Текст книги "Разрубленное небо"

Глава четырнадцатая
ЭТА ЛУННАЯ НОЧЬ ТАК БЫЛА ХОРОША

Артема сопровождали двое давешних носильщиков. От сопровождения Артем отказываться не стал, потому как понятия не имел, в какую сторону идти, равно как не имел понятия, где он находится. На дворе уже стояла полноценная ночь, что самостоятельный поиск дороги отнюдь не облегчало. Ну а оставаться ночевать в доме Годайго – это уж увольте…

Двое пеших проводников с фонарями в руках первыми шли по тропе. Замыкал процессию Артем. На иной порядок он вряд ли бы согласился. Поворачиваться спиной к кому-нибудь из людей Годайго не хотелось самым категорическим образом…

Тропа сбежала вниз с холма, на котором стоял дом, где они так мило побеседовали с бывшим императором-монахом, обогнула сильно заболоченный пруд, где, словно в последний раз, надрывалось горластое лягушачье племя, опять поползла вверх.

Наличие двух мечей, которые ему вернули, успокаивало. У проводников ведь никакого оружия. Сзади – Артем то и дело оглядывался – тоже никто не крался.

Тропа была видна вплоть до самого дома на холме – за это спасибо луне, светившей не хуже иного прожектора. В такую ночь на открытом месте можно было обойтись и без фонарей. Другое дело, если зайдешь под деревья, тут уж без помощи рукотворного света можно и грохнуться, да так, что и ноги переломать недолго.

Голова была ясная и пустая. Думать ни о чем серьезном не хотелось. Видимо, слишком много сегодня всего произошло, слишком много информации вылилось на голову бедного, старого и больного циркача. Мозги, что называется, перегрелись, и, как радиатору, им требовалось подостыть. Но совсем ни о чем не думать тоже невозможно. Как оно обычно и бывало с Артемом в такие минуты, он сосредоточился на первой пришедшей в голову ерунде, словно это не ерунда, а великая важность, стал обмусоливать ее мысленно и так и этак.

В голову ему, оказывается, запали слова Годайго о том, что тот, вновь взойдя на Хризантемный престол, отменит практику кисин. И вот Артем стал думать – а случись такое и в самом деле, что ж из этого, из отмены кисин, может получиться?

О сделках кисин Артем был наслышан и, более того, в дальнейшем не исключал и своего в них участия.

Из всего того, что Артем узнал об этих сделках, вывод напрашивался однозначный – именно благодаря практике кисин в Стране восходящего солнца сложилось самурайство как класс. Кроме того, благодаря именно сделкам кисин крупные монастыри превратились в форменные города-крепости, мало чем уступающие древнегреческим полисам, стали влиятельной политической силой.

А все из-за чего? Где-то примерно году эдак в семьсот шестьдесят каком-то – если Артем правильно все посчитал – была проведена Великая земельная реформа. Реформа, хоть и звалась Великой, однако, как это не раз случалось в мировой истории (и не в одной только древней Японии), с треском провалилась. Вернее, результаты ее вышли вовсе не такими, как ими замышлялось реформаторами. Скажем, появление практики кисин вовсе не входило в реформаторские планы. А вот поди ж ты – она появилась на свет.

Дело было в следующем. Реформаторы обложили многочисленными и обременительными налогами простых держателей земли, а крупных землевладельцев от большей части налогов избавили. Как нетрудно догадаться, мелким и средним землевладельцам такое положение вещей не шибко пришлось по душе. И чем дальше, тем нравилось все меньше и меньше. Люди, естественно, стали искать лазейки, чтобы уйти от налогового бремени, как искали их во все времена и при всех режимах. И, как водится, нашли.

Некрупные землевладельцы стали заключать с крупными следующие сделки: отписывали свои наделы землевладельцам крупным, а те незамедлительно, можно сказать, в тот же миг сдавали эту землю в аренду бывшим ее владельцам. Поскольку земля теперь по документам принадлежала крупным землевладельцам, то и налогов с нее отныне взымалось меньше прежнего. Конечно, арендаторы платили арендную плату новому хозяину земли, но эти выплаты были многократно меньше налоговых.

