Текст книги "Вечнозелёная молодость"

IX

«Солдат спит – служба идёт», – фраза, придававшая оптимизм тем, кто тосковал по родному дому. Уже не недели службы бежали, а месяцы. Гарнизонную столовую закрыли на летний ремонт, теперь приём пищи проходил на открытом воздухе, готовилось всё в полевой кухне из порошковой картошки. В этом случае радовало одно – никаких нарядов по столовой, особенно на чистку картошки. Хотя и в тех нарядах была своя прелесть.

Помощникам поваров («помповара)» доверялось открывать сгущёнку, чтобы выливать её в котёл с какао. Но молодой организм, отлучённый от сахара, требовал его немедленно где-то найти. И он его находил именно в тех банках с тягучей белой сладкой жидкостью. Её недоливали и выпивали во время дежурства, подотчётно сдавая банки повару гарнизона. Раз баночка пустая – значит какао сладкое. Правда при употреблении курсантами напитка эта логика почему-то давала сбой. Тогда все помыслы устремлялись к тому, чтобы попасть на дежурство в «помповара».

Картошка… Да, они была грязная, иногда мокрая и тухлая. Зато можно было вдоволь натрепаться, порассказывать анекдоты, попеть песни. Разрешалось в помещении кухни брать с собой гитару. А с песней солдату веселей! Это известно ещё со времён русских былин.

Когда я впервые вошёл в помещение кухни, то был удивлён количеству оборудования для подготовки продуктов. Электромясорубки, котлы, тестомесильные аппараты и… машина по чистке КАРТОШКИ. Всё это я видел в Москве, будучи студентом пищевого техникума. Цивилизация добралась и сюда, но… МАШИНА СЛОМАЛАСЬ. Картофелечистка не работала и на ней теперь сидел, возвышаясь над нами, барнаулец Мишка Филин.

Отделение чикало картофель полутупыми ножами, бросая очищенный корнеплод в вёдра. А шкурки кидали в огромные носилки, сделанные из металлических труб и сетки, в которой эту картошку и принесли. Сначала весь этот груз взвешивался на напольных весах тут же. Потом содержимое носилок высыпалось на пол и картофелины брались по одной из кучи. По окончании работ сетку с очистками следовало опять взвесить. И если отходов было больше обычного, гарнизонный повар устраивал разборки, которые тут же и затухали. Всегда прокатывало одно и то же оправдание – «тупые ножи и гнилая картошка».

Миха с улыбкой в пол-лица бренчал на гитаре песню. О чём может петь ещё молодой солдат? Конечно, что он вот тут, верно и преданно несёт службу, а там, далеко, дома течёт обыкновенная жизнь:

 
«А где-то наши девчата будут вальс танцевать,
И другие ребята будут их обнимать.
А у нас от мороза трещат каблуки,
И уходят с развода в наряд «старики»!
 

Под песню и работалось споро. Быстрее всех чистил картошку Костян Мурзиков. Он, как истинный архитектор, отсекал у клубня всё ненужное. В результате получался небольшой жёлтенький кубик, который зашвыривался в ведро. Знал ли он про «Чёрный Квадрат» Малевича, неясно, но кубизм, как направление в искусстве, явно жил в его душе!

ВО время летнего ремонта столовой, требовалась покраска стен, побелка потолков, замена оборудования и профилактика посудомоечной машины, вечно ломающейся через пять минут после включения.

Место для приёма пищи было выбрано на небольшом возвышении, около тенистых зарослей, откуда открывался прекрасный вид на океан. Были вкопаны длинные столы, высотой выше пояса, так что приём пищи происходил стоя. Питалось каждое подразделение по очереди, а не по нескольку вместе, как в помещении столовой.

Один раз мы есть отказались. Точнее идти к месту, где из самой настоящей полевой кухни нам черпали еду. Наши командиры отделений немного перегнули с «воспитательной» работой, специально замучив нас дурацкими приказаниями, не имеющими к боевой подготовке никакого отношения. И ещё не совсем изжитый в нас дух свободы, а точнее – человеческого достоинства, взбунтовался от несправедливости. Мы отказались выполнять команду «шагом марш» и «бегом марш», и не двинулись с места вообще. Киндык и Синюшкин бесились, бегали вокруг строя, не в силах сдвинуть его с места.

Наши страшины, Старый с Бурликом, в это время в каптёрке готовились принимать «человеческую» пищу, купленную в армейском магазине. («Чипок», так его называли, наверное от первых букв словосочетания «чайная палатка»). И только они разложили вкусности, думая, что застава ушла на обед, как в дверях появились «мальки», наперебой рассказывающие о взбунтовавшейся заставе.

