Текст книги "Запойное чтиво № 1"

Месть

Александр Садовничий остановил свой «БМВ Х 6» возле палатки, решив прикупить сигарет. Возле ларька маячил какой-то алкозавр в драном куртяке и трениках, он ничего не покупал, но своей отвратительно тощей фигурой загораживал всю амбразуру. Сашка терпеть не мог «стаканов», на дух их не переносил. Причина подобной пещерной ненависти крылась в самом Саньке. Семь лет назад он был таким же, если не хуже. Вернувшись после армии, младший сержант Садовничий в течение двух лет нигде не работал, празднуя долгожданный дембель. Два года служил, два года отмечал, до того доотмечался, что едва не угодил на нары. Что характерно, сам он из той судьбоносной драки ничего не помнил и всю информацию почерпнул со слов очевидцев. Будто шёл Сашок в глубоком подпитии и вдруг ни с того ни с сего, привязался к сторожу новостройки, ему вдруг показалось, что башенный кран накренился и вот вот рухнет. Сторож возразил: кран стоит прямо, просто некоторые слишком много пьют и даже удивительно, что они видят не два крана, а один. Сашка упёрся: кран один, но покосившийся, сторож упорно утверждал – крана два и они устремлены вертикально в небо. Спорщики быстро перешли от слов к делу: сначала Санёк и сторож махались на гаечных ключах, потом фехтовали арматурными прутьями и, наконец, перешли к греко-римской борьбе. В какой-то момент Садовничий оказался сверху и принялся душить оппонента натренированными в ВДВ пальцами. Противник хрипел, но не сдавался, ротозеи глазели, но не вмешивались, а Сашка напоминал ревнивца Отелло, сменившего ориентацию. Хорошо вовремя подъехал «воронок» и выскочившие оттуда менты оттащили Садовничего за воротник, отпинали и препроводили в «обезьянник». Оттуда его вызволил родной дядя по матери, подполковник сухопутных войск. Между ними состоялся мужской разговор, дядюшка навешал племяннику подзатыльников, отвёл к наркологу и приставил к делу. Армия тогда потихоньку становилась на капиталистические рельсы, и задача Александра заключалась в поисках поставщиков провизии для вечно голодного воинского контингента. Дело оказалось настолько прибыльным, что Садовничий за пару месяцев из вечно пьяного обормота превратился в воротилу районного масштаба. Он женился на своей однокласснице Алине Лепёшкиной, завёл двух детей и взялся вить родовое гнездо.

И как же это называется? Зря он, что ли обсыхал семь лет, чтобы какой-то алконюга мешался под ногами и загораживал весь обзор? Худыш продолжал зачарованно зырить на ряды разноцветных банок и бутылок, выставленных напоказ, судя по нерешительности, денег у него не было. Ханыгу ощутимо колотило и колбасило после многомесячного запоя. Садовничий уже хотел оттолкнуть его внушительным пузом, но доходяга вдруг затрясся, засучил руками и ногами, того и гляди, забьётся в падучей.

– Да, рахит, совсем тебе хреново, нужно тебя поправить, – пожалел дистрофика Сашка и взял себе блок сигарет, а ему четвертинку водки.

– Спасибо тебе, Саш, – тряся синими губами, поблагодарил незнакомец.

– Ты меня знаешь? – удивился Садовничий.

Дистрофан не ответил, он зубами сорвал пробку и присосался к четвертинке, как вампир к яремной вене.

– Откуда ты меня знаешь? – Сашка взял доходягу за плечо.

– Это я, Лёшка Мазур.

– Не может быть, – заморгал Садовничий.

– Может, – шмыгнул носом Лёшка и опять припал к четвертинке.

Десять лет назад они сидели за одной партой: два самых отпетых двоечника в классе, Сашка Садовничий и Лёшка Мазур. Их учитель по русскому языку и литературе по кличке Космополит остроумно прозвал их – братья Садомазовы. Стоило Сашке или Лёшке получить очередную пару, как преподаватель вздымал глаза к потолку и разражался навязшей в зубах тирадой: «Россия – это не братья Карамазовы, Россия – это братья Садомазовы. Никогда в этой стране не будет ничего хорошего. Никогда. Страна лодырей, садомазохистов и пьяниц. Взгляните на эту бестолочь, удивительно как они вообще выучились читать и писать. На Западе такие просто не родятся, а здесь они бродят толпами, куда не посмотри. Валить нужно из этой страны, да побыстрей». Класс подобострастно хихикал, а Космополит продолжал клясть отчизну – он собирался эмигрировать в развитую страну типа Германии или Великобритании и не делал из этого секрета. Конечно, никуда он так и не уехал и, видимо, уже не уедет, поэтому Родину, по слухам, клянёт всё яростней, несмотря на жалобы родительского комитета.

