Текст книги "Смешные люди"

Глава двадцать первая

Раскинулась осень.

Солнце, бескровно-жёлтое, висело над городом.

Перед зданием областного правительства стояли чиновные ели.

Улица была плотно заперта машинами. Я пожалел, что послушал Андрееву и поехал здесь, а не через Вторую продольную. Ведь встретиться с Игорем Алексеевичем до аукциона всё равно не получилось, он задерживался на правительственном часе.

На Аллее Героев чернели копья фонарей.

Мы свернули налево и, обогнав мутно-розовый троллейбус, понеслись мимо сталинок в каменных рубахах. За Центральным рынком стали попадаться и обычные городские коробки с расстёгнутыми дверями…

Наконец, затемнела громада кирпичей – это был тракторный завод. Мы доехали до ВГТЗ так же быстро, как ветер вылетал из его огромных труб. Казалось, что полчища заводских корпусов обступают нас. Но вот мой «форд-фокус» пристроился за джипом, самоуверенно свернувшим на перекрёстке. Затерявшись в толпе суетливых легковушек, мы вскоре уже были возле аукционного дома.

– Итак, Татьяна, – сказал я, выключив радио. – Вы обратили внимание, сколько видеокамер нас излапывали в прошлый раз?

– Думаю, пять. – Девушка накололась на мой взгляд. – Или, может быть, семь…

– Нет, неверно. Вы смотрели, но не наблюдали. Только в зале для торгов их четыре плюс две в переговорной комнате. Кроме того, в каждом из трёх коридоров ещё по две… Ну и, конечно, видеокамера на входе.

– Значит, всего тринадцать?

– Да, чёртова дюжина… А вы быстро считаете.

– Я же аудитор. Знали бы вы, Алексей Николаич, как мне надоело отчёты цифрами клеймить…

– Говорите, отчёты клеймить… – Я закурил и выдохнул тонкий дым сигареты. – Пожалуй, запомню это ваше выражение.

Из-под стрел её ресниц на меня смотрели синие, как цветы, глаза. Они то ли благодарили меня, то ли радовались.

– Как хорошо, что мы снова в деле… ну, что расследование наше продолжается…

– Понимаю.

– Понимаете?

– Конечно, ведь ваш отпуск проходит не так, как хотелось бы. Вам не хватает впечатлений… И даже пейнтбол не помогает убить скуку.

– Как вы узнали? Иван рассказал?

– Нет, он мне ничего не говорил. Я просто наблюдал и логически размышлял… Судите сами: сегодня понедельник, а вы не на работе… отгул вы использовали ещё в прошлый раз. Вот и получается, что вы в отпуске. Но раз Иван на работе, а он на работе и завален делами, значит, вы не можете пока поехать на море… То есть проводите отпуск не так, как хотелось бы. О пейнтболе же мне поведало маленькое жёлтое пятнышко на вашем локте. Оно свежее. Вчера, когда мы виделись в планетарии, у вас его не было. Да и ваш клатч… Он ведь, кроме всего прочего, содержит цилиндрический предмет, очертания которого хорошо угадываются. Очки вы не носите, поэтому там не футляр для очков. Я думаю, что это та самая дымовая граната, используемая и в пейнтболе. Тем более я просил вас недавно её раздобыть…

– Алексей Николаич, когда вы изложили свои соображения, всё кажется мне смехотворно простым… я и сама без труда могла бы всё это сообразить. Но сначала я была совершенно ошеломлена.

– Но теперь вы убедились, что главное – уметь наблюдать? В этом и заключается моё ремесло писателя, и вполне возможно, что оно пригодится нам в начатом расследовании.

– Ага, убедилась…

Я взглянул на часы, до аукциона осталось двадцать минут.

– Ладно, а сейчас, – сказал я, – покажите то, что вы прячете в своей маленькой сумочке.

– Вот это.

– Так-так, ручная дымовая граната. Судя по маркировке, она белого дыма.