Крупными землевладельцами являлись, как правило, сильные, знатные самурайские дома. А также крупные монастыри. Посему последним точно так же мелкие землевладельцы отписывали земли и точно так же эти земли потом получали от монастырей в аренду.

Подобные сделки получили название кисин. И была у них одна особенность, благодаря которой и сложился тот самый самурайский кодекс чести – эти сделки держались на честном слове. Образно говоря, зaкрепляющим раствором этих сделок было честное слово, слово самурайское – с одной и с другой стороны. Ну в самом деле, что мешало крупному землевладельцу обмануть мелкого и сдать землю в аренду не ему, а другому? Или вовсе продать ту землю, а бывшего ее владельца послать куда подальше. Или же после отказать законным наследникам арендатора в праве на аренду некогда отцовской земли. Правда, нарушь знатный самурай договор, и другие мелкие землевладельцы уже десять раз подумали бы, а идти ли к нему заключать сделки кисин. Или, быть может, податься к соседнему монастырю или к другому знатному самураю?

Ну, а мелкий землевладелец, в свою очередь, вынужден был быть преданным, потому что над ним отныне постоянно висела угроза непродления аренды или незаключения арендного договора с его наследниками. «М-да, выходит, не на одном слове, и даже вовсе не на слове все это держалось, а на здравом смысле обеих заинтересованных сторон», – поправил сам себя Артем.

И вот теперь, разрушь эту практику, что же будет? Прежде всего, непонятно, как Годайго собирается поступить с крупными монастырями, которые, по его словам, готовы его поддержать в борьбе против Ходзё. Отмена кисин больно ударит по ним и совсем-совсем не понравится столь влиятельной силе, как крупные монастыри…

Впрочем, всегда есть возможность льготных послаблений. Скажем, тиснуть указ, мол, величайшим соизволением за монастырем на горе Хиэй сохраняется право на сделки кисин. Или что-нибудь в этом роде…

Они поднялись на очередной пригорок. Тропа, как сквозь ворота, вела между двумя развесистыми сакурами и вывела на поляну, окаймленую дико растущими абрикосовыми деревьями. Тени от невысоких деревьев лежали на траве четкими контурами и казались ненастоящими, вырезанными из черной бумаги. Ага, а вдали сквозь просвет были видны какие-то дома, скорее всего, городок Никацура…

Йох…

Все произошло столь молниеносно, что Артем опомнился лишь тогда, когда и поделать было уже ничего нельзя. Впрочем, опомнись он секундой раньше, тоже ничего не смог бы поделать.

Давешние носильщики слаженно кинули фонари в траву и брызнули в разные стороны. Эдакая слаженность могла быть объяснима только тем, что один носильщик другому подал заранее обговоренный знак, а Артем, циркач хренов, этот знак проворонил, расслабился, наблюдая вдали какие-то строения и думая думы об актуальнейшей из проблем – Великой земельной реформе семьсот какого-то года.

Артем выхватил длинный меч, завертел головой.

И было на что посмотреть. Вернее, на кого…

Со всех сторон, выскользнув из-под деревьев, к нему мчались по залитой лунным светом траве, по черным теням абрикосовых деревьев, сами таща за собой длинные черные тени, вооруженные люди. Их обнаженные клинки красиво блестели на бегу, отражая лунный свет.

Да и катана самого Артема тоже блестела что надо. С этим-то был полный порядок…

Видя, что застигнутый врасплох даймё Ямомото не пытается сбежать (потому что все пути отхода были перекрыты), нападавшие перешли с бега на шаг и теперь уже неторопливо обступали Артема, сжимали кольцо.

Артем вытащил второй, короткий меч. Чего уж тут мечи беречь… Хотя все равно не поможет, вот автомат бы помог, да где его взять в древней Японии, да еще на ночь глядя…

«Восемь», – сосчитал врагов Артем. Трое – явно самураи, остальные, не иначе, монахи-сохэй, сборная команда. И констатировал очевидное: «Это звиздец». Семеро из них были напрочь незнакомы Артему, а один знаком и даже очень. Тот самый аскетического вида самурай с нервным тиком на правый глаз, который так долго уговаривал Артема подняться с пола и проследовать к мистеру Годайго на прием.

