Текст книги "О любви совершенной и странной. Записки естествоиспытателя"

1995, МАРТ

Это случилось в самом начале месяца. Весна ещё толком не проснулась. Моргала заспанными глазёнками, сладко потягивалась, не спешила сбросить белое одеяло: зябко!

Кому зябко, а кому и холодно. Живём в подмосковной деревеньке, за водой для обливания хожу к колодцу. Форма одежды: трусы на босу ногу.

Утро; пасмурно, но дождя нет. Сруб колодца покрыт росой. Прямо на ручке ворота сидит старая ворона. Ручка ворота отполированная, скользкая; с чего бы вороне не сидеть на срубе или на дырявой крыше? Между нами не более трёх метров. Аура у птицы цвета электрик, и тоненькие, похожие на бороду, светящиеся ниточки под клювом. Замираю: нас посетил вороний Иезекииль? Продолжаю наблюдать. Под ногами тает подмёрзшая за ночь грязь. Ворона смотрит и не улетает. Делаю шаг, второй. Подхожу вплотную. Ворона с явной неохотой перемещается с ворота на колодезный барабан. Понятно: предстоит аттракцион. Вращаю ворот, птица бежит по барабану, подпрыгивая и помогая себе крыльями. Вроде бы безобидная забава, но интуиция беспокойна: старая, тяжёлая птица прилетела не за этим. Чего ей надо? Пока нёс воду, ворона перелетела и села на берёзу в углу двора.

Я стараюсь не замечать холода, но сегодня это требует дополнительных усилий: снег растаял, и земля, как щенок, лижет мои ноги промёрзшим языком. Низкая сплошная облачность закрывает солнце, но я всё равно чувствую его положение. Ворона выбрала нижнюю ветку и замерла.

Начинаю с молитвы. Ведро с водой между чуть раздвинутых ног. Глубоко вдыхаю. Сгоняю выдох через подошвы ступней в землю. Обливаюсь. Окружающее начинает потихоньку терять очертания. Тело продолжает дышать и перемещаться в сложном комплексе движений. Время замедляет темп. Медленный вдох. Я исчезаю на последней фазе выдоха…

Открываю глаза. Никогда не знаешь, сколько прошло времени. В пространстве медленно прорисовываются контуры причудливых предметов. Начинаю понимать: это образ моего двора, но в иной мерности. Нужно втиснуться в собственное тело. Оно похоже на родной, но выстывший на морозе дом; придётся греть. Потом можно посмотреть наружу через окно. Веки открываются, но изображение обретает чёткость с отсрочкой.

Сегодня картинка сразу цветная, так бывает не всегда. И – сюрприз! Пошёл достаточно сильный дождь. Доделываю работу. Додышал. Поблагодарил. Наконец, осмотрелся. Дом, деревья, ведро; где ворона? Поворачиваюсь и осекаюсь: стоп! Что не так? Не могу понять. Двор – мой. Солнца не видно, но, судя по освещённости, всё ещё утро. Совсем не чувствую холода? Но я никогда его не чувствую в конце занятий. Начинаю улавливать причину тревоги: не стыкуются зрительная картинка и тактильные ощущения. Идёт сильный дождь, а я не ощущаю ударов капель. Вот оно что! Протягиваю руку с открытой ладонью. Капли пробивают её насквозь. В полном изумлении осматриваюсь. Закрываю и открываю глаза. Смотрю на стену дома, вдаль. Ничего не меняется. Идёт дождь.

Нет, это не капли. Что-то очень похожее, но не дождь. Всматриваюсь, меняю фокус. Да, различия есть: капли не летят по непрерывной траектории сверху до земли, а как бы появляются из ниоткуда, пролетают несколько десятков сантиметров и исчезают. Картинка динамичная. Капель много. Поэтому при рассеянном взгляде иллюзия дождя абсолютная. И ещё: капли немного, совсем немного, но светятся и по мере движения увеличиваются в объёме. Землю поливает невероятный серебряный дождь! Что это?

