Текст книги "Память сердца"

Через несколько дней ранним утром Сергея вызвали с вещами к лагерной вахте. Он уже знал о предстоящем этапе, знал также, что изменить ничего нельзя. В этот лагерь он уже не вернется. Впереди у него было еще несколько лагерей и три года беспрерывных унижений, когда каждый день мог стать последним. Надежду он больше никогда не видел. И не узнал, что жизнь ее закончилась трагично: ее зарезала блатнячка прямо во время приема – за то, что отказалась освободить вполне здоровую уголовницу от общих работ. Расправы уголовников с врачами не были редкостью на Колыме. Это был запредельный мир – какого еще не было на свете и, будем на это надеяться, – никогда больше не будет.

А Сергею по-настоящему повезло: его освободили первого мая 1953 года. Произошло это до странности буднично! Однажды утром во время развода к нему подошел нарядчик и, сверив номер 1799 с тем, что был записан у него на бумажке, сказал без всякого выражения:

– На работу не выходи, останься в зоне. После развода зайдешь в кабинет начальника КВЧ.

Сергей подумал: «Наверное, опять посадят в изолятор. Но за что?»

В последние дни не было ничего такого, за что его могли наказать. Но он знал, что наказать могли и вовсе без всякой причины. Лагерная жизнь приучила его ждать от жизни только плохое.

Но на этот раз все было по-другому.

Когда он зашел в кабинет начальника КВЧ и встал по стойке «смирно», тот внимательно посмотрел на него и вдруг предложил Сергею сесть.

Это было необычно. Но любые предложения со стороны столь высокого начальства Сергей принимал за приказы и потому послушно сел на стул и настороженно посмотрел на начальника КВЧ.

Тот достал серую картонную папку из стола, открыл ее и, вынув лист с отпечатанным текстом, прочитал без выражения:

– Де-Мартино Серджио Паскалевич, год рождения тысяча девятьсот двадцать третий, освобождается…

Необходимое послесловие

После освобождения из Берлага Сергей провел на Колыме еще три года. Лишь весной 1956 года ему выдали паспорт, и он уехал на материк, вернулся в Крым, но не нашел там ни своего дома, ни родных. Мать его умерла в казахстанской ссылке, отец сгинул в дальних северных лагерях, а от братьев не было никаких вестей.

В августе 1956 года С. П. Де-Мартино полностью реабилитировали. Приговор военного трибунала Петропавловского гарнизона от 17 апреля 1943 года был отменен, и дело прекращено за отсутствием состава преступления.

На момент реабилитации Сергею исполнилось тридцать три года. Жизнь нужно было начинать с нуля. Он перебрался в Краснодар и поступил простым матросом в объединение «Краснодаррыбводпром». Но матросом он пробыл недолго: выдающиеся личные качества, честность и обязательность, привычка все делать на совесть и природная сметливость не остались незамеченными. Через несколько лет он был уже капитаном теплохода «Меркурий», которым командовал до самого выхода на пенсию. За свою работу, активную рационализаторскую и общественную деятельность он неоднократно поощрялся администрацией объединения, был награжден знаком «Ударник десятой пятилетки».

У него сложилась крепкая семья: любимая жена и дочь. И все было хорошо, вот только в лице его, в горестной складке у рта, в изломе бровей и, главное, во взгляде – пристальном и словно бы смотрящем внутрь себя – осталось нечто такое, что бывалые люди сразу понимали: этому человеку пришлось несладко в жизни.

Уже находясь на заслуженном отдыхе, Серджио Паскалевич Де-Мартино написал воспоминания о том, что ему пришлось пережить в те страшные годы. Эти воспоминания, переданные автором в Магаданский областной краеведческий музей, послужили основой для настоящей повести, которая написана с простой и понятной целью: чтобы люди узнали правду, какой бы она ни была.

