Текст книги "Память сердца"

Раним утром, щурясь от резкого солнечного света, Костя выбрался на сырую палубу. Кинул окрест два рассеянных взгляда и замер. Пароход стоял у деревянного причала в ста метрах от берега. Разгрузка уже шла полным ходом. На берегу был образован коридор из красноармейцев с винтовками наперевес. По этому коридору едва передвигались измученные люди с опущенными головами. Одеты они были очень причудливо: кто-то был в длинном пальто с развевающимися фалдами, кто-то в гражданском костюме, а кто-то в гимнастёрках и галифе, были тут бородатые жители деревни в каких-то немыслимых зипунах, были служители церкви в чёрных рясах, были рабочие в спецовках, а один высокорослый гражданин с пышной шевелюрой шествовал в роскошном бархатном костюме лилового цвета. У каждого в руке чемодан или саквояж; поклажа эта сильно мешала при ходьбе. Вот мужчина в чёрном длиннополом пальто закачался на зыбких сходнях и уронил чемодан в воду. Сразу хотел прыгнуть за ним, но к нему бросился боец, ударил прикладом в плечо, заорал с перекосившимся лицом. Человек закрылся рукой, покорно опустил голову и пошёл по сходням дальше, а чемодан долго ещё раскачивался на волнах, ударяясь в железный борт и словно бы просясь обратно к хозяину.

Костя не знал, на что решиться. Бежать ли к сходням, чтобы поскорей попасть на берег, или стоять и ждать, когда вся эта толпа рассеется. Он догадывался, что к трапу его сейчас не подпустят. Да и страшно было приближаться к озлобленным солдатам с винтовками, не хотелось мешаться с толпой грязных, поникших людей. Но ему нужно было поскорее попасть на берег, ведь там его ждал отец! Костя поднял голову и ахнул – такая вокруг была красота. Пароход стоял в живописной бухте. Берег напоминал гигантскую подкову с далеко выдавшимися рукавами. Сразу за узкой песчаной полосой начинался густой лес, низкорослые деревья наперегонки взбегали по крутому склону до самого верха, образуя сплошной зелёный ковёр. Над всем этим уходило в глубину бездонное тёмно-синее небо. С правой стороны, из-за волнистой линии гор, ярко светило огненно-жёлтое солнце. Костя сразу отметил эту особенность солнца – насыщенный жёлтый цвет. И вода здесь была не синей, а свинцового оттенка. Всё здесь было резкое, чётко очерченное, с чистыми и сильными красками без полутонов. И воздух тоже был резкий, холодный, с каким-то острым привкусом. То ли от этого воздуха, то ли от качки, а может, от обилия впечатлений у Кости закружилась голова. Он схватился за холодные перила и зажмурился, стараясь унять слабость.

– А-а, вот ты где? – услышал он возглас и обернулся. Перед ним стоял радист. Он широко улыбался, выказывая мелкие белые зубы. Чёрная полоска усов растянулась от уха до уха. – Иди скорей на корму, тебя там катер ждёт! Отец твой прислал.

Костя опрометью бросился мимо радиста. Едва не сломав шею, слетел с крутой лестницы, сделал несколько зигзагов, затем снова лестницы и стальные перила… вихрем влетел в радиорубку, схватил свой чемоданчик и кинулся наружу. Ему казалось, что опоздай он хоть на секунду, и катер уйдёт, а он останется на этом жутком пароходе!

Но ничего такого не случилось: катер ждал не только его. В него торопливо садились красноармейцы с винтовками и уже заняли почти все места. Но Косте тоже нашлось местечко, он ловко втиснулся между бортом и капитанской рубкой. Томительное ожидание, медленное покачивание на волнах, холодное дыхание безбрежного северного моря – и вот он уже несётся прочь от мрачного высокого борта прямиком к берегу.