Зрелище завораживающее. Стою голый на мартовской промёрзшей земле, но не ощущаю ни холода, ни хода времени. Начинаю улавливать, что поток неравномерен. Закон, по которому живёт этот лучащийся ливень, безусловно существует, его гармонию ощущаешь с первых секунд сопричастности. Но понять, в чём его суть, сразу невозможно. Так происходит при встрече с великой музыкой, архитектурой, гениальной драматургией. Выпадаешь из мира, растворяешься. Не думаешь: как это сделано? Хочешь только одного – подольше оставаться внутри чуда.

Я понял, что светящийся дождь находится где-то у самой границы моего восприятия, поэтому когда настройки зрения переключались на более грубые, капли исчезали.

В этом не было ничего тревожного. Когда человек только начинает учиться смотреть на ауру, его восприятие так же неустойчиво. Каждое моргание приводит к потере концентрации, и ты вынужден снова и снова настраиваться, чтобы вернуться к полной картинке, совмещающей тело и излучение. Лучше тренироваться на растениях, особенно на цветущих. Животные и люди ярче, но наблюдение за ними сложнее, не говоря о том, что это дело небезобидное и требует опредёленной осторожности. На некоторых аурах я бы вывешивал табличку: «Не влезай, убьёт!» Впрочем, если ты учишься опытным путём, то идентифицируешь ошибки постфактум, одновременно зализывая и перевязывая раны.

Вернёмся в март 1995-го. Ровно так, как когда-то я учился совмещать воедино внешнюю форму объекта и его ауру, и при наблюдении серебряного дождя пришлось нарабатывать навык, не разбивая окружающее на части.

Несколько дней я просто смотрел. Даже на рабочих совещаниях раз от раза поглядывал в окно; дождь не переставал. Впрочем, перемены были. Более всего бросались в глаза изменения интенсивности потока и разные размеры капель. В то утро, когда я впервые увидел явление, оно походило на ливень с большими яркими каплями. Потом случались дни, когда дождик был редким, с едва различимыми траекториями капель.

Для наблюдения за действием серебряного дождя на живые существа более всего подходил ливень. Эффект я уловил ещё в первый день, когда с удивлением обнаружил, что взаимодействуя с аурой вороны, капли как бы увеличивают её светимость. Не во всём объёме ауры одинаково, наиболее откликалась светящаяся бородка под клювом.

Ни сразу, ни потом я не смог различить никакого взаимодействия дождя с растениями. Предполагаю, что оно существует, но осталось за пределом моей чувствительности.

Что касается людей, всё было значительно сложнее. Я обнаружил, что люди, вне зависимости от пола, возраста и рода занятий, количественно делятся на две группы в пропорции три четверти и одна четверть. Ауры первой группы при взаимодействии со светящимся дождём никак не изменялись, эта группа ничем не отличалась от растений; возможно, я просто не смог рассмотреть тонких нюансов. Что касается оставшейся четверти, то светимость их аур увеличивалась в период ливней и падала при уменьшении интенсивности потока. Более того, у некоторых людей при наиболее обильных дождях на ауре можно было различить узоры или знаки; таких людей было совсем немного. Каждая встреча с таким человеком вызывала во мне чрезвычайный отклик. Не знаю, что испытывал такой человек, когда я смотрел на знаки его ауры, но мои ощущения более всего походили на то, что чувствуешь, находясь вблизи большого звучащего колокола. Всё зависело от знака и его яркости.

До того, как в моей жизни появился серебряный дождь, знаки на ауре человека я видел только три раза. Вторым был золотой треугольник на груди у Евгения Полякова. О паре других, хронологически более раннем и более позднем, я расскажу вам прямо сейчас.

1994, МАРТ

Это была неожиданная просьба от руководителя крупной государственной компании. Он попросил меня слетать в США и в неформальной обстановке обсудить с его американским коллегой господином Темпельсманом несколько вопросов, имеющих отношение к взаимодействию на мировом рынке.

Не могу точно сказать, какие резоны принимались в расчёт при выборе моей кандидатуры. Мне же поездка представлялась необременительной и интересной. Алмазная индустрия всегда была покрыта флёром значительности и таинственности. Без особых колебаний я согласился.

