Текст книги "Раскодированная Россия"

Глава 6

Полковник скоро вышел по делам и великолепная четвёрка, предоставленная сама себе, разговорилась.

– Крылов, а давай ты другую Программу заколбасишь, – предложил Кузя.

– Интересно какую?

– Мужчины и женщины занимайтесь любовью, где попало и с кем попало, не сдерживайте свои животные инстинкты, – облизываясь, помечтал вслух Ужакин.

– Да вы, батенька, маньяк, – улыбнулся Крылов.

– Точно, – обрадовался Толик, – а я скажу, что в 2051 году процветает разнополая любовь, а педиком быть не модно.

– Мф-ф-ф-ф, – шмыгнул носом хнычущий Афоня, – вам хорошо, а меня завтра расстреляют.

– Не завтра, а послезавтра, – утешил Толик, – и не расстреляют, а повесят.

– Мф-ф-ф-ф, – зашёлся сопливым носом бедолага Удушьев, – а вдруг он здоровый?

– Кто? – не поняли остальные.

– Сручкин этот. Вдруг ему сто лет ещё отпущено. Я против своей совести не пойду. Как есть, так и скажу, – заметно повеселел Афоня.

– Знаю я тебя, хамелеона, – презрительно протянул Обалдуев, – ради сиюминутной выгоды готов всех продать. Сказано тебе двадцать четыре часа, значит, двадцать четыре часа и ни минутой больше. Хоть умри красиво, нехристь.

– Ты всегда мне завидовал, – взвился Афоня, – это ты лапоть, прощелыга и тупарь.

– Я тупарь? – взъярился Толик, – заполучи, фашист, гранату.

И он кинулся в Удушьева блокнотом. Афоня схватил блокнот и сунул под свою необъятную задницу.

– А теперь вспоминай, о чём тебе завтра балаболить, – рассмеялся, довольный собой Афанасий.

– Да нужен мне этот блокнот. Я и так всё помню, – заявил Толян, но уверенности в его голосе не чувствовалось.

– А что, если после твоей Программы все и вправду гомиками станут? – задал Крылову мучающий его вопрос Ужакин.

– Не знаю. Я таких Программ не делал и делать не буду. А если бы Сручкин зоофилом был или клептоманом? Что всей стране след в след за ним топать?

– Клептоман – это кто? – спросил начитанный Ужакин.

– Клептоман – человек склонный к беспорядочному и бессмысленному воровству.

– Во, – обрадовались остальные, – клептоман нам на царство нужен. И ему хорошо, и народу.

– Как же ты Программу делать не будешь? – насел Ужакин, – а не забоишься?

– Ты лучше о себе побеспокойся, – поддел его Крылов, – тут везде видеокамеры поднатыканы, как ты руки-то греть будешь?

Кузьма засуетился, бегая по углам и выискивая скрытые камеры.

– Вроде нету, – доложил он.

– Плохо ищешь, – откликнулся Крылов, – тут и микрофоны наверняка спрятаны. Так, что наша беседа пишется, господа колдуны, и сейчас последует раздача пистонов.

Тут же в кабинет ворвался всклокоченный полковник.

– Я всё слышал. Кто самый смелый? Кто за свои слова ответит?

Все скромно промолчали.

– Так, Удушьев, если ты сейчас вякнешь хоть одно слово, я из тебя фарш сделаю. Понял?

– Ужакин, не дрейфь, мы тебе разрешаем греть руки обо что угодно. Всосал?

– Обалдуев, если ты скажешь в 2051 году быть гомиком не модно, это твои последние слова в этом году. Уразумел?

– Крылов, попробуй только продинамить с Программой, я тебя лично грохну. У нас с тобой старые счёты. Усвоил?

– Я не буду делать гомосексуальную Программу, – тихо заявил Сева.

– Даже под угрозой смерти? – зловеще прошипел полковник.

– Когда гомосексуалистов немного, это ещё ничего, но когда их процент превышает определённую норму – цивилизация гибнет. По мнению учёных: одна из причин гибели Римской империи – чудовищная распущенность нравов, царившая в тогдашнем обществе. Всё меньше становится солдат, всё больше изнеженных извращенцев. Тогда из соседних стран приходят варвары и берут всё голыми руками. Вам-то, зачем такая Программа, господин полковник? На мальчиков потянуло?

