Текст книги "Смешные люди"

Глава четырнадцатая

Почему-то иногда с особенным азартом пытаешься уверить других в том, в чём и сам не уверен.

Сейчас бы я согласился, чтобы и меня уверили в том, что Гулевич придёт. Уже и закат раскололся, и алые блики заплясали в пруду, а его всё не было. Но вот какая-то тень, словно испуганная птица, скользнула между деревьями. Показалась парусиновая, колеблемая ветром куртка. Игорь Алексеевич обошёл пруд и, свернув к дому, вскоре был на веранде.

Мы поздоровались.

– Быть владельцем этих документов, – кивнул он на знакомую жёлтую папку, – довольно обременительная привилегия.

– Вам угрожают?

– Думаю, что да, – сказал он, и что-то в его голосе заставило меня взглянуть на него повнимательнее: он беззвучно смеялся, да так, что это вызывало недоумение.

Я вздрогнул, как бы пробуждаясь от задумчивости, и заметил:

– Игорь Алексеич, вы сейчас, как нашкодивший студент.

– Студент, говорите? А я давно собирался спросить: вы у профессора Смирнова учились?

– Нет, у Млечко… Александр Владимирыч моим научным руководителем был.

– Тему-то интересную брали?

– Жизненную, я бы сказал… Районная газета как тип издания.

– Точно, вы же в районке начинали.

– Да, и корреспондентом поработал, и редактором.

– Ну а я с «Вечёрки»… так в журналистику вошёл. А что это была за история с выборами? Вроде редакцию даже обыскивали…

– Нет, типографию. Впрочем, ко мне домой тоже два сержанта заявились, хотели, чтобы я проехал с ними…

– Проехали?

– Знаете, так меня разобрало… выходной день, а тут эти двое из ларца, одинаковых с лица. В общем, наладил я их… Тогда шла избирательная кампания, я поддерживал действующего главу Христенко. Против него все местные богачи объединились, мошну потрясли – сбросились деньгами. Наняли юриста, и тот сумел под Христенко подкопаться. Избирком юристу, конечно, пособничал и главу с выборов снял. Потом, правда, суд решение это отменил, да выборы прошли… Ну а меня с самого начала один из николаевских «кошельков» уговаривал скинуть главу, сулил за это место сохранить. Так сказать, покровительствовать.

– И вы отказались…

– Отказался, ушёл из газеты. А напоследок выпустил номер, где всё как есть рассказал землякам: и о Христенко, и о «кошельке» – покровителе, и об подтасовках избиркомовских… Потому и типографию обыскивали, что хотели тираж изъять… не успели, я его распространил. У меня ведь была редакционная служба доставки, свои почтальоны. Когда типографию ночью зря перетряхнули, то участковым было приказано ловить почтальонов. В общем, и моих сотрудников потиранили. Выборы же закончились по сценарию местных богачей, в кресло главы они своего посадили. Народ потом ему прозвище придумал – «Джоконда».

– Джоконда?

– Да, всё время улыбался. По-моему, он начал это делать ещё тогда, когда я заявление принёс.

– Выходит, вы за убеждения заплатили…

– Только не говорите мне, что своей судьбой… Я потерял лишь место.

– А потом в Волгоград уехали?

– Почти сразу. Повезло, устроился в книжное издательство. Ну а примерно через полгода мне предложили возглавить главную городскую газету. Остальное вы и сами знаете.

– Корябает жизнь, корябает.

– Да чёрт с ней! Скажите, а почему вы о профессоре Смирнове вдруг вспомнили?

– Смирнов… Сегодня был у него на юбилее, семьдесят пять старику. Ушёл из журнала, перебирается в Подмосковье к дочери. В общем, всем нашим курсом его провожали.

– Надо же. Никогда не забуду, как я познакомился с Виталием Борисычем. Приехал, значит, к нему в редакцию, жду. Наконец, входит, здоровается и без предисловий начинает говорить о Боге. Говорит долго, успевая выкурить трубку. Фейерверк выбрасываемых профессором слов имеет вкус, цвет, вес… Одно удовольствие слушать.

– Он и сейчас такой, – Гулевич потрогал свою бороду.

– Да, такой… неистовый русский профессор.

– Алексей Николаич, всё не идёт из головы ваш рассказ. А вы потом жалели?