Впрочем, объявись тут личности сплошь незнакомые, никаких сомнений, кто их послал, у Артема бы не возникло. Приходится признать – когда слишком много узнаешь о государственных переворотах, так просто все же не отпускают.

Твою душу дьяволу да в пасть! Он уже пропитался тлетворным японским духом, потому что на ум вдруг пришла мысль о том, что смерть выйдет красивой: в лунному свете, в причудливом переплетении теней на серебристой поляне, в полной ночной тишине, где будет слышен только звон мечей. Один против толпы. Если когда-нибудь его будущему ребенку, будь то мальчик или девочка, расскажут о том, как умер отец, он или она станут гордиться такой смертью своего родителя.

Незнакомцы нападать отчего-то не спешили, и, воспользовавшись паузой, Артем стал прикидывать шансы. Не могло такого быть, чтобы шансов не имелось вовсе.

Ну один шанс – это затянуть время разговорами (а чем еще?), глядишь, кто-то появится, спугнет. Ведь самураи Артема должны разыскивать своего невесть куда подевавшегося господина (по крайней мере хотелось в это верить) и могли неожиданно примчаться сюда на выручку.

Второй шанс – прорвать окружение и, врубив весь данный богом и цирковыми тренировками форсаж, спастись позорным бегством. И плевать на то, как это будет выглядеть в глазах взыскательных японцев…

Ночную тишину и течение мыслей Артема нарушил голос самурая с нервным тиком:

– Меня послал император Годайго. Господин Годайго велел передать тебе, что он сдержал свое слово…

– Да я вижу! – вырвалось у Артема. – Мало кто так умеет держать слово!

– Не перебивай, – мягко укорил его самурай. – Дослушай. Господин Годайго дал тебе слово, что отпустит живым. И он отпустил тебя живым. Но он не обещал тебе всегда и везде оставлять тебя живым.

«Не ждал я от императора-монаха подобной иезуитской хитрости. Сволочь, однако… Блеф, – вот еще о чем подумал Артем. – Блеф – это еще один шанс».

– Тут вот какое дело, – заговорил Артем, глядя на самурая. – Пока я шел от вашего дома, я напряженно размышлял не о чем-нибудь постороннем, не о какой-нибудь ерунде, а о разговоре с бывшим императором Годайго. И пришел к выводу, что я не прав. Скороспел я оказался в решениях. По молодости лет чересчур горяч и порывист. Вот что: пошли кого-нибудь из своих самураев к Годайго, пусть скажет ему, что я согласен. Что я готов присоединиться к нему в его борьбе.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, Ямомото-сан, – сказал самурай. – У меня приказ господина Годайго, и я не могу его нарушить. Скажи мне, Ямомото-сан, как ты хочешь умереть? В бою? Или предпочитаешь сеппуку? Я помогу тебе сделать сеппуку. Если ты сомневаешься в знатности моего рода, я назову себя, и ты решишь, достоин ли я оказать тебе помощь. Для меня же будет большой честью помочь Белому Дракону.

«Знакомые мотивы. Сеппука, честь…» А блеф явно не проходил. У Артема не осталось никаких сомнений, что чертов самурай от полученного приказа не оступит. Значит, надо использовать другие шансы. Затянуть время уж в любом случае не помешает…

– Назовись, – сказал Артем. – Даже если я выберу смерть в бою, я хочу знать, от кого я ее приму.

Артем надеялся, что по всегдашнему обыкновению самурай начнет долго и нудно перечислять многочисленных самурайских предков и их выдающиеся подвиги. Может быть, за это время кто-нибудь появится. Однако поганец как назло уложился в несколько фраз:

– Я – Гонгоро Токимаса, чей дед во Вторую Трехлетнюю войну[43]43
  Началась в 1083 г.


[Закрыть] на подступах к крепости Канэдзава первым заметил кружащую над лесом стаю диких гусей и догадался, что там поджидает засада. Могу поклясться тебе, Ямомото-сан, что я, Гонгоро Токимаса, прекрасно владею ударом «последней нити».

Последние слова он произнес с явной гордостью.

