Текст книги "В невесомости два романа"

Наум осознал, что расставание с прошлым неизбежно. Он сформулировал это, как всегда, «самобытно»: жребий брошен, Рубикон перейден. И с этим нужно смириться, чем раньше, тем лучше. А что ждет его по ту сторону Рубикона? За прогнозом дело не стало. Уже через три дня после разговора со Светой он понял, что надежды на светлое будущее просто неуместны.

В середине декабря в Израиль пришла запоздавшая зима. Полили дожди, температура довольно резко упала градусов на десять-пятнадцать. В горной местности условия были куда более суровыми, чем те, к которым Наум привык на побережье. Он простыл, и простыл довольно основательно. Кашель, насморк, боль в горле и, наконец, высокая температура. Прихватило крепко. И тогда Наум не теоретически, а на практике почувствовал, что значит быть одному. Он никогда не был ипохондриком, не пугался неизбежных болезней, терпеливо переносил то, что несла с собой старость. Но тогда рядом был живой близкий человек. Это, оказывается, совершенно меняло условия игры.

Наум не хотел никому навязывать свои проблемы и даже к соседям не обратился за помощью. Немного молока у него еще было, он его грел и пил время от времени. Полоскал горло раствором соли с добавлением йода. Но к такому развитию событий он подготовлен не был. Во-первых, в квартире было холодно, несмотря на полуметровые стены, – агент, конечно же, соврал. Маленький калорифер, привезенный им из Хайфы, для этой большой комнаты, ворчал Наум, был как слону дробина. И второе: в доме был большой ассортимент лекарств от любых стариковских болячек, но не от простуды. И термометр куда-то подевался. Но и без него Наум чувствовал, как температура то поднималась до небес, и его трясло мелкой дрожью, то всё  тело покрывалось холодным потом, так что мокрым становились и спортивный костюм, в котором он лежал, и, главное, постельное белье. А менять белье сил не было. Наум попробовал русский народный способ – принял сто грамм с перцем, но чуть не отдал богу душу. «Что русскому здорово, то еврею смерть», – он еще пытался острить. Но повторять эксперимент больше не решался.

Ночь и весь день Наум стоически переносил болезнь, холод и голод, а потом ближе к вечеру позвонила Циля. Он прохрипел в трубку, давясь от кашля, что всё  хорошо и всё  в порядке. Короче, уже через час Циля была у него – во всеоружии, с корзиной, наполненной всякими целебными средствами, включая мед, молоко, бутылочки с полосканиями и набор таблеток.

Наум представлял собой жалкое зрелище и отлично это сознавал.

Но Циля не стала тратить времени на соболезнования. Она принялась со свойственной ей решительностью за дело. Подошла к Науму, потрогала лоб:

– Градусник есть?

– Куда-то задевался…

Градусник был вручен больному.

Циля немного откинула одеяло и наглядно продемонстрировала, что означает выражение «покрутить носом». Наум еще раз почувствовал себя тем самым старым козлом с полным комплектом сопутствующих признаков.

Она сняла теплую куртку и осталась в легком домашнем халате, видимо, издавна любимом, но немного тесном для ее нынешних форм.

– Не замерзнете? – посмотрел на нее с испугом Наум. Он дрожал под кучей одеял и в спортивном костюме.

– Я? У меня горячая восточная кровь. Вы лучше скажите, бойлер включен?

Не дожидаясь ответа, она пошла в ванную комнату, включила там нагреватель. Перенесла калорифер туда же. И всё это– не обращая на больного внимания. Слёз и сочувствия можно было не ожидать. Для нее это было дело житейское. Белье на полках она, если помните, раскладывала сама и наверняка лучше Наума знала, где что лежит. Приготовила комплект постельного белья, чистую футболку и семейные трусы.

Наум не очень ясно различал все вокруг. Сознание иногда заволакивалось, и тогда ему казалось, что это Света бродит по комнате…

Циля забрала градусник:

– Неплохо. Тридцать девять и три.

У