Текст книги "Будни нарколога"

Званый обед

Леня Куприянов тащился по раскаленному Дубровнику и присматривался к ценам в местных едальнях. В его нагрудном кармане покоилась аккуратно сложенная купюра в двадцать евро, и Леня склонялся к мысли, что с такой суммой проще купить себе гирос (шаурма по-нашему) и бутылку воды. Но дешевых общепитовских точек вокруг не наблюдалось, зато всюду пестрели вывесками заведения посерьезней. Куприянов встал возле одного такого ресторанчика и принялся переводить в уме евро в куны и обратно, попутно сверяясь с ценами на рекламном щите.

– Русский? – высокий дядька в пропотевшей майке, потертых шортах и шлепках на босу ногу внимательно смотрел на Леню.

– Русский, – кивнул Куприянов, сбившись со своих расчетов.

– Пообедать хочешь?

Леня кивнул.

– Нет, в такое дешевое заведение мы с тобой не пойдем, – покачал головой дядька.

– Мы? – поднял брови Леня.

– А тебе что, западло с соотечественником пообедать?

– Нет, конечно, – смутился Леня, – просто у меня с собой всего двадцать евро. Неважный из меня компаньон.

– Я угощаю. Меня, кстати, зовут Анатолием Степановичем. Друзья кличут просто Степаныч.

– Леня, – представился Куприянов.

– Смотри и учись, Леня. – Степаныч, отыскав глазами самый дорогой ресторан, принялся звонить по телефону, указанному на стене заведения.

– Ресторан? Мы с приятелем – газовые олигархи и хотим заказать у вас столик на две персоны. Что? Плохо понимаете по-русски? Так найдите того, кто понимает! Ага, понимаете меня? Отлично. Тогда мы идем к вам.

Степаныч взял Леню под руку и двинулся в сторону самого дорогого ресторана. В дверях их уже ждал метрдотель, он проводил дорогих гостей на открытую веранду, где не было ни единого посетителя и только шесть официантов стояли навытяжку и преданно смотрели Анатолию Степановичу и Лене в глаза. Степаныч чинно уселся на стул и пробасил:

– Хочу, – он сделал многозначительную мину, – черногорского вина.

– Черногорского нету, – застонали официанты, – есть хорватское, есть сербское, есть итальянское, есть испанское, есть французское, даже чилийское есть. А вот черногорского нет.

– Ну-у-у-у, – разочарованно протянул Степаныч и принялся подниматься, – мы так не договаривались. А еще норовите вступить в Евросоюз. У вас даже черногорского вина нет.

– Можно, – заверил запыхавшийся метрдотель, возникший на веранде ресторана из светотени солнечного дня, – но нужно подождать.

– Подождем, – поморщился Степаныч.

– Слушайте, Анатолий Степанович, – толкнул нового знакомого под столом Леня, – может, хватит понтов? Я все равно не пью, потому что закодированный, а вы закажите себе пива, мне воды и аля улю. К чему такие изыски? У меня с собой всего двадцать евро.

– Бедность, – философски заметил Степаныч, – это не количество денег в кармане. Бедность – это страх перед официантами. Тебя извиняет только то, что сам Иосиф Бродский робел перед ними. А официантов не нужно бояться, их нужно держать в узде.

Метрдотель возник из небытия с бутылкой вина и, чпокнув пробкой, налил Степанычу на дегустацию. Тот отхлебнул полбокала и разочарованно покачал головой, потом придирчиво посмотрел на этикетку.

– А-а-а-а, испанская «рьоха». Кислятина. Какого года? 1998-го? Я так и знал. Я тебя чего просил? Черногорского вина. А ты чего приволок?

Метрдотель вытер испарину со лба и посмотрел на посетителей глазами заезженной лошади.

– Но испанские вина лучше черногорских, – промямлил он.

– Не факт. Мы с приятелем – газовым олигархом хотим именно черногорского. Букет вина напрямую зависит от количества солнечных дней в году, – покровительственно изрек Степаныч, – беря вино, в первую очередь нужно интересоваться, насколько солнечным был год, не было ли дождей и холодов.

Степаныч покопался в своем телефоне.

– А 2003 года у вас черногорские вина есть?

– Можно, – лицо метрдотеля стало напоминать стенку душевой кабины после мытья футбольной команды, – но нужно подождать.

– Подождем, – вздохнул Анатолий Степанович.