– Может, и жалел. Но ведь во весь рост выпрямился…

Я взглянул на клин усыпанного звёздами неба, замолчал, потом продолжил:

– Меня, Игорь Алексеич, сейчас больше жёлтая папка занимает. Вы же мною последние дни руководили, ничего не объясняя.

– Согласен, нужно объясниться… История, сразу скажу, некрасивая. Речь идёт о том, что некто, близкий к администрации, влияет на исход аукционов. Объекты, выставляемые на продажу муниципалитетом, уходят с молотка за бесценок. Поверьте, это очень лакомые куски, чаще всего в центре города. А значит, кто-то нагревает руки.

– Кого вы подозреваете?

– У меня нет пока никаких доказательств, но я думаю, что такой вопрос не мог бы решиться в обход той же Прицыкиной… Всё-таки заместитель губернатора по экономике. Все цифири перед глазами.

– Прицыкина, опять она.

– Повторяю, ничего на неё нет… Вникли?

– Пусть так… Но вы же помните, как журналистское расследование проводится?

– И что?

– Как вы там говорите, пункт раз? Так вот, пункт раз – социальные связи Ирины Сергеевны. Пункт два – сами аукционы. Кто там крутится? Каков механизм торгов? Как заявки наконец подаются?

– Да, вы правы, если мы выясним эти пункты, дело в шляпе.

– Пока только в вашей папке.

– Алексей Николаич, вам не надо ввязываться в это.

– Сначала вы дали мне дымящееся ружьё, а теперь говорите, не надо ввязываться. И потом, разве у вас есть помощники? Ну ваш сын, ну, может быть, ещё Татьяна Андреева и всё.

– Как же быть?

– Я за расследование.

– Хорошо, когда вы начнёте?

Вспыхнули ослепительно огни проезжавшей мимо машины, и косматый мрак сомкнулся. Мы сидели с Гулевичем на веранде моего дома, вглядываясь в темноту. Потом я поднялся, чтобы размять ноги. Игорь Алексеевич тоже встал и облокотился на перила.

– Откладывать нечего, – сказал я. – Можно начать и завтра.

– Идёт. Вы могли бы вместе с Татьяной съездить на аукцион, осмотреться?

– Так и сделаю.

– Да, и вот что… Она узнает, когда начало, и позвонит вам. А я завтра в Ростовскую область махну… в колонию к Иосифу. Всё-таки я выяснил, где он сидит.

– Игорь Алексеич, а что вы думаете насчёт Сажина? Какого рожна он вчера в цирк притащился? Это как-то связано с братом Иосифа?

– Вспомните, кто такой Сажин? Сажин – политтехнолог. В ближайшие дни начнётся выдвижение кандидатов в региональный парламент… Вникните! В числе выдвиженцев будет и Самвел Иосифян. Так вот, Евгений Борисыч, видимо, что-то готовит. Кто заказчик, догадаться не трудно.

– Цеповяз?

– Скорее да, чем нет. Ведь ему нужно, чтобы в парламент прошли нужные люди. А Иосифян как раз и может сгодиться. В любом случае ещё обсудим это, после моего возвращения…

Гулевич уехал.

Я выбил жёлтые искры из трубки и сел в кресло.

«Мы, конечно, рискуем, ввязываясь в это, но ведь и несправедливость совершается открыто, неприкровенно, на наших глазах… Чёрт, незачем так расстёгиваться! Не Уотергейтское же дело расследуем».

Глава пятнадцатая

– Мрачное место, – сказал я, – этот аукционный дом. Напоминает места, описанные Конан Дойлом, где непременно что-то должно случиться.

– Может, не стоит тень на плетень наводить? – Татьяна придвинула к себе сумочку.

– Какой у вас, однако, гранатовый браслет!

– Чудо, правда? Это мне Иван подарил. – Девушка смотрела на меня с недоверием и с интересом. – Алексей Николаич, вы же хотели не о браслете сказать, а о чём-то другом.

– Да, о другом… я ведь не хотел вас пугать. Раскаиваюсь впрок.

– Знаете, а здесь действительно мрачно, я не ожидала. Вон сколько серых коридоров!

– А сколько видеокамер! Только в аукционном зале я насчитал четыре.

– Если всё записывается, то как же они плутуют?

