Текст книги "Два святителя"

Александр Иванович Куприн
Два святителя

Вспыльчивый, страстный, дерзкий на слово и на руку, небрезгливый и беспокойный был епископ Николай, кроткий и немудреный пастырь своего стада. Двери его дома всегда были не замкнуты: и днем и ночью. Приходили к нему христиане, и тайные язычники, и даже ариане, приходили знаменитые римские вельможи, рыбаки, матросы, всадники, актеры, каменотесы, плотники, землевладельцы, рабы и вольноотпущенники, гладиаторы, воры, палачи, наемные убийцы, вдовы, сироты, старики, дети… Особенно дети. Ссорились и мирились, целовались и опять ссорились, дразнили друг дружку, танцевали, плакали и смеялись, таскали потихоньку сладкое и во всех своих маленьких обидах требовали, чтобы судьей их был непременно сам владыка. Бывало, разыгравшись, представляли самого отца Николая (и правда он был истинным отцом, больше, чем родные отцы), а он увидит и сурово крикнет на них. И сам не может сдержать улыбку. И дети рассмеются. Ведь он только притворяется строгим.

Ни одной, даже самой пустячной просьбы он не оставлял без внимания. И сколько тяжких человеческих грехов он разрешал и лечил своею благостною душою! Но его столетняя экономка и стряпуха Василида часто делала ему выговоры за то, что скромная его казна отверста для каждого проходимца…

Касьян Римлянин был сыном, внуком и правнуком свободных римских граждан. Получил он по тому времени широкое образование, то есть знал очень многое, и притом знал основательно. Он свободно владел греческим и древнееврейским языками, разбирал арабские, халдейские, финикийские и египетские надписи, начертанные на папирусе и на камнях, понимал в музыке, стихосложении и архитектуре и был усердным посетителем многочисленных философских школ. Умел молча слушать и кстати оказать веское слово. Ценил шутку, но сам редко смеялся. Был образцом внимания, вежливости, терпения и учтивости. Никогда не опаздывал и всегда приходил вовремя. К чужим слабостям был холодно снисходителен, но к самому себе неумолимо суров.

Под конец своих земных дней, следуя искреннему душенному влечению, он удалился в монастырь, где был настоятелем. Гораздо раньше великих учителей Антония и Феодосия он разработал монашеский устав, не пренебрегая даже мелочами. Замечательны его указания относительно одежд, чиноначалия, братских приветствий, постов, молитв, трапез, послушания, целомудрия, а также обетов молчания, смирения и покаяния. Труды его до сих пор еще не оценены по достоинству святою церковью, но, несомненно, что многие умилительные акафисты, точные каноны и ставшие апокрифическими безвестные изречения принадлежат его творчеству. В них чувствуется та сжатость и меткость, то благородство стиля и то уважение к слову, которые роднят Касьяна Римлянина с Юлием Цезарем, Светонием, Горацием и другими римскими языческими классиками.

…Не знаю, читал ли я где-нибудь давным-давно эту легенду или, может быть, кто-то рассказывал мне ее в моем отдаленном детстве, но вот что однажды случилось. Приходит посланец божий, архангел Гавриил, к обоим святителям и говорит:

– Вас зовет к себе господь. Наденьте белые одежды. Касьян всегда был готов предстать пред страшное и грозное лицо судии. Взял он в руки легкий посох и сказал:

– Пойдем, брат Николай.

А Николай забеспокоился. «Как же, – думает он, – оставлю я свое малое стадо? Вот этого завтра будут казнить, а того надо освободить из тюрьмы, здесь грузчи плохо обращается с семьей, – следует его построжить, да и детишки без меня соскучатся…» Но, впрочем, подумал-подумал, вздохнул и сказал:

– Ты уж там, Василида, без меня не особенно скупись на деньги!

– Знаю, – ответила Василида. – Вы бы сами там как-нибудь поаккуратнее, владыко.

– Постараюсь, честная мать Василида! Пойдем, брат Касьян, – я собрался.

Вот, стало быть, идут они путем-дорогою, и все у них по-хорошему. Оба спокойные, оба в белых одеждах. И сердца их так же чисты, как их ризы. Но неуемная душа Николая нет-нет да и взметнется. «Заушил ты Ария, Николай?» – спросит господь. Я так прямо и отвечу: «Да, господи, заушил!» – «Как же тебе не стыдно? А еще святитель, а еще епископ, а еще воздержания учитель!..» – «Да, – скажу, – господи, это мой великий грех. Не стерпел. Очень мне противно показалось. Уж если сомневаться в том, что Иисус Христос не твой сын, а простой, обыкновенный человек, то, значит, долой и веру, и церковь, и будущую жизнь. Стократно неправ был я в тот день. Накажи меня, отец, накажи посильнее…» А вот то, что ко мне разные люди приходят, – и блудницы, и преступники, и язычники, и всякий простой народ, и я их врачую и наставляю, как умею… Тут уж я ничего не сумею ответить. Просто скажу ему: «Куда же им, глупым и бедным, идти, кроме меня? Ну, невольно и пожалеешь. Прости меня, всемилостивый, за смелость мою!»

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Вот уже почти дошли святители до Града Невидимого, и вдруг на пути заминка. Оказывается, ехал мужик с тяжелым возом по грязной дороге, да заснул и увязил в грязище лошадь и телегу. Ну, известно, мужик – дурак. Давай полосовать мерина и кнутом и кнутовищем, да еще ругается.

– Экий ты, братец, какой несуразный! – говорит ему Николай. – Чем зря животину стегать, ты бы ее рассупонил сначала.

– А ты откуда взялся, такой-сякой? Сам рассупонивай, коли тебе охота!

– И обязательно рассупоню.

Рассупонил, поставил Николай одра на ноги, огладил. Лошаденка о святителев рукав мордой потерлась, а от нее пар идет.

– Ну, теперь, – говорит Николай, – давай, мужичок, телегу выворачивать.

– Я тебе не батрак, – это мужик-то ему, Николаю. – Сам тащи!

«Эх, дурачок, дурачок!» – думает Николай. Однако понатужился, покряхтел, поставил воз на дорогу. Обтер, значит, ручки об одежду и уж хотел шагать за Касьяном, и еще шага не успел шагнуть, как мужик бух среди грязи на колени и кричит:

– Землячок, а землячок, подожди! Ведь это ты правильно сказал, что я – свинья окаянная и дурак. Прости ты меня, пожалуйста. Да и лицо-то твое что-то мне больно знакомое. Может, если по пути, так довез бы? Ишь ты, как пальтецо-то изгваздал.

Светло-светло улыбнулся Николай. Погладил мужика по его вшивой голове и отвечает:

– Да уж ладно, чего там! Бог простит. Ты меня не осуди на скором слове. А идти нам не по дороге: мы к начальству.

Мужичонка ему кричит вслед:

– А может, когда в нашу деревню завернешь? Я для тебя – все. Самовар выпьем. Я для тебя в лепешку растреплюсь. Старуха моя как рада будет! Она, брат…

И унес ветер мужиковы слова в степь.

Идут дальше святители. Николай нет-нет да и вспомнит про своего мужичка и весело ухмыльнется в седую, круглую, короткую бороду. Но и Касьян его не осуждает. «Будь время, – думает, – я бы и сам бедняжке пособил и вразумил бы его. А то ведь дело-то какое: сам господь требует».

Вот таким-то манером и пришли они в рай. Там все кругом цветы белые, дух от них хороший, дорожки песочком посыпаны. Ангелы это ходят, крылышки у всех у них беленькие, ликуются, песни играют сладкие. Угоднички святые в праздничных ризах по парочкам расхаживают, беседы беседуют утешные. Жар-птицы по деревцам перепархивают. Ручейки журчат…

Встречает святителей сам архангел Гавриил, отворяет большие золотые двери брильянтовым ключом и говорит:

– Мир вам, учители!

– Мир и тебе!

А тут как раз сидит на троне и господь бог Саваоф. Стали пред ним святители, поклонились трижды до земли. Ждут и молчат. Потому что оба они знают, что известны все их дела и помышления и взвешены наперед. И вот спрашивает бог:

– Отчего же вы так поздно? И почему Касьян такой белый, а ты, Николай, так измарался? Николай и говорит:

– Брат Касьян, уж сделай милость, расскажи ты все, как было.

Конечно, неловко Касьяну товарища выдавать, однако рассказал все по порядку, как и что: и про архангела, и про белые одежды, и про мужичонку, и про лошадь. Подумал-подумал бог и сказал. Сказал так просто, ласково:

– Звал я вас, дети, вот для чего: хотел я вам именины назначить. Так вот, Касьян: ты будешь именинником раз в четыре года на двадцать девятое февраля. Ибо весь ты в строгости дела моего, и земные заботы только отяготят тебя. Ученики твои будут чинны видом и крепки в поступках. И устав мой будут блюсти паче обычая и паче милосердия.

Тебя же, Николай, будут праздновать дважды в год, на Николу Сухого и на Мокрого. И пусть чтут тебя все слабые, голодные, вшивые и больные, все погибающие и преступные, христиане и язычники, и все грешники поневоле и по неразумению. Это тебе в наказание за твои загрязненные ризы и за то, что ты приласкал мужика.

Итак, идите, дети мои, с миром и поступайте, как доселе поступали. Вижу я, что хоть по-разному, но чисты ваши души и безупречны помышления… Грядите во имя мое.

Поклонились святители господу, облобызали край его светозарной ризы и возвратились на землю, восхваляя вышнюю премудрость.