Отец

Так случилось – с двенадцати лет Костя рос без отца. Хотя отец у него был – отличный, замечательный отец! Такой отец, которым он гордился и при случае хвастался перед одноклассниками (говорил, что папа у него настоящий герой, он работает на краю земли – там, где лютые морозы и полярная ночь; он выполняет важное правительственное задание, но об этом нельзя много болтать, потому что это военная тайна!). И все ребята завидовали Косте, молча вздыхали и отходили с задумчивым видом, пытаясь представить неведомую землю, которую сами они вряд ли когда-нибудь увидят. Не знали они другого: по ночам, закрывшись подушкой, Костя плакал от обиды и тоски, звал отца и порой вдруг вскакивал и бежал к двери – ему казалось, что отец явился среди ночи и стоит теперь на деревянном крылечке среди холода и тьмы, ждёт, когда ему откроют. А если дверь тотчас не открыть – отец уйдёт обратно в страшную ночь, унося в душе горечь обиды и невысказанную тоску.

Но на крылечке никого не было. С тёмного охолодевшего неба остро проблёскивали звёзды, сырой ветер злобно метался среди покосившихся заборов и чёрных приземистых кладовок, было до жути странно и дико, даже собаки не лаяли; всё словно бы умерло, мир казался навеки опустевшим. Костя тихонько закрывал дверь, возвращался в свою комнату и ложился в остывшую постель, укрывался с головой одеялом, стараясь унять озноб. Мать спала за перегородкой и ничего не слышала. Оно не мудрено: ложилась она за полночь, а вставала в половине седьмого. Тоже ей было несладко – Костя уж это понимал.

Отец убыл в свою командировку три года назад, в тридцать четвёртом. Уезжал не то чтобы весело, но с задором, с верой в близкое чудо и неслыханное счастье. Обещал вернуться через год с деньгами и подарками, и с чем-то таким, для чего не мог подобрать слов! И действительно, вернулся, но ненадолго. Сказал, что работы невпроворот, и через неделю снова отправился на Восток – на очень дальний и таинственный Восток, куда сначала нужно ехать поездом, а потом целую неделю плыть на ледоколе, пробивая себе путь среди ледяных глыб в мерцании призрачных огней, среди мрака и неизвестности. Так происходило несколько раз: отец вдруг приезжал среди ночи – возбуждённый, взъерошенный и какой-то чужой, неловкий – торопливо распаковывал два тяжеленных чемодана и доставал из них разные вкусности – пахнущую морем диковинную толстую рыбу красного цвета, слипшуюся оранжевую икру в стеклянных банках, огромных розово-белых крабов в промасленных бумажных пакетах, кульки и мешочки с конфетами и печеньями, каких отродясь не бывало в местных магазинах, и много чего другого. Всё это очень быстро съедалось, пустые кульки сгорали в печке, а панцири от крабов и колючие клешни выбрасывались на помойку. Радость сменялась грустью – отец снова уезжал в неизвестность.

Костя никак не мог взять в толк: зачем отец каждый раз уезжает, почему не останется дома? Ведь он видел, что отцу не хочется брать чемоданы и тащиться с ними на вокзал. Лицо его темнело и суровело, в глазах уже не было ни блеска, ни задора. А им с матерью не нужно было ни заморских конфет, ни печенья, ни диковинной рыбы. В этом ли счастье? Несколько дней хрумкать «морские камешки» и «раковые шейки», а потом целый год ждать отца и вскакивать по ночам от каждого стука? Вот и отец уже не тот – осунулся, постарел, лицо стало жёстким и угрюмым. Мать сгорбилась и потемнела, то и дело опускает взгляд и плачет по ночам. Думает, что Костя не слышит, всё считает его маленьким. А он уже немаленький. Он многое уже понимает и чувствует себя взрослым. Оно и немудрено. Поживи-ка без отца столько времени – поневоле повзрослеешь и станешь мудрым и рассудительным.

Тут ещё новость – как гром среди ясного неба: у Костика братик появился! Крошечный, страшно крикливый, отвратительный на вид и совершенно не нужный в доме, где и без него хлопот полон рот. Житья от его крику не стало вовсе. Мать только и думала о нём, а на Костю перестала обращать внимание. В доме появились гадкие, противно пахнущие пелёнки, беспрестанно грелась вода в тазу на печной плите, а нормальной еды не стало вовсе – Костя теперь питался урывками, да и аппетит у него пропал от всей этой кутерьмы, от вонючих пелёнок и от крику. И тогда он принял окончательное и бесповоротное решение: ехать к отцу на край земли! В одно прекрасное утро он объявил об этом матери. Та приняла весть со страхом. Держа на руках младенца, смотрела на Костю круглыми глазами, словно не узнавая. Усталое лицо её подёргивалось, в глазах стоял испуг.

