Текст книги "Закодированная Россия"

– Ой, ёй, – не поверил Виталик, – Вика девушка из высшего общества.

– «Девушкам из высшего общества

трудно избежать одиночества», – заголосил Валентиныч, – вы обратили внимание, какой у меня дивный волжский бас?

Вика была вся в красном. Валентиныч замотал головой как раненый бык и устремился навстречу.

– Викуля, а вот и мы.

– Может быть душ? – вежливо предложила она.

– Если только с вами, – галантно расшаркался Валентиныч.

– Со мной ещё рано, – загадочно вдохнула она.

– Я подожду, – кротко выдохнул он.

– А где Валентин с Димой? – уныло спросил Виталик.

– Они подъедут попозже. Не волнуйтесь. Чувствуйте себя как дома.

– Не забывайте, что вы в гостях, – влез вездесущий Валентиныч, – Ешьте, гости дорогие, ешьте, а если совсем совести нет, ещё и завтра приходите.

– Ну что вы, – зарделась блондинка, – хотите чёрной икры или, может быть, фуа гра?

– Несите, – щедро разрешил Валентиныч, – и рюмки, пожалуйста. Мы будем пить за 25-й кадр и всеобщую трезвость.

Произнося эти слова, он выставил на стол флакон с зелёной жидкостью.

– Что это? – с ужасом спросила Вика.

– Тройной одеколон, – гордо оглядел своё детище Валентиныч, – мы его сейчас пить будем. Водка не приживается, от коньяка тошнит, от текилы пучит. А вот одеколон в самый раз.

Блондинка покачала головой, – может, Сева нам почитает свои стихи. Они мне так понравились.

– Ну что же, – Севу за последнее время никто не просил почитать стихи, всё больше жизни лишить хотели.

Стих о московской жизни.

 
Мой друг живёт, борясь с погодой,
Измучен внутренней войной
Между деньгами и свободой,
Между друзьями и женой.
 
 
Чёрт догадал его с талантом
Московский хлебушек жевать.
Где в мозг из жопы имплантанты
Вживляют, чтобы выживать.
 
 
Где кочевряжится элита
И выдаёт такой гламур,
Что тихо стонет Афродита
И поперхнётся и Амур.
 
 
И где кого не ставь на царство
Всё будет смута и раззор
Где водка – лучшее лекарство,
А кровь – единственный узор.
 
 
Так и живёт, ходя кругами.
Что выбрать в сумраке лесном?
Между свободой и деньгами,
Между реальностью и сном.
 

– А у вас есть жена? И где она, если не секрет? Извините мне моё невинное любопытство, – спросила Вика.

– Жена у меня в Черногории. Недвижимость покупает. Вот, сегодня первый транш ей переправил. Слушайте стих, посвящённый жене.

 
Хватит нежиться, надо взять за гуж.
И детей завесть семь иль восемь душ.
Те шкодливы, а те ухажорливы,
Но и те, и другие прожорливы.
 
 
Без детей нельзя, но и с ними ад.
Ростишь, ростишь их, а на гаде гад.
Дай квартиру им, да отдельную,
А они тебя в богадельную.
 
 
А ещё ротвейлера надо нам завесть.
Пусть он мясо жрёт, самим кашу есть.
И любовницу с четырьмя детьми —
Окончательно чтобы лечь костьми.
 
 
А ещё пора помогать родне,
Сам наверх заплыл, а она на дне.
Племяши растут и кузиночки,
Вот оно как спать без резиночки.
 
 
А ещё пора закатать ремонт.
С работягами, что ни день, то фронт.
Где паркет блестел – грязь осталася,
Чтобы мёдом жизнь не казалася.
 
 
А ещё пора накатать роман.
С головой уйти в этот сон-дурман.
Со словами, блин, как с внучатами,
А они, козлы, не печатают.
 
 
А ещё пора на развод подать
И шкафы делить, и рыдать, рыдать.
То ли жаль любви, бытом сожранной,
То ли мебели – новой, кожаной.
 
 
А ещё пора тупо снять жильё,
Благороднейше отчинив своё,
И платить, суча драными гетрами
Кровососам, торгующим метрами.
 
 
А ещё пора пожениться вновь,
Как без росписи, если есть любовь.
Начинается всё объятьями,
А кончается вновь проклятьями.
 
 
Дурью маемся, сну подвержены,
Надо тачку взять, да подержану,
Чтоб под ней потом цельны дни, лежать,
Перед гайкером словно лист дрожать.
 