Леня украдкой взглянул на навороченный телефон Степаныча. На его дисплее не было и намека на солнечные годы стран Евросоюза.

– Слушайте, – осенило Леню, – тогда нужно заказывать марокканские, египетские или тунисские вина – у них каждый год солнечный. Не прогадаешь.

– Дурашка, – усмехнулся Степаныч, – если бы все было так просто – виноделие Евросоюза рухнуло бы на корню. Сиди и не рыпайся.

– Анатолий Степанович, – снова заскулил Леня, – может, пойдем отсюда? Мне как-то не по себе.

– Сидеть! – голос Степаныча взмыл к лазоревому небу и рухнул на мостовые древнего города. – Нам с тобой еще горячее заказывать.

– У меня с собой всего двадцать евро, – заканючил Леня, – боюсь, мы не уложимся.

– У меня с собой две тысячи, – успокоил невозмутимый Степаныч, – но мы уложимся в полтинник.

– Почему? – захлопал глазами Леня.

– Потому что.

Метрдотель, извиваясь от хорошо исполненного заказа, подбежал с черногорским вином 2003 года выпуска и почтительно наполнил Степанычев бокал.

– Годится, – после долгого чмоканья, хмыканья и катания жидкости в полости рта одобрил богатей, – хвалю.

Метрдотель бессильно уронил руки и принялся радостно отдуваться.

– А что у вас на закуску? – не дал ему насладиться триумфом Анатолий Степанович.

Метрдотель распахнул все прейскуранты, какие только нашлись.

– Не то, – закрутил носом Степаныч, – все не то. Нам бы что-нибудь особенное. Чтобы вкусовые ощущения остались надолго.

– Можно, – учащенно задышал метр, – я принесу лучшее из нашей национальной кухни.

– Надеюсь на твой вкус, – строго предупредил Степаныч, – и принеси воды без газа для моего коллеги. Самой лучшей.

Метрдотель драпанул на кухню.

– Ты обратил внимание, как во всем мире любят богатых людей, – сделав глоток вина, хмыкнул Степаныч, – как хотят им угодить и понравиться, как следуют малейшим их капризам? И как презирают бедных, обирают их, обсчитывают и держат за лохов?

– А в чем разница между богатыми и бедными? – спросил Леня, сам весь в поту от происходящего. – Если брать внешний вид, то я выгляжу гораздо презентабельнее, чем вы.

– В умении напрячь, дурашка, – рассмеялся Степаныч, – если бы заказывал ты, нам принесли какое-нибудь кислое пойло, стогодовалые котлеты, разговаривали исключительно на ломанном английском, смеялись над убогими русскими и выставили заоблачный счет. А здесь ты сам видишь, как я их построил.

– Ну, вы даете, – восхитился Леня, – снимаю шляпу.

– Все бы хорошо, – погрустнел Степаныч, – умею я разговаривать с людьми. И вообще, жизнь моя удалась, но иногда ко мне приходит Сталин.

– Кто?!

– Иосиф Виссарионович собственной персоной вдруг возникает на пороге моей виллы, курит свою трубку и ставит мне на вид.

– Как это?

– Как? Как? Обыкновенно. Денег у меня куры не клюют. Ну, я и пропиваю их методично и добросовестно. И вдруг под вечер приходит Сталин и начинает укорять:

– Все пьешь, Толик?

– Пью, Иосиф Виссарионович.

– Прэкращай, Толя. Сколько можно пить? А кто будэт коммунызм строить?

– Ни фига себе, – открыл рот Леня.

– Я тогда говорю своим собутыльникам – все, баста, ко мне Сталин приходил. Мне больше не наливать.

К ним подбежал взмыленный метрдотель и поставил на стол две огромные тарелки с морепродуктами, присыпанными зеленью и дольками лимона.

– Не подвел? – Степаныч пронизывающе уставился на метрдотеля.

– Как можно? – развел руками пыхтящий мэтр.

Степаныч нанизал на вилку королевскую креветку, откусил, тщательно прожевал и кивнул головой:

– Годится.

Мэтр, отдуваясь, побрел в подсобку. Леня притронулся к заказанному великолепию и осторожно поинтересовался:

– И это все будет стоить пятьдесят евро?

– Лопай, что дают, – закрыл тему Степаныч, – а знаешь, Александр Вертинский говорил, что променял бы все диковинные острова и дальние страны на один дождливый подмосковный вечерок.