Дальнейшее происходило как во сне. Сильные, заботливые руки помогли Косте выбраться из раскачивающегося катера на деревянные мостки. А там его уже ждал отец! Он подхватил сына и крепко прижал к себе, так что в первую секунду Костя задохнулся и ничего не мог сообразить. Отец опустил его на доски и, отобрав чемоданчик, увлёк за собой на берег. Там их ждал странного вида автомобиль – пикап с квадратной деревянной будочкой, в которой были крошечные прямоугольные оконца. Это была служебная машина отца, и будку эту он соорудил собственными руками, о чём с гордостью поведал сыну. Они с отцом влезли внутрь этого чуда инженерной мысли, и машина не без труда стала подниматься по извилистой каменистой дороге, урча и переваливаясь, словно гусыня. Лишь теперь Костя рассмотрел своего отца. Это точно был он! И странное дело, тут, вдали от дома, он больше походил на себя, нежели когда приезжал домой среди ночи. Дома он всегда был неестественно возбуждён и невнимателен, словно чем-то озабочен. Теперь же он был спокоен, на крупном лице его лучилась улыбка, глаза смотрели внимательно, по-доброму. На нём были чёрные хромовые сапоги и новенький китель, из-под которого выглядывала гимнастёрка с расстёгнутым воротом. Косте понравилось, что отец одет по-военному. Было в этом что-то очень солидное и героическое. Не хватало только нагана. Но наган у отца имелся, Костя точно это знал. Только хранился он в сейфе, потому что это не игрушка, а кроме того, наган могут украсть враги советской власти (которых кругом полно, – он знал это из газет, да и отец об этом говорил).

А отец всё смотрел на сына, словно не веря, что тот всё же приехал к нему в такую даль. Но сын – вот он, сидит перед ним, а в руках у него тот самый чемодан, который он покупал ему четыре года назад в магазине «Детский мир».

– Ну как ты? – спросил весело. – Хорошо доехал? Не укачало на пароходе? Сильная качка была?

Костя чуть склонил голову, снисходительно улыбнулся.

– Да… было немного, – произнёс важно. – А так ничё, всё нормально. Только долго уж очень. Я со скуки чуть не помер.

Отец удовлетворённо кивнул.

– Это ты верно говоришь. Добраться сюда непросто. Но ты молодец, выдержал! Мне радисты по рации передавали. Хвалили тебя.

Костя потупился. Подумал несколько секунд и вдруг вскинул голову.

– А кем ты тут работаешь? Ты ведь здесь начальник?

Отец усмехнулся, согласно кивнул.

– Ну… да, начальник, есть такой факт.

– А кем ты командуешь?

– Я тебе уже говорил. Я радиосвязь обеспечиваю, работаю начальником Управления. Без связи, брат, теперь никуда! Тут до меня вообще никакой связи не было. До Москвы десять тысяч километров. Если обычным путём отправлять почту, так на это два месяца уйдёт. А мы здесь две радиостанции построили, одну в Нагаево, а другую на четырнадцатом километре. Теперь у нас с Москвой прямая связь, а это большое дело. Тут такие дела разворачиваются, будь здоров! Как же без связи? Постоянно что-то требуется. То продуктов завезти, то горючего, то специалистов разных. Вот я и обеспечиваю всё это…

Костя внимательно слушал этот рассказ. Отец в его глазах превращался в очень важную фигуру. И сам он уже не просто мальчик, а участник важной миссии! И теперь он будет помогать отцу, станет незаменимым и совершит что-нибудь такое, отчего все его товарищи ахнут, а учителя будут ставить его в пример. В жизни всегда есть место для подвига! Главное, хорошенько постараться, не упустить свой шанс!

Все эти мысли вихрем проносились в голове подростка. Но долго молчать ему показалось невежливым, и он снова спросил:

– А зачем две радиостанции? Наверное, это военная хитрость? Если одну станцию враги захватят, тогда мы отступим на вторую и будем оттуда передавать сообщения товарищу Сталину?

Отец согнал с лица улыбку, вдруг стал серьёзен, строго глянул на сына.

– Не говори ерунды! Никто ничего не захватит. Это первое! – Он выразительно поднял указательный палец. – А главное, радиостанций должно быть две по регламенту. Одна передающая, а другая – принимающая. Так полагается. – И, видя недоумение сына, похлопал по плечу: – Ничего, скоро сам всё узнаешь. Главное, никуда не лезь без спроса. Это тебе не Иркутск. Тут кругом военные, строгий порядок. И приехать сюда просто так нельзя.