Садовничий посмотрел на Мазура и волна нежности к старому другу накрыла Сашку с головой. Он вспомнил, как они любили курить под окном директора школы, а однажды проникли в учительскую, чтобы подделать в журнале оценки, но не себе, а Алинке, по которой оба тогда сохли. Как залезли в кабинет по биологии и раскрасили скелет разноцветной гуашью, а когда завуч их зажопил, то Лёха взял всю вину на себя. Как забрели на чужой район и спина к спине отбивались от семерых «мэстных».

– Да, Лёха, потрепала тебя жизнь, – Сашка угостил друга сигаретой.

– Не говори, – у Лёшки так дрожали руки, что он никак не мог попасть сигаретой в рот, пришлось её выбросить.

– А отличники-то все наши торчат, как забытый катетер, – Садовничий покровительственно похлопал Мазура по плечу, – просели, умники. А то институты позаканчивали, дипломов наполучали. А как до дела дошло – пшик.

Лёшка молчал, он сжимал четвертинку, как младенец соску, двумя руками, и видимо боялся, что её в любой момент могут отнять.

– А то, двоечник, двоечник, – вспоминал Сашка прежние обиды, – а посмотри, как я поднялся, не то что они.

Мазур добил четвертинку и с сожалением кинул её себе под ноги. Ему ощутимо полегчало.

– Людям нужно помогать, – с умным видом рассуждал Сашка, – вот взять меня. Кабы бы не дядька, спился бы я и под забором окочурился. А теперь смотри, как развернулся. Я на год кодировался, а целых семь не пью. Неинтересно мне это пьянство проклятое.

Лёшка посмотрел на удачливого друга снизу вверх, как бездомный пёс на продавца хот-догов.

– Теперь моя очередь помогать. Мы же с тобой безотцовщина. Кто ещё поможет, кроме друга? Закодируем тебя, – расписывал программу действий Садовничий, – на работу устроим. Будешь, как и я, продовольствием заниматься. Как говорится, хлеб – всему голова. Водка – всему задница.

Улыбка тронула потрескавшиеся губы Мазура, надежда зажглась в его слезящихся глазах.

– Компаньоном тебя возьму, – вдруг осенило Садовничьего, – ты понял, хомут. Не грузчиком каким-нибудь или экспедитором, а компаньоном…

Сашкина мобила заверещала и прервала его пламенный монолог. Садовничий чертыхнулся:

– Нигде покоя нет. Знаешь, что такое успешная карьера? Успешная карьера – это когда ты спешишь на работу, в то время как все остальные бухают и жарят шашлыки. Ладно, залезай в тачку, валим к похметологам.

– Ты что, с ума сошёл!? – взвилась жена Сашки, когда узнала про решение мужа сделать Лёшку компаньоном, – он тебя кинет, как пить дать!

– Не надо ля-ля. Меня ещё никто на деньги не разводил.

– Это даже не обсуждается, – загорячилась супруга, – люди тем и отличаются от собак, что не знают чувства благодарности.

– Не трожь моих друзей! – разгневался и Сашка, – что вы, бабы, понимаете в мужской дружбе!?

– Да уж побольше мужиков. Ты его десять лет не видел.

– Да, не видел. А как встретил, будто и не расставались.

– Дубина ты стоеросовая, дурилка картонная. Кого ещё облапошить, как ни тебя, простодырку.

– Рот закрой.

Супруга в сердцах шваркнула блюдце об пол. Сашка ответил двумя. Тогда Алина грохнула три тарелки, муженёк ответил пятью и с вожделением посмотрел на заварочный чайник. Жена обидно выругалась, но покинула, усеянное осколками, поле битвы.