– Конечно, – ухмыльнулся Леня, – но прежде, чем променять, нужно было на этих островах потусоваться.

– И тем не менее! – стукнул кулаком по столу Степаныч. – И тем не менее!

Официанты навострили уши.

– Мы обсуждаем газовые контракты между Россией и Украиной! – рявкнул на них Анатолий Степанович.

Те прижали руки к груди и рассредоточились по углам.

– Плохо мне, Леня. Ностальгия замучила, – пробурчал Степаныч.

– Так возвращайтесь, – пожал плечами Куприянов.

– Не всем дано.

– В смысле?

– Ты думаешь, большие деньги даром достаются? Украсть их и вывезти мне удалось, а вот спрятать концы в воду не получилось. Стоит мне в Россию только нос показать, как меня сразу примут.

– А давно вы уже здесь?

– Столько не живут, – помрачнел Анатолий Степанович, – лучше расскажи, как там столица?

– Как всегда, – скривился Леня, – холодно, дождливо и слякотно. В метро злые, зеленые, не выспавшиеся рожи. На дорогах – многочасовые пробки и выбоины. На работе – козлы. В телевизоре – уроды. Ничего не изменилось.

– Хорошо, – в глазах Степаныча показались слезы, – и все говорят на русском языке?

– Все, – подтвердил Куприянов, – за исключением частых гастарбайтеров и редких туристов.

– Хорошо. – Плечи Степаныча затряслись, он утер слезы рукавом майки и предупредил: – Сегодня нажрусь в хлам.

– Зачем?! – закипятился Леня. – Вы подогнали сюда много денег. Здесь постоянно светит солнце, и вам не нужно каждый день вставать ни свет ни заря и ковылять на постылую работу. У вас нет дурака начальника и минусовых температур, вечных сугробов и древнерусской тоски. Так живите и радуйтесь. Зачем нажираться-то каждый день до потери пульса? Россия – Россия. Вот мое самое яркое впечатление за истекший год: я иду в половине пятого утра по подмосковному городу Подольску. На электронном табло загораются красные цифры: «12 февраля 2011 года». Надпись гаснет, появляется другая: «4 часа 30 минут». Надпись гаснет, возникает третья: «Температура: – 29 градусов». Надпись гаснет, вспыхивает четвертая: «Хорошего вам дня, дорогие подольчане». Автобусы еще не ходят, а на улице полно народу. Полно! Толпы людей спешат неизвестно куда. Хотя, конечно, известно куда – все торопятся на первую московскую электричку, потому что только в Москве есть работа. Над толпой вздымаются клубы пара, люди похожи на заключенных, идущих колонной в лагере под Магаданом. А небо ясное-ясное, и звезды сверкают, как замерзшие брызги великих северных рек, и мороз пробирает до самых костей, и снег хрустит под ногами, и как орден за доблестный труд блестит громадная начищенная Луна.

– Это уже не так хорошо, – согласился Анатолий Степанович, – но зато все говорят на родном языке. А здесь бегают дети, играют в прятки, что-то кричат, а я не понимаю. Старушки судачат в кафе, а о чем говорят – неведомо. Страшное дело. Они живут своей жизнью, чему-то радуются, о чем-то мечтают, а моя жизнь закончилась с отъездом из России. Как отрезало. Кроме окаянного пьянства даже вспомнить нечего. Ты много не воруй, Лень. Воруй, но в меру, а то останешься как я, без Родины. А это, я тебе доложу, – не сахар. И это понимаешь, когда изменить уже ничего нельзя.

– Мне и в меру своровать негде.

– Счастли-и-и-ивчик.

Леня опустошил свою тарелку. Анатолий Степанович допил бутылку черногорского вина, а к еде почти не притронулся. Счет и вправду потянул на пятьдесят три евро. Степаныч расплатился, оставив пятерку на чай, и с усмешкой отказался от Лениных денег. Официанты во главе с метрдотелем, вытянувшись во фрунт, торжественно проводили «газовых олигархов».

– Привет слякотной Москве, – Степаныч потеряно махнул рукой и побрел по залитому солнцем Дубровнику.

