вызывали агронома на парткомиссию, но он уперся, что не его ребенок и жениться на учетчице он не будет. Разбирались, разбирались, выяснили, что учетчица многим не отказывала в интимных вопросах, ну и отстали от парня. А учетчица подкараулила его возле хаты, где он квартировал, да и опрокинула ему на голову ведро с дерьмом. Пришлось председателю колхоза вступиться за агронома: попросил он райисполком, чтобы перевели молодого специалиста для дальнейшей работы в районную агротехнику. Конечно, жалко было терять специалиста, но зато и выгода кой-какая имеется: свой человек словцо замолвит при распределении между хозяйствами техники или химических удобрений.

Агроном уехал, ну и забудьте вы о нем. Нет, по деревне поползли новые слухи, что агроном кроме учетчицы обрюхатил и Сулимову девку. Она, дескать, в город уехала и там рожать будет или аборт сделает. А жениться он и на ней не собирается. Уж такой он ветрогон-агроном.

Когда услужливые соседки рассказали эту новость Наташиной маме, она сначала закрылась в своей спаленке, от детей подальше, и проплакала весь день, а потом мудро решила, что слезами горю не поможешь, нужно с дочерью поговорить, может брехня все это и исходит от той самой учетчицы.

Никакого пуза у Наташи не оказалось, но клеймо на ее девичью репутацию деревенскими кумушками было прилеплено.

Агроном отыскал Наталью в городе, пытался что-то объяснить, приглашал в кино сходить или в парке погулять, но девушка и слушать его не стала. Повернулась и ушла. Она чувствовала, что какая-то доля правды о похождениях агронома в деревенских сплетнях есть.

Когда были сданы выпускные экзамены в медучилище, отличница Наталья Сулимова в свою деревню решила не возвращаться – обидели ее сельчане. Местом своей работы выбрала Крым и уехала. Вскоре там для нее поселковой администрацией был построен дом, и она начала потихоньку привыкать к монотонному шуму морского прибоя и рыбной диете.

Отслужил в армии положенный срок Иван и вернулся домой, к родителям. А они решили, что он отдых заслужил, и сразу же отправили его в гости к сестре, в Крым. И сестру навестит, с которой был очень дружен, и море посмотрит.

Нагостился Иван у любимой сестры, дом ее разукрасил резными наличниками и уже домой засобирался, как зачастила в их двор смуглая девушка Мерьем, которая жила недалеко от Натальи, в крымско-татарском поселении. Придет по делам к Наталье, а с Ивана свои темные глаза не сводит. Видимо, напоила она Ивана колдовским напитком, совсем он голову потерял от любви к этой девушке. Забыл, что дома у него невеста есть, которая верно ждала его три года из армии, почти каждый день письма писала, родители уже к свадьбе готовились. Мать просила Наталью уговорить Ивана домой вернуться, не позорить их семью – как она будет смотреть в глаза брошенной девушке и ее родителям? В одной деревне ведь живут.

Наталья стала Ивана убеждать, что Мерьем не годится ему в жены – нагловата, напориста, лентяйка и очень неравнодушна к мужскому полу. Ему другая жена нужна – ласковая, работящая и послушная. Но Иван слушать сестру не стал – Мария, так он стал называть свою любимую, уже беременна от него и он не может оставить своего ребенка на произвол судьбы.

Так и остался Иван в Крыму со своей Марией. Позже оказалось, что Мерьем свою жизнь с Иваном начала с обмана – тогда она не была беременной, обманула доверчивого паренька, так проще привязать его к себе покрепче, не отпустить домой.

Чтобы облегчить общение с мужем, Имам ей разрешение дал на новое имя Мария, благословили и родители.

Начали молодые новый дом строить рядом с домом Натальи. Вскоре и я родилась – маленькая, недоношенная, волосатенькая, без ногтей и со сморщенной, старушечьей кожей. Если бы не тетя Наташа и папа, то жизнь моя могла бы закончиться в самом начале, так и не начавшись.

Но тетя Наташа выходила, вынянчила. Я в ее доме несколько месяцев жила. Она для меня в деревянной колыбельке, которую папа своими руками смастерил, устроила настоящий инкубатор. Я лежала обложенная грелками и бутылками с теплой водой. Она днем и ночью меняла воду в грелках и поддерживала постоянную температуру.

А моя мамаша Мерьем-Мария сказалась совершенно больной, что, впрочем, не мешало ей периодически бегать в свое поселение на свидание со своим давнишним дружком Вадимом. Странно, да? Молодая мама практически отказалась от своего ребенка с первых дней появления на свет ради кривоногого татарина, с русским именем Вадим.

Ее семья с давнишних времен соседствовала с семьей Вадима. Когда я подросла, то мне рассказали доброжелатели, что моя мамочка сожительствовала с Вадимом чуть ли не с первого класса, в юношеские годы сделала от него несколько абортов, потому что женитьба на ней в его планы не входила.

Я уверена, что папа обо всем знал, но терпел ее присутствие в доме, делал вид, что ничего не происходит. Сначала гордость не позволяла ему признать свою ошибку в выборе жены, а потом, после моего появления на свет – маленькая дочь, больше похожая на Наталью, нежели чем на него.

Папа и его сестра взяли на себя все заботы по моему воспитанию.

Через два года после моего рождения мама родила брата Сервера-Сергея. Настоящий смуглый татарчонок Сережа немедленно вытеснил из маминого сердца своего отца, Вадима. Мамин идол и божок Сережа отцом называл моего папу, и папа снова с этим смирился и даже привязался к малышу. Правда, мать никому и близко не разрешала приблизиться к Сереже – она сама целыми днями не спускала сыночка с рук, баловала и сдувала с него каждую пылинку.

А я в это время выполняла всю тяжелую домашнюю работу. Но, конечно, больше всего мне доставалось от ненавистного огорода. Работа на огороде всегда числилась за мной. Уж теперь и не вспомнить с какого возраста мать поставила свою тщедушную дочку с мотыгой на грядку. Я была совсем маленькой, когда начала помогать матери полоть и поливать грядки.

Потом, огородные работы полностью перешли ко мне. Мои тоненькие пальчики за огородный сезон становились красными сосисками с обломанными ногтями, заусеницами, цыпками и ссадинами. Колючие плети кабачков и огурцов расписывали кожу на ногах и руках замысловатыми узорами белых царапин-порезов. Огородное пугало на приличном огороде выглядело лучше меня, отдыхающей во время школьных каникул на собственном огороде. Когда в школу приезжала медсестра с прививками для учеников, то удивлению ее не было предела:

– А ты, Сулимова, снова все лето просидела на пляже и в море? Посмотри, кожу иглой не могу проколоть, задубевшая, как у крокодила. Да и руки свои приведи в порядок – ты же девочка. Крем есть специальный для ухода за кожей рук, в крайнем случае, вазелином можно мазать.

Девочка Оксанка стыдливо сжимала ручки в кулачки и прятала их за спину. Дома усердно натирала руки растительным маслом, которое отлила в маленький пузырек из бутылки, когда матери дома не было, и спрятала под своей кроватью. За зиму растительное масло и бесконечные стирки белья на всю семью делали свое дело – кожа становилась гладкой и блестящей, но цвет горького шоколада оставался до следующего сезона.

Положение батрачки в собственной семье угнетало меня и пригибало к земле. Я стыдилась своих свободных и любимых своими мамами подруг и одноклассниц. Но главное унижение от собственной матери меня ждало впереди.