– Что ж ты надумал-то, а? – прошелестела помертвевшими губами.

Но сын уже всё решил для себя.

– Я из дома убегу, если не отпустишь, – произнёс, опуская голову и хмуря брови, как это делал отец, когда сердился.

Мать всё смотрела на него, всё силилась что-то сказать.

– Я уж и отцу написал, – продолжал Костя, глядя в пол. – Скоро, вон, лето, каникулы. Ну? Отпусти! Чего мне тут делать? У тебя и без меня теперь забот хватает…

Мать задумалась. Отпустить сына одного в такую даль было немыслимо. Но если он потихоньку убежит – так это ещё хуже, ещё страшней. И она неуверенно кивнула.

– Ну ладно. Посмотрим… что отец напишет.

И они стали ждать.

Ответ пришёл через месяц. Зима была уже на исходе. Солнце блистало всё ярче, радостней, с крыш свисали длинные сосульки, с которых бежала вода; природа вдруг встрепенулась, распахнула глаза в радостном изумлении, вздохнула вольно и глубоко, расправила могучие плечи – и всё вокруг заискрилось, задвигалось и задышало, заиграло яркими красками! Весенний ветер принёс с юга запахи оттаявшей земли, а в душах поселилось беспокойство сродни тому, что гонит стаи перелётных птиц с одного края земли на другой и заставляет медведя вылезать из снежного плена и щурить на блистающее солнце свои полуослепшие за долгую зиму глаза. Отец писал сыну в письме, что, конечно, он примет его, будет очень рад, если Костя приедет. Но предлагал особо не спешить, а потерпеть до лета. Надо сперва закончить восьмой класс, а ещё нужно дождаться летней навигации, которая начинается в последних числах мая. Ещё он просил сына крепко подумать и посоветоваться с матерью; и если только Костя не передумает, тогда отец вышлет деньги и подробные инструкции – на какой поезд нужно сесть и как попасть на нужный пароход во Владивостоке.

С этого необыкновенного письма у Кости началась новая жизнь!

Мартовское солнце припекало всё жарче, по улицам, среди грязи и камней, бежали шумные ручьи, а небо жутко распахивалось в темнеющую глубину до самых звёзд. Костя летел на крыльях воображенья в заоблачные выси – туда, где океаны света и бескрайняя ширь, где всё легко и достижимо, где радость побед и невероятных открытий! Ещё свежи были воспоминания о героях-челюскинцах. Все пацаны мечтали стать полярными лётчиками – лететь нескончаемой ночью в ледяной пустоте над бескрайними льдами, спасать отважных полярников от неминуемой смерти, а потом возвращаться со славой домой! Но до этого было ещё далеко. Нужно было дождаться каникул, потом сесть в нужный поезд и мчаться навстречу восходящему солнцу – туда, где на краю земли живёт и борется его героический отец. Костя ждал этой минуты, считая дни и рисуя в воображении непроходимые тысячевёрстные леса, бескрайний океан с исполинскими волнами, насквозь промороженную ледяную пустыню, в которой белые медведи и шестидесятиградусные морозы, северное сияние и смертельный риск.

Мать ещё пыталась отговорить сына, но Костя был непреклонен. Всё уже было решено: он должен совершить подвиг! Время теперь такое, что без подвига – никуда. Да и как же иначе? Всё вокруг кипело и рвалось вперёд, к сияющим вершинам, к новым победам! Сталинские соколы совершали свои героические перелёты на край земли, полярники открывали никем не хоженый морской путь, а доблестные командиры Красной Армии крепили мощь первого в мире социалистического государства, готовились дать решительный отпор мировой буржуазии! Как же усидеть дома в такую минуту? Это девчонки пускай сидят по домам. А он не таков. Он ещё покажет себя, а отец будет им гордиться!