– Разберёмся. Видите того мужчину возле окна? Лицо у него удивительно живое и подвижное, а глаза смотрят зорко и прямо, что весьма редко сочетается с седыми волосами. Я навёл справки: это Михаил Юрьевич Подобедов, директор аукционного дома.

– Теперь вы засыплете меня градом дат и деталей?

– Ну, кое-что я уже нащупал… И выводы мои не так отрицательны, как вы думаете.

– Вот ещё, ничего такого я не думала. – Девушка нетерпеливо щёлкнула пальцами. – С чего вы это взяли?

Ответить я не успел. Какой-то мужчина в чёрном костюме подошёл к Подобедову и что-то зашептал ему на ухо. Потом они вдвоём нырнули в тень грязно-зелёной арки.

– А вы заметили, – сказала Татьяна, – что у директора даже рот сжался, превратившись в прямую линию, когда явился этот «костюм»?

– Заметил.

– Куда же они делись?

– В арке есть дверь, к ней и охранник встал.

– Правда, это и я видела. Ой, кажется, коловращение людей начинается!

– Пора бы, ведь через десять минут торги…

Уже вскоре зал заполнила разношёрстная публика.

Многие вели себя как завсегдатаи, они перешушукивались и перемигивались между собой. Это были в основном посредники, работающие не на себя, а на богатых хозяев, которые сами в торги не вступают.

Рядом расположился огромный мужчина с военной выправкой. Видимо, он был задействован в очередном деле своего шефа и напоминал человека, который после третьей рюмки может стать нелюбезным. Когда я спросил, что сегодня пойдёт с молотка, то он метнул на меня мрачный настороженный взгляд, как будто подозревая какую-то увёртку. Здоровяк вынул из кармана толстую коричневую сигару и зажал её между указательным и средним пальцем левой руки. Так и сидел, пока не пришёл аукционист.

Низенького роста, азиатские черты лица, дублёная кожа. Я глядел на того, кто доставал из распухшего портфеля молоток с наковальней, и не верил своим глазам. Гринёв, тихий, с вялыми движениями висельника, оказался аукционистом. Странные бывают сближения. Но думать об этом я уже не мог, секретарь комиссии огласила лоты, и торги покатились по написанному невидимой рукой сценарию.

– Р-р-раз! – Пётр Андреевич Гринёв щёлкнул деревянным молоточком по игрушечной наковальне, вверх взметнулись разноцветные карточки с номерами претендентов на покупку муниципальной собственности.

Аукцион проводился по известному принципу – «кто даст большую цену»… Его озвучил аукционист. И как он преобразился! Следующие два с лишним часа, без тени тошноты на лице, он повторял одно и то же.

– Пятьдесят две тысячи сто рублей за метр квадратный в год. Р-р-раз! – Цепкий глаз Гринёва выхватил первого, кто успел поднять карточку. А выхватывать уже особо и некого, цена зашкаливала далеко за ставки открытого рынка. Торговались только черноволосый господин и рыжая дама.

На лицах других полутора десятков, подавших заявки на этот лот, – недоумение. Они пришли сюда побороться за льготную ставку – тысячу рублей за метр квадратный в год, а здесь просто грабёж, дороже, чем до кризиса. Конечно, объект под аренду уж очень хорош, двести метров в самом центре, первый этаж. Но вот цена кусалась.

– Продано. – Аукционист перевернул страницу. – Господину Беловошеву, номер тринадцать…

Мадам Богодушко поняла, что проиграла. Она кое-как развязала шёлковый шарф, убрала с рябого лица рыжую прядь и, растерянно посмотрев на свой калькулятор, умножила полторы тысячи евро на двести метров в год: какой бизнес при такой арендной ставке можно даже в этом месте вести? Казино открыть? Публичный дом?

Аукцион жил своей жизнью.

Стук молотка, очередные лоты, вздохи проигравших.

Татьяна, тихонько толкнув локтем, незаметно обратила моё внимание на черноволосого. Номер тринадцатый – лидировал. Выиграл несколько объектов, кстати, не так дорого заплатил, как за первый.

Аукционная комиссия потихоньку скучала.

Председатель складывал итоговые суммы торгов: было чем отрапортовать директору.

…На продажу выставили любопытный лот – лестничные марши и подвалы крупнейшего в нашем городе универмага. Как-то так получилось, что в своё время помещения магазина были проданы господину Ягужинскому без этих подвалов и лестничных маршей. Десять лет он в ус не дул, возобновляя у города аренду. Что произойдёт теперь, если эти лоты уйдут неизвестному покупателю? В лучшем случае он продаст хозяину его собственные лестницы и подвалы втридорога.