– А вы что, и в гранатах разбираетесь?

– Познания мои в военном деле – разрозненные. Я ведь после школы поступил в военное училище и успел там немного поучиться. Если не ошибаюсь, ингредиенты в вашей гранате самые простые: бертолетова соль, аммоний хлористый и антрацен… В общем, то что доктор прописал! А скажите, я могу рассчитывать на вашу помощь?

– А что я должна сделать?

– Когда я маякну – вот так тронув воротник пиджака, – вы удалитесь в дамскую комнату, запалите гранату и, выскочив в коридор, как герой одного рассказа, выкрикните: «Пожар!» Окно в уборной приоткрыто, потом подумают, что гранату бросили с улицы. Вы же смешаетесь с толпой и уйдёте. Сможете такое провернуть?

– Да, смогу, – сказала она, нервно сжимая и разжимая свои красивые руки.

Было душно.

Над городом нависли морщинистые облака.

Я посмотрел на облака, а потом на часы.

– Пора!

– Где же взять рёбра, чтобы заплатить за это приключение? Что… что вы всё-таки затеваете? – Девушка торопливо поправила своё платье цвета охры.

– После, после… потолкуем.

…В зале для торгов одни мышиные лица и ни одного знакомого. Выделялся, пожалуй, лишь огромный мужчина с военной выправкой. Хотя он и отвернул голову в сторону, показывая бритую жилистую шею, я узнал этого человека. Его кадык ходил так, словно в горле танцевал виноград. Когда здоровяк повернулся, я заметил недобрую улыбку в его лисьих глазах.

«Да ему убить, – резанула мысль, – всё равно что ботинки переобуть…»

– Р-р-раз! – Аукционист резко щёлкнул деревянным молоточком по игрушечной наковальне. Это был ещё один мой знакомец – Гринёв.

Вверх то и дело поднимались разноцветные карточки с номерами претендентов на покупку муниципальной собственности, и Гринёв с каким-то даже наслаждением повторял своё «р-р-раз». Нет, он не говорил, а пел, как бубен. Выигрывали, видимо, те, кто и должен был выиграть.

Вскоре я тронул воротник пиджака, и Татьяна пошла в дамскую комнату.

Секунд через семь девушка выбежала из уборной с криком: «Пожар!», а за нею волочился густой белый дым.

Мышиные лица преобразились, люди повскакивали со своих мест: кто-то ревел, кто-то рвался вперёд.

Зал для торгов трясся, как эпилептик.

Я увидел платье цвета охры в толпе, теснившейся к выходу, и поспешил в кабинет Подобедова. Директор аукционного дома, не закрыв дверь на ключ, метался в это время между обезумевшими посетителями, которые и его увлекли за собой. Я же, очутившись в кабинете, принялся за поиски вдохновенно и последовательно: из шкафа выудил аукционный бюллетень – таких там было несколько стопок, а в столе нашёл записную книжку с рядами каких-то цифр. На это ушло секунд двадцать, ещё столько же, чтобы убраться из аукционного дома.

Расчет оказался верным: в суматохе никто не обратил внимания на мужчину в сером костюме, кроме того, ни в кабинете директора, ни в уборной не было видеокамер. Конечно, данное обстоятельство работало на меня и Татьяну.

…Этот день был горяч и долог.

На улице вякали трамваи, а из небольшой забегаловки слышалась воркотня рюмок.

Позади питейной, в парке, на ветках тополей, как потухшие лампады, темнели птицы. Ветер, как мышь, пошуркивал в трефовой листве. Два клёна, разбежавшиеся в разные стороны тополиной аллеи, роняли последние свои узорные образки. В клумбах же, перед эстрадой, цвели кровавоглавые розы. И хотелось узнать: какой декоратор устроил такие поминки по лету?

Выпустив несколько седых колец дыма из трубки, я окончательно успокоился и позвонил Гулевичу. Мы условились, что встретимся у него дома в начале восьмого.