Маленькие приятные бонусы последовали немедленно: через час позвонили из американского посольства в Москве, и уже к вечеру в моём паспорте появилась многолетняя въездная виза.

В Нью-Йорке я жил в президентском номере отеля Astoria. К номеру прилагались лимузин и персональный помощник со знанием пяти языков. До встречи оставалось два дня, я провёл их в музее Метрополитен и в прогулках среди небоскрёбов. Предстоящая встреча не вызывала беспокойства; по крайней мере, перечень инструкций, полученных мной, подразумевал значительную вариативность сюжетов. Уровень внимания и комфорта, которые выказала принимающая сторона, свидетельствовал о больших надеждах на взаимное понимание. Вечером накануне встречи я начал готовиться к предстоящему событию.

Точно не знаю, как у фигуристов называется дисциплина, где они должны рисовать на льду геометрические фигуры, но весь вечер я, как фигурист, рисовал в воображении узоры грядущей встречи. Я прорабатывал варианты со всей возможной тщательностью, но интуиция подсказывала, что это бесполезная трата времени.

Местом встречи был выбран не корпоративный офис, а личные апартаменты владельца бизнеса. Пожилой, но подвижный и энергичный хозяин отпустил сопровождающего меня референта и пригласил даму лет пятидесяти. Она говорила на русском языке начала XX века, её язык был полон французских заимствований – к примеру, предлагая напитки, она называла апельсиновый сок оранжадом. Мы расположились в большой комнате с прямоугольным столом. Комнату можно было принять и за небольшую переговорную, и за аскетично обставленную столовую. О деле говорили примерно два часа. Дама переводила и одновременно стенографировала важные моменты дискуссии.

Мой собеседник, безусловно, был неординарным человеком. Глаза, манера говорить и двигаться создавали вокруг него несколько оболочек: оболочку дистанции, пространство его взгляда, пространство движений. Уже с первых минут было понятно, что эрудиция этого человека простирается от академических дисциплин до практического опыта самого экзотического характера. Вместе с тем в нём не чувствовалось высокомерия.

Он с улыбкой встретил моё сообщение о том, что я дилетант в его бизнесе, просто говорящая почтовая открытка. С интересом выслушал приведённое мной подобие из романа «Гиперболоид инженера Гарина», где сообщение особой важности было написано на спине мальчишки, пешком пробиравшегося от Тихого океана до революционного Петрограда через охваченную гражданской войной страну. Мой собеседник задал несколько вопросов о сюжете и героях романа, попросил свою помощницу достать книгу в переводе.

В ходе дальнейшего разговора он акцентировал моё внимание на сути предложений его компании и доброжелательно разъяснил непонятные мне нюансы.

Довольно быстро я понял причину, по которой мой старший московский коллега остановил свой выбор на мне: искреннее любопытство ко всему новому и отсутствие пиетета перед лидером незнакомой индустрии позволили мне спросить и, что более важно, получить ответы на такие вопросы, которые были бы неуместны со стороны профессионала.

Наш разговор подходил к концу, и в это время произошло то, ради чего я рассказываю эту историю.

Нужно сказать, что в ходе нашего общения я не улавливал никаких посторонних звуков. Казалось, что в помещении больше никого не было. Вдруг, видимо неожиданно для всех, дверь в нашу комнату приоткрылась. Обернувшись, я увидел женщину субтильного сложения в платье бежевого цвета. Она что-то очень тихо сказала. Я не уловил точную фразу, но контекст был понятен: женщина была удивлена, обнаружив нас в этой комнате. По тому, как вскочила и замерла секретарь, по жестам и интонациям хозяина было очевидно, что удивление обоюдно и позитивно. Я был представлен; женщина, не двинувшись с места, кивнула с едва заметной улыбкой.