Но Ягужинский был занят лиловым галстуком, а не происходящим и, кажется, совсем не волновался. Я заметил, как в самом начале торгов он поставил свою собственную мету в какой-то бумажке и поспешно сунул здоровяку, который тотчас вместе с сигарой отправил её в карман. Больше мужчина с военной выправкой никак себя не проявил, его карточка так и пролежала весь аукцион на подлокотнике кресла. А коммерсант «в один шаг» вскоре выиграл свои лестницы с подвалами.

Гринёв собрался назвать стартовую цену очередного лота, но его прервали.

Из коридора послышался какой-то шум, и все повернулись в ту сторону. Охранник оттеснял женщин, пытавшихся прорваться в аукционный зал. Это были продавщицы сельскохозяйственного рынка «Царицынский», которым за полчаса до начала торгов сказали, что их заявка на аукцион признана недействительной, – какой-то бумажки не хватило. Ведь заявки принимаются за неделю до торгов, а результаты рассмотрения сообщают за полчаса до начала: что-то исправлять и доносить поздно, но таков порядок.

Теперь рынок, где женщины проработали много лет, собирались продать без их участия. Претендовали же на лакомый кусочек юная блондинка в красной кожанке и невзрачный старик со свёрнутой в трубочку газетой. Победила молодость: сделав один аукционный шаг, блондинка купила рынок по минимальной цене.

Наконец женщины были оттеснены в глубь коридора.

В дальнем его конце виднелся телефон, по которому охранник вызвал полицию; ещё дальше через полуотворенную дверь виднелись тесно сомкнутые ряды канцелярских папок, и ясно было, что дверь эта ведёт в кабинет директора аукционного дома.

Полицейские не заставили себя долго ждать и, явившись, быстро выдворили из аукционного дома возмущенных женщин.

Но не успели торги снова раскачаться, как Гринев провозгласил:

– Дамы и господа! Все выставленные на сегодня лоты успешно проданы. Если вопросов и претензий ни у кого не имеется, прошу подписать итоговый протокол, сдать таблички с номерами. И до новых встреч! – Аукционист раскрыл портфель и сунул туда молоток с наковальней.

Неожиданно с Петром Андреевичем случилась очередная метаморфоза: он вновь превратился в человека, которого только что вынули из петли. Он забормотал что-то невнятное, а может быть, застонал.

Впрочем, удачливые покупатели тоже не выглядели слишком счастливыми, видимо, аукцион был их тяжёлой работой.

Устала и комиссия, устал и директор.

Подобедова, кажется, доконал представительный мужчина в чёрном костюме. Его лицо было мне знакомо, но я не смог вспомнить, кто это такой. Он удалился раньше, чем закончились торги.

Я выглянул в окно: незнакомец сел в свой алый «кайен» и укатил, даже не кивнув директору. Подобедов же смотрел ему вслед ещё несколько минут.

Да, было о чём подумать.

Хотелось прочитать и бумажку, лежавшую в кармане у здоровяка, и услышать, о чём шептал директору человек в чёрном костюме. Я с удовольствием повернул бы свои пушки на сто восемьдесят градусов, но палить было всё равно преждевременно. Да и по ком палить?

Одни неответы.

…Покинув аукционный дом, мы поначалу хранили молчание, словно оглушённые ударом.

Андреева первой не выдержала затянувшейся паузы.

– Алексей Николаич, а вам не кажется, что рыба поймала рыбака? Мы ведь почти ничего не узнали…

– Вот видите, вы сказали: «почти»… А это уже кое-что…

Я подвёз девушку до гостиницы «Здесь спал Элвис» и поехал за сыном. В детском саду отключили воду, и я решил забрать Артемия пораньше.

Глава шестнадцатая

Сложенные в стопки блины напоминали золотые колонны.

Артемий никак не мог оторвать от них взгляда. Над тонким его лицом пламенели растрёпанные волосы.

Бабушка Люда сняла со сковороды последний шкварчащий блин и смазала маслом.

– Ну, шиколка кислолицая, – улыбнулась бабушка. – Отведай блинка!

Внук только носом в ответ заорганил.

– Ты что заплаксивил, как осенняя туча?.. Дай перекрестить тебя жаркими поцелуями!

Вскоре Артемий сдался на милость бабушки, лицо его заполыхало смехом. Щёки бледные так и заснегирились.

– Алёша, а вы мальчишку совсем не кормите?

– Кормим, конечно кормим… росой.

– Всё шуткуешь?

– Мам, не беспокойся. Мы, когда домой вернёмся, отправим Артемия в санаторий. Марина уже и путёвку купила.

Бабушкины серые газельи глаза были печальны. Она подложила ещё блинов внуку, пододвинула вазочку с клубничным вареньем да чашку с домашней сметаной и сказала:

– Тёмушка, ты кем будешь, когда вырастешь?

– Я… я, бабуль, буду тучепрогонителем…

– Солнцем и водой будешь заведовать?

– Да, буду заведовать.

– Слышал, Алёша?

– Слышал, мам.

– А как у тебя самого с работой?

– Пока никак… Семисложное дело своё я ещё не нашёл, но близок к этому.

– Сынок, я ведь переживаю за тебя.

– Понимаю, не переживай… и ну их, эти разговоры крылечные…

Артемий отставил пустой бокал и выглянул из-за стопки блинов.

– Пап, а что значит: до подвига дюжий?

– Ах, дюжий! – Я стал целовать сына.

– Ты колючий, пусти. Ну, пап, пусти!

Мальчик долго бочился, потом спросил:

– Скажешь про дюжий?

– Хорошо. Сколько ты блинов умял? Много? Да, порядочно. Значит, можно сказать, что и ты дюжий. Это, знаешь, всё равно что крепкий, сильный…

– Конечно, я сильный. А то ж какой! Но разве блины мять – подвиг?

– Не совсем. Как бы тебе объяснить? Смотри, подвиг – это поступок… и не для себя, а для других… Такая вот нехитрая явь. Понимаешь?

– Понимаю. Я, пап, неумильных поступков совершать не буду.

Бабушка смотрела на внука так, как смотрят те, у кого любовь в сердце гостит. Лицо у неё было какое-то осиянное.

– А хотите, я вам песенку спою? – взлетел на табуретку Артемий.

– Хотим, – ответила бабушка тихо, с непередаваемой интонацией в голосе.

Внук, как дирижёр, взмахнул руками и затянул:

 
У родимого батюшки
Да во зелёном садике,
Во зелёном садике,
Да под садовой яблонькой,
Под садовой яблонькой
Да там сидел соловеюшка,
Там сидел соловеюшка,
Он сидел, громко песни пел.
 

…Плескучая какая-то радость в той песенке была.

Казалось, она входила в самое сердце. Сын же в своей клетчатой рубашке напоминал мне самого себя на одной старой фотографии. Когда-то давно её сделал фотограф на детском утреннике. Так вот, на том снимке у меня левый глаз, как пунцовая астра, цвёл. Это из-за девочки я зацепился тогда с приятелем.

– Малыш, а где ж ты научился петь? – спросила бабушка, подмигнув мне.

– Знаешь, – покачнулся на табуретке внук, – а я на студию хожу…

– Ну надо же! А возраст у тебя не подснежниковый, артист?

– Да, подснежниковый…

– Женя Опоченин, мам, студию для детей открыл, – сказал я. – Вот и Артемия нашего приобщает.

– Женя всё один?

– Нет, не один… Аня Шульгина теперь с ним. Севы уже два года как нет, вот они и сошлись. Месяц назад у них родился Егорка.

– Значит, у них теперь Егор и Глеб?

– Да, два пацана.

– А мы с Глебом вместе на студии поём, вот… И знаешь, знаешь, ба…

Внук сбился, почесал затылок, но потом хитро улыбнулся и затараторил:

 
Сорок амбаров
Сухих тараканов,
Сорок кадушек
Мокрых лягушек,
Кошку драну,
Мышь погану, –
Кто промолвит,
Тот всё съест.
 

В глазах бабушкиных блестели слёзы, её разбирал смех. Артемий тоже разошёлся и похохатывал, да так, что запомидорился нос. Сын успокоился только тогда, когда свалился с табуретки.

– Пойдёмте-ка во двор! – предложил я.

…Двор зарос травой, как молодой кожей рана.

Под нахмуренными яблонями, возле обтерханной ограды, я увидел мотыгу. Когда шёл к сараю, чтобы подточить инструмент, передо мной мышь пробежала. Артемий отскочил, словно укушенный.

Пока внук бабушке, подвязывавшей малину, рассказал про эту мышь, я не только поправил мотыгу, но и обиходил полдвора. Успел перекинуться приветствием и с молодой соседкой Алиной, которая, ломая смущение, сказала: «Ну, здравствуй!», и с её дедом Тимофеем Ивановичем.

Старик Коваленко, как паромщик наваливаясь на свою палку, подошёл к забору и голоском медовым загнусавил:

– Привет, Алёшка!

– И вам того же…

– Ты в отпуску?

– Навроде.

– Кажут, ветеранские отменят… Не слыхал?

– Не слыхал, дедушка.

– В церкву схожу, помолюсь, чтоб и не отменили… Божий храм, известное дело, – он что ось, вокруг которой колесо исправно крутится…

Старик посмотрел куда-то вдаль рыбьим взглядом и, ничего больше не говоря, поковылял к своей завалинке.

«Сдал дед, вон и кожа уже заголубела».

…Я покурил и взялся за мотыгу.

Вскоре клумба, населённая красными и жёлтыми цветами, была освобождена от травы. Почистил основательно под ивой да рябиной, да полянку возле берёзы пёстросорочьей.

Наконец с травой было покончено – мотыга и жара вылизали двор.

Тягучая тишина в ушах звенела, хотелось пить.

Прибежал сын и на забор влез, на щеках его заплясали медные отблески света.

– Пап, а есть трава покаянная? Бабушка Люда не знает…

– Говорят, есть… Цветёт будто бы раз в году, в ночь на Ивана Купалу, жёлтыми колокольчиками, а листья у неё, как копеечки, круглые… Кто найдёт её – душою переменится.

Артемий внимательно слушал, взгромоздившись мне на плечи. Он не слезал, пока я лавировал между яблонями. Но вот я тронул наш старый умывальник, и вода, нагретая за день, облизала руки. Сын тоже подставил ладошки. Бабушка подала полотенце, мы обтёрлись и сели на скамейку подле летней кухни.

– Отдохнём, бабуль?

– Ну конечно, мой помощничек!

– Бабушка Люда, а это дедушка мой тут всё построил?

– Нет, прадедушка.

– И как его звали? Прадедушка Саша?

– Саша… Александр Андреич. – Горло бабушки сжала судорога, а под сердцем появилась тошнота.

– Андреич… И он что… воевал?

– Воевал… Медали на груди, а сам – сплошная рана. Мало он пожил да порадовался. И представь, всё умел делать! Был он у нас плотник златорукий. Построил себе дом, как терем красивый. Крыльцо к дому с балясинами точёными смастерил. Кухоньку летнюю да баню сварганил.

– А дом крепкий… на нас никто не нападёт?

– Пошли, Господи, от всякой нежити защиту!

– Какой ещё нежити?

– Злодеев таких.

– А человек-паук всех злодеев победит.

– Не знаю, как паук, а вот прадед бы победил.

– Он богатырь, что ли? Ведь он не Илюша… У него же нет коня?

– Да, ни коня, ни кольчуги, но он наш… русский…

– Бабуль, я понял-препонял…

– Вот и ладненько! Пойдёмте-ка, мужички, кушать… Ах да, всё хотела спросить: а что это вы без мамы приехали? Я для неё лимонной мяты насушила. Ещё кой-чего тут припасла.

– Молодец, что припасла… Но в издательстве сейчас сплошной аврал, – сказал я. – Книжная серия готовится, и Марина всё время занята корректурой. Представляешь, дозвониться до нее не могу, последние дни только эсэмэсками общаемся…

Подползал вечер.

Ветер косматил тамариск.

Я нашёл ковш, зачерпнул из ведра нахолодевшей колодезной воды. Закатное, чахло-румяное солнце отражалось в ней. Отпив глоток, я захватил ковш с собою в беседку.

Когда огонёк сигареты перестал тлеть, я бросил её, открыл ноутбук и стал писать.

Часов в десять позвонил Гулевичу, но его номер был по-прежнему заблокирован. Видимо, Игорь Алексеевич ещё не вернулся из командировки. После поездки к Иосифу, он срочно укатил на Ставрополье: там готовился какой-то саммит с участием президента.