Мазур быстро оправдал оказанное ему доверие. Он горбатил сутки напролёт, помогая Садовничему выстраивать вертикаль между налогами и откатами и горизонталь между армией и деревней. Лёха рос и матерел прямо на глазах: он отрастил себе пузцо, купил «джип» и женился. Первенца назвал в честь своего спасителя – Александром. Мазур молился на Сашку: выполнял любой его каприз, из тур поездок привозил ему подарков больше, чем себе, грозился, если родится дочь, назвать её Александрой. Так продолжалось бесконечно долго. Целых два года. Потом у Лёшки пошли обидки, он стал заносчив и высокомерен, с Сашкой едва здоровался, дочку назвал Агриппиной. Доброхоты несколько раз предупреждали Садовничего:

– Саш, ты в курсе, что твой компаньон крысятничает?

– На нашем уровне не дербанят, на нашем уровне договариваются, – не верил Садовничий.

Дошло до того, что главбух со слезами на глазах взывала к хозяину:

– Протри глаза, Саня! Мазур свою фирму открыл, у тебя всех поставщиков переманил и сейчас с «сапогами» мосты наводит.

– Навет, – упорствовал Садовничий и, прихватив семейство, укатил в отпуск на Канары.

И только вернувшись, он осознал всю тяжесть своего положения. Телефоны молчали, поставщики делали вид, что видят Саньку впервые в жизни, а командиры воинских частей при встрече отводили глаза и пожимали плечами, мол, мы-то тут при чём. Коллектив Сашкиной фирмы рассосался на глазах, причём большая часть ушла к Мазуру. Сашка несколько раз пытался встретиться с Лёшкой и выяснить отношения, но по телефону тот был всегда недоступен, а наяву окружён мордатыми охранниками. На Садовничем висели кредиты, недострой и неработающая жена с двумя малыми детьми. Выхода не было.

– Я тебе говори-и-и-ила! Я тебя предупрежда-а-а-ала! – гомонила на весь коттедж Алина.

Казалось, её больше волнует не потеря бизнеса и прежнего благосостояния, а то обстоятельство, что она оказалась права. «Запью», – решил Сашка и притормозил у ближайшего магазина. Под радостное уханье продавщицы взял два литра водки, две бутылки виски и пузырь текилы.

– У вас праздник? – улыбнулась кассирша, принимая деньги.

– У меня горе, – цыкнул зубом Садовничий, – друга хороню.

– Он ваш ровесник?

– Одноклассник.

– Такой молодой и уже умер, – притворно вздохнула кассирша.

– Да нет, он пока живой.

– А как же вы будете его хоронить?

– Заживо.

Девица почесала висок, но от дальнейших расспросов решила воздержаться. Сашка посмотрел на свои «боеприпасы» и прикинул, с чего начать. Если человек не пил девять лет, то первая неверно выбранная бутылка, как неудачная последняя жена – всю оставшуюся жизнь придётся страдать. После долгих раздумий Садовничий остановил свой выбор на водке, свернул ей головной убор, понюхал. Едкий запах сивухи ударил в ноздри. Первые глотки, видимо, пойдут тяжело, но потом ничего, приживётся… Сашка вдруг ясно представил последствия: он разбивает по пьяни «БМВ», жена с детьми его ненавидят и боятся, а он киряет с первым попавшимся «синяком», сидя на фундаменте своей недостроенной бани. Или ещё хуже: напившись до соплей, он достаёт из сейфа свой карабин и идёт разбираться с гадом Мазуром. Лёшка – покойник, а его вяжут и в клетку. Всего один глоток отделяет его такой чудесной перспективы, всего один глоток. Садовничий ещё немного поразмышлял и начал методично метать бутылки в телеграфный столб. Когда последняя бутылка поцеловалась со столбом, Саньку вдруг прорубило – он понял, как отомстить коварному компаньону. Садовничий набрал номер знакомого офицера…

День молодёжи – большой праздник для маленьких городков. В Москве и Питере его особо и не знают, зато в провинции отмечают похлеще Майских праздников. В ресторане «Спелый овощ» гуляла вся верхушка городской администрации. Восходящая звезда оптовой торговли, негоциант Алексей Мазур отплясывал в компании дочки мэра. Вернувшись на место, он первым делом махнул свой фужер с минеральной водой, чтобы унять возникший сушняк. В бокале оказалась не вода, а водка.

– Это что, водка!? – обалдел Мазур.