Злые старшины вышли на улицу и под их командованием строй зашагал. Отобедав под недобрые взгляды, мы, в ожидании «кренделей», вернулись в казарму. Но… наказания для нас не последовало. Зато позже из каптёрки раздался такой ор!!! Дверь этого помещения открылась и в коридор выскочили красные как раки, задыхающиеся «мальки» – Киндык и Синюшкин, с которыми Старый и Бурлик провели воспитательную работу. Оказывается, профилактика нужна и младшему командному составу, чтобы настроение в коллективе было здоровым!

Сержант Гаврюшин был чуточку мягче с курсантами, но почему-то невзлюбил Вовку Шигова. Хоть командир отделения и был из подмосковного городка, сибиряки и алтайцы привычно ему приклеили ярлык «заносчивого» москвича, при этом всячески показывая свою «исконно сибирскую» гордость.

Как-то в наряде по летней кухне Вова на спор потащил мешок картошки с овощехранилища на себе. В курсанте было килограмм семьдесят, и в мешке столько же.

– Даже на перекур не остановлюсь, товарищ сержант! – сказал Вовка взваливая тяжелющий мешок на себя.

– Хорошо, спорим! – согласился Серёга, чуть грассируя на «р».

Солдат пёр груз километра полтора, причём дорога от океана к летней кухне поднималась вверх и нести его по выскальзывающим из-под сапог кускам угольного шлака, которым нещадно посыпали дорогу, было тяжело.

Вовка сбросил с себя мешок картошки уже рядом с главным поваром. И хитро подмигивая тому глазом, гордо произнёс:

– Ну, что, закурим, товарищ сержант, а?

– Я не курю, если ты помнишь! – с досадой и какой-то детской обидой в голосе ответил Гаврюшин, проиграв в споре.

Конечно, командиру отделения симпатии к строптивому курсанту этот спор не добавил, зато он узнал, на что физически способен это «щупловатый» на вид невысокий паренёк!

Летняя кухня избавила нас от нарядов и по мытью полов в столовой, но внесла дискомфорт в нашу психику, ибо в блюдах стали появляться трупики белых червячков. То ли они водились в сухой картошке, то ли в рыбных консервах, неизвестно. Но все наши стенания на эту тему главным поваром игнорировались так же, как его, по поводу большого количества картофельных очисток. Он отшучивался, что червяки – это тоже мясо! Столовая, даже полевая, была солдатская, а для проверяющего прапорщика и дежурного офицера подавались «специальные» блюда. Без хлорки в тарелках, с нормально прожаренной (а не отварной) рыбой, с маслянистым некомкованным пюре. И компот был выше всех похвал – насыщенный и сладкий.

Вкусные блюда мы получили только на полевом двухдневном выходе, там питались все с одного котла и о том, чтобы «зажать» продукты или чего-то не доложить, речи не шло!

Это было событие. Конечно, «тревогу» мы уже ждали, и чуть ли не в обмундировании завалились на койки. Сигнал прозвучал рано утром. Все учебные заставы, получив боевое оружие, выстроились в пешие колонны и тронулись в тайгу за территорию части. Где-то там километров за шесть был поставлен палаточный лагерь. Мы топали, и бежали, потом опять пылили ногами дорогу. Было жарко и влажно одновременно. Пот высыхал на наших камуфляжах, превращаясь в белые узоры. Донимала мошкара и многие под форменную кепку засунули носовые платки, чтобы она прикрывала шею от их укусов.

Попутно командиры отделений давали вводные команды. Одна из них, «залечь и окопаться» до сих пор приводит меня в состояние ступора. Сапёрная лопатка пыталась долбить камень как могла, за час от начала команды я не окопался даже и на глубину ладони. В голове всё время крутилась мысль: «А как же наши деды в войну копали ячейки и траншеи? Как им это удавалось, да ещё и в условиях бомбёжки, постоянного обстрела?» Всплывали кадры фильма «Они сражались за Родину». Как?

Мимо молча прошёл Бурлик, за ним – Камешков, грозно буравя «дистрофиков» глазами. Прозвучала команда «встать, оправиться». Мы продолжили движение. Солнце пекло нещадно. Автомат казался огромной штангой, вещмешок с притороченной шинелью весил целую тонну. Нестерпимо хотелось пить. А фляжка с водой уже пуста. И тут на нашем пути возник ручей.