– Тьфу, – гневно сплюнул Пуков, – сначала мы сделаем, как я сказал, а потом Удушьев поставит Сручкина перед фактом неизбежной и молниеносной смерти. Сручкину тогда не до гей парадов будет.

– Что за привычка чесать левой ногой правое ухо? – удивился Андреич, – не проще ли сразу устроить встречу Сручкина с Удушьевым и не заморачивать остальных.

– О, – озарило полковника, – точно. Чего же ты раньше молчал?

– А вам, чиновникам, очевидные вещи говорить нельзя. Вы всё равно не слышите. И только из засады, подслушивая и подсматривая вас, наконец-то, осеняет.

– Поговори у меня. Так, – Пуков схватился за телефон, – товарищ Шевкомуд, у меня созрел план как нам избавиться от этого педика. Да. Прекрасный план. Потребуется задействовать только Удушьева. Разрешите представить аналитическую записку? Есть.

Полковник тяжело посмотрел на свидетелей, давая понять, что все идеи и умные мысли могут исходить исключительно от него. Все скромно опустили глаза.

– А как же я?… – робко начал Удушьев.

– Улицу назовём, – пообещал вояка, – и наградим.

– Посмертно, – ввернул добряк Обалдуев.

Глава 7

Афанасий Удушьев не собирался попадать под раздачу. Эти его так называемые друзья всё лихо за него решили и разложили по полочкам. В их нанайских играх ему отводилась самая незавидная роль – роль камикадзе, Удушьев же собирался жить долго и счастливо, ставя смертельные диагнозы другим, но никак не себе. Его рыхлое, дородное тело любило жизнь, и когда Афоню втолкнули в дверь кабинета с бронзовой табличкой «генеральный секретарь Сручкин», Удушьев знал, что делать. Сручкин сидел в кресле, ноги его вольготно и независимо устроились на столе. Сручкин оказался маленького роста, весь в чёрном.

– Здравствуйте, товарищ Удушьев, – поздоровался Сручкин.

– Здравствуйте, товарищ Сручкин, – расшаркался Удушьев.

– Говорят, вы первый в стране ясновидящий? – с сомнением в голосе спросил генеральный секретарь.

– Да-с – скромно согласился Афоня, – лучше меня никого нет

– И вы никогда не ошибались с датой смерти? – металлическим голосом спросил Сручкин.

– Никогда, – взял на себя смелость Удушьев, – всегда тютелька в тютельку называл.

– Ну, что ж, – милостиво разрешил Сручкин, – приступайте. И помните, я люблю правду, какой горькой она не была.

– Вы можете на меня положиться, – некая интимность и двусмысленность прозвучала в голосе Афони.

– Будем надеяться на благоприятный прогноз, – улыбнулся ледяной улыбкой маленький человечек.

– Надеяться нужно на лучшее, а готовиться к худшему, – многозначительно промолвил Удушьев.

Он приспособил на глаз прибор, которым пользуются часовщики и ювелиры, и минуты три любовался цветом глаз товарища Сручкина. Насладившись радужкой Генерального секретаря, он глубокомысленно произнёс:

– Гм, о хо хо.

– Ну и как? – спросил нетерпеливый пациент.

– Уважаемый товарищ Сручкин, – начал издалека Афоня, – наконец-то я увидел радужку великого человека. То, что я видел раньше не идёт ни в какое сравнение с увиденным сейчас. Мощные переходы и мягкие переливы, спонтанно чередуясь, открывают картину мира. Никогда мне ещё не приходилось наслаждаться подобными ландшафтами. Радужка среднего человека тьфу – грязная, мелкая лужа, где плавают окурки и прочая шелуха. А вот увидеть космос, насладиться чистотой и глубиной океана, дано не каждому. Сегодня я имел такую возможность.