– Тебя это удивляет? – сосед Лёхи слева, полковник авиации, громко расхохотался.

– А ты что там хотел обнаружить? Детское питание? – поддержал его сосед справа майор связист.

– Да нет, – стал оправдываться Лёха, – я два года был в завязке. На год кодировался, год сам держался, отвык от вкуса.

– А вот отвыкать не нужно, – забасил полковник, наливая рюмку Мазура с верхом, потом себе и майору.

– Не пьянства ради, а здоровья для, – толкнул тост майор, и они втроём дружно скрестили рюмки, а потом и лихо опрокинули.

– А-а-а, хорошо пошла, – заметил полковник, – слушайте ещё тост. Проходит подведение итогов обучения десантников. Командир докладывает: Участвовало сто человек, успешно приземлились девяносто семь. Потерь среди личного состава нет. Комиссия в истерике: как нет? А где трое? Командир объясняет: экипаж прыгать отказался. Ну, за воинскую дисциплину.

Троица остограммилась, Лёшка закашлялся, поперхнувшись водкой. Майор тут же налил ещё всем по рюмке и произнёс:

– Не можешь пить, не мучай штопор. Ну, за профессионалов.

Через час майор с Лёшкой уже пили на брудершафт и собирались дружить семьями, а полковник вышел на воздух покурить. Он позвонил Садовничьему и доложил:

– Первый, первый, я второй. Клиент разговелся. Повторяю: клиент разговелся.

Теперь день Садовничего начинался так: он рассовывал по карманам приготовленные Алиной бутерброды, крался к дому Мазура, прятался за деревьями и наблюдал в бинокль за противником. На следующее утро после совращения, Лёха вышел из калитки малость опухший и поплёлся к магазину. Сердце Сашки забилось в сладком предчувствии. Однако подлый Мазур затарился не пивом, а минеральной водой. Садовничий явственно ощутил левой ягодицей укол разочарования. Весь день Лёшка был в бегах, а Садовничий караулил его возле дома. Машина Мазура вернулась в семь вечера, и Сашка с удовольствием отметил, что на заднем сидении его «джипа» катаются три банки пива. Садовничий почувствовал, как в правую ягодицу впился укол мстительной радости. Три последующих дня Лёха занимался переговорами и был трезв, как стёклышко Сашкиного бинокля. Благородный мститель бился головой о берёзу и его левое полужопие атаковал целый рой досадных и болезненных уколов. Но неуклонно приближалась пятница, день, по своему значению и заложенному в него смыслу, не уступающий Новому году. Поздним вечером Сашка занял свой пост и от нетерпения начал жевать ремешок бинокля. Чутьё его не обмануло – только Мазур подъехал к воротам и выключил зажигание, как в его руке волшебным образом оказалась банка пива. «Джип» ещё дёргался в последних судорогах, а пиво уже лилось в раззявленный Лёшкин рот. Садовничий почувствовал себя так, словно его подключили к райской капельнице, и нектар заструился по его жилам. Мазур выдул три банки пива и только тогда вылез из «джипа», он постоял, покурил, но отправился не домой, а к универсаму. Оттуда он показался тяжело пыхтящий и нагруженный ящиком водки. Сашка поднял глаза к небу и напомнил окружающим кустам:

– Бог не Афонька, карает потихоньку.

Через неделю Садовничий объехал всех поставщиков и командиров воинских частей. Скромно потупив глаза и пряча в губах змеиную усмешку, он поставил всех перед фактом, что Мазур ушёл в запой и выйдет из него к началу следующего тысячелетия. Поставщики и отцы командиры дико извинялись, посыпали голову порохом и «шрапнелью», предлагая в качестве компенсации увеличить Сашкин процент. Садовничий смотрел на них глазами невинно выпоротого ребёнка, однако повышение маржи благосклонно принимал.

Через полгода Сашка с Алиной рулили в Москву по делам, возле той же палатки толклась тощая, жалкая фигура Мазура. Даже по сутулой спине было видно, как его плющит.

– Да пусть хоть сдохнет! – вскипел Садовничий, нажимая на газ.