– Никому не пить из ручья! Запрещено! Можете дизухой (дизентерией) заболеть, – орал «малёк» Синюшкин.

Какой там! Народ как стадо ополоумевших ланей бросился к ручью. Чуть ли не с головой окунаясь, вбирая в себя прохладную влагу, все жадно пили. Хорошо, что это было уже перед лагерем. Там нас ждало высокое начальство в виде командира части и ночлег в палатках.

Шинель, зачем она летом? – многие курсанты думали так на этом полевом выходе. И только ночью мы осознали зачем мы несли этот «ненужный» груз так далеко, ибо задубели все как цуцики! Полевая форма, мокрая от пота и купания в ручье, стала настолько холодной, что зуб не попадал на зуб. Но, раскатав шинель и прикрывшись ей, тело начало согреваться. Никто не простудился и не заболел, по результатам того похода и даже «дизухой!»

Проматывая эти события, с ужасом думаю: «КАК МОЖНО ПИТЬ ИЗ НЕПОНЯТНО КАКОГО РУЧЬЯ ВОДУ!» Ни за что не стал делать так сейчас!

X

 
Захожу я на «кухан»,
Там сидит мой «корефан»,
Он «чифанит» «картофан»,
Попивая свой «кофан».
 

Незатейливый стишок я придумал сразу, только услышав такую вот армейскую лексику. Много ещё новых словечек довелось мне тогда услышать, эдаких жаргонно-тюремно-народных, которые плавно вплелись в воинскую службу и стали неотъемлемой её эмоционально-лексической частью.

Я не говорю про русский мат, которым мы научились пользоваться столь виртуозно, что после демобилизации пришлось вытравливать его из себя целый год. (А кто-то с этой проблемой не справился до сих пор. Может и не надо?)

Подобные словечки, сленг, не взялись с пустого места, а перекочевали из «блатного тюремного» мира, когда в армию стало можно призывать и бывших уголовников. Стране были нужны «штыки», самая большая армия мира в них просто нуждалась, и чиновников уже не интересовало какого качества они будут, тем более их лексика.

«Соловей», «чилим», «клоп» – у дальневосточных погранцов это не представители фауны нашей необъятной Родины, а конкретные люди с некой характеристикой, выраженные одним лишь этим названием.

Когда поют соловьи? В мае, по весне. Значит солдат, призванный весной, и будет этой птахой – «соловьём». Коротко и ясно.

Что до чилима – представителя ракообразных креветок, то на него путина (лов) объявлялась ближе к осени. Значит новобранец осеннего призыва – «чилим».

«Дед» – не родственник, а солдат, прослуживший более половины установленного срока, т.е. считающийся старослужащим.

«Дембель» – ещё не уволенный из части солдат, после выхода приказа о демобилизации его года службы.

«Замок» – не предмет для запирания чего-либо, а заместитель (по должности) или молодой солдат по отношению к старослужащему, отслужившему в два раза больше.

«Дух» – прекрасное церковное слово, превращённое в «погоняло». «Духи» – все молодые солдаты до половины срока службы.

«Олень» – благородное животное, обитающее в дальневосточных лесах, и физическая расправа в неуставных взаимоотношениях, за какой-то «залёт», а иногда и просто так. Это когда «дед» бьёт кулаком в скрещенные руки своего «замка», приложенные ко лбу запястьями, изображающее оленьи рога. «Бегущий олень», всё то же самое, но солдат стоит на одной ноге, вторую отведя назад.

«Фанера» – стройматериал из дерева, но только в магазине. У нас это была – грудная клетка. «Пробить фанеру» – означало ударить в область солнечного сплетения. Вид неуставного наказания.

«Боб» – пограничный наряд «часовой заставы» (он же «Бобёр») и вид неуставного наказания – щелчок по лбу пальцами, ладонью. «Бобрить» – охранять что-либо.

«Заплыв» – влажная уборка казарменного помещения.

«Качественный заплыв» – это когда приходит «дед» и говорит: «Я открываю дверь в казарму и у меня от чистоты шары (глаза) падают и катятся прям отсюда и до спортуголка».

«Отбиться» – нет, это не драка или бой, когда одни отбиваются от других. Это просто – лечь спать.

«Чушь» – под этим словом мы понимаем словесную бессмыслицу, что-то сказанное невпопад, однако на армейском сленге это означает лень. «Чушать», «погонять чушь» – лениться.

«Клоп» – это не вонючая букаха, попавшая в твой рот вместе с малиной, а солдат – связист, на лычках которого была прикручена эмблема из молний, напоминающая шестилапого жука.