В таких настроениях пролетело два месяца. Мать постепенно свыклась с неизбежностью. Да и в самом деле: почему бы сыну не пожить какое-то время с отцом? У неё на руках маленький, всё внимание и всю свою любовь она сосредоточила на нём, не разорваться же ей, в конце концов! Надо же и на работу ходить каждый день, и за хозяйством следить: дважды в день, утром и вечером, топить углём печь, ходить по воду с вёдрами на колонку, готовить еду на печке, а потом ещё посуду вымыть в тазике да бельё постирать на руках, да полы каждый день нужно мыть едва тёплой водой, согнувшись в три погибели и заливаясь потом… Костя всё это видел и матери помогал по мере сил. От так и понял, что матери будет легче без него, меньше хлопот и нервотрёпки. Вот и отец исполнил обещание: выслал подробные инструкции – на какой поезд покупать билет, сколько суток ехать до Владивостока и как себя вести в поезде. Во Владивостоке его встретит товарищ отца, он посадит Костю на пароход до Магадана, где его будет ждать отец, он встретит сына сразу по прибытии в бухту Нагаево.

Со школой у Кости тоже не было затруднений. Когда он сказал классной руководительнице Анне Никифоровне, что едет к отцу на Крайний Север, та необычайно воодушевилась и вдруг прочитала перед всем классом целую лекцию об отважных советских геологах, совершающих подвиги среди льдов и вечной мерзлоты, а Костю поставила в пример за его героизм и стремление к мечте. Она попросила Костю вести в дороге подробный дневник, чтобы потом, когда он вернётся, рассказал о своём необычайном путешествии и о мужественных людях, которых он встретит на Крайнем Севере. Костя ей это обещал.

Новость мгновенно облетела школу, и все учителя смотрели на Костю ласково и согласились выставить ему годовые оценки к первому мая, чтобы он успел на первый пароход, идущий из Владивостока в далёкий посёлок на берегу бухты Нагаево, где строился город золотоискателей (что-то вроде канадского Доусона, воспетого Джеком Лондоном, – только ещё лучше, ещё грандиознее, героичнее!). Отец перевёл телеграфом двести рублей и, отстояв двухчасовую очередь в железнодорожную кассу, мать купила Косте билет в плацкартный вагон, на верхнюю полку. Ехать до места предстояло семь суток! Пассажирский поезд Москва – Владивосток отправлялся с Иркутского вокзала третьего мая в шесть часов вечера. Перед отправкой надо было успеть переговорить с проводником (чтобы присмотрел за сыном), сказать несколько слов соседям по вагону и дать Косте последние наставления. Так это представлялось матери. На деле всё вышло иначе: провожать Костю пришёл весь класс, и даже несколько учителей явились – не только классная руководительница, но и учитель физкультуры, и трудовик, и военрук. Прямо на перроне устроили шумный митинг, во время которого ребята читали стихи и говорили хорошие слова, а учителя глядели на Костю строго и торжественно и тоже говорили очень хорошо и проникновенно, обводя присутствующих внимательным взглядом, понижая голос и важно кивая собственным мыслям; Костя от волнения плохо понимал смысл сказанного. Но он хорошо запомнил внимательные глаза военрука, одухотворённое лицо классной руководительницы и бойкую речь учителя физкультуры Анатолия Степановича – их лица навсегда врезались ему в память.

А потом была дорога – семь долгих дней и ночей. Костя всё время лежал на верхней полке, упёршись подбородком в сцепленные руки и неотрывно глядя в окно. Его изумила и потрясла скорость, с какой двигался состав. Ещё больше он был изумлён и поражён бесконечными пространствами, всё тянущимися и тянущимися без всякой надежды на остановку. Мимо проносятся серые поля и перелески, блистают там и сям слюдяные озерца, уносятся вдаль чёрные покосившиеся избы с тянущимися вверх дымками, вдруг мелькнёт полосатый шлагбаум, за которым стоят машины и телеги с лошадьми, какие-то люди в мятых грязных одеждах с усталыми лицами, – всё летит и исчезает навсегда под железный перестук колёс и посвист ветра. Хорошо и жутко! Куда несётся поезд? Что там – за холмистой линией горизонта? Вот она медленно приблизилась, вот проплывают мимо невысокие холмы, а вдали точно такой же горизонт, такие же холмы и такое же небо – то мутное, то прозрачное, то светлое, то погружающееся во тьму.