Глава двадцать вторая

Месяц был синеватый, словно кровоподтёк.

Печалилась дорога. Встречные легковушки кромсали её ножами фар.

Тяжёлыми чёрными кораблями проходили мимо грузовики.

«Уже в следующую субботу, – рассказывали ведущие «Авторадио», – станет известно, состоится или нет в Волгограде чемпионат мира по футболу…»

Дом Гулевича был в живом пятнистом блеске.

Я закрыл машину и пошёл через сад.

Какие-то беспаспортные тени шли за мной следом. Казалось, что сад был завёрнут в рогожу. Неожиданно тишину рассёк странный звук.

«Разве может живое существо издавать такой могучий чугунный гул?»

Карманный фонарик я навёл, как пистолет, на дом. На пороге, возле двери, сидел непомерной величины мастиф по кличке Мрак. Сейчас он, правда, походил на мясистую темноту и чуть ли не гудел. К счастью, выяснять, узнала меня собака или нет, не пришлось – её хозяин отворил дверь.

– Как вам, Алексей Николаич, этот господин воров? – улыбнулся Гулевич.

– Почему воров? – переспросил я и почувствовал, что сердце стучит, как телеграф.

Из бороды моего друга снова выпорхнула улыбка и осветила лицо.

– Но ведь так «мастиф» переводится с английского. Вникните! Впервые оно было употреблено ещё во времена Римской империи… В Англии же заимствованное название породы появилось в королевских уложениях Хивела Доброго… Если не ошибаюсь, они датируются IX веком.

– Интересно!

– Интересно то, что пятьдесят тысяч мастифов, закованных в кольчуги, Александр Македонский использовал в войне с персами. Ну а в Древнем Риме эти свирепые псы с Британских островов участвовали в гладиаторских боях… Ладно, что это мы всё о собаках, проходите-ка в дом!

– Так расскажите о людях! – попросил я, усаживаясь в кресло в гостиной. – Вы же встречались с Иосифом?

– Да, пожалуй, расскажу. Всё равно Иван с Татьяной задерживаются. История, в общем, такая. Десять лет не видел Иосиф родных братьев… Арест, потом скандальный адвокат Языков, в солнце расплавленный Ростов, колония в колючей проволоке, килька в томатном соусе, терриконы, шахтёрский посёлок, и – сломанная жизнь. Но и эти десять лет его не состарили. Этот человек по-прежнему чёрен, страшен и космат…

– Вы сказали, что он десять лет не видел братьев…

– Ага, братья, словно кислотой, вытравили его из своей жизни. Поселенцы, с которыми я общался, говорят, что хромой Языков был нанят братьями не защищать Иосифа, а понадёжнее упрятать его.

– Какие поселенцы? Разве он не в колонии?

– Его перевели из исправительной колонии общего режима в колонию-поселение недалеко от города Шахты… По предписанию врача перевели…

Гулевич подбросил поленья в камин и поворошил кочергой. Я глянул на огонь: казалось, что он стоит на задних лапах.

– Мне не удалось его как следует расспросить, – сказал Игорь Алексеевич. – Надеюсь, что в другой раз Иосиф будет разговорчивее. Он действительно мало изменился… Вот только большие багровые руки стали дрожать. Но ведь когда-то руки его были крепки, как клешни океанского краба… В общем, пока больше нечего рассказывать.

– А вам известно, как проходит избирательная кампания его брата? Он выдвинулся?

– Кое-что я знаю об этом. Да, он выдвинулся, и я даже был сегодня в его избирательном штабе… Думаю, вы не догадаетесь, кого я там встретил.

– Могу попытаться.

– Не надо, не трудитесь. Я встретил там Сажина.

– Сажина? Не может быть.

– Может. Больше скажу, он застрельщик в предвыборной игре Самвела Иосифяна.