На Берлин

Подмосковная электричка была забита под завязку Стоящие пассажиры теснились в проходе, с завистью поглядывая на сидящих. За две остановки до конечной освободилось место неподалеку от Куприянова. Леня рванулся к свободному месту как первоклассник к леденцу. Бабка с сумкой на колесиках замешкалась, замельтешила, и Куприянов успел ввинтиться на освободившееся место. Утвердившись на оккупированной территории, Леня первым делом зажмурил глаза и притворился спящим. Чья-то рука потрепала его по плечу, он не отреагировал, рука похлопала сильнее. Леня с трудом разлепил веки и обвел электричку взглядом заспанного младенца. Первое, что он увидел – это сморщенный палец старухи, направленный ему прямо в глаз.

– Умрешь в страшных муках! – пообещала ему старушка. – Хорек скрипучий!

– Что? – открыл рот Леня.

– Сдохнешь под забором, супостат! – каркнула божий одуванчик и двинула кошелкой по Лениному колену.

– Ты что, бабанька, белены объелась? – рассмеялся сосед Куприянова, пьяненький дедок с влажными глазами.

– Да чтобы у тебя нос провалился, пьянчуга чертов, – старушенция переключилась на деда.

– Ах ты, старая карга. А у тебя, чтобы внук на Муамара Кадцаффи был похож, – не остался в долгу задутый старикан.

– Пр-р-роклинаю тебя, идол! – отрезала бабулька.

– Энгельс твою Маркс! – рассвирепел дед. – Как ты можешь, старая кошелка, такими словами разбрасываться?!

– А ты не встревай, окаянный!

Леня, не долго думая, поспешил в тамбур, а в вагоне разгорелась настоящая гражданская война, все спешили высказаться и заклеймить друг друга, ведь до конечной остановки оставались считанные минуты. «Да уж, напряжение в нашем отечестве зашкаливает», – отметил Куприянов, стоя в густом облаке перегара, витающем в тамбуре, и ощупывая в кармане загранпаспорт с немецкой визой. Завтра он улетал на неделю в Берлин, поэтому поглядывал на происходящее как бы со стороны.

Леонид тщательно подготовился к этой поездке: освежил свой немецкий, прочел уйму путеводителей по Берлину и намеревался целую неделю быть истинным арийцем, то есть никуда не лезть без очереди и ко всему относиться толерантно и благодушно. Однако на паспортном контроле в Германии его внезапно настиг рецидив – Леня, расталкивая всех, кинулся к пограничнику с паспортом наперевес, как будто опасался, что погранец сейчас вывесит табличку: «Перерыв 10 минут, ушел за товаром» и смоется до вечера. «Родина не отпускает», – осознал Леня и, усилием воли подавив в себе жлобство, встал в очередь последним. В гостинице Куприянов познакомился с портье по имени Курт и двумя русскими туристами лет тридцати. Обоих звали Сергеями, оба были длинноволосые и бородатые, только один маленького роста, а другой большого, чем они занимались по жизни, Леня так и не выяснил. Для начала решили прошвырнуться по Берлину и зайти в русско-немецкий центр по совету словоохотливого портье. Русско-немецкий центр располагался на главной торговой улице Берлина Фридрихштрассе и напоминал комбайнера, затесавшегося среди виолончелистов. Внутри здание походило на дом культуры города Каширы или Рязани перед приездом высокой делегации из столицы. По плохо освещенным лестницам сновали краснолицые мужики с озабоченными глазами и дамы с аляпистыми украшениями на запястьях и шеях. В гардеробе хлопец с житомирским акцентом поставил дорогих гостей в известность, что сдать три куртки будет стоить трешку евро. Сереги переглянулись и решили пренебречь духовной пищей, но Леня обилетил всю троицу, и они принялись шататься по выставкам, обильно рассыпанным по зданию. Вскоре выяснилось, что грамотные посетители вешают свои куртки и пальто на плечики непосредственно на выставках. В одном из залов на столе трогательно расположились две бутылки шампанского, стопка пластиковых стаканчиков и какие-то орешки. Сереги переглянулись, и их неудержимо повлекло к столу.

– Это сколько же бездельников развелось, – с нехорошей улыбкой Серега большой принялся разливать шампанское.

– Не гони, – попытался унять его Серега маленький, – на пол льешь.

– Мне не наливай, – предупредил Куприянов, – я закодированный.

– Попомните, шкуры, наши кровные евро, – Серега длинный пронизывающе оглядел выставочный зал и крякнул.