Афоня говорил как по писанному и сам себе удивлялся. Оказывается, ставить смертельные диагнозы это быдлячество и моветон. Изощряться в лести и славить глазное дно пациента – вот дело, достойное истинного прорицателя. И больному приятно, и ясновидящему выгодно. Зачем же он так долго плыл против течения и оскорблял пациентов в лучших чувствах? Зачем навлекал на себя их праведный гнев? Загадка. Теперь всё будет по-другому. Он будет обещать пациентам вечную жизнь, он станет первым среди прорицателей и мерзкий Обалдуев будет завязывать ему шнурки. Теперь…

– Товарищ Удушьев, – оказывается, товарищ Сручкин теребил его за рукав, – очнитесь.

– Извините, – стал оправдываться Афоня, – задумался. До сих пор нахожусь под впечатлением вашей радужки. Такой панорамы я никогда не видел…

– Сколько я ещё проживу? – перебил его генеральный секретарь.

– Не беспокойтесь, товарищ Сручкин, – вы будете жить ещё очень долго… – начал Афоня.

– А вы нет, – промолвил киллер, выдававший себя за Сручкина и всадил нож по самую рукоятку в дебелую грудь Афони.

– Больно? – участливо спросил убийца.

Удушьев, так и не успевший начать новую жизнь, удивлённо упал на пол, а чёрный человечек вытер нож об одежду Афони и пошёл звать уборщицу.

Глава 8

Два изнывающих от безделья экстрасенса выпросили у охранников колоду карт и принялись играть в буру. Предлагали присоединиться и Севе, но тот хихикнул, что с телепатами и ясновидящими в азартные игры не играет. Андреич ждал, когда полковник поведёт его смотреть студию. Аппаратная превзошла все его ожидания: таких навороченных систем Крылов никогда не видел. Он долго расспрашивал местного компьютерщика о новых примочках, пока тот не послал Андреича куда подальше и не ушёл сам. Дальше уже Крылов сам пытался освоиться в технологических прибамбасах. Он бился над очередной примочкой, когда из-за спины послышался шёпот:

– Товарищ Крылов?

– Да, – обернулся Сева, – с кем имею честь?

– Тише, – прижал палец к губам незнакомец, – я Сручкин. У меня к вам приватный разговор.

– Товарищ Сручкин, что за конспирация? Почему вы в собственных владениях разговариваете шёпотом? – зашептал Андреич, – вы хотите походить на Ленина в Разливе?

– Только что зарезали Удушьева. Думаю, что следующий на очереди я.

– Откуда я знаю, что вы Сручкин? – задал Сева вопрос в лоб своему собеседнику.

Тот показал удостоверение, права и паспорт. Всё вроде сходилось.

– Вы должны мне помочь, – горячо зашептал Сручкин, – от вас зависит моя жизнь.

– Я должен подставить собственную грудь вместо вашей под ножи бунтовщиков? – так же знойно зашептал Крылов, – увлечь врагов в болото как Сусанин?

– Нет, – прошелестел Сручкин, – вы должны поменять мне ориентацию.

– Что!? – спросил Сева в полный голос.

– Тише, – шикнул Сручкин, – вы с помощью вашей Программы должны сделать меня гетеросексуалом. Это единственный способ избежать смерти.

– Как вы себе это представляете? – спросил ошарашенный доктор, – мало того, что я никогда этим не занимался, так я даже в аппаратуре до конца не разобрался.

– Вмонтируйте фразы: «я люблю и хочу женщин. Я возбуждаюсь при виде женщин. Меня волнуют женщины». Делайте же что-нибудь, моя жизнь висит на волоске.

Сева принялся запускать Wingson, искоса поглядывая на Сручкина.

– А зачем вы хотели всех мужчин сделать гомосексуалистами?

– Да я просто сдуру брякнул и забыл. А партийцы подхватили, и понеслось. Кто кричит, что пора открыть новую эру однополой любви, кто скандирует: «гомосексуализм в массы», а кто и любовницу на любовника поменял. Я же пошутил, а они мои слова всерьёз приняли.

– Вы там поосторожнее шутите на таких постах. Вон, Хрущёв пошутил, что надо кукурузу за полярным кругом сеять, и ведь действительно засеяли.

– Я искренне раскаиваюсь, тем более что группа непримиримых натуралов готовит государственный переворот, после которого меня четвертуют и колесуют. Знаю я нашу элиту, от горячей приверженности до мягкой посадки на кол один маленький шаг. Спасайте, доктор.