Барыши, так барыши

(Продолжение Дневника-1)

Тяжело жить в Москве, не имея крыши над головой. Потыркался Рома по друзьям и знакомым, потыркался, да и вернулся к Сошниковым. Жена и тёща, хлебнув независимой жизни, утихли и усердно занимались домашним хозяйством, Рома учительствовал, дочка росла. Тихоныч у себя на Сретенке неожиданно заскучал. Он часто перезванивался с Ромой и обсуждал разительные перемены, произошедшие с барынями:

– Что, и обед сами готовят? – интересовался тесть.

– За моё-моё.

– Что, и посуду за собой моют? – не верил Тихон Тихонович.

– Клянусь, – божился Рома.

– И бельё гладят?

– А как же.

– И даже твои рубашки? – тесть задал этот вопрос таким тоном, как будто гладить супругу рубашки в принципе невозможно.

– Ты не поверишь, они мне даже за пивом ходят.

Тесть был сражён наповал.

– А что же я тогда торчу здесь один, бобыль бобылём?

– Сам удивляюсь. Пора бы уж тебе, Тихоныч, возвращаться назад. Укрощение строптивых состоялось, даже дочка стала меня слушаться.

Сошников пораскинул мозгами, и по всему ему выходила дорога в родное стойло. Через неделю состоялось возвращение блудного отца домой, слёз было столько, что палас на полу не просыхал. Ещё через неделю Тихон Тихонович всерьёз озаботился сдачей наследственных хором. Он оказался на удивление разборчив. Всё ему было не так и не этак: то потенциальный квартирант «нечистоплотный и от него несёт козлом», то «у него глазки поросячьи», а то «борода веником». Не стоит даже и говорить, что арендная плата, предлагаемая будущими жильцами, была смехотворна мала. Сошников довёл до истерики с десяток риэлтеров и замучил дочку просьбами «прошарить Интернет» на предмет поиска нанимателей. Когда Рома уже решил, что тестева квартира останется навсегда в девках, проклюнулся интересный звонок. Тесть съездил на встречу и вернулся домой окрылённым.

– Нашёл! – закричал он с порога, напоминая старину Архимеда, обременённого столичной недвижимостью, – нашёл!

– Что ты нашёл? – охладила его пыл Клавдия Петровна.

– Квартиранта нашёл.

– Что за квартирант?

– Дипломат.

– Дипломат? – удивилась супруга.

– Ну, – не мог отдышаться от радости Тихон Тихонович, – я и говорю – работник посольства. Это тебе не наша голь перекатная. Серьёзный человек, при деньгах. Знаете, сколько он будет нам платить?

Жена, дочь, зять и внучка застыли в немом вопросе.

– Триста тысяч рублей в месяц!!!

– Сколько??? – жена, дочь и зять произнесли вопрос одновременно.

Даже внучку пробрало, она перестала капризничать и принялась покорно глотать манную кашу.

– Вот это барыши, так барыши, – ликовал Сошников, подняв вверх указательный палец и повторяя, – дипломат будет платить нам три-и-иста тысяч рублей в месяц.

– Триста тысяч, – ахнула супруга.

– Это же десять тысяч баксов, – быстро посчитала дочь.

– Ничего себе, – промямлил Рома.

– А что такое баксы? – влезла внучка.

– Теперь узнаешь, – пообещал очень довольный собой дедушка Тиша, – правда, он необычный дипломат.

– Что значит необычный?

– Негр. Из африканской страны Зимбабве.

– Негр будет снимать у нас квартиру? – расстроилась жена.

– Ты что, белого не мог найти? – возмутилась дочь.

– Расистки! – рассвирепел Тихоныч, – Сталина на вас нет! Дипломата зовут Мгамгба, он учился в институте имени Патриса Лумумбы. Он знаете, как русским языком владеет? Получше вас.

– Свободу Анджеле Дэвис, – поддержал его Рома, – свободу Нельсону Манделе. Нет расизму, ксенофобии и национализму, да политкорректности и толерантности. За десять тысяч гринов можно хоть инопланетянину хату сдавать.

Авторитет Тихона Тихоновича вознёсся на недосягаемую доселе высоту. Он разгуливал по Бирюлёвской квартирке в семейных трусах, чего себе раньше никогда не позволял, и учил всех жизни.

– Этим риэлтерам верить нельзя, – сообщал он пятилетней внучке.

– Почему? – спрашивала Иришка.

– Кто такие риэлтеры, она уже знала.