– И как всё было? Ну, эта ваша встреча…

– Как? Да обыденно… Евгений Борисыч провёл меня в кабинет, заваленный листовками и увешанный плакатами, сочетавшими имя Иосифяна с высшим благом общества. Я осмотрелся, выдержал паузу и сказал: «С вашим кандидатом, Сажин, вы зашли в тупик… Коммерсант не нравится публике. Ведь так? Вы же понимаете, что рискуете репутацией политтехнолога? Не глупите, выкладывайте всё!» Моё спокойствие, спокойствие стоячих вод, подействовало на него. Он и выложил, что поскольку Цеповяз с Иосифяном договорились, Самвел идёт в областную думу, мол, большая игра началась… Но бывший боксёр и впрямь тёмная лошадка, с ним приходится много возиться.

– А вы? Что сказали вы?

– Гм! У меня в голове мысли в шахматы играли: «Если не рискнуть и не сказать, что я ищу решение этой предвыборной задачи, то каждый следующий мой ход будет ухудшать моё же положение… Короче, цугцванг». Ну, я и начал блефовать: сочинил, что готовлю для Цеповяза аналитику по кандидатам… Сажин окончательно поверил, стал делиться своими соображениями…

– Это хорошо!

– Да, пока нам это на руку… А там война, план и покажет…

С улицы послышался то ли ропот деревьев, то ли собачий рык, и через минуту в дверь постучали.

Уже вскоре гостиная, а потом и кухня наполнились трепетом жизни: Иван доставал из холодильника колбасу, сыр и масло; Татьяна резала хлеб и готовила бутерброды; я попыхивал трубкой; Игорь Алексеевич варил свой крепкий чёрный кофе, а мастиф по кличке Мрак улегся у ног хозяина и украдкой поглядывал на него карим глазом.

«Собачина… сто двадцать килограммов, – подумалось мне, – убедительный аргумент для любого вора».

После того как молодёжь подкрепилась, разговор о деле, интересующем каждого из нас, заполыхал.

Жару задал Иван. Голос у Гулевича-младшего был музыкальный и совсем не вязался с суровым обликом его обладателя.

– Я смеюсь над распоряжениями и строго слежу за их неукоснительным выполнением, – пропел Ваня. – Но вас, Алексей Николаич, следовало бы арестовать и допросить. Да, да… и вас, и Татьяну. Это же надо, устроить целую спецоперацию. И где? В аукционном доме! На виду у всех, под прицелом десяти видеокамер.

– Тринадцати, мой дорогой! – вмешалась Татьяна и стала горячо меня защищать: – Да если бы не решимость Алексея Николаича, не было бы у нас теперь ни аукционного бюллетеня, ни таинственной записной книжки. А ведь это – улики. Ещё какие улики!

Иван – этот красногубый, чернобровый живчик – даже растерялся, но быстро взял себя в руки.

– Да, ты права, и вы вовремя совершили налёт. Ведь сегодня вечером, в половине шестого, Подобедова застрелили в собственном кабинете…

Мы с Гулевичем от неожиданности переглянулись.

– Мне поручено, – продолжал грустно петь Иван, – расследование этого двойного убийства…

– Как двойного? – Татьяна чуть не выронила чашку из рук.

– Да вот так… Выстрелами в затылок убиты директор аукционного дома и старик-дворник. Последний, видимо, оказался случайным свидетелем… Перед тем как пуля въелась Подобедову в голову, неизвестный перекрестил его двумя ударами. Сломаны челюсть и ребро. Директор, как я уже сказал, был застрелен в кабинете. Ну а дворника… дворника обнаружили на служебной автостоянке, позади аукционного дома… Знаете, сколько я видел смертью зацелованных? Но эти двое, особенно старик, подействовали на мои нервы. Никогда не встречал таких страшных, лаковых ликов…

Мастиф заскулил, будто понял человеческую речь.