– Я попробую, – задумчиво промямлил Сева, – а у вас что, ни одного контакта с женщинами не было? Только с мужчинами?

– Да в том то и дело, – сконфузился Сручкин, – а они же мне проверку устроят. Вот ведь наша партийная судьба злодейка, только алкаша Подтиробу свалил, только думал понежиться на лаврах, ан нет, снова-здорово, опять неприятности.

– Хорошо, что такая система быстро считает, – бросил Андреич, – ещё три года назад двое суток бы оцифровывалось, а сейчас за полчаса управимся. Товарищ генеральный секретарь, а можно я у вас супов в пакетиках наберу? Вы их всё равно не едите, а мне подспорье, а?

– Не вопрос.

Через полчаса доктор Крылов стоял на шухере у двери, а генеральный секретарь Сручкин с упоением смотрел на экран в надежде стать мужчиной. Когда полковник впёрся в студию, Сручкин досматривал последние кадры.

– А чего это вы тут делаете? – удивился Пуков.

– Настоящих мужчин, – хохотнул Сева.

– Не понял? – удивился полковник.

– Что тут понимать? – сладко потянулся Сручкин, – через двадцать шесть часов я стану гетеросексуалом, так что готовьте мне девушку. Нет, я сам выберу кандидатуру. Доктор, о том, что здесь происходило никому не слова. Если вам дорога жизнь – забудьте всё.

– Вы хотите сказать, что сменили ориентацию? – опешил полковник.

– Жить захочешь, не так раскорячишься, – прищурился Сручкин, – полковник, я ведь тебя поддерживал, а ты в бунтовщики подался? С Шевкомудом спелся…

Сева тихонько вышел за дверь – партийные заморочки волновали его меньше всего.

Глава 9

Дома у Андреича сидел Валентиныч и самому себе показывал фокусы с вилками.

– Андреич, давай остограмимся, – насел Валентиныч.

– Отстань. В России всегда ографиниваются. Лучше не начинать.

– Ну, по рюмочке, Андреич, допьём и бросим.

– Чего ты довязался? Отвали. Лучше супчика похлебай.

– Без водки щи всегда пустые. Андреич, ты пойми, на всё происходящее невозможно смотреть трезвыми глазами. Можно просто сойти с ума. Надо выпить, не пьянства ради, а здоровья для.

– Ага, типа в споре всегда прав тот, кто сразу говорит: всё, нужно выпить, срочно нужно выпить.

– Именно. Так я побежал?

– Валентиныч, объясни мне, пожалуйста, сколько можно пить?

– Я малопьющий. Сколько ни пью – всё мало.

– Ну, почему в России такие порядки? Ты хочешь выпить – ну и пей. Упейся. Найди себе пузырь и глуши его в одинаре. Нет, тебе собутыльник нужен. А я не хочу пить, не желаю. Почему во всём мире, если человек не хочет выпивать, его сразу оставляют в покое и только у нас пристают как банный лист. Причём приставать будут до победного, пока с ними не выпьют. Я одного мужика лечил, знаешь как он пил на халяву?

– ?

– Придёт в незнакомую компанию и сразу объявляет, что он в жёсткой завязке. Народец сразу про всё забывал, лишь бы этого мужика спиртным накачать. Чем больше этот хитрец отказывался, тем сильнее следовал напор. А если просто протягивал стакан, его незнакомые люди пинками прогоняли. Мужичонка так навострился на шару пить, что до горячки допился. Пришлось идти, сдаваться.

– Грамотно, – одобрил Валентиныч, – ну, что разболтаем пузырёк?

– Я же сказал НЕТ.

– С тобой каши не сваришь, только самогон. Андреич, а что ты скажешь о текиле? Какой напиток ты предпочитаешь в разгар революционных действий?

– Валентиныч, ты русский язык понимаешь? Я не буду пить. По слогам: не бу ду.

– Да и не больно-то хотелось с тобой пить. Ты же мрачен как валун и скучен как шлагбаум. Вот меня иногда спрашивают: «что ты такой грустный»? А я отвечаю: «я не грустный, я трезвый». Андреич, запомни: чем выше градус, тем ярче индивидуальность.