Именно в этот момент у меня само собой включилось тонкое восприятие, я увидел ауру женщины. В районе груди и живота вращалось полупрозрачное синее колесо. Когда я писал про звук колокола при созерцании некоторых аур, это не было фигурой речи. То, что я ощутил, более всего походило на взрыв в закрытом пространстве. Контакт захватил меня необычностью картины. Я увидел, как колесо, вращаясь, вытягивает из женщины тонкую, еле видимую нить, нить её жизни. Интуитивно я понял, что светящийся обод колеса – сублимация её жизни. И что как только источник нити, находящийся внутри женского тела, иссякнет, колесо оторвётся от ауры. Мне стало тяжело дышать. В это время господин Темпельсман подошёл к гостье, поцеловал её в щёку, взял под руку и увёл из комнаты.

Внутренние вибрации, вызванные наблюдением светящегося колеса, не прекращались. Сердечный ритм ускорился и не унимался. Захотелось немедленно открыть окно. В это время мой собеседник вернулся. Посмотрев на меня удивлённо, спросил: «Что с вами? Что-то с сердцем?» Не контролируя себя, я сказал по-английски, ни к кому не обращаясь: «Женщина умирает. Она умрёт очень скоро».

Воздух в комнате превратился в цемент; казалось, что все лишены возможности двигаться. После немыслимо долгой паузы мой собеседник, как бы вернувшись из другого мира, спросил: «Как тебя зовут? Прости, я забыл твоё имя». Я ответил. Повернувшись к своей помощнице, он попросил принести горячего чая. Когда дама вышла, хозяин дома сказал: «Это моя любимая женщина, и она действительно умирает. Откуда ты узнал это?» Я ответил, что мой английский не позволяет говорить на такие сложные темы. Господин Темпельсман заметил, что его помощница – почти член семьи, и я могу говорить всё, что считаю необходимым, однако он настаивает на объяснении. От искренности моего ответа будет зависеть сама возможность дальнейшего общения. Секретарь принесла чай; она была высокопрофессиональна, опытна, сдержана, но даже через эту оболочку самоконтроля проступали признаки смятения.

Ситуация была неординарной. Я рассказал хозяину о себе. О том, когда и при каких обстоятельствах начал видеть мир несколько иначе. О том, что́ увидел и почувствовал, когда в комнату вошла его избранница. Сказал, что никогда не видел подобного колеса, что мои слова о скорой смерти вырвались помимо моей воли. Выслушав меня, он встал и подошёл к окну, долго смотрел на город. Потом сел напротив; назвав меня по имени, сказал: «Можешь называть меня Морисом. И будь спокоен за свою миссию, моя компания подготовит интересное предложение. Но я сам как человек хочу познакомиться с тобой ближе. Надеюсь, ты найдёшь время для нового разговора. Осенью я собираю небольшую компанию, поедем на природу». Помолчав ещё немного, Морис спросил: «Ты узнал женщину, о которой мы говорим сейчас?» Я ответил: «Нет». Покачав головой, он переглянулся с секретарём и, обращаясь к ней, сказал: «В это трудно поверить, но я ему верю». Потом повернулся ко мне: «Это бывшая первая леди США – Жаклин Кеннеди».

Джеки, так называли её американцы, умерла от рака через два месяца. Каждый раз, случайно увидев упоминание о ней в интернете или книгах, я вспоминаю колесо, медленно наматывающее на светящийся обод тончайшую паутину живого света.

БЕЗ ДАТЫ

Хочу заметить, что экстремальный метафизический опыт часто бывает приурочен к ординарным житейским ситуациям. Ты просто идёшь по торговому центру или ожидаешь приёма у стоматолога, гуляешь по парку – да мало ли незначительных событий происходит с каждым из нас ежедневно, – ничего не предвещает открытий или чрезвычайных происшествий, и вдруг…

1995, ЯНВАРЬ

Кому молиться в московских пробках? Центр Москвы, двадцать минут еду от Манежа до Госдумы. Прикидываю, сколько проехал, – пятьсот метров. Значит, скорость – полтора километра в час; просто невыносимо! У «Националя» выскакиваю из машины – до места встречи на Варварке пятнадцать минут пешком. Ступеньки подземного перехода покрыты ледяной глазурью; цепляясь за перила, соскальзываю вниз. Здесь один из самых длинных подземных переходов в городе. Наверх можно подняться около Красной площади. Сотни людей. Небольшие магазинчики. Музыканты. Нищие. Настоящие и фальшивые волонтёры собирают деньги и рекламируют свои проекты. Сюда же метрополитен выдавливает влажный и тёплый воздух.