– Они свой интерес блюдут. Только на себя надейся.

– На Бога надейся, а сам не плошай! – звонко выкрикивала внучка.

– Точно, – дед гладил Иринку по голове, потом шлёпал на кухню и принимался наставлять дочь.

Когда подошёл срок платить, дипломат не проявился. Прошёл ещё месяц, Тихоныч был как на иголках, домашним он рассказывал сказки, что Мгамгба в Африке, но скоро вернётся и заплатит за два месяца сразу. Женщины принялись роптать. К концу третьего месяца Сошников подловил не пунктуального квартиранта возле его белого «мерса» и напомнил про должок.

– Денег нет, – пожал плечами дипломат, – нет денег. В Зимбабве военный переворот, к власти пришла реакционная хунта.

– А меня это колышет!? – Сошников перешёл на крик.

– Военщина угрожает молодой демократии. А вы хотите остаться в стороне? – укорил Мгамгба.

– А я-то тут причём?

Дипломат запел, постукивая в такт по крыше белого «мерседеса»: «Гренада, Гренада, Гренада моя. Я хату покинул, пошёл воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Потом затянул: «Если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера…»

– Ты погоди, – перебил его Тихоныч, – да погоди ты петь. Я по-хорошему всё хочу решить.

– И я хочу по-хорошему, – не возражал Мгамгба.

– Ты мне за три месяца задолжал, не считая коммуналки.

– Задолжал, – оскалился сахарными зубами квартирант, – а что я могу поделать? Военный переворот. Форс мажор. Демократия в опасности, Зимбабве в огне. Сам недоедаю.

На голодающего дипломат похож не был. Его чёрная кожа лоснилась и переливалась на солнце, как шерсть ухоженного лабрадора.

– Ты мне должен почти миллион рублей, – напомнил Сошников.

– Миллионер – плохо. Трудящиеся – хорошо, – продекламировал Мгамгба.

– Мы договаривались!? – опять перешёл на крик Тихоныч.

– Договаривались.

– Я тебе свою квартиру предоставил!? Предоставил! Я своё слово держу!?

– Держу, – кивнул дипломат.

– Это я держу, а ты не держишь!

– Переворот, – вздохнул Мгамгба.

– А мне что делать?

– Оказывать интернациональную помощь молодой демократии, – эту фразу дипломат выговорил настолько чисто по-русски, что можно было не сомневаться, она самая употребительная в его лексиконе.

Тихоныч кинулся на дипломата с кулаками. Улыбка впервые сошла с лица Мгамгбы.

– Ты расист? – спросил он в упор.

– Что ты мне зубы заговариваешь, – рассвирепел Сошников, – деньги отдавай, а не то в полицию заявлю.

– Заявляй, – разрешил Мгамгба, – только укажи в заявлении, что налогов не платишь и обманываешь своё государство. Хотя есть выход получше. Хочешь получить не миллион рублей, а миллион долларов?

– Хочу, – оживился Тихон Тихонович.

– Плёвое дело, – дипломат сверкнул идиомой русского языка, – у тебя иностранный паспорт есть?

– Нету.

– Нужно сделать.

– Зачем?

– Полетишь к нам в Зимбабве.

– За каким?

– Наши повстанцы захватили торговое судно. Ты прилетаешь в Зимбабве, едешь на побережье и продаёшь теплоход американцам. И миллион долларов у тебя в кармане. Все необходимые бумаги я тебе дам. По рукам?

– По рукам.

Сошников вдруг ощутил кончиками заволошенных ушей, что жизнь вновь легка и прекрасна. Он делает себе загранпаспорт, летит в Зимбабве и продаёт захваченный теплоход за миллион долларов. Одной левой он из миллиона рублей делает миллион баксов и заслуживает незыблемый авторитет в семье. По правде сказать, деньги Тихоныча волновали мало, он так долго экономил на себе, что при всём желании не мог потратить больше двухсот баксов в месяц, но авторитет, есть авторитет.

Сошников летел в Бирюлёво как на крыльях. Однако дома его быстро окунули в ледяную воду скептицизма и глумления.

– Лети, Тиша, лети. Там тебя и сожрут, – каркнула Клавдия Петровна, – как ты был дурак дураком, так и остался.

– На вертеле зажарят, – предположила дочь.