Ночью было ещё чудней. На землю опускался непроницаемый мрак, и тогда казалось, что вагон никуда не едет; а это какое-то чудище схватило его своими мощными лапами – и ну толкать да потряхивать! Лишь изредка из чёрной мути за окном вдруг выскакивал призрачный фонарь и тут же уносился прочь, оставляя на чёрном стекле огненный след. Тогда Костя понимал, что поезд по-прежнему несётся вперёд, не сбавляя скорости, не меняя курса, стремительно пронзая ночные безлюдные пространства. Душу наполнял жуткий восторг, сам себе он казался героем, несущимся навстречу опасностям и невероятным приключениям. И он торопил минуты, мысленно ускоряя ход времени; вот сейчас железная махина оторвётся от земли и полетит по воздуху, набирая скорость и делаясь невесомой. Костя переставал ощущать своё тело, мысли обретали свободу и лёгкость, и вот он уже летит среди звёзд в кромешной тьме, внизу медленно плывёт уснувшая земля, а вокруг на миллионы миль ледяная пустота, лишь вдали вспыхивает и разливается нежное сияние – там ждёт его отец, там сказочный город первопроходцев и золотоискателей! Так сон мешался с явью, мечты переплетались с реальностью, а действительность утрачивала свою тяжесть, уступая место волшебным грёзам.

Но всё когда-нибудь заканчивается, закончилось и это необыкновенное путешествие. Десятого мая тысяча девятьсот тридцать седьмого года, ранним утром, поезд прибыл во Владивосток. Костя ловко спрыгнул с высокой чугунной ступеньки вагона на каменный перрон. В руках его был небольшой фанерный чемоданчик, с которым он каждое лето ездил в пионерский лагерь. Несколько секунд он рассматривал увешанных тюками пассажиров, торопливо идущих к подземному переходу. Навстречу им двигались точно такие же увешанные узлами люди, спешащие на поезд. Кругом царила суматоха, а до Костика никому не было дела, никто даже не глянул на него. Ему стало немного обидно, он шмыгнул носом и переложил чемоданчик в другую руку. В эту секунду кто-то тронул его за плечо. Костя повернул голову. Перед ним стоял военный – в чёрной фуражке с золотой кокардой; синий китель со стальными пуговицами, строгое лицо. Военный пристально смотрел на него, будто хотел выведать тайну. Но никакой тайны не было.

– Ты Костя Кильдишев? – спросил военный, делая ударение на первом слове.

Мальчик неуверенно кивнул, облизывая пересохшие губы.

– Очень хорошо, – улыбнулся военный. – Твой отец попросил встретить тебя. Ты как, нормально доехал? Ничего в поезде не забыл?

Костя обиженно хмыкнул.

– Не забыл. А вас как зовут?

– Николаем Ивановичем. Мы с твоим отцом воевали вместе, ещё в Гражданскую. Да ты не робей. Я тебя в обиду не дам.

– Я и не робею, – молвил Костя уже смелее. – А когда мы поедем на пароход?

– Да прямо сейчас. А чего тянуть? Время теперь, брат, такое, что некогда ворон считать. – Он кинул окрест два взгляда и снова посмотрел на Костю. – Ну что, пошли?

– Ага!

– Смотри не отставай. Ты уже большой, я тебя не буду за руку брать. Да тут недалеко. – И, повернувшись, военный быстро пошёл вдоль перрона к темному зеву подземного перехода.

Они спустились по каменным ступенькам в гулкий каменный тоннель, где было зябко и темно. Потом поднялись по длинной широкой лестнице и вдруг оказались на большой привокзальной площади. Всё здесь было незнакомо и странно. Здание вокзала напоминало старинную китайскую пагоду, земля под ногами имела странный бурый цвет и неприятно скрипела при каждом шаге, в воздухе чувствовался резкий неприятный привкус. Позже Костя узнал – так пахло море, до которого было всего несколько сот метров. Николай Иванович кинул на Костю внимательный взгляд и с задором произнёс:

– С комфортом поедем! – И помахал кому-то на площади.

Через несколько секунд к ним лихо подкатил легковой автомобиль чёрного цвета. Николай Иванович шагнул к нему, распахнул заднюю дверцу.

– Устраивайся. Как министр поедешь!

Костя сдержанно улыбнулся. Этот папин товарищ нравился ему всё больше. Тут, видать, все такие – весёлые, уверенные в себе люди, живущие на краю света. Как же это хорошо, что он не остался дома и не побоялся приехать сюда!