– Слушайте тост, – поднял пластмассовый стаканчик Серега маленький. – Всякий рыбак мечтает увидеть золотую рыбку. Всякая девушка мечтает увидеть сказочного принца. Всякий юноша мечтает увидеть прекрасную принцессу. Так выпьем же за морковку. Она улучшает зрение.

Сереги остограммились и стали смотреть на жизнь более позитивно. Длинный разлил из другой бутылки, а коротышка толкнул следующий тост:

– Шахматисты говорят, что жизнь – игра в шахматы. Боксеры и борцы – поединок. Продавцы – сплошные продажи. Программисты – что программа. И только ассенизаторы скромно сидят и помалкивают. Ну, за скромность.

Стоящие неподалеку немцы с тоской наблюдали, как мелеют их бутылки. Леня гостеприимно пригласил их к столу, где разминались скромные гости. Хозяева отрицательно покачали головами, а Серега маленький осчастливил новым тостом:

– Хочешь быть счастлив один год – женись. Хочешь быть счастлив два года – разведись. Хочешь быть счастлив всю жизнь – ешь каждый день шашлык и пей шампанское. Ну, за мудрость.

Куприянов вновь радушно пригласил хозяев составить компанию оборзевшим гостям, немцы опять вежливо отказались.

– Хреновые у тебя тосты, – Серега большой принялся разливать остатки шампанского по стаканчикам, – слушайте мой. Сидят два друга, бухают. Вдруг один говорит: я, как выпью, такой отчаянный, такой отважный, никого не боюсь, никого никого, даже шефа.

– Даже жены не боишься? – не поверил другой.

– Не, я столько не выпью. Ну, за умеренность, – Серега большой вытряс последние капли из бутылок и поставил их под стол.

– Слушай, Леня, стих, – Серега маленький сложил руки на груди и задекламировал:

Бродяги

 
Веселые, отчаянные странники
Гуляют по просторам площадей,
И воробьи шарахаются в панике
Подальше от непрошеных гостей
 
 
Вот так они таскаются безбашенно
По тротуарам и по мостовым.
Стоит Варшава, граффити подкрашена,
Подсиненная редким постовым.
 
 
Стоит Берлин с витринами навыкате,
Втянув солдатский кованый живот,
Радеет о порядке и о выгоде,
Сосиски незатейливо жует.
 
 
Сопит Москва напыщенно надутая,
А то нежна, хоть ей крылечки гладь.
Танцует Прага, «пильснером» задутая.
Брюссель рисует рожицы в тетрадь.
 
 
Баку пьет кофе с сахаром на корточках,
И обкурился вусмерть Амстердам.
Мадрид поклеил смайлики на форточках,
А Копенгаген льет на милых дам.
 
 
Сидит Тирана с шашками и нардами.
Подгорица резвится под горой.
Клубится Лондон с панками и бардами.
Нажил себе Тбилиси геморрой.
 
 
Стокгольм рыбачит медленно, но истово.
Торгует неуемный Ереван,
А Кишинев похож на дядю пристава,
Что обложил оброком караван.
 
 
Спит Будапешт под толстыми перинами.
Рим вспоминает прошлые века.
Париж опять связался с балеринами.
Венеция плывет еще пока.
 
 
Бликует Вена, золотом набитая.
Склонился Киев молча над Днепром.
Шумит Мальорка – дурочка набитая.
Пыхтит Рейкьявик, грузный, как паром.
 
 
Тоскует Рига, чем-то озабочена.
У Таллина вновь крышу сорвало.
Но Минск спокоен, если уж уплочено —
Но ВТО и правильно рвало.
 
 
Так трепещите, папы-основатели,
Скрывайте женщин, ставьте нам вино.
В чужих столицах мы завоеватели,
Так древними подмечено давно.
 

– Хреновые у тебя стихи, – влез Серега большой, – я на них пародию написал. Слушай, Лень, и восхищайся:

 
А Сан-Франциско, педик, гей-парадами
Сантехников в Твери уже достал.
В Самаре принято не мериться окладами,
А пиво пить, мочась под пьедестал.
 
 
А Рио-де-Жанейро, слышишь, братове,
Слег, налупившись килек и просфор.
Чего там делать? Вот у нас в Саратове
Поставили недавно светофор.
 

Закуска с выпивкой закончились, и Сереги засобирались на улицу. На свежем воздухе их осенило.