– Бульон из него сварят, – не согласился зять.

– Для бульона он слишком старый, – заметила супруга, – и вонючий.

– Если подольше прокипятить – сойдёт, – буркнула дочь Светка.

– Ух, хорош, будет супчик, да с потрошками, – залился смехом Рома.

– Но есть нужно обязательно с хлебушком, – напомнила внучка Ирочка.

Это была последняя капля. Ядовитый гнев овладел Сошниковым, багровая ярость ударила ему в затылок. Действительно, как он мог, пожилой, умудрённый жизнью человек поверить в полную чушь про захваченный теплоход в степях Зимбабве? Тихоныч опять поехал к своему дому и принялся следить за Мгамгбой. Оказывается, к его подъезду постоянно подъезжали длиннющие лимузины. Оттуда выгружались негры в роскошных шубах и стада девах и юношей с волосами всех цветов радуги. «Так он ещё и содомит», – схватился за голову Тихоныч, – «в моём доме. В моей постели. Теперь придётся всю мягкую мебель в квартире менять». Один раз Мгамгба его заметил. Результатом стало то, что теперь счета за воду и электричество приходили сразу в Бирюлёво.

– Он что там, стадо слонов, что ли моет!? – бесился Тихоныч, видя умопомрачительные цифры на квитках.

– Скорее стадо антилоп, – острил Рома.

Но смешного было мало. Денег в семье Сошниковых теперь катастрофически не хватало. Мало того, что Мгамгба не платил обещанных денег, так ещё и своими астрономическими коммунальными платежами окончательно разорил бедняг Сошниковых. Кстати, Рома специально лазил в Интернет и искал новости про переворот в Зимбабве, там не было никаких военных переворотов и ещё: границы страны никак не соприкасались с морями и океанами. Тихоныч как опытный стратег принялся судорожно искать выход, позволяющий удержать и упрочить свой статус главы семейства и расправиться с проходимцем квартирантом. Он вспомнил про капитана Червочкина, который оказал ему неоценимую помощь при осаде квартиры. Тихон Тихонович пришёл к участковому, выложил ему всё, как на духу и поинтересовался:

– Что же мне теперь делать?

– Без понятия. Попал ты, Тихоныч. Работник иностранного посольства – лицо неприкасаемое. С ним никто даже связываться не будет.

– Ты же полицейский, – разволновался Сошников, – блюститель порядка, представитель власти. Неужели ничего с этим шаромыжником нельзя поделать?

– Нельзя.

– Как так?

– Повторяю тебе ещё раз: дипломат – лицо неприкосновенное. У кого хочешь, спроси.

– Бздун ты, капитан, – осерчал Тихон Тихонович, – а ещё мент.

– Менты – самые осторожные в таких вопросах люди, – и не подумал обижаться Червочкин, – мы лучше всех знаем, как из-за одного неосторожного поступка можно под раздачу попасть.

– Ну и что тебе будет?

– Из «органов» уволят. Тебе этого мало? Ты что ли мне будешь пенсию платить?

– За то, что ты с этим жуликом просто поговоришь, и сразу уволят?

– Запросто. Он не просто жулик, он дипломат дружественной нам страны. А потом, что с ним говорить, на него наезжать нужно, – Червочкин рассмеялся и запел: «А ещё вчера все вокруг, мне говорили – Сэм друг. Сэм, наш говорили, гвинейский друг».

– Мгамгба не из Гвинеи, он из Зимбабве, – уточнил Сошников.

– Хрен редьки не слаще. Извини, Тихоныч. Сочувствую тебе всей душой, но помочь ничем не могу.

Вернувшись домой и, выпив для храбрости, Сошников развоевался:

– Встречу его на улице и в харю ему, в харю! – разошёлся Тихоныч.

– Да где тебе, старому пердуну, – презрительно скривилась супруга, – хвалился телять волка заломать.

Тесть молнией выскочил из квартиры, хлопнул дверью, словно раскатом грома и пока не протрезвел, поехал разбираться с Мгамгбой. Пока доехал, хмель выветрился. Африканец, как по заказу тусовался возле подъезда.

– Вот чёрт нерусский, – прошептал Сошников и стал униженно просить дипломата отдать долги или хотя бы заплатить за коммуналку.

Мгамгба ответил на каком-то тарабарском языке.