С такими хорошими мыслями Костя залез в салон, сел на мягкое кожаное сиденье, а чемоданчик положил к себе на колени. Николай Иванович устроился рядом. Поглядел в окно и кивнул водителю.

– Ну всё, мы готовы. Езжай прямо в порт. Посадим мальца на пароход. Знаешь, где «Кулу» стоит?

– Как не знать. Уж третьи сутки грузится, – со вздохом ответил водитель, не поворачивая головы. – Знатный пароход.

– Третьи сутки, говоришь, – задумчиво повторил Николай Иванович. – Вот и славно! Мы его к радистам поселим. Есть у меня там один знакомый. Не откажет. – Он вдруг повернулся, посмотрел в упор на Костю. – Ты только сильно там не разгуливай. На палубу без надобности не выходи. Это корабль военный, на нём строгая дисциплина, сам должен понимать. Слушайся старших, а если чего не понял – сразу спрашивай. И, главное, в трюмы не спускайся.

– Кто ж его туда пустит? – подал голос водитель. – Там охрана с винтовками, сильно не погуляешь.

Николай Иванович строго посмотрел на водителя.

– Ну ты это, сильно-то не трепись. Напугаешь мальца почём зря.

– Лучше сразу сказать, – отреагировал водитель. – Чтоб не удивлялся потом.

Николай Иванович глянул сбоку на Костю и отвернулся.

– Ничего. Не маленький. Сам всё увидит.

Остаток пути проехали молча. Костя во все глаза смотрел в окно, но там всё прыгало и тряслось. С мутного неба сеялся холодный мелкий дождичек, навевая тоску. Очертания предметов двоились, краски были стёрты, всё вдруг стало сумрачно и неинтересно.

Зато когда заехали в порт, Костя оживился. Словно бы в дымке перед ним чернел залив; береговая линия делала причудливые зигзаги, вдоль берега выстроились, как на параде, огромные корабли – с высокими мачтами и толстыми дымящими трубами. Особенно его поразил один корабль, вытянувшийся на целую версту. Хорошо был виден нос с притянутым к борту чёрным якорем, страшно высокие борта (верхняя половина светлая, а нижняя – чёрная), видна была загромождённая всяким дрязгом палуба со множеством мачт, странных прямоугольных сооружений, мятых тентов, снастей – всё это растворялось в колеблющейся серой мути. Трудно было поверить, что эта громада сможет сдвинуться с места и куда-то плыть, что не стоит на дне, глубоко погрузившись в него и увязнув навеки. Но чёрный дым шёл из трубы, на палубе суетились какие-то люди.

– Вот он, красавец, – не удержался Николай Иванович. – Уже пары развёл. Вечером уйдёт. – И, обернувшись, молвил внушительно: – Повезло, брат, тебе, с комфортом поедешь!

Костя кивнул на всякий случай. Насчёт везения он пока что сомневался. Корабль ему не понравился. Было в нём что-то неприятное, тяжёлое, пугающее.

Но автомобиль уже подъезжал к пирсу. Водитель резко дал по тормозам, и машина, качнувшись, встала.

Выбравшись наружу, Костя ощутил промозглый холод. От воды несло стылостью, как из погреба, цвет у неё был мутный, калёный, страшно было подойти к самому краю отвесной стенки, уходящей в жуткую глубину; упадёшь в эту муть и сразу же пойдёшь на дно, а там скользкие рыбы с холодными носами и морские чудища со щупальцами и клыками. Костя передёрнул плечами и отступил.

К ним приблизился красноармеец с винтовкой за плечом, стал о чём-то спрашивать Николая Ивановича. Тот живо отвечал, поминутно кивая то на Костю, то на пароход. Потом вынул из внутреннего кармана сложенную вчетверо бумажку и подал красноармейцу. Тот внимательно её рассмотрел, скосил глаза на Костю и коротко кивнул. Развернулся и быстро пошёл прочь, притягивая за ремень винтовку к правому плечу.

Николай Иванович повернулся к Косте.

– Ну вот всё и устроилось. Сейчас за тобой приедут. Погрузка уже закончилась, ещё немного – и не успели бы.

Костя зябко поёжился.