Костя внимательно слушал отца, потом задумался, будто что-то припоминая.

– А эти люди, которые с нами на пароходе плыли, кто они?

– Какие люди?

– Ну которые на берег сходили, когда ты меня ждал. Их там много было, целая толпа.

Отец внимательно посмотрел на него.

– А тебе разве не сказали радисты?

Костя отрицательно помотал головой.

– Странно. Я думал, ты уже знаешь… Это заключённые. Враги народа. Тут их много. Прямо в посёлке лагерные зоны стоят. Да ты сам всё увидишь. Только будь осторожен. К заборам близко не подходи. Там охрана на вышках, могут и пальнуть!

Костя приблизил лицо к крохотному окошечку, но снаружи всё прыгало, в узкий просвет ничего нельзя было разобрать. Лишь по рёву двигателя да по наклону пола можно было понять, что машина натужно ползёт в крутую гору.

К счастью, путь оказался не очень далёким, через двадцать минут они уже въезжали во двор склада связи. Машина дёрнулась последний раз и стала, качнувшись пару раз; мотор заглох. Вдруг наступила звенящая тишина.

Отец распахнул железную дверцу.

– Выходите, милорд, мы уже на месте!

Костя выбрался из тесного салона, сделал несколько шагов по твёрдой каменистой земле и остановился, поражённый увиденным. Они находились на огороженной со всех сторон покатой площадке; напротив ворот расположилось несколько строений: высокий деревянный ангар, двухэтажные склады, длинный приземистый дом из потемневшего бруса, и ещё один домик, сколоченный из свежеструганных крепких досок. С левой стороны, поверх высокого забора, виднелся крутой склон горы, покрытый густым хвойным лесом. За этим склоном виднелся другой – он казался меньше и темнее, за ним – третий, и так до самого горизонта: убегающие вдаль покатые склоны, покрытые густой хвоей. Над всем этим океаном зелени широко раскинулось необъятное небо, до самой глубины заполненное прозрачной синевой. От этой картины веяло восторгом и жутью, девственная северная природа дышала вольно и широко, вызывая в душе смутные чувства. Костя опустил чемодан на землю; не отрывая взгляда от завораживающей картины, медленно выпрямился.

– Что, нравится? – спросил отец. – Ничего, привыкнешь. Тут всё леса да горы. Автобусы тут не ходят, поездов тоже нет. Глушь, одним словом. На тысячи километров во все стороны – никакого жилья!

Костя улыбнулся. Это было то самое, чего он и ждал! Чтоб никакой цивилизации, никаких благ, чтобы каждодневный риск и трудности, которые обычному человеку и не снились.

– А можно мне пойти туда? – спросил, кивнув на горы.

Отец удивлённо посмотрел на него.

– Зачем?

– Посмотреть охота, что там.

Отец подумал секунду, потом кивнул.

– Хорошо, как-нибудь сходим. Хотя тут медведей полно, и вообще… я тебе уже сказал: шибко тут не разгуливай. Пообвыкнешься чуток, тогда можно будет. А пока что сиди дома, занимайся уроками. Ты как школу закончил? Много троек?

Костя потупился.

– Есть немного. Но я всё исправлю!

– Вот-вот, я и говорю: налегай на учёбу! Ты должен учиться, это на сегодняшний день твоя главная задача. Станешь инженером или геологом – и все дороги для тебя открыты. Тут полно полезных ископаемых. Золото в земле лежит, алмазы, олово есть. Надо только суметь взять всё это. И тогда мы выстоим. Никакой враг нам будет не страшен, и мы всё преодолеем!