– По-нашему говори, – не выдержал Тихоныч, – по вашему я не понимаю.

Мгамгба в ответ затараторил на новом неведомом языке, бурно жестикулируя и сверкая белоснежными белками глаз и зубами, контрастирующими с чёрной, как и его душа, кожей. Тихон Тихонович развернулся и поплёлся к метро. Жизнь его была окончена.

Сошников начал чахнуть на глазах. Он худел не по дням, а по часам, его кожа сделалась пергаментной и морщинистой, в глазах застыла смертная тоска. Чувство вины сводило Тихоныча в могилу, уничижительные мысли не давали покоя ни днём, ни ночью: он получил в наследство огромную квартиру и так бездарно её профукал. Из всех возможных вариантов он ухитрился выбрать африканского прощелыгу, который поселился у него навечно и даже коммуналку не платит. Когда капитан Червочкин встретил согбенного Сошникова на улице возле злополучного дома, то не сразу его признал.

– Ты что, Тихоныч, заболел?

– Да нет, здоров, – прошамкал Сошников.

– Квартирант не платит? – смекнул капитан.

Тихон Тихонович безнадёжно махнул рукой и взглянул на окна своей квартиры. В его глазах застыли бессильные старческие слёзы.

– Ладно уж, помогу тебе, – смягчился Червочкин, – через два дня получишь всё сполна. Только принеси мне список всех его долгов.

Сошников посмотрел на капитана, как умирающий на своего лечащего врача, не веря ни единому его слову.

Капитан подкараулил Мгамгбу в подъезде, тот отпрянул от него, как газель от ягуара. Червочкин вкратце оповестил африканского дипломата, что третьего дня женился на дочери Сошникова и проблемы Тихона Тихоновича теперь его проблемы. Мгамгба горячо поздравил жениха, рассказал байку про военный переворот и предложил ему слетать в Зимбабве, чтобы вступить во владение теплоходом.

– Не, я к вам не поеду, – заупрямился Червочкин, – я жару не люблю, я холод люблю. Залезаю каждое утро в сугроб и сижу, пока не надоест.

Дипломат невольно поёжился и надвинул шапку ушанку на глаза.

– Что поделаешь, Россия, – развёл руками капитан, – дикая северная страна. Зябко у нас тут, медведи по улицам шастают, холодрыга одним словом. А ещё склизко. Дворники-то ленятся, работают тяп-ляп. Не боишься подскользнуться, дружище? Не ровен час упадёшь, шею себе сломаешь.

Мгамгба непроизвольно закрутил шеей.

– Беспредел тут у нас творится, – продолжал жаловаться на российскую действительность Червочкин, – гастарбайтеры шалят, шпана с пиками шляется. Как дадут случайному прохожему пёрышком в бочину, тут из него и дух вон.

Капитан жестами показал на дипломате, как шпана запускает нож под рёбра случайным прохожим. Мгамгба побелел, хотя по правде сказать – посерел.

– А раскрываемость низкая, – разоткровенничался капитан, – нулевая раскрываемость. Сколько их было, резонансных убийств – ни одно не раскрыто. Журналюги пошумят, пошумят и успокоятся, а человека нету.

Работника посольства внезапно перестали держать ноги, он съехал спиной по стенке и опустился на корточки.

– А всё почему? – Червочкин навис над дипломатом и уставился на него сверху вниз.

– Почему? – одними губами повторил зимбабвийский подданный.

– Потому что бананья у нас не растут, зато репа вырастает, дай Бог каждому. И ты своей репой соображай, что к чему, – капитан выразительно постучал Мгамгбу пальцем по лбу, – кому можно арендную плату зажимать, а кому лучше до копеечки выплатить. Я тебя пробил по базе, ты уже пять лет с хозяевами квартир такие фокусы выкидываешь. Сколько у тебя там долгу? Не помнишь? А вот я тебе сейчас напомню.

Червочкин покопался в кармане и достал список Сошникова со всеми затратами на дипломата дружественной нам страны.

– Деньги подгонишь максимум через два дня. Позвонишь хозяину квартиры и передашь из рук в руки. Иначе включаем счётчик. Ты не бойся, мы тебя пытать не будем, – обрадовал Червочкин, – просто разденем до трусов и кинем в сугроб. Посмотрим, сколько ты там продержишься.