«Таблетка» – фельдшер, санинструктор, «руль» – водитель, «хвост» – вожатый служебной собаки. Всё подметит солдатская смекалки и назовёт коротко и ясно, с юморком.

А вот поваров коротко почему-то никак не называли, видимо боязнь получить половником по голове или, наоборот, не получить НИЧЕГО в тарелку этому явно поспособствовала. Повар в армии был уважаем, почитаем, особенно в условиях отдалённых застав! Коли солдат сыт, так и служба идёт веселее!

Ещё были «куски» – прапорщики, служившие в обеспечении, заведующие складами, материальными средствами, не гнушающиеся присвоить себе хоть какой-нибудь кусок от неё или получить выгоду. Возможно, что таких ушлых было и немного, но плохое видится отчётливей и запоминается лучше. Оттого они и были «куски».

«Свисток» … не-е-ет, это не музыкальный инструмент или сигнал, это человек в звании лейтенанта, выпустившийся недавно из училища. Почему так? И здесь опять сработала солдатская наблюдательность. Закончив военно-образовательное учреждение, получив должность, молодой офицер желает поменять в подразделении, куда он попал по распределению, всё к лучшему. Ему кажется, что он сделает это красиво, не так как его предшественник и добьётся высот военной службы «без пыли и грязи». Естественно, своими планами он делится с личным составом, коллегами по службе. Рисует воздушные замки, рассказывает красивые истории, которые обязательно произойдут по его мнению. На деле же, всё оказывается не так просто! Идеал сталкивается с бытом, с той самой «пылью и грязью», каждодневными проблемами, другими «идеалами» сослуживцев. Вот тогда-то и становится понятно – обещанное молодым офицером ни что иное, как сказка, прожекты, хвастовство. Неправду говорил, «свистел»!

Безусловно, многие лейтенанты добились поставленных целей. Но не так, как красиво говорили, а для солдатской молвы этого достаточно. «Свисток!»

«Комод» – не мебель, а командир отделения. «Сверчок» – не музыкальный жучок, а солдат сверхсрочной службы. «Партизан» – отнюдь не герой народного движения, а солдат, переслуживший свой срок демобилизации (тогда равнявшийся двум годам).

В погранвойсках, несущих непосредственно боевую службу, не было командиров (кроме младших звеньев, отделений, взводов). Должность называлась – начальник (заставы, комендатуры, отряда). Среди солдат начальников называли на западный манер – «шефами». Таковым на «четвёрке» для нас являлся капитан Камешков.

Шефу не нравилось любезничать. Да и от чего? Это было его ежедневной работой и постоянное воспитание в течении полугода новых курсантов не прибавляло молодости и здоровья, а наоборот, только добавляло забот. А жить-то хочется сейчас, а не потом!

Он воспитывал нас, мы его, временами предоставляя ему небольшой отдых в виде нашей стажировки на боевых заставах.

XI

– Сказали деды придут сегодня ночью, будут «оленя» или «фанеру» пробивать! – заявил мне Сашка Коробчинский, когда мы готовились к отбою в Находкинском погранотряде.

– За что? – удивился я.

– Слишком мы борзые…, наверное,…

У меня внутри всё похолодело как-то. Мне были омерзительны подобные ситуации. В этот момент вспоминались книги и фильмы про злодеяния фашистов, устраивавших на оккупированных территориях и в концлагерях пытки, мучая наших соотечественников. Доходила к нам информация о зонах, где содержали преступников, о царящих там нравах. Но здесь, в погранвойсках, образце дисциплины… Это было грязно и унизительно! Как сюда проникла эта пакость? Тогда ответа на этот вопрос я не знал.

– Может из-за меня? Подошёл тут ко мне один дед. «Застегнись», – говорит. Ну я его и послал. У меня командир отделения есть, чего он мне тут приказывает? – возмущался Саня.

С этого началась наша двухнедельная стажировка в Находкинском погранотряде. Сашке было от чего возмущаться. Август – самое жаркое время на Дальнем Востоке. Наши камуфляжи «берёзки» были отутюжены с пришитыми на них белыми подворотничками. Разрешалось не застёгиваться на последнюю пуговицу и закатывать рукава. И потом, в учебном отряде мы жили «по уставу», а тут такой неуставной «пердиманокль» сразу. Странно, но в здешнем отряде тоже была учебка сержантского состава. И как их там учили? Тоже сразу «фанеру» пробивали, при этом зачитывая Устав?