– Бабушка правильно говорила, – продолжал Иван, поглаживая собаку по спине, – мне нужно было стать художником, а не юристом… Впрочем, моя впечатлительность мне не только мешает, но и помогает. Я рисую в воображении картины преступлений… пытаюсь понять, как бы я сам повёл себя на месте преступника или жертвы… Поступил так и сегодня: представил, что я киллер и что наиболее подходящим оружием для меня был бы ТТ. И, заметьте, гильзы от ТТ, калибра семь шестьдесят два миллиметра, мы действительно вскоре нашли! Пистолет, кстати, тоже. Он лежал в мусорном баке, неподалёку. На оружии, естественно, никаких отпечатков… серийный номер сбит.

– Ты, конечно, проверил видеозапись? – посмотрел на сына Игорь Алексеевич. – Изъял бюллетени из кабинета директора?

– В первую очередь проверил… Но по какой-то причине камеры были отключены, запись не велась. Предположительно, видеокамеры отключил сам оператор, когда уходил домой. Почему он это сделал, непонятно, инструкция ведь запрещает. О бюллетенях мне также ничего не известно, их в кабинете не было. В общем, из всего количества имеющихся фактов следствию предстоит выделить основные и отбросить случайные.

– А запись нашего налёта, она сохранилась? – выпалила Андреева.

– Думаешь, мне просто всё подчищать? Прикрывать?

– Нет, я так не думаю.

– Не переживай, – Иван взглянул на девушку заговорщицки. – Я уничтожил видеозапись… Чёрт, до сих пор не могу поверить, что ты на это решилась!

– Итак, что в сухом остатке? – перебил Игорь Алексеевич. – Вникните! Криминальное убийство; пожар, который совсем не пожар, и вещдоки, имеющиеся только у нас.

– С большой долей вероятности, – вставил я, – это двойное убийство напрямую связано с нашей спецоперацией. Преступник, видимо, подчищал директорские огрехи… Ну а старика-дворника он убил, скорее всего, потому, что тот видел погрузку бюллетеней. Думаю, что машина убийцы была на этой стоянке. Скажите, Иван, а вы уже допросили оператора?

Иван Гулевич озабоченно нахмурился.

– Нет, он не возвращался домой. Опергруппа его сейчас ищет…

«Что в этих бюллетенях такого? – спросил я сам себя. – Почему убийца забрал их? Почему сразу не застрелил директора? Зачем бил? Может, хотел получить какую-то информацию?»

…Я передал Ивану тот экземпляр бюллетеня, который прихватил из аукционного дома, а записную книжку оставил, надеясь расшифровать. Допил кофе и стал собираться домой.

Мрак проводил меня до машины и вернулся к хозяину.

Игорь Алексеевич погладил пса.

Ночь горела над садом.

Содрогались от мук молнии, выкатывал каменный гром.

Я вглядывался в летучий сумрак. Казалось, что сад поднял своё лицо. Он был, как немощный старик. В нём появились предсмертные черты.

Глава двадцать третья

«Этот старик когда-то слыл знахарем, – вспомнились слова Гулевича о человеке, встретившемся ему в колонии-поселении. – Я узнал его, это он много лет назад стрелял в губернаторский кортеж… Он сильно сдал. Морщины под глазами говорили о его пристрастии к водке».

Когда мы подружились, Игорь Алексеевич рассказал эту историю. Началась она в 2001-м, за год до нападения егеря Эльтонского природного парка на губернаторский кортеж. Началась с того, что дочь егеря Ручникова изнасиловал сын одного большого чиновника.

Время обмертвело для Егора Ручникова. Его семнадцатилетняя дочь Катя, не перенеся обиды и позора, повесилась.

Она была такая грациозная, гибкая, как прутик. Совсем не походила на девиц с дискотек, демонстрирующих свои прелести то в синем, то в красном освещении.

Ди-джею Радмиру, который и познакомил Катю Ручникову с её насильником, эти цвета казались особым шиком. Но девушка не любила ни дискотеки, ни синий с красным. Она как-то сказала отцу, что ей не хватает жёлтого. Такой был разлит на курганах, за посёлком, причём только летом. Егору она почему-то запомнилась с книгами под мышкой и в лёгком летнем платье, открывавшем взору веснушки на её девичьем теле. Растил дочку Егор без матери: Мария Прокофьевна умерла ещё при родах…

В тот день, когда всё и случилось, отец почувствовал в сердце тяжёлый шорох. Помчался домой… «А Катя моя уже и управилась». Вынул он её из петли и завыл, как собака. Соседи потом рассказывали, что вой этот слышал весь посёлок.

Конечно, Ручников пытался добиться справедливости, но участковый, как стыдливая дева, прятал глаза и говорил: «Егор Петрович, да пойми же наконец, не даст сынка своего осудить этот…» Встречался он и с этим, с этим отцом насильника, который запомнился ему своим волчьим профилем. Чиновник усмехнулся, когда егерь сказал ему, что у Кати был лёгкий характер и доброе сердце.

Ничего не добившись, Ручников взял ружьё.

«Стрелял в губернаторский кортеж, – подробно записывал за Егором следователь, – от безысходности, но убивать никого не хотел».

После того как Егора Ручникова арестовали, Гулевич побывал у него дома.

«В тесной комнатушке, оклеенной угрюмо-жёлтыми обоями, стояли две железные кровати, покосившийся шкаф, умывальник с эмалированной раковиной и ведром, – рассказывал мой друг. – Всё сияло чистотой. На стене висели пучки целебных трав, зеркало с трещиной и фотография Кати в траурной рамке. Через окно, выходившее во двор, лился солнечный свет вместе с грустной песней. Её пел местный дурачок Есенгул. Этот казашонок окончательно свихнулся после смерти Кати. Он, как и Ручников, говоря о ней, всегда прибавлял «моя Катя». Вскоре он пропал из посёлка. Эта смерть засушила и его судьбу».

Помочь егерю Гулевич не смог. Нашёл, правда, одного добровольца, который за вознаграждение согласился приглядывать за домишком Ручникова.

Игорь Алексеевич, которому егерская пуля окровавила висок, просил суд о снисхождении к несчастному. Но дело признали политическим и начислили егерю двенадцать лет. Гулевич выяснил, что за день до вынесения приговора судью видели в ресторане с человеком, у которого был волчий профиль. Они пили дорогой французский коньяк и мирно беседовали. Впрочем, это мало что доказывало. Ведь и судья вправе пить дорогой французский коньяк, а тем более мирно беседовать. Вне зависимости от обстоятельств, он всё равно на страже и готов карать виновного: dura lex, sed lex.

Что же было дальше?

А было разбрызгано десять лет, и мой друг встретил человека, который когда-то в Эльтоне слыл знахарем, слушавшим нашёптывания дьявола. Да, так о нём говорили. Теперь же он был стариком, мрачным, как и его обветшалый посёлок.

Егор, посмотрев своими выцветшими глазами на Гулевича, тоже узнал его, но прошёл мимо, не сказав ни слова. Его взгляд словно спрашивал: для кого мне беречь татуированную душу?

…Я почувствовал, что Игорь Алексеевич расстроен. И поначалу решил, что причиной тому стал рассказ Ивана. Лаковые лики мертвецов, которые Гулевич-младший видел вчера вечером в аукционном доме, и меня потрясли. Но потом, когда, прощаясь, мой друг вспомнил эту давнюю историю, я наконец сообразил, в чём дело. Он думал о несчастном Ручникове. Всякое страдание для Игоря Алексеевича было несправедливым и противоестественным.

…Ушла нищенская ночь.

Солнце напоминало сонного зверя. И меня царапнуло: «…люблю смотреть всё один, тогда лучше вижу, точнее думаю».

Я затворил окно и принялся за роман.

Нужно было избавиться от сердечной смуты, исцелиться работой…