– Для одних жизнь спираль, для других – штопор, – скривился Андреич, – угомонись, коллега, водички попей.

– В вине – мудрость, в пиве – сила, в воде – бактерии, – парировал Валентиныч, – кстати, у меня нет алкогольной зависимости, у меня – алкогольная привязанность.

– Много пить вредно, а мало скучно, – улыбнулся Андреич, – и вообще, чем больше пьёшь пива, тем чаще моешь руки. А у нас и воды нет. Я поговорок не меньше тебя знаю, меня не прихватишь. Основная проблема в России заключается в том, что человек бросивший пить оказывается сразу в положении жертвы. Его начинают клевать пьяные товарищи, а он вяло отбивается, оправдывается, теряет лицо, как говорят японцы. А если он знает поговорок больше, чем пьющие свинтусы, тогда всё путём.

– Всё-таки я сгоняю за первачом, – Валентиныч засобирался, засуетился, запасаясь пакетами и шокерами, хлопнул входной дверью, но через минуту вернулся.

– Знаешь, кто лежит на твоей лестничной клетке?

– Витюха что ли?

– Нет.

– Серафим шестикрылый?

– Нет.

– Зелёный Змий, подбитый пролетариатом?

– Не угадал. Там лежит в дупелину пьяный, грязный и облёванный Подтироба собственной персоной.

– Не гони.

– Да я бы такое захотел, и то не выдумал. Сам Борис Николаевич Подтироба, в дребодан готовый храпит, уткнувшись носом в ступеньки.

Доктора вышли на лестничную клетку. Действительно Подтироба, заполнив своим огромным телом весь пролёт, сладко храпел на весь подъезд. Судя по его измочаленному виду, последние километры он передвигался исключительно по-пластунски.

– Хорош, – профессионально оценил Сева, – недельки две гульбенил, не меньше. Можно даже сказать, что потерял человеческий облик. Ну, что заносим в квартиру.

– За каким спрашивается? – удивился Валентиныч, – жизнь его вне опасности. А если всякую пьянь домой тащить, мыла не напасёшься. Могу отгадать с первой попытки, как было дело. Партийцы собрались отметить свою судьбоносную победу. Николаич долго отнекивался, ломался, но потом под давлением общественности поднял рюмку. Наверняка больше всех настаивал заместитель, зная слабость Подтиробы. Ну, где рюмка, там и вторая. И Николаич ушёл в штопор, а заместитель примеряет шапку Мономаха. Всё как по нотам.

– Так оно и есть. И в то время когда надо ковать железо пока горячо и формировать новое правительство, глава партии Антикодов, нажравшись в стельку, собирает грязь в моём подъезде. Только одна неточность: зам знал, что это не слабость, а болезнь Подтиробы. Если бы это была просто слабость, то главный Антикод не свалился в запой. Он натрескался бы в кашу, но на следующий день приступил к своим обязанностям. А сейчас всем Сручкин заправляет.

– Согласен, но у нас-то нет алкогольной болезни. Давай тяпнем, Андреич?

– Отказать. Пьющий человек не думает, он соображает. А мы пойдём другим путём. Валентиныч, извини, но сейчас мы будем ставить капельницу этому прянику. Бери за ноги, заноси в квартиру.

– Гад ты ползучий. Вместо того чтобы культурно отдыхать, будем теперь капать социально неблизкого нам бюрократа? Ни за что.

– Валентиныч, ощетинься. Вся Россия смотрит на нас с надеждой. Нужно выставить преграду товарищам Серым, хотя бы даже с помощью таких неприятных типов. А потом, мы же с тобой клятву Гиппократу давали.

Доктора подняли недвижное, грязное тело и поволокли в квартиру. Борис Николаевич открыл глаза и слабо прошептал:

– Слава Богу, дополз.

– И как издалека ты полз, животное? – поинтересовался помрачневший Валентиныч.

– С юго-запада.

– Что прямо с юго-запада и полз? – заинтересовался Андреич.

– Да, – слабо кивнул головой Подтироба.

– Надо же, – удивился Сева, – рано его ещё со счетов списывать. Всю Москву прополз, упорный.

– Да, – пьяно, но гордо подтвердил Борис Николаевич, – я знал, что вы мне обязательно поможете, поэтому и полз.