Артем знал, что имеет в виду самурай под «последней нитью». Это был высший самурайский шик для того, кто помогает совершить сеппуку, – не просто отрубить голову, но сделать это так, чтобы она не покатилась по траве колобком, а повисла на тонком лоскуте кожи. Будь Артем до мозга костей самураем, его должно было бы обрадовать, что он повстречал на жизненном пути такого искусного мастера.

– Что ты выбираешь, Ямомото-сан? – все еще вежливо, но уже с явными нотками нетерпения в голосе спросил аскетического вида самурай.

Затягивать беседу под луной больше не дадут. Стало быть, и этот шанс отпадает. Остается последний – бежать. Что, что, а бегать Артем умел. Главное – прорваться сквозь кольцо окружения.

– Я сделал выбор, Гонгоро-сан, – сказал Артем, поочередно загоняя в ножны короткий и длинный мечи. – Я выбираю сеппуку. Это большая честь для меня, что мне поможет уйти из жизни мастер «последней нити».

Артем счел, что не лишним будет поклониться.

– Но мне не нравится это место, Гонгоро-сан. Я хотел бы в свой последний миг чувствовать простор, видеть внизу блеск воды и слышать лягушачий хор. Это напомнит мне о моей родине, которую в этой жизни я больше не увижу.

Чтобы надежнее тронуть самурайскую душу, Артем добавил:

– Там я без труда смогу сложить свою предсмертную танку.

Расчет Артема был прост, как палка из бамбука, – сигануть вниз с холма. Да, сигать придется в темноту, и совершенно неизвестно, сколько придется лететь и на что в конечном счете приземлишься. Но он же воздушный гимнаст, а не мешок с картошкой, и уж падать-то обучен. Можно сказать даже так – именно искусству падать он обучен.

Аскетического вида самурай раздумывал недолго.

– Но ты прежде отдашь мне свои мечи, Ямомото-сан.

Видимо, этот верный слуга Годайго не полностью доверял Белому Дракону. Не верил, понимаешь, в искренность его слов и намерений. И все же он был стопроцентным, законченным самураем, и это-то его и подводило – он никак не мог себе представить, что самурай сможет бросить свои мечи.

Артем не колебался ни секунды. «Света восемнадцати лун», конечно, жаль. Как-никак, работа самого Амакуни, мастера из мастеров. Однако Артем не настолько осамураился за четыре месяца, чтобы из-за меча, пусть даже такого знаменитого и замечательного, отдавать жизнь. А уж про короткий меч-вакидзаси и говорить не приходится.

– Разумеется, Гонгоро-сан, – Артем вынул из-за пояса и протянул самураю короткий меч.

Затем, никуда не спеша (а куда ему спешить-то, на тот свет, что ли?) вытащил из-за пояса катану, протянул ее самураю…

Что-то тонко просвистело над поляной.

Рука самурая так и не коснулась «Света восемнадцати лун», зависла в воздухе в полсяку от меча. На его лице сперва появилось удивленное выражение, потом оно исказилось от боли, и рука его взлетела к затылку, за что-то там схватилась, словно он хотел выдрать занозу. Через мгновение самурай, закаменев лицом, рухнул в серебристую траву. Невольно провожая взглядом его падение, Артем разглядел, что в черных волосах поблескивает металлический штырь…

И тут же окруженную абрикосовыми деревьями поляну заполнил тонкий свист. Ж-жух, сяя-яуу. Что-то разрезало воздух, что-то небольшое, проносившееся серебряными искрами над поляной.

Артем вновь выхватил катану, когда в его сторону метнулся коренастый монах, замахиваясь палицей. Монах вдруг споткнулся, словно подбитый чьей-то невидимой ногой, крутанулся на месте, выпустил палицу из рук и повалился на землю. Опа! Короткая толстая стрела торчала из его спины.

Две такие же стрелы – одна вошла в ногу, другая в плечо – остановили еще одного монаха, вооруженного двумя странными, похожими на лепестки ножами. Он завалился на спину и замер недвижно, с открытыми глазами и ртом. А попадания меж тем не были смертельными. «Отравленные наконечники, – догадался Артем. – Больше ничем не объяснишь. И сюриккэн, сразивший Гонгоро, тоже наверняка был отравлен».

Люди Годайго валились на землю один за другим. Кто молча, кто-то успев крикнуть, кто-то хрипел, извиваясь в недолгой агонии на залитой серебристой росой траве. Кто-то успевал выдрать из тела стрелу или сюрикэн, но в него тут же впивалась новая.

Последний оставшийся на ногах самурай кинулся к Артему. И ему, единственному, удалось нанести удар. Наносил, когда черная стрела уже торчала у него из бедра. Потому, видимо, удар вышел несильным и нерезким, Артем без труда отбил его, подставив свою катану. И больше самурай со стрелой в бедре сделать ничего не смог. Стал оседать на землю, рухнул на колени, сжимающая рукоять меча рука уперлась в землю… Он вскинул взгляд и какое-то время неотрывно смотрел в глаза Артему. И столько было в его взгляде невыносимой, жуткой тоски, что Артему стало не по себе. Это были глаза самурая, умирающего так, как ему страшно не хотелось умирать – от отравленной стрелы, подло выпущенной из темноты. Цирковой гимнаст явственно ощутил, как под этим взглядом у него самого в каких-то потаенных механизмах души проворачиваются приржавевшие друг к другу шестерни, навсегда что-то меняя. Артем со всей четкостью осознал, что этот взгляд ему теперь не забыть, уж по ночам-то точно будет сниться…

Тем временем от абрикосового дерева отделилась тень и, низко стелясь над землей, заскользила в сторону схватки. Тень оказалась закутанным во все черное человеком, который метнулся к самураю со стрелой в бедре и всадил ему в грудь короткий прямой меч с квадратной гардой. И все. На этом аккорде схватка закончилась, да и недолго длилась она, какие-то секунды. Результатом этих секунд стало то, что люди Годайго все до единого были мертвы.

Закутанный в черное человек склонился над Гонгоро и что-то проделал. Только когда он распрямился, Артем понял что. Отрезанное у Гонгоро ухо незнакомец засунул за отворот куртки.

– Кто ты? – вырвалось у Артема. И наудачу спросил: – Ты из яма-буси?

Человек в черном поднял на него взгляд. Почему-то Артему показалось, что он улыбнулся под закрывающей лицо повязкой… И хоть открыты были одни только глаза, Артем с уверенностью мог бы сказать, что перед ним не Такамори, не Фудзита, вообще некто, никогда прежде Артему в этой жизни не встречавшийся. В прошлой жизни, впрочем, тоже… И почему-то Артем не сомневался – когда он снова встретит этот взгляд, то узнает этого человека.

Артем, ясное дело, не мог даже приблизительно сказать, сколько еще людей помимо незнакомца находятся за границами залитой лунным светом поляны, но, во всяком случае, отдавал себе отчет, что эти, если надобно увести его с собой, уведут. И уж тем более им не составит труда прикончить его в любой момент. Правда, хотели бы – уже прикончили бы. Хотя кто этих японцев знает, может, им всенепременно требуется собственноручно зарезать Артема, скажем, потому что так они обещали заказчику, а нарушить обещание не могут…

Но убивать его не стали. Не стали и уводить с собой. Незнакомец в черном побежал к абрикосовым деревьям и через мгновение растворился в ночи, оставив Артема одного в центре мертвого круга из тел. «Такаши, по слухам, убили яма-буси, и здесь тоже, по всему похоже, яма-буси – есть ли здесь какая-то связь?» – задумался Артем. Но найти ответ, стоя в круге из мертвых тел, было нелегко. Да и вообще торчать тут долее не имело никакого смысла. Артем двинулся в ту сторону, где вдали виднелись какие-то строения…

Это действительно был городок Никацура.

Нелегким делом оказалось найти свой постоялый двор. Городок был разбросан на большой территории, с какой стороны он сейчас зашел в город – непонятно, дома ночной порой все похожи… Но, поплутав, нашел, конечно, «свой» двор. Все ж таки Никацура – это вам не Нью-Йорк какой-нибудь. «Свой» двор он узнал по воротам, обитым по краям широкими медными полосами, и по крыше, крытой дранкой из дерева хиноки, – заметил это все днем, когда въезжали.

Подходя к воротам, Артем задался вполне актуальным вопросом – что ему прямо сейчас надлежит делать? Завалиться спать? Прихватить с собой всех своих самураев и до кучи Хидейоши с его самураями, ввалиться в дом, который занимал господин Касано, и устроить на отдельно взятом постоялом дворе ночь длинных катан? А потом отправиться на поиски подлеца Годайго, чтобы объяснить ему на языке клинков, что нехорошо похищать честных людей, а потом приказывать их убить? Непростые эти вопросы даже заставили Артема помедлить со стуком в воротные створы.

Ну, господин Касано скорее всего уже отбыл со двора – Артем готов был поспорить на что угодно. Что ему тут делать? Отвечать на вопросы, куда подевался даймё Ямомото? Так это или не так можно, конечно, проверить. И если вдруг Касано беспечно дрыхнет на гостиничных циновках… То что? Вызывать его на поединок? Исключено. Мало того что поединщиком Артем был, мягко говоря, не самым выдающимся, так еще после бессонной, беспокойной ночи, после отравления его так называемая спортивная форма оставляла желать лучшего. Приказать кому-нибудь из его самураев вызвать Касано и убить? Терять лицо перед ними, а также перед Хидейоши и его самураями не хочется, отдавать такой приказ тоже не хотелось. Сам Касано может крикнуть, что будет биться только с равным, а именно с Белым Драконом, и что тогда? Отказываться?

Еще сложнее с Годайго. Ну, допустим, найдет Артем, перебудив все дома этого городишки, его временное пристанище. И что? Во-первых, Годайго не самурай, а монах – как его вызовешь? Во-вторых, он, блин, императорской крови, потомок, блин, богини Солнца. Поднять на него руку какому-то чужаку – это, знаете, поступок, который вряд ли найдет отклик в японских сердцах, как бы ты ни объяснял людям свое решение.

В общем, Артем пришел к выводу, что самостоятельно ему в таких сложных запутках не разобраться, надо посоветоваться с кем-то знающим.

Удивительное открытие ждало даймё Ямомото на постоялом дворе. Оказывается, никто его не искал – ни с фонарями, ни без. Брат и сестра Кумазава, Такамори и Омицу, все его самураи и самураи Кумазава преспокойно дрыхли в отведенных им покоях. Артем не успел разбудить никого из своих. Раньше этого прибежал заспанный хозяин постоялого двора, его разбудил привратник, и хозяин тут же примчался узнать, не нужно ли этой прекрасной ночью еще что-нибудь столь уважаемому гостю? Гостя в первую очередь заинтересовало, не покинул ли этим вечером гостеприимный двор господин Касано? Выяснилось, что покинул. «А как отдохнул господин даймё? – вдруг спросил хозяин постоялого двора с какой-то странной улыбочкой. Артем даже бы сказал – с похабной улыбочкой. – И не желает ли господин даймё продолжить отдых? Вдруг он остался чем-то недоволен или по дороге сюда внезапно почувствовал в себе новые силы?» За всем этим чувствовал некий второй смысл, и Артем, насупив брови, потребовал от хозяина объяснить, что он имеет в виду. Хозяин объяснил: «Прощаясь со мной, господин Касано сказал: он очень жалеет, что дела заставляют его незамедлительно отправиться в путь и что он не может присоединиться к господину даймё и посетить вместе с ним лучший чайный домик Никацура, известного по всей Ямато красивыми и умелыми девушками…»

Вот так! Вот почему его не искали по всей округе с фонарями! Оказывается, Касано пустил дезу. Причем дезу аморального толка. «Интересно, – тут же подумал Артем, – а поверят ли мне Ацухимэ или Омицу, когда я им скажу, что не развлекался с другими женшинами, и поведаю им всю эпопею с Касано, похищением и с бывшим императором. М-да, ситуация, что тут еще скажешь…»

Трудно сказать, как поступил бы на месте Артема настоящий японец. Артем же был человеком русским, а посему, не понимая, что ему надлежит делать прямо сейчас, рассудил вполне по-русски – утро вечера мудренее. И завалился спать. Тем более что в сон рубило уже конкретно…