– Мы просто обязаны отлить на Берлинскую стену, – голосом, каким произносят пионерские клятвы, возвестил Серега большой.

– Это будет акция! – взвизгнул Серега маленький.

– Может, не стоит, – попытался воззвать к голосу рассудка Куприянов, – где ее искать, эту Берлинскую стену, в такой темноте?

– Но сделать это нужно непременно со стороны Западного Берлина, – усложнил задачу Серега длинный.

– Это будет акция! – заверещал коротышка. – А пока догонимся пивом.

Леня в который раз подивился бесшабашности своих сограждан. В незнакомой стране, в неизвестном городе изрядно поддатые, не зная ни одного языка, кроме русского, они отчаянно лезли на задворки ночного Берлина. Справедливости ради Куприянов отметил, что, если бы не кодировка, он сам был бы в первых рядах искателей приключений. Под благовидным предлогом, отбившись от шебутных попутчиков, Леня окунулся в ярко освещенную столицу немецкого государства. Центр ночного Берлина искрился и переливался, как большая елочная игрушка, подвешенная за Браденбургские ворота. Светящиеся гирлянды обрамляли город, подсвечивая со всех сторон, обещая достать из ближайшей улицы новогоднее чудо, словно подарки из мешка Деда Мороза. В воздухе, покачиваясь, плавали запахи бюргерских сосисок и глинтвейна. Слышалась гремучая смесь всех языков, наречий и диалектов, как будто Вавилон открыл свое представительство в районе Александр Платц. Леня шел, покачиваясь от запахов и звуков, опьяненный свалившимся на него счастьем.

В два часа ночи Леня притащился в гостиницу и постучался в стеклянную дверь. Из глубины помещения показался старый знакомый Курт, он улыбнулся и приветливо помахал рукой.

– Курт, открывай, – заулыбался в ответ Куприянов, – offnen sie bitte die tur. (Откройте, пожалуйста, дверь.)

Курт, так же улыбаясь, знаками показал, что нужно нажать на звонок.

– Warum? – удивился Леня. – Зачем? Offnen sie bitte die tur. (Откройте, пожалуйста, дверь)

– Ich kann nicht. (Не могу), – поведал ночной портье.

– Warum? (Почему?) – стал настаивать Куприянов.

– Das ist nicht möglich. (Это невозможно), – стоял на своем Курт.

– Warum? (Почему?)

– Ordnung. (Порядок.)

– Warum? – заладил как попугай Леня.

Курт пожал плечами и опять показал через стекло, что нужно нажать на кнопку звонка.

– Ты же меня узнал. Зачем же на кнопку нажимать? – никак не мог уяснить полночный гость, незаметно перешедший на русский.

– Ordnung. (Так положено), – развел руками Курт.

– Ну, положено так положено, – прекратил спорить Леня и нажал на пимпочку звонка.

Леня встретил вчерашних знакомых за завтраком. Друзья напоминали сельчан, попавших в работающую сноповязалку, они хромали на четыре ноги и с трудом шевелили пальцами рук. На носу Сереги большого алел пунктирный след от укуса, Серега маленький легкомысленно утратил передние зубы.

– Нормально вы вчера погуляли, – оценил Куприянов.

– Берлин – город контраштов, – пытаясь удержать чашку кофе размочаленной рукой, зашепелявил Серега маленький, – в одном районе живут шпокойные жители, в другом – шплошные урелы. Выбили мне вштавные жубы, в который раш. Предштавляешь, шначала напали турки, потом фашики, в оконцовке атаковало нешколько готов.

– Это же надо умудриться на себя всех собрать, – поразился Леня, – а меня никто не тронул. Может, вы сами всех задирали?

– Да нет, тихо шли по своим муравьиным делам, никого не трогали, – стал сокрушаться Серега большой не очень уверенно, – а какой-то змей хотел мне нос откусить. Ну, мы им тоже задали перцу, они нас надолго теперь запомнят.

– Какие планы на сегодня? – осторожно поинтересовался Куприянов.

– Шегодня наша группа едет в Мюнхен, а жавтра мы уже в Голландии, – Серега маленький облизнул языком пустырь, где вчера еще теснились зубы, – а до Берлиншкой штены мы так и не добрались. Не шмогли, не полушилось.

Леня незаметно потрогал языком свои уцелевшие зубы и решил, что по окончании срока закодируется снова. От греха подальше.