– И ведь не промахнулся, – раздражённо запричитал Валентиныч, – собака страшная, поломал нам праздник.

Глава 10

Борис Николаич Подтироба открыл глаза.

– Где я?

– В Кащенко, – зло процедил Валентиныч, – вы, батенька, третьего дня двух Наполеонов задушили и одну Белоснежку изнасиловали.

– Я? – Подтироба сделался мучнисто белым, – может это ошибка?

– Никакой ошибки, – беспощадно добил Валентиныч, – за дверью ждут злые санитары. Они-то вас и проводят до электрического стула.

– Не помню, – жалким голосом заныл Борис Николаевич, – помню, полз, полз.

– Что трезвому канава, то пьяному магистраль, – не унимался добрый доктор, – зачем ты сюда полз, скотина?

Подтироба не успел ответить. В комнату из кухни шагнул Андреич и подбодрил главу Антикодов.

– Коллега шутит. Вы, Борис Николаевич, ни в какой, ни в Кащенко, а у меня дома. Ещё пару капельниц и вы в полном порядке.

– Никаких капельниц! – сразу оживший Подтироба взял командный тон, – срочно дайте мне телефон. Я должен сделать несколько очень важных звонков. А с вами (косой взгляд на Валентиныча) мы после поговорим.

– Боюсь, что власть вы упустили, Борис Николаевич, – задумчиво произнёс Сева.

– Ваши комментарии излишни, – Подтироба надувался с каждой минутой как половозрелый индюк, – сделайте мне крепкого чая и приготовьте всё для душа.

Доктора переглянулись.

– Зачем мы это дерьмо сюда занесли? – удивился вслух Валентиныч, – храпел бы себе на ступеньках.

– Да, – поддержал друга Андреич, – видеть вас одно удовольствие, не видеть – другое. Помощь мы вам оказали, а чай и душ пусть вам секретарша готовит, у нас воды уже месяц нет.

– Вы меня не так поняли, – сразу заегозил Николаич, – сейчас сделаю пару звонков, приедут мои люди, привезут одежду, деньги. Один момент.

Он стал тыкать в кнопки телефона и прокашливаться, видимо, стараясь придать голосу необходимую строгость. Его телефон, как ни странно работал.

– Это Подтироба. Настя, дай мне Сручкина. Что? Что?! Что?!!! Да я вас. Да я… Борис Николаевич выронил трубку и закрыл лицо руками. После паузы остатками строгого голоса поведал:

– Представляете, мой зам Сручкин занял моё кресло и через секретаршу приказывает мне, мне на километр к зданию партии не приближаться. Каков подлец! Каков негодяй!

Если бы Подтироба не выглядел как поросёнок, его можно было легко спутать с королём Лиром, хотя неизвестно чем пахло от монарха после многочисленных ударов судьбы.

– Он меня ещё узнает. Он меня ещё вспомнит. Вся партия меня поддержит. Какое сегодня число?

– Седьмое декабря.

– Седьмое декабря? Этого не может быть. Доктор, у вас что-то с головой. Вы хотели сказать пятнадцатое ноября? Вы опять изволите шутить? Вы хотите сказать, что у меня из памяти выпали несколько недель?

– За всё хорошее нужно платить. За нехорошее переплачивать, – философски заметил Сева, – вы положили на алтарь пьянства свою партийную карьеру.

– Могло быть хуже, – утешил Валентиныч, – один мой знакомый ушёл в пьянство с головой, а вернулся с рогами. Вы ещё легко отделались.

Подтироба неожиданно громко зарыдал.

– Мужчины не плачут, – добавил мягко Валентиныч, – боятся, тушь потечёт. Чего теперь рыдать? Время упущено. Это заместитель вас выпить подбивал?

– Зам, сука такая, – запричитал Борис Николаевич, – Сручкин, ядри тя в корень. Рассчитал всё, зараза голубая, знал, что я заведусь и в пике уйду. «Давайте поднимем бокалы за наши партийное братство» – передразнил он. Как было отказать? Ну, как?

– Искусство, – согласился Андреич, – особенно в нашей стране (и со значением посмотрел на Валентиныча). Единственный способ отказаться от выпивки и сохранить лицо – знать больше шуток-прибауток, чем тостующий. Этому мы специально учили на курсах психокоррекции.

– Что же мне делать? – жалобно спросил Подтироба.

Вопрос повис в пустоте.

– Что же мне делать? – раскачиваясь как змея перед заклинателем и орошая слезами всё вокруг экс-глава партии Антикодов, падал в бездну отчаяния.

Зазвонил телефон. Удивительное дело, казалось, телефоны замолчали навеки, и никогда больше не будут радовать их обладателей. А тут он так радостно трезвонил. Николаич дрожащими руками достал из кармана телефонную трубку, уронил. Вместе с телефоном на пол выпал жёлтый конверт. Подтироба запихнул конверт обратно в карман.

– Да? Да. Что? Конечно. Мы с них быстро стружку снимем. Мы их пропесочим, так пропесочим. А Сручкина я с голой задницей в Африку пущу погулять. Высылай машину. Так держать. Одежду мне прихватите. Да, тут двое лекаришек. Перевязывали меня после сквозного ранения. Да нет, здоров как бык. Никаким врагам меня не одолеть. Ну, до встречи. О моих приключениях в стане врагов можно роман написать.

Подтиробу было не узнать. Как птица Феникс, возродившись из пепла, он сразу растопырил перья и пальцы.

– Так, где у вас бинт? Перевяжите мне плечо. Я знал, я чувствовал. Члены партии за меня, ревизионная комиссия меня поддержала. Теперь я Сручкина с кашей съем. Что сиднем сидите? Бинт ищите.

– У нищих слуг нету, – отмахнулся Валентиныч.

Сева так вообще демонстративно вышел из комнаты. Нимало не смущаясь оживший Подтироба начал шарить по ящикам, нашёл бинт, перемотал им левое плечо прямо поверх одежды и, не попрощавшись, вышел на улицу.

– За что люблю политиков, то за их вежливость, – заметил Валентиныч.

– А также за редкое умение добром платить за добро, – добавил Сева.

– Надо выпить, – оседлал любимого конька Валентиныч, – срочно надо выпить. Душа горит.

– Пожар души – спиртным туши.

– Это нужно воспринимать как согласие? – оживился Валентиныч.

– Это нужно воспринимать как отказ. Я по-прежнему считаю, что в настоящих условиях можно выжить только трезвым. Чуть расслабишься – погибнешь.

– Андреич, относиться к жизни можно по-разному, но отнесут всё равно одинаково. Сколько той жизни…

В это время к Подтиробе, хорошо видимым из окна подъехала «ауди». Из неё выскользнул маленький человечек, весь в чёрном, почему-то с бутылкой в руке. Подтироба, почувствовавший неладное, метнулся в сторону. Но человечек отменно знал своё дело: в два прыжка догнав жертву, подпрыгнул и со всего размаха заехал бутылкой по похмельной Подтиробовской головушке. Экс-глава Антикодов уткнулся носом в несвежий снег. А киллер, выхватив из кармана выкидной нож, коротким движением всадил его в спину заказанного политика. Докторам, застывшим с открытыми ртами у окна, стало ясно – Подтироба уже на небесах. Убийца, вытер лезвие об одежду покойного, что-то сказал и поднял глаза. Их взгляды встретились: холодные чёрные зрачки убийцы и растерянные глаза врачей. Человечек походкой Терминатора направился к их подъезду. Коллеги заметались, хватая всё, что попадёт под руки, надеясь дорого продать свои жизни. И вдруг спасительная идея озарила Севу, высунувшись в окно, он дурным голосом заорал: «Гольяновские наших бьют! Вон только что Борьку грохнули»! И запустил в приближающегося киллера чайником, потом кастрюлей. Сейчас же из всех окон окружающих домов в маленького человечка и вражескую «ауди» полетели пустые бутылки и цветочные горшки, трёхлитровые банки и даже пудовая гиря. Убийца, не мешкая, рванул к машине и под улюлюканье измайловских аборигенов, «ауди» покатила восвояси.

– Говорил тебе, что расслабляться нельзя, – бросил Сева.

– Говорил тебе, не надо было сюда этого Подтиробу тащить, – насупился Валентиныч.

И он был прав.