Встраиваюсь в людской поток и не смотрю по сторонам. Основное внимание – под ноги. Снег, занесённый внутрь тысячами туфель и ботинок, превращается в многочисленные ручьи. В местах с забитой ливнёвкой лужи глубиной по щиколотку. Наверху минус десять. Ноги нужно сохранить сухими, старательно обхожу воду и жидкую грязь. И вдруг за что-то сзади зацепилось пальто. Не то чтобы по-настоящему, двигаться можно, но сопротивление ощутимо и неприятно. С досадой оглядываюсь на идущего за мной человека: возможно, это он схватил меня за складку пальто? Но нет. Сзади идёт пожилая пара, оживлённо обсуждают подарок для внучки, никакой физической преграды движению нет. Однако я не могу игнорировать подобие поводка, заставляющего меня отклоняться вправо, ближе к стене подземного перехода.

Выныриваю из мыслей, забываю о лужах. Нужно переключиться на «здесь и сейчас». В двух шагах передо мной группа молодых людей раздаёт брошюры. Две девчонки на подтанцовке, основную работу выполняет мужчина. На вид слегка за тридцать. Внимательный, слишком внимательный для подобной работы, взгляд. Аура подвижная, лимонного цвета, без рисунков и знаков. Гипертрофированно развита горловая чакра. Выбрал меня и бросился наперерез: «Пожалуйста, если не затруднит, я отниму у вас не больше минуты». Вишуддха у его кадыка раскрывает голубоватые лепестки. Нет, мой сладкоголосый, ты здесь не главный. Кто подцепил и подвёл меня к тебе? Беру брошюру – логотип сообщества, о котором после трагедии в токийском метро узнает весь мир. Выбираю в потоке людей крупную женщину с двумя сумками – видимо, приехала в столицу из глубинки, – делаю шаг назад и «случайно» наступаю ей на ногу. Как мне нравится насыщенно красный! Одномоментно с криком: «Придурок!» ныряю во всполохи её ярости. Липучка оборвана. Не переставая извиняться, прячусь в гневе провинциальной гостьи. Так проходим несколько метров. Разорвать связь глаза в глаза, если она подпитана энергией нижней чакры, почти невозможно – пусть попробуют.

Поднимаюсь вверх, к Историческому музею. Быстрым шагом через Красную площадь. Кремль, как всегда, накрыт полусферой со свинцовым отливом. Несколько минут ищу добравшуюся до места запланированной встречи машину. Водитель, привыкший к экстравагантным поступкам шефа, всё же удивлён: меняю своё пальто на его куртку и забираю вязаную шапочку, к отелю «Националь» возвращаюсь по поверхности.

За полчаса, прошедшие с момента моего первого спуска под землю, лёд на ступеньках перехода обкололи. Под ногами хрустят крупные кристаллы соли. Не спеша двигаюсь вдоль подземных витрин. Останавливаюсь, слушаю саксофониста. С этого места хорошо видна компания адептов истины. Девочки суетятся, суют листовки каждому, кто соглашается взять. Молодой человек не обращает внимания на толпу. Пока саксофонист играл Summer time, мой новый знакомый не сделал ни одной попытки заговорить с москвичами. Куда он смотрит? Кто там, на конце линии его взгляда? Саксофонист выводит Strangers in the night. Делаю несколько маленьких шагов. Всё, я его вижу! Человек стоит у противоположной стены перехода, примерно в семи метрах от своих коллег, рассеянно смотрит на людей, которые через несколько секунд будут проходить около основной группы. Мужчина необычен во всех отношениях. Ярко выраженный азиат, возможно японец. Поджарый. Довольно длинные волосы расчёсаны на пробор. Аура плотная с преобладанием розовато-фиолетового. Сразу отмечаю: плотность ауры не соответствует размеру. Энергия как бы втянута внутрь, хотя внешне человек расслаблен. Музыкант замолчал, начал собирать мелочь из раскрытого футляра. Плохо: если он уйдёт, я лишусь наблюдательного пункта.

Именно в этот момент в толпе, движущейся со стороны Тверской, появляется несколько хорошо одетых мужчин – возможно, это депутаты, уставшие от парламентской работы и направляющиеся в какой-то из многочисленных ресторанов в центре города.

Я хорошо видел, как азиат подал знак рукой и глазами показал партнёру на приближающуюся цель. Далее произошло ожидаемое, но ни разу не пережитое мной вживую. Это была тонкая светящаяся верёвочка. Её появление из сердечной чакры японца сопровождалось жёлтой вспышкой. Верёвочка не была светом в обычном понимании этого явления: тонкий продолговатый светящийся сгусток, напоминавший язык хамелеона, долю мгновения просматривался на ауре азиата, потом, растянувшись, прикоснулся к сердечной чакре одного из состоятельных мужчин. Было ощущение, что между охотником и добычей натянулась невидимая леска. Депутат замедлил движение и остановился прямо у импровизированного рекламного стенда. Уже знакомый мне молодой человек с внимательными глазами подошёл и заговорил с потенциальной жертвой.

Не знаю, как бы я поступил в подобной ситуации сейчас, но тогда не размышлял и действовал по наитию. Я осмотрелся. Музыкант окончательно покинул импровизированную сцену, любители джаза разошлись. Маленькая площадка, вмещавшая пару десятков человек, опустела. Я остался один, в прямой видимости участников спектакля. Команда продолжала работать. Пойманный в силки мужчина раскрыл портфель и достал оттуда свою визитную карточку. Девицы шустро совали в портфель и во внутренние карманы его расстёгнутого пальто яркие брошюры.

Момент был подходящим. Приблизившись вплотную к жертве, я громко, чтобы слышали окружающие люди, сказал: «Мужик, у тебя вытащили бумажник» – и хлопнул его по спине.

Резкое выведение человека из гипнотического транса – процедура небезопасная для всех участников. Как только до затуманенного сознания депутата дошёл смысл реплики, он развернулся и схватил за грудки мирно побиравшегося ханыгу. Хор любопытствующих тут же вступился: «Дурак, не того хватаешь! Это две девки лезли к тебе в карманы». Но девиц уже не было видно. На полу у стены остались сумка с листовками и маленький фанерный баннер.

Депутат метнулся в погоню. Из его раскрытого портфеля сыпались листовки вперемешку с проектами новых законов.

Напрасно я отвлёкся и посмотрел вслед взбешённому парламентарию – момент нападения на себя я прозевал. Упустил из поля зрения оставшегося за спиной японца. Меня как бы парализовало на последней фазе вдоха. Впрочем, это и стало единственным шансом к спасению. Я знал о практике, позволяющей свернуть своё энергетическое тело в точку, но попытки освоить этот навык, базирующийся на управлении энергией выдоха, мне не удавались. Не очень понимаю, как получилось в этом случае. Кто помог мне сделать тот немыслимо долгий и болезненный выдох? Как я собрался в точку и переместился за спину противника? Не знаю. Никогда не отнесу эту победу на свой счёт.

Открыв глаза, я увидел, что мой нос почти упёрся в затылок японца. Я резко дунул в район его макушки; логическая абсурдность этого совершенно нелепого действия поразила меня. Я не представлял, что буду делать дальше. Японец мгновенно обернулся, на лице моего противника я увидел такое же ошеломление. Мы несколько секунд в исступлении смотрели друг на друга, потом японец сделал шаг назад и поклонился так, как это делают бойцы японских единоборств. Завершив поклон, он развернулся и ушёл.

Это была неожиданная, но счастливая развязка. Противник был сильнее и продвинутее меня. Как стало возможным моё мгновенное перемещение? Зачем был сделан этот нелепый выдох в макушку? Что-то я уже понимаю, но всеобъемлющего ответа на эти вопросы у меня нет и по сей день. В 2018 году, просматривая в интернете материалы, связанные с токийским терактом, я увидел среди обвиняемых своего давнего знакомого. Судя по фото, он мало изменился.