– Что, холодно? – воскликнул Николай Иванович. – Ничего, привыкнешь. Тут, брат, ещё терпимо. А вот там, где отец твой живёт – вот уж там держись! Летом-то ладно, ещё ничего, зато зимой морозы под пятьдесят, и ветер такой, что с ног сшибает. Ну да ведь ты только на лето едешь. Осенью небось назад вернёшься, к мамке?

Костя пожал плечами.

– Поглядим…

– Поглядим, – передразнил Николай Иванович. – А учиться кто за тебя будет? В школу-то кто будет ходить? – Он вдруг обернулся и закричал радостно: – Ого, вот и катер за тобой идёт!

Через минуту к причалу приблизился, раскачиваясь на волне, довольно большой катер. Высокие железные борта скрывали палубу, виднелась лишь прямоугольная рубка с флагштоком. Николай Иванович повёл Костю к трапу.

– Эй, на барже, принимайте пассажира!

Катер опасно раскачивался, поминутно ударяясь в причал.

– Давай шевели ластами! – грозно крикнули с катера.

Костя осторожно ступил на узкую лесенку с поперечинами, преодолел, балансируя, несколько метров и спрыгнул на ходившую ходуном палубу.

– Молодец! – крикнул с берега Николай Иванович. – Отцу поклон передавай от меня.

– Ладно, передам, – обещал Костя.

Катер уже отваливал. Палуба вдруг затряслась как в лихорадке, где-то далеко внизу забурлила вода – берег стал медленно отдаляться и отворачиваться. Катер закладывал длинную дугу, потом вдруг заревел и, подняв нос, понёсся прочь, разваливая мутную воду, словно плугом, и оставляя позади широкий пенный след.

На пароходе Костя устроился неплохо. Ему соорудили спальное место прямо в радиорубке. Это была крошечная кабинка, заставленная аппаратурой, стоявшей повсюду: на прямоугольном железном столике, на привинченных к стенам полках и даже на полу. К столику был вплотную придвинут массивный железный стул, на котором важно восседал радист. Позади радиста был узкий проход; там-то и соорудили Косте лежанку из трёх досок, благо места он занимал немного. С утра он обычно гулял по влажной от солёных брызг палубе, поднимался по железным ступенькам в рубку капитана, откуда подолгу смотрел на сизую гладь Японского моря, потом отправлялся на нос, где было посвободнее и можно было, усевшись на деревянный ящик, смотреть через высокий борт на колеблющийся горизонт и блистающие дали. Не пускали его лишь на корму. Там всё время происходило какое-то движение, стояли часовые с винтовками, а проходы были загромождены контейнерами и мешками. Трижды в день Костя ходил в столовую, где ему наравне со взрослыми наливали борщ в алюминиевую миску, а на второе накладывали макароны с котлетой «по-флотски». Всё было замечательно – первые три дня. А потом началась сильная качка, и Косте стало не до прогулок и не до котлет. Он пластом лежал на своём лежаке, сдерживая тошноту и пытаясь удержать равновесие. Палуба ходила ходуном, корабль то жутко ухал вниз, то вдруг выдирался из пучины вод всей громадой, чтобы повисеть несколько секунд в зыбкой пустоте и снова ухнуть в бездну. Так целый день, ночь и ещё один нескончаемый день, наполненный промозглым ветром, грохотом и жутью; палубу то и дело заливало водой, холодные брызги летели со всех сторон, вокруг ничего нельзя было разглядеть – лишь водяная мгла за бортом, рваные края низких туч да крепкий посвист ветра в снастях. Так Костя узнал, что такое шторм и что это за штука – морская болезнь.

Матросы лишь посмеивались, глядя на его позеленевшее лицо.

– Ничего, браток, это только попервости тяжело, а потом привыкнешь! – говорили, снисходительно улыбаясь.

Костя не верил таким посулам. Но к исходу вторых суток понемногу стал возвращаться аппетит, тяжесть ушла из живота куда-то вниз, словно бы растворившись в палубе под ногами, а щемящее чувство в груди сменилось странной пустотой. Он снова стал наведываться на камбуз и съедать завтраки и обеды. Только начинал теперь с компота. Но это ничего не значило. Выпив стакан мутного кисленького напитка и посидев пару минут со скучающим видом, он как бы нехотя принимался за котлету, потом собирал с тарелки расползшиеся макароны, а затем съедал борщ, казавшийся необыкновенно вкусным. Так, мало-помалу, он вернулся к нормальной жизни и снова стал гулять по палубе и мечтательно глядеть на пустынные серые воды. Они уже плыли по Охотскому морю. Стало заметно холоднее, вот и льдины появились – тёмные, угрюмые, словно сделанные из чугуна – они медленно покачивались на волнах и куда-то плыли по своим делам. Костя провожал их долгим взглядом, лишь потом догадывался, что это корабль движется вперёд, а льдины раскачиваются на месте. Некуда им плыть. Да и незачем. Никто их не ждёт.

На седьмые сутки выглянуло солнце, и всё вокруг заиграло красками, заискрилось, возрадовалось! Открылся берег во всю ширь и во всю неохватную даль – до него было несколько десятков километров, но вода скрадывала расстояние, и берег казался неправдоподобно близким, протяни руку и достанешь! Но, по правде сказать, там не было ничего интересного – голые безлесные горы мутного цвета, окинутые фиолетовой тенью ущелья, бурые валуны, обнажённая, словно бы распахнутая настежь земля, а на вершинах гор – снежные шапки и лёд. Мертвящее дыхание стылых вод глушило жизнь на этих диких берегах. Нигде не было видно ни дымка, ни намёка на жильё и никаких следов человека. Гораздо интереснее смотреть в другую сторону, где нет ничего, а только вода – много воды! Сверкающий в ярких солнечных лучах океан синел и круглился на горизонте, играл жёлтыми бликами и словно бы скрывал что-то от людей; хотелось верить, что там, за этой синевой, за огненными искрами – неведомые страны и сказочные чудеса, там волшебство и необыкновенные люди! Костя рисовал в воображении роскошные тропические острова с белокаменными дворцами и золотыми шпилями, видел огромных чудо-богатырей, тяжко выходящих из воды, видел себя на тесных улочках средневековых городов, вдыхал пряные запахи и слышал таинственную музыку, льющуюся прямо с небес! Как бы он хотел попасть в такой город, блуждать по его затейливым переходам, вдыхать чужеземные ароматы и знать, что тебе всё по силам и ты ничего не боишься! Но пароход упрямо шёл на север, словно был не в силах отдалиться от диких безжизненных берегов. Льдин становилось всё больше, а воздух холоднее, небо постепенно теряло свои краски, и солнце незаметно поблекло, умерило свой блеск. Одно только и радовало: плыть оставалось недолго. Вот-вот они войдут в Ахматонский залив, а там и до Нагаевской бухты недалеко. И Костя торопил события, пораньше укладывался спать, чтобы поскорей наступило утро; проснувшись, спешил на камбуз и ел там перловую кашу и хлеб с маслом, внимательно прислушиваясь к низкому вибрирующему звуку, исходящему из мрачных глубин корабля, где работали мощные механизмы, упрямо толкавшие исполинский корабль через упругую сопротивляющуюся воду. Ему представлялся огромный маслянистый маховик, без устали вращающийся в самом низу исполинской махины. Корабль дрожит от адского усилия, огромный винт с бешеной скоростью разгоняет ледяную воду и посылает тяжёлый корабль вперёд, к подвигам и славе. Не знал Костя лишь того, что знали все матросы, все радисты и все взрослые этого плавучего мирка: в утробе исполинского корабля был не только залитый кипящим маслом железный маховик, не одни лишь гигантские топки и чумазые матросы, но там, среди стальных перегородок, втиснутые в узкие ячейки четырёхэтажных нар, без света и почти без воздуха – томились три тысячи заключённых. Всех их везли туда же, куда и Костю – в бухту Нагаево, в суровый колымский край. Каждый из этих несчастных не раздумывая отдал бы половину своей жизни только за то, чтобы не плыть на этом страшном корабле, не чувствовать каждую секунду противную дрожь пола и перегородок, не дышать спёртым воздухом, изнывая от мучительной жажды и тесноты. Но никто не вступал с ними в переговоры, и уже ничего нельзя было исправить – это понимали и те, кто был внизу, и те, что ходили у них над головами. Всех этих несчастных людей Костя увидел уже на месте, когда пароход прибыл в порт назначения. Произошло это на одиннадцатый день плавания.