 
А ещё купить клок сырой земли,
Ну и пусть на нём кочки да комли.
Распахать его, обустроиться
И с молитовкой тихо строиться.
 
 
Колотиться так до седых волос.
Разводить детей, сельдерей и коз.
И в межу упасть, носом хлюпая
И судьбу проклясть, дескать, глупая.
 

– Ну, где рюмки, Викуля? – томно пропел Валентиныч, – Андреич со своими стихами тормозит процесс.

Блондинка снова покачала головой, но спорить не стала, принесла три рюмки.

– А себе? – нагло спросил Валентиныч.

– Я пропущу, – отказалась она.

– Будь здрав Минздрав. Чтобы бедные не болели, а богатые не выздоравливали.

Валентиныч царил за столом, шутки из него сыпались как из рога изобилия, точней из дырявого мешка. Виталик наоборот, был необычайно хмур, недовольный отсутствием переговорщиков. Сева, после перенесённых испытаний, лопал фуа гру, метал с двух рук икру, наслаждаясь покоем и безопасностью. Что-то подсказывало ему, что безопасность будет недолгой.

– Ну, вздрогнули, – Валентиныч лихо опрокинул рюмку тархуна, но сморщился так, как будто это был не тройной одеколон, а четвертной. Быстро захлопал себя по карманам. Достал мятый, весь в табачных крошках сырок и честно поделил на четыре части. Закусил своей долей. Посмотрел на Севу. Тот тоже взял рюмку, отвёл локоть в сторону, подмигнул приятелям и влил в себя содержимое. Дежурно сморщился, а потом схватил себя за горло:

– Дышать не могу. Воды!

Валентиныч побежал за водой, это его и спасло. Дверь одной из комнат резко распахнулась, и на пороге возникли две знакомые гориллы с пушками.

– Не двигаться. Всем оставаться на местах. Вика, посмотри, где этот длинный?

Вика, почему-то уже с пистолетом пошла вслед за Валентинычем.

«Опять ловушка», – затосковал Сева, – «а гопники-то, смотри, как быстро восстановились. Вот, что значит отсутствие воображения – зарастает как на собаках».

Появился третий гангстер. Посмотрел с такой ненавистью на Севу, что Андреич сразу понял, кто это. Брат Коляна Дронова, героически погибшего от пепельницы.

– С этим поосторожней, – кивнув на Севу, распорядился он, – это ж надо, такой хиляк на вид, а двух лучших бойцов в реанимацию отправил.

– За хиляка ответишь, – Сева сразу взял правильный тон, – я сейчас с тобой разберусь, и радости тебе это не доставит. Один неверный шаг и ты окрасишься красным.

Неся всю эту белиберду, он лихорадочно размышлял: «Так, две гориллы в реанимации. По их словам, это я их уделал как Бог черепаху. Значит, их братья будут меня бояться. Ну и что, потом осмелеют и таких люлей навешают, будь здоров. Ладно, главное у меня яд есть. Поднять воротник, чтобы можно было дотянуться зубами, а потом можно и подерзить. Напоследок. Гляди-ка, а Вика– то наводчицей оказалась. А говорила, что родом с Рублёвки. Они все там, на Рублёвке наводчицы».

Сева неспешно поднял воротник и проникновенно спросил:

– Скажите, а вы любите Брамса?

– Чё, – в один голос офигели гориллы.

– Ну, хотя бы Шопена? Тоже нет? Ну, правильно, чем уже лоб, тем шире плечи. Скажите, а вы «Му-му» читали?

– Сейчас тебе будет «Му-му» и камень на шею, – пообещала вошедшая Вика, – ушёл сволочь длинноногая. Что будем делать?

– Ничего, потом достанем весельчака, – мрачно пообещал брат безвременно погибшего Николая, – А сейчас этого, – показал на Виталика в багажник и к Полковнику, а этого, – указал на Севу, – привязать к стулу и ждать моих дальнейших распоряжений.

– Ребята, а вы не много на себя берёте? – наконец открыл рот Виталик, – вы знаете, кто я и кто за мной стоит?

– Не пугай, фраер. Полковник каждый день теряет такое бабло, что ему не до сантиментов. Он десяток, таких как ты, в асфальт закатает, лишь бы остановить этот процесс, – обнадёжила Вика, – а остановить этот процесс нам поможет доктор Крылов, не так ли?

– Я только и делаю, что вам помогаю. Вон двоих в реанимацию отправил.

– Не борзейте, доктор, вам не идёт. Читая стихи, вы кажетесь более органичным.

– Когда говорят пушки, музам остаётся только ворчать.

– Такова жизнь, – промолвила леди в красном.

Вика быстро и профессионально связала Виталика и вывела, очевидно, в гараж. С Севы три гангстера не сводили глаз. Затем боязливо предложили самому защёлкнуть на себе наручники. Они видимо его побаивались.

– Любая услуга может быть оказана, если она будет оплачена. Сколько вы заплатите, чтобы я сам себя заковал? – гоношился Андреич, понимая, что конец уже близок.

Брат невинно убиенного Кольши, затаивший злобу на предмет убийства, схватил большую хрустальную пепельницу, два раза подкинул в руке и запустил в Севу. Андреич быстро пригнулся. Этого хватило, чтобы три здоровяка пыхтя, и отталкивая друг друга, заломали доктора Крылова и привязали к стулу.

«Знали бы они, что зря стараются, не пыхтели бы так», – злорадно подумал Сева, но он рано радовался. Один из быков с треском оторвал воротник и показал доктору средний палец.

– Уйти из жизни легко хотел, паскуда? Не получится. Слезами изольёшься теперь, гад ползучий.

«Ай яй яй. Всё пропало», – лишённый яда, Сева почувствовал себя как младенец, отлучённый от материнской груди. Он опять был полностью беззащитен, привязан к стулу и окружён врагами.

– Так, мы с Викой поедем к Полковнику с подарком в багажнике. А вы ни в чём себе не отказывайте, но чтобы к нашему приезду он был жив и, главное, мог говорить.

Завелась и отъехала машина. Сева остался наедине с палачами.

«Ну, что теперь»? – опять прорезался внутренний голос, – «давай, как Джеймс Бонд соверши подвиг. Помнишь, когда его повесили, он семь суток провисел на мускулах шеи, а потом переплыл Ла Манш с чемоданом платины. Давай, подпрыгни со стулом, перегрызи верёвки, плюнь в лицо обидчиков ядовитой слюной. Ну, сделай же что-нибудь». А гориллы с мерзкими улыбками всё приближались и приближались.

Телевизионный экран усиливает воздействие в десять раз. Доктор Крылов был убеждён, что любая информация до пациента должна привноситься через телевизор. Наше подсознание практически неспособно сопротивляться телевизионному воздействию. Всеволод прекрасно помнил тот момент, когда по телевизору показывали рекламу одного медицинского центра. На экране светился мозг наркомана, состоящий из зелёных, синих и красных квадратиков, а потом они дружно заменялись чёрными квадратами. Между прочим, самая простейшая компьютерная графика с фракталами. И что вы думаете? Наркологические клиники стали осаждать полчища наркоманов, желающих спрыгнуть и навсегда расстаться с наркотиками. Их не пугали полученные гепатит В и С, СПИД, смерть друзей от так называемых передозировок и окончательно «протухшие» вены. Но видеть, как наркотики «сушат их мозги», они были не в состоянии. А вы говорите, что наркомания и алкоголизм не лечится. Что вы сделали, чтобы помочь продвинутым наркологам? Я вас спрашиваю. Вас, вас.

– Сейчас за всё, падла, ответишь. В тройном размере, – подступал, тяжело дыша чесноком, однояйцовый брат эк-с футболиста, который так сладко пинал Севу.

– Сторицей.

– Чё? – не въехал верзила.

– В тройном размере – синоним сторицей.

– Ну, докторишка хренов, сейчас ты пожалеешь, что на свет народился.

«Стоп», – подумал Сева, – «а ведь я же доктор, мало того – психотерапевт, мало того – гипнотизёр. Правда, давно гипнозом не занимался, с тех пор как на 25-й кадр пересел, но ведь можно и стариной тряхнуть. Тем более что эти бычары, наверняка, внушаемы как телки».

– Подождите, – слабым размеренным голосом загундосил Сева, – не бейте меня. Я вам расскажу, куда я спрятал миллион евро, полученный от моих хозяев.

Быки остановились, заинтересованные Севиным предложением.

– Вам лучше присесть, – вялым, бесцветным голосом продолжал Андреич, – рассказ будет длинным, лучше меня не перебивать, а то я могу сбиться. Присядьте на стулья, расслабьтесь.

Быки послушно уселись.

– Мой рассказ продлится долго. По окончании его вы поедете и заберёте миллион евро. Главное, не перебивайте меня, а то я собьюсь. Ваша жизнь, наконец, наладится. Не надо будет бояться Полковника, исполнять все его прихоти. Вставать ни свет, ни заря. Проводить все ночи за рулём. Вы сами теперь будите хозяевами жизни. Вы сможете покупать себе самых дорогих женщин. Отдыхать на самых дорогих курортах. Закройте глаза. Ведь вы в полной безопасности. Ваша жертва беспомощна и прикручена верёвками к стулу. Больше в доме никого нет. Вы в полной безопасности. Вам ничто не угрожает. Дыхание ровное, глубокое. Вам никогда не было так хорошо и спокойно как сейчас. И с каждой произнесённой мной фразой вы всё глубже и глубже погружаетесь в сон, покой, дремоту.

Гориллы сидели с закрытыми глазами. Умильные улыбки блуждали по их небритым харям.

Сева наподдал голосом: «Спать, спать, спать хочется всё сильней и сильней. Неудержимо клонит в сон».

У горилл затрепетали веки, и выровнялось дыхание. Ещё десять минут гипнотической песни, и они окончательно погрузились в сомнамбулизм.

– Так, а теперь вымойте в комнате пол.

Гориллы послушно упали на колени и стали водить воображаемыми тряпками.

– Тщательнее мойте, тщательнее.

Гориллы удвоили усилия.

– Наверное, служили в Советской Армии, – решил Сева – надо проверить.

– А теперь быстро отжались десять раз.

Пузатые новобранцы, пыхтя и потея в тёмных костюмах, начали добросовестно отжиматься.

– 1,2,3,4,5,6,7,8,9,10.

– А теперь двадцать.

– 1,2,3,4,5,6,7,8,9,10,11,12,13,14,15,16,17,18,19,20.

– А теперь зубными щётками почистили унитаз.

– А теперь собираете в лесу грибы.

– А теперь ловите в реке рыбу.

Гипнотизируемые наклонялись, собирали грибы, клали их в корзинки, кричали «ау». При этом они обходили стол, стулья и другую мебель. На вопросы, почему не натыкаются на предметы, отвечали, что это дуб, а это куст. Потом так же увлечённо ловили рыбу, плевали на наживку, таскали карасей.

– А теперь дождь, ливень, гроза.

Две туши стали закрывать головы руками, пытаться открыть зонты, искать место под деревом.

– Вы забыли зонты, вы в чистом поле, – Сева был безжалостен.

Быки послушно покрылись обильным потом, как будто действительно попали под ливень.

– А теперь вам надо освободить маму. Осторожно, осторожно перерезаем все верёвки.

Два гиганта с улыбками имбецилов стали осторожно освобождать Севу. Один в пылу сыновней любви даже чмокнул гипнотизёра в щёку и тут же получил увесистую затрещину.

– Ты получил двойку по арифметике, – грозно завопил Сева, – ты наказан. Иди, становись в угол.

Гора мяса, всхлипывая, отправилась в угол. Второй мамонт при этом радовался и строил рожи первому. Ему Сева тоже отвесил подзатыльник.

– Ты тоже двоечник. Дебил. Дуб тупорылый. Марш в другой угол.

Бычара, хныча, занял место в углу напротив.

– Вот, так-то лучше.

Мужичищи, стоявшие в противоположных углах комнаты, будили ассоциации с рингом. А если… И Сева представил как по его команде быки метелят друг друга. Зубы летят во все стороны. Кровища льётся рекой. Нет, я всё-таки клятву Гиппократа давал. Но и оставить их безнаказанными нельзя.

А если… Вот это подойдёт. Севина месть была ужасна и коварна.

– Вы оба хотите быть воспитателями в детском саду. Только эта профессия вам нравится. Только она вам по душе. Прежняя жизнь вызывает одно омерзение. Через два часа вы выйдете из гипнотического транса и порвёте со старой жизнью. Вы хотите быть воспитателями в детском саду. Мало того, через два часа, вы неожиданно поймёте, что влюбились в девушек, работающих менеджерами в «ФИГЛИМЕДе». Они горбатят на пятом этаже клиники. Сегодня они вели пациента по имени Тофик Рафикович. Вы влюбитесь в разных девушек, и будете исполнять любой их каприз, но работать по-прежнему воспитателями.

Уф, вот это месть, а то какой-то несчастный бой без правил.

– Прощайте, воспитатели, прощайте счастливые влюблённые, я удаляюсь в ночь.

Очень довольный собой, Сева зашёл в гараж и загрустил. Там стояли одни автомобили, а водить-то он и не умел. Вышел во двор. Там, под навесом стоял спортбайк «кавасаки».

– Юх! – радостно взвизгнул он. Обращаться с мотоциклом ему приходилось. Быстро покидал в свою сумку, так легкомысленно оставленную в прихожей, волыны новообращённых воспитателей, нашёл шлем, вскочил в седло и крутанул ручку газа. Несясь по ночному шоссе, Сева тихо недоумевал. Все строились. Везде стучали топоры и молотки. При свете фар и костров, переносных лампочек и фонарей, протрезвевшие россияне с молитовкой возводили дома. Причём, как обычно, денег приготовленных на строительство дома, хватало только на фундамент. Потому что маленьких домов в России принципиально не строят. Кончаются деньги – начинается долгострой. Что за расейская привычка – протрезвев сразу строиться, не рассчитав ни денег, ни сил. А, запив, кирять на поросшем травой фундаменте. Неужели нельзя сразу всё рассчитать как немцы или голландцы. Конечно нельзя. Мы же Россия. Мы медленно запрягаем, но быстро ездим. Медленно строим, но быстро рушим. Медленно думаем, но быстро делаем. Всё равно мы лучше всех. Даже Черногория, моя вторая родина уступает нам по размаху. Сева знал, почему его так тянет на философию: он элементарно не знал, что ему делать? Куда податься? Где спрятаться? Ладно, приступаем к плану В. Хотя этот план ему нравился меньше всего. Нужно просто сдаться Козявкину. Телефон не отвечал. Значит, приехать к приёмной и дождаться. С одной стороны хорошо, всю ответственность за принятие решений можно переложить на него. С другой стороны очень плохо. Сколько раз раньше Сева не связывался с власть имущими, всегда всё заканчивалось плохо. Но сейчас выбирать не приходилось. А хорошо было нестись на мощном мотоцикле по пустым улицам, разгоняя светом фар ночные тени. Всю ночь Сева колесил по Подмосковью, удивляясь ночному строительству, а наутро прирулил в Москву. Бросив мотоцикл на Тверской, пошёл к Козявкину. Едва показал пропуск, охранники засуетились, стали куда-то звонить, показывая Севе знаками, что всё путём, ещё пару минут и всё уладится. Через пару минут всё действительно уладилось: из всех дверей, включая комнату охраны, высыпали вооружённые люди и сопроводили доктора в местный обезьянник.

«Вот и верь после этого богатым и знаменитым», – зло подумал Сева, устраиваясь на полу. Мебели в этой комнате не было совсем. Главное дело, дурак, сам пришёл. Вот, во что Сева точно не верил, так это в то, что сейчас всё выяснится. Плохих накажут, а хорошим выпишут орден. Из-за угла выскочат на тачанках наши и освободят бедолагу. Добро торжествует только в плохих романах. В жизни, как правило, торжествует зло. Андреич понимал, если тянет на философию, значит, дело швах. И, действительно, через полчаса заглянул субтильный субъект с крысиным лицом. Два охранника внесли для него кресло. Вышли. Крысёныш, удобно расположившись в кресле, долго смотрел на Севу, привольно расположившегося на грязном полу.

– Не дует? – участливо спросил он.

– Сквозняк укрепляет дух, – ответил зло Сева.

– А чего такой злой?

– Сидя на полу трудно быть добрым.

– Гонор показываешь, – миролюбиво заметил крысёныш, – в пионера-героя играешь. Напрасно. Зря ты так, не таких здесь ломали.

– А здесь что? Гестапо? Застенки КГБ?

– Нет. Здесь находится головной отдел партии трезвости, это будет единственная партия в России как раньше КПСС.

– Партрез – это же партия трезвости. Как я раньше не догадался. Слушай, я тут слоган придумал:

По утрам, идя в Партрез,

Не забудь принять шартрез.

– Что такое шартрез?

– Ликёр.

– Дурацкий слоган. Так, последний раз спрашиваю: будешь с нами сотрудничать?

– Я, что сексот, с вами сотрудничать? Я работаю на вас или не работаю, в зависимости от предложенных вами условий. Например, мне не нравится сидеть на грязном полу в какой-то кладовке. Я хотел бы принять ванну, выпить чашечку кофе.

– Обойдёшься. Ты сразу должен себе уяснить, что ты никто. Очередь, таких как ты, стоит за нашей дверью. Все рвутся работать на нас.

– А я не рвусь.

– Рвёшься, но боишься себе в этом признаться. Сейчас мы напишем протокол.

Он набрал по сотовому номер и коротко вякнул: «Всё для протокола». Через минуту два охранника внесли письменный стол. На нём стопка протоколов, три листа копирки, пузырёк чернил, ручка с открытым пером, бутылка фанты и один пластиковый стаканчик.

– А задержанному не полагается фанты? – только сейчас Сева почувствовал, как же он хочет пить.

– Не полагается. Свободны, – это уже охранникам.

Охранники вышли. Крысёныш не спеша, налил в пластиковый стаканчик оранжевой пузырящейся жидкости и сделал большой глоток.

– Ааааа, – зачмокал губами.

И это чмоканье добило Севу. Пока Крысёныш нёс бред, изгаляясь в скудоумии и дебилизме, держал его на полу, сидя в кресле, доктор терпел. Но чмоканье было явно лишним. «По виду внушаем», – прикинул Сева, – «ну что же, стоит только начать гипнотизировать, потом не остановишься. На этот раз всё сделаем по уму».

Сева встал. По науке глаза гипнотизёра должны быть выше глаз гипнотизируемого. Посмотрел сверху вниз на Крысёныша. Пристально так посмотрел, но недолго, чтобы не вызвать подозрений. Крысёныш, гордый своей миссией, разглаживал рукавом и без того гладкую бумагу, аккуратно прилаживал копирку, закреплял скрепкой. Макнул ручку в чернильницу, картинно застыл.

– Этот протокол окажет влияние на всю твою последующую жизнь. Семь раз подумай, прежде чем ответить. Итак: фамилия, имя, отчество?

– Крылов Всеволод Андреевич. Скажите, а вашей партии нужны деньги?

– Конечно, – Крысёныш оживился, – партия без денег засыхает как цветок без поливки. А, что у тебя есть деньги? И много?

– Не, немного. Миллион евро.

– Откуда у тебя такие деньги?

– Отбил у прихвостней Полковника.

– А ты знаешь, что Полковник наш первый враг?

– Потому и отбил. Может мне какое снисхождение будет от вашей партии за такой значительный взнос? Послабление, так сказать, строго режима.

– Посмотрим, – Крысёныш был неумолим.

– Это не для протокола. Лучше я устно всё расскажу вам, лучшему из лучших. Я уверен, вы грамотно распорядитесь этой суммой. А то, я знаю, много всяких недостойных лезет к власти. О, вокруг так много шакалов. О, они умеют затирать настоящих партийцев. Отложите ручку. Вдруг этот протокол попадёт к ним. Они наверняка потратят эти деньги на личные цели. Вы не такой. Вы каждую копейку направите на благо Партреза. Рассказ будет долгим. Откиньтесь на спинку кресла. Вам и только вам я открою место, где находятся деньги. Они находятся в сейфовой ячейке. Нужно будет наизусть запомнить длинный номер. Его нельзя записывать. Вдруг эта бумажка с номером попадёт к вашим врагам. У хорошего человека всегда много врагов. Закройте глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Я буду повторять набор цифр, и они надёжно зафиксируются в вашей памяти. Для того чтобы что-то запомнить, нужно повторить это восемь раз. Восемь раз информация проходит по нейрону и цепочка замыкается. Я повторю восемь раз, и вы намертво запомните этот номер. А потом всё будет хорошо. Козявкин оценит ваши заслуги. Он приблизит вас к себе. Вы станете его лучшим другом и верным помощником. А потом и сами займёте его место. Вы самый достойный. Вы абсолютно расслаблены. Вам никогда не было так хорошо и спокойно как сейчас. Полностью отключаетесь от внешнего мира. Существует только мой голос. Вы в полной безопасности. И с каждой произнесённой мной фразой вы всё глубже и глубже погружаетесь в сон, покой, дремоту, – вялый, душный шёпот Севы погрузил Крысёныша в гипотаксию. Врач приподнял его руку. Она висела в воздухе и могла так висеть очень долго. Но Севе был нужен сомнамбулизм. От материнского гипноза гипнолог-вредитель перешёл к отцовскому:

– Спать. Спать. Неудержимо клонит в сон. Веки тяжёлые, веки налиты свинцом. Вы слышите только мой голос, только мой голос. Спать. Спать.

«Готов», – понял Сева, – «клиент созрел». У Крысёныша мелко подрагивали веки, дыхание окончательно выровнялось.

– А теперь отдайте фанту своему начальнику.

Крысёныш подобострастно приседая, протянул Севе бутылку. Тот одним глотком её опустошил.

– А теперь вылейте чернила в свой стакан.

Крысёныш послушно вылил.

– А теперь выпейте.

Крысёныш выпил.

– Это был вкуснейший сок манго.

Крысёныш – Ааааа, – зачмокал губами.

– А теперь скажите, куда вы хотели потратить миллион евро? Говорить правду, только правду.

– Я хотел сходить в казино. Я играю. У меня большие долги. Мне срочно нужны деньги. Я обязательно отыграюсь.

«Так, ты ещё и игрок. Вот так бескорыстный член партии. А как прикидывался, каналья».

– А ещё я…, и тут Сева почувствовал, какой ушат грязи выплеснется из этого вырожденца. Доктор поспешил прервать сеанс душевного стриптиза.

– Хватит исповеди. Придётся кровью и потом смыть свой позор. Упал, отжался сорок раз: 1,2,3,4,5,6,7.

«Нет, сорока он не вытянет, карандаши отбросит, а ведь я клятву Гиппократа давал», – напомнил опять себе Андреич.

– Упрощаем задачу. Проводим курс молодого бойца. Ползаем по-пластунски.

Это было достойное зрелище. Сева сидел в кресле и показывал потному и пыльному новобранцу куда ползти. Потом перешли к окапыванию. Опытный дембель руководил духом.

– Как окапываешься, насекомое? Куда землю кидаешь? Чуть в деда не попал. Смотри, будешь ночью сортир зубной щёткой драить.

Крысёныш уже шуровал как заправский землекоп, пот веером летел во все стороны.

– Ладно, хватит, будем считать, что ты наказан. А сейчас ты выведешь меня отсюда. Скажешь, что я необходим для партии, что на меня вся надежда. Вся твоя жизнь, всё твоё будущее зависит от того, выведешь ли ты меня отсюда. Подожди, дай я с тебя хоть пыль отряхну.

Крысёныш был хоть и заторможен, но шёл уверенно. Сева плёлся позади, надеясь только на раздолбайство партийных функционеров. Охрана слегка удивилась:

– Куда это вы?

– Этот доктор необходим для партии. На него вся надежда. Подожди, дай я с тебя хоть пыль отряхну.

– Что? – охранник привстал.

– Это он так шутит, – вмешался Сева, – пропускай, давай.

Вышли на улицу.

– Так. Тебе направо, мне налево. Полчаса погуляешь, потом вернёшься, расскажешь, что меня отбили люди Полковника. Выкручивайся, как хочешь, но свой пост ты обязан сохранить. Ты мне ещё понадобишься. Давай свой номер телефона.

На Крысёныша было любо-дорого смотреть. Все команды он выполнял чётко и беспрекословно как солдат-первогодок.

– И последнее, как только услышишь фразу: «Подожди, дай я с тебя хоть пыль отряхну», сразу поступаешь в моё распоряжение. Слушаешь только меня. Повинуешься только мне. Беспрекословно. Усвоил?

– Усвоил, – неживым голосом ответил Крысёныш.

– Свободен.

Крысёныш пошёл направо, как и предписывалось. Сева быстро купил очки в переходе и побрёл по Тверской. Трезвость как-то странно сказывалась на людях. Особой радости на лицах Сева не заметил. За то время пока он ускользал от многочисленных врагов, на улицах, казалось, стало втрое больше магазинов и кафе. Торговали коробейники, продавали всё: хот доги, шляпы, шлёпанцы… буквально на каждом шагу. Наверное, это люмпены деклассированные осознали себя как класс мелких торговцев. Сева направлялся к Пушкинской площади – очагу свободы в годы перестройки. Уж если где и веют ветры перемен, то это там. И «Пушка» не подвела. Как и в те романтические годы, она кишела народом. Те же глашатаи и трибуны что-то кричали и куда-то звали. Пока в начале девяностых они драли глотки, другие молчаливые и решительные прибирали народные богатства к рукам. Ораторы, охрипнув и проголодавшись, пошли в услужение к деловым молчунам. Сейчас они опять были на коне. Постаревшие и облысевшие, силу голоса они, однако, не утратили, поэтому разорялись, как и раньше. Один с внешностью анархиста, побитого молью, кричал: «Страна непременно качнётся или влево или вправо. Подумайте. Какой выбор? Или влево или вправо. Слева лимоновцы, справа баркошовцы. Слева большевики, справа монархисты. Мы должны выбирать. Главное, не ошибиться. Он попробовал влезть ногами на скамейку и вещать оттуда, но его бесцеремонно скинул дяденька с внешностью университетского профессора:

– Какие лимоновцы? Какие баркашовцы? Предыдущий оратор явно последние пятнадцать лет провёл в психиатрической лечебнице, и оперирует давно забытыми именами. Все эти недореволюционеры просто приготовишки со своей бурей в луже. Эти партии выдвигали идеи, непонятные им самим, что уж говорить о массах. Но посмотрите, что творится сейчас. Всеобщая трезвость, не провозглашённая как при Горбачёве, а настоящая как сейчас действительно ломает всю предыдущую модель государственности. Вы обратили внимание, что население Москвы за две недели выросло втрое. Все едут из деревень, сёл, маленьких городков в Москву, Питер и ещё десяток крупных городов. Все, кто пил горькую, проклинал свою жизнь, но продолжал оставаться в своих нищих деревнях, неожиданно протрезвев, осознали весь ужас предыдущей жизни. Всю безысходность своего положения. Работы нет, село развалено. Пока крестьянин закладывал за воротник, его это худо-бедно устраивало. Сейчас он хочет сытой, богатой жизни. Ещё две недели и Москва, и другие крупные города будут переполнены. Подобной миграции не знала ни одна страна в мире. Конечно, можно поставить кордоны, но это вызовет всплеск народного гнева. Люди просто хотят работать, хотят хорошей, обеспеченной жизни. Демократия подразумевает свободу передвижения. Народ…

От мощного толчка оратор слетел со скамейки. Бой баба поперёк себя шире заняла импровизированную трибуну:

– Это што жа? Назад всё повертать? Накось выкуси, очкастый. Мой Васька две недели не пьёт, а уже все грядки вскопал. С ремонтом затеялся. Пятнадцать лет всё руки не доходили, а тут затеялся. Потому что тверёзый. Из деревень едут – эка невидаль. Зачем нам заграничные работники. Зачем их привечаем. Пусть свои работают. Люди у нас рукастые, смышлёные, только водка всех губила. Навечно всех закодировать, вот моё слово.

Молодой худой панк забрался на скамейку. Обдолбан он был так, что, казалось, сейчас взлетит.

– Пипл, хавайте колёса, сонники, вмазывайтесь герычем, нюхайте кокс. На хрена вам хань трескать. От неё кайф дубовый. Бычий от неё кайф. То ли дело хеш. Торчок закачался как былинка на ветру, то ли показывая как прёт от хеша, то ли просто потеряв нить монолога, – Люди, притесь, пока и наркоту не отобрали, – вплыл в реальность, – а то… опять погрузился в пучины кайфа загашенный обкурок.

Его бесцеремонно скинул дядька пролетарского происхождения.

– Почему я, Иван Сысоев, не могу принять стакан после трудового дня? Почему, я вас спрашиваю?

– Так прими, – закричали из толпы.

– Опрокинь губастого.

– Махни, браток, кто тебе не даёт?

– Не могу, – с горечью выкрикнул Иван Сысоев, – то рвёт, то такой понос прошибает, что невестка от меня три дня нос воротит. А я, допустим, алкоголиком себя не считаю. Я, допустим, своего разрешения на сеанс не давал. А меня как кролика зашаманили. У меня сосед Лёха Сидоров. Он вообще телевизор не смотрел. И тоже пить не может, только глотнёт, задыхаться начинает. И вот я, потомственный фрезеровщик Иван Сысоев, спрашиваю…

Но всё внимание толпы переключилось на пару иностранных корреспондентов шныряющих в толпе. Они демонстративно вытащили из портфеля по бутылке пива и хотели его торжественно распить. Толпа замерла, образовав кольцо. В центре стояли два иностранца с бутылками, а народ, окруживший, их с восхищением и ужасом смотрел на происходящее. Некоторые от любопытства так и застыли с открытыми ртами. Один из иностранцев лихо, бутылка о бутылку открыл одно пиво, передал товарищу, вторую откупорил зажигалкой.