Отец по-прежнему улыбался, но во взгляде появилось что-то такое, отчего лицо приобрело значительность. И сын вдруг почувствовал настроение отца, его одушевление и веру в нечто такое, что срывает людей с годами насиженного места и бросает на самый край земли – на подвиг и на славу! И он решил в эту минуту сделать всё, чтобы не подвести отца, выполнить его наказ. Детство закончилось. Перед ним неоглядные дали, в которых таятся несметные богатства, которые так нужны его родине. И он овладеет всеми премудростями науки, научится находить золото в неподатливой земле, сделает так, что все удивятся его способностям, умению работать и выполнять труднейшие задания. Да, он всё сможет! Как же это хорошо, что он приехал сюда, не убоялся трудностей, не остался дома, где всё одно и то же, и где нет этого простора и этого щемящего чувства свободы, когда словно бы вырастают крылья и хочется взлететь к синим небесам, к ясному солнцу и любоваться оттуда чудесным миром, чувствовать себя его властелином!..

Отец смотрел в лицо сына и видел эту причудливую игру чувств на скуластом подвижном лице. Глаза мальчика сверкали, ресницы трепетали; отец вспомнил недавно прочитанную книгу «Пятнадцатилетний капитан» и её героя – юного матроса Дика Сэнда, принявшего на себя командование китобойным судном. Его сын, пожалуй, тоже смог бы стать капитаном – вон как блестят глаза, сколько неподдельной отваги в лице, сколько отчаянной смелости! Его вдруг захлестнула волна нежности, он вспомнил своё нелёгкое детство и все эти книги, которые читал длинными зимними вечерами при колеблющемся свете свечи, и то, как мечтал о подвигах и путешествиях в дальние страны. Но вот перед ним его сын – точно такой, каким он сам был тридцать лет назад. Перед сыном открыты все дороги, ему не нужно бежать на фабрику среди морозного утра и целый день работать на проклятых капиталистов. Первая в мире Страна Советов дала ему образование и широко распахнула двери: живи, работай, открывай новые земли, совершай подвиги во славу Родины!

Этот восторг, правда, омрачался знанием того, что за живописными сопками, среди тёмных распадков по берегам ручьёв и рек устроились во множестве исправительно-трудовые лагеря, в которых содержатся враги трудовой власти. Трасса всё дальше уходила на север в глубь материка, и лагерей становилось всё больше, они гнездились вдоль тысячевёрстной дороги, удаляясь от неё в обе стороны, ветвясь, словно раковые метастазы. Каждую неделю из Владивостока приходил пароход с заключёнными. Несколько тысяч человек неуверенно сходили на берег и брели в гору по усеянной камнями дороге, вздымая тучи пыли и проклиная судьбу. Промаявшись несколько недель в огромном пересыльном лагере на шестом километре, этапы уходили дальше на север. Обратно никто не возвращался. А пароходы из Владивостока всё шли и шли. Тысячи людей каждую неделю уходили в тайгу. Что с ними стало? Живы ли они? Этого отец не знал. А если бы и знал, то не сказал бы сыну. Если людей арестовывают, если посылают в эту северную глушь, значит, так надо! Идёт борьба двух миров, и все они – солдаты! И сын его – тоже солдат, хотя ещё не знает этого. Да, все они борются за правду, за лучшую долю, за справедливость во всём мире. Вот только в последнее время стали закрадываться сомнения. Откуда в стране победившего социализма такая тьма врагов? И почему заговорщиками объявлены ближайшие соратники Ленина – Зиновьев, Каменев, Радек, Пятаков, Сокольников, Смирнов, Бакаев и сам Троцкий? Несколько дней назад отец получил радиограмму с поразившей его вестью: в Москве арестован Глеб Иванович Бокий. А за три месяца до этого, в последних числах февраля, арестовали Рыкова Алексея Ивановича. Обоих он знал лично. С первым долгие годы работал в ЧК ещё в двадцатые годы, а второй был его прямым начальником по ведомству радиосвязи. Рыков в двадцать четвёртом году стал преемником Ленина на посту председателя Совнаркома. Бокий – член партии с девятисотого года, человек бесстрашный и решительный, ближайший соратник Дзержинского, лично создававший все эти революционные органы: ВЧК, ОГПУ и НКВД; его именем назван огромный пароход, на котором плавал товарищ Сталин. Если уж таких людей объявляют врагами народа, значит, от ареста не застрахован никто. Видно, в мире происходит что-то такое, что выше его разумения. С другой стороны, солдат не обязан понимать замыслы главнокомандующего. Его дело – исполнять приказы. А думают пусть другие!

Отец испустил глубокий вздох. Улыбка сошла с его лица, а правильнее сказать, растворилась в мягких чертах, уйдя в глубину. Лицо снова сделалось строгим и внимательным, взгляд стал отсутствующим.

– Ладно, – молвил он раздумчиво, – пошли в дом. Подкрепимся, а потом сходим в посёлок. Ты, наверное, есть хочешь?

Костя с готовностью кивнул.

Отец с сыном прошли мимо складов и свернули к небольшой избушке, сложенной из толстых брёвен. Костя во все глаза смотрел на это сказочное сооружение.

– Что, нравится? – спросил отец. – Это я сам тут всё придумал. По моим чертежам этот домик построили.

Домик и в самом деле был хорош: крохотное крылечко с левой стороны фасада, выше его и правее – квадратное окно с двойными рамами. Высокая треугольная крыша, а под крышей – чердак с крошечной дверцей. Ни дать ни взять – сказочный теремок!

Внутреннее убранство также поразило Костю: медвежьи шкуры на полу и на стенах, тяжеловесные деревянные столы, стулья, лежанки. Большая русская печь, занимавшая треть площади, крохотная кухонька с рукомойником, по стенам висит одежда на гвоздиках…

– Располагайся. Вот твоя кровать, будешь на ней спать! – Отец показал на лежанку возле окна у дальней стены. – Клади свои вещи и садись к столу. Я к твоему приезду борщ приготовил. Я тут сам готовлю на печке. Дело нехитрое. Нужда заставит – всему научишься! У меня тут тушёнки целый ящик. Первейший продукт в нашем деле!

Через несколько минут Костя оценил кулинарные способности отца. Густой наваристый борщ с тушёнкой, гречневая каша с маслом, компот из сухофруктов – всё было необыкновенно вкусным.

Затем они отправились в посёлок. Погода стояла солнечная, ясная. С правой стороны открывался чудесный вид на бухту, имевшую форму подковы; с моря то и дело налетал ледяной ветер, и тогда кусты стланика и деревья наклонялись, словно пытаясь укрыться от мертвящего дыхания северного моря. Прямо и левее, как на ладони, виден был круглившийся, словно в амфитеатре, пологий склон, хаотично заставленный деревянными строениями всех форм и размеров. В некоторых местах можно было разглядеть замкнутые сплошным высоким забором прямоугольные площадки, хаотично заставленные длинными приземистыми бараками, большими армейскими палатками и ещё чем-то таким, что издали разобрать было трудно. Уже в посёлке Костя разглядел и сторожевые вышки, и колючую проволоку поверх заборов, увидел множество военных в гимнастёрках и в сапогах; попадались и гражданские лица, но этих было гораздо меньше. А ещё на каждом шагу встречались заключённые, группами и поодиночке. Все они были в мятых серых штанах и в бесформенных бушлатах, в куцых шапчонках, все какие-то костлявые, с угрюмыми заросшими лицами и странно неподвижными взглядами.

– Это расконвоированные, – вполголоса объяснял отец, опуская голову. – Им разрешается ходить по городу. Но ты к ним не приближайся, в разговоры не вступай. Если будут спрашивать о чём-нибудь, сразу зови на помощь. Обращайся к военным. Милиции тут нет.

– А почему нет милиции? – последовал вопрос.

– Не успели ещё. Да ты не переживай, всё будет со временем. Дай только срок! – бодро отвечал отец.

Посёлок не понравился Косте. Всё какие-то халупы, высоченные заборы из кривых неокрашенных досок и такие же кривые улочки, всё сплошь косогоры, камни, едкая пыль под ногами. Холодный ветер гуляет поверх голов, солнце равнодушно светит с высоты, и как-то всё вокруг неуютно, не прибрано, ото всего веет чем-то глубоко чуждым и враждебным. Костя ожидал совсем другого. Уж что-нибудь одно: или полный ужас, или волшебная сказка; или сплошное геройство или совершенная жуть! А тут ни то и ни сё. Сказка, она вроде бы и есть – но где-то там, очень далеко, за горами и долами, в убегающей перспективе темнеющих сопок. А тут всё какая-то дичь – почти то же, что в его родном городе, в рабочей слободке, где он родился и вырос. Почти такие же косогоры, камни, грязь, покосившиеся дома и бездонное синее небо над головой.

Но особо рассусоливать было некогда. Отец рассказал сыну правила местной жизни, много говорил о бдительности и внутренней дисциплине в таких непростых обстоятельствах, объяснил в общих чертах внутреннее устройство посёлка, а потом они вернулись домой. Наказав сыну никуда не уходить, отец взял планшетку с бумагами и отправился на работу, обещав вернуться поздно ночью.

С этого дня у Кости началась странная, ни на что не похожая жизнь. В школу ему ходить не надо было по причине летних каникул, но и дома ему не сиделось. Отец с утра до позднего вечера пропадал на службе, каждую неделю выезжая в командировки, нередко и с ночёвками. Косте надоело сидеть дома одному, и он стал упрашивать отца взять его с собой в поездку. Обещал вести себя тихо и никому не мешать, а, напротив, помогать чем только можно, глядеть во все глаза и быть бдительным. Отец посмотрел на него с сомнением, потом согласно кивнул.

– Хорошо. Завтра и поедем.

– А куда? – Костя в нетерпении вскочил с постели. – Золото будем искать, да?

Отец усмехнулся.

– Нет, не золото. Золото геологи ищут. А мы связисты, мы тут связь устанавливаем. Только ты никому об этом не говори. Здесь каждый делает своё дело и – помалкивает!

– Я и не собирался никому говорить, – ответил Костя, опустив голову и вдруг смутившись. Ему припомнилась недавно произошедшая драка, когда к нему привязались два каких-то паренька. Это было в посёлке, днём, сразу после обеда. Костя пошёл прогуляться от нечего делать, как вдруг к нему подступил длинный белобрысый парень с наглой мордой и развязно спросил, ткнув пальцем в грудь:

– Ты кто такой? Чего тут шаришься?

Костя опешил в первую секунду, отступил на шаг. Парень смотрел нагло и насмешливо. Рядом встал его приятель – худой, смуглый, с неприятным и словно бы перекошенным лицом.

– Я тут гуляю, – ответил Костя с вызовом. – А тебе какое дело?

– Гуляет он! – Белобрысый обернулся к приятелю, тот выразительно хмыкнул, будто услыхал несусветную чушь.

Белобрысый вперил немигающий взгляд в Костю.

– Вот что, ещё раз увижу здесь – пинков навешаю. Всю ж… тебе распинаю. Понял?

Костя сжал кулаки. Слабаком он не был. И трусом тоже не был никогда. Если бы он был трусом, то не приехал бы сюда. Отец у него герой. И он никак не может его подвести.

Пригнув голову, Костя заговорил придушенным голосом:

– Как бы я сам тебе пинков не навешал. Смотри, это у меня быстро, будешь потом неделю задницу чесать.

Белобрысый опешил. Спутник его дёрнул кадыком. Последовала непродолжительная пауза, а потом всё смешалось: кто на кого бросился первым, трудно было понять. Но через минуту белобрысый парень сплёвывал кровь на землю, а его приятель стоял, мерно раскачиваясь и держась обеими руками за живот, словно ему было холодно или бы в животе его плескалось озеро, а он его удерживал, чтобы не расплескалось. Косте тоже попало по зубам, но не так, чтобы очень уж сильно. Его противники не знали, что Костя три года занимался боксом в обществе «Динамо» и кое-что вынес из спортзала, в котором проводил по восемь часов в неделю. С левой он бил очень хорошо и крепко, а с правой так, что лучше и не надо. Белобрысому он зазвездил правым хуком по зубам, его приятель получил хороший ударчик с левой в «солнышко». Обоим этого хватило, чтобы взять паузу и несколько переменить тон.

– Мы с тобой ещё встретимся, – прошамкал белобрысый разбитыми зубами.

– Я тебя урою, олень! – неуверенно поддакнул второй.

– Ага, давай, буду ждать, – молвил Костя и, повернувшись, пошёл своей дорогой.

Конфликт таким образом был исчерпан.

Он не сказал отцу об этой драке. Да и зачем? У него своих дел полно. Незачем ему и вникать в подобные глупости.

Однако история эта имела продолжение. Белобрысый парень оказался сыном довольно высокого чина – начальника Колонбюро. Отец его заправлял всеми так называемыми колонистами – осуждёнными крестьянами, получившими свои сроки по анекдотическому «закону о колосках». Таким осуждённым было предложено освобождение из лагерей, если только они согласятся жить без паспортов и примут обязательство не уезжать с Колымы на весь период неотбытого срока, плюс ещё два года. Согласившимся разрешали жить в специальных колонпосёлках, им предоставляли дом, сельхозинвентарь, скотину, они могли также вызвать к себе семью с материка. И хотя они всё равно считались осуждёнными, но это уже был не лагерь, не золотой забой, не казарма – в худшем её варианте. Неудивительно, что почти все таковые согласились перебраться из ледяных бараков в свои избы, избавиться от конвоя и от произвола блатных. Хотя охрана в таких посёлках и присутствовала, и режим был полувоенный, полулагерный, но это не шло ни в какое сравнение с золотыми приисками с их работой на износ. Всем этим людом – бесправным, униженным, обманутым, оскорблённым творимым произволом – командовал отец белобрысого паренька. Чувство собственного превосходства, ощущение ничем не ограниченного могущества исподволь передалось от отца к сыну (оно и всегда так бывает). И когда сын вдруг получил по зубам средь бела дня от какого-то фраера, это сразу стало известно не только отцу, но и его подчинённым. История получила огласку, и в конце концов виновник расправы был установлен. Случилось это не сразу, но всё равно имело последствия не только для Кости, но и для его отца.

А пока что Костик ничего не сказал отцу, и вообще он постарался забыть об этой драке. Мало ли он дрался дома? Эка невидаль! Почитай, каждую неделю происходили стычки, то с соседней улицы шпана нагрянет, а то «речники» вдруг заявятся всей толпой с цепями и кастетами. Это, значит, время такое было, такая была у них у всех закалка. Отцы их воевали и не давали спуску никому, стало быть, и сыновья должны быть такими же.

Как бы там ни было, а на следующее утро они с отцом отправились в поездку. Отец разбудил Костю в половине шестого. За окном было уже светло. Выйдя на воздух, Костя с удивлением огляделся. Солнца не видать, а от неба исходило странное свечение; это была полумгла-полусвет. Предметы не отбрасывали теней, и все контуры и масштабы изменились, всё вокруг казалось нереальным, бесплотным.

Поёживаясь от ледяной сырости, Костя забрался в кузов полуторки и сел на низкую скамью возле правого борта. Отец устроился рядом, и ещё несколько человек с хмурыми отёчными лицами расселись вдоль низких бортов. Сверху на головы накинули кусок брезента, и машина, заурчав, поехала со двора.

Сначала довольно быстро катились под уклон. Справа дышал холодом залив, а слева тянулся поросший густым лесом склон. Въехали в посёлок и сразу повернули налево. Машина стала подниматься в гору, натужно рыча и дёргаясь, как в лихорадке. Через пять минут последовал ещё один поворот влево, и машина пошла ровно, стала набирать ход.

– На трассу выбрались, – тихо произнёс отец, приблизив лицо.

Костя важно кивнул, мол, понял, знамо дело.

Отец поправил брезент над головой, чтоб сильно не дуло. И вовремя. Машина уже неслась, подлетая на мелких неровностях, из-под колёс летели камни, стеной стояла пыль позади. С левой стороны виднелся океан, рассечённый надвое длинным выступом. Справа от выступа была Нагаевская бухта, а слева – бухта Гертнера. В обеих бухтах стояли на рейде корабли. Костя представил, что в трюмах томятся люди, скоро их выведут на палубу, и заключённые пойдут по качающимся сходням на берег, роняя в воду чемоданы, увёртываясь от прикладов разъярённых конвоиров. Ему сделалось зябко, и он прижал подбородок к груди, обхватил руками колени, крепко зажмурился. Не хотелось ни о чём думать, ничего видеть. Не такой он представлял себе эту поездку.

Ехали недолго. Путь лежал в Палатку, до которой было восемьдесят километров. Там строился стационарный узел связи, нужно было принять на месте ответственные решения, дать задания техникам и рабочим, выдать всем подчинённым чертежи и обеспечить необходимый настрой. Последнее было проще всего: настрой обеспечивался во время технического совещания, когда через каждые пять минут поминались решения партии и цитировались речи товарища Сталина и товарища Берзина. Первый (генеральный секретарь партии большевиков) был далеко и неизмеримо высоко, он казался Солнцем, лучи которого достают повсюду. Второй (директор Дальстроя) был гораздо ближе и рангом пониже, но зато вникал в каждую деталь, не упускал ни одной мелочи, и хотя почти никогда не повышал голоса и слыл человеком незлым, однако его все боялись и всякий раз ссылались на его непререкаемый авторитет. Заручившись таким образом поддержкой этих двух деятелей, можно было говорить всё, что угодно. То есть громыхать словами (не чураясь и матерных), изо всей силы стучать кулаком по столу и обещать отдать всех под суд, если только не будут вовремя установлены антенные фидеры и смонтирована приёмо-передающая аппаратура. Чем больше крику, тем лучше. Чем страшнее речи, тем лучше будут работать все те, кому эти угрозы адресовались. Истину эту установили давно и следовали ей неукоснительно. Потому что и в самом деле: других рычагов у советской власти не было. А если бы они были, то людей не завозили бы сюда, словно скот, в трюмах грузовых пароходов, и не жили бы они долгую зиму в огромных, насквозь промороженных бараках или даже в обычных брезентовых палатках, получая за каторжный труд пайку слипшегося хлеба, миску мутной баланды и обещание немедленной расправы, если только не будет выполнен план по добыче золота или по отсыпке дорожного полотна, или кайловке касситерита.

Ничего этого Костя не знал. На техническое совещание его, понятное дело, не пригласили. Не только потому, что там решались вопросы государственной важности (а почти все они были строго засекречены, хотя и не очень понятно, от кого всё время таились в этом Богом забытом краю), но ещё и потому, что почти все ораторы перемежали свою речь отборной матерщиной, беря, как видно, пример со своих высокоидейных вождей.

Пока отец таким образом «совещался», Костя бродил вокруг одноэтажного деревянного дома, на крылечке которого стоял красноармеец с винтовкой за плечом. На Костю красноармеец не обращал никакого внимания, а тот, в свою очередь, стал уже привыкать к сверкающим на солнце штыкам, кирзовым сапогам и выцветшим пыльным гимнастёркам. Ему стало казаться естественным, что все вокруг ходят в военной форме, а кто не в военной – так это или заключённый, или какой-нибудь геолог. Впрочем, здесь и геологи старались одеваться по-военному, здраво рассудив, что быть военным на этой суровой земле вполне естественно; и все они здесь не работают, а воюют, не живут, а борются! Не с врагами, так с природой, которая откровенно враждебна человеку и наказывает его за малейшую оплошность.

Палатка не понравилась Косте. Трудно было назвать посёлком это хаотическое нагромождение деревянных строений посреди обширной равнины, заросшей чахлыми кустиками и травкой. Улиц в посёлке в привычном смысле не было. Строения лепились как попало. На каждом шагу были караульные вышки, трёхметровые заборы с колючей проволокой, приземистые серые дома с узкими оконцами и озабоченный люд: ни улыбки на лице, ни намёка на легкомыслие. Все куда-то спешат, все страшно озабочены. Костя с трудом дождался конца совещания. Отец вышел из здания с мрачным выражением на лице и, уже подойдя к сыну, продолжал о чём-то думать, наклонив голову и уперев взгляд себе под ноги. Костя не решался заговорить, ждал, когда отец заметит его. Наконец тот словно бы очнулся, шумно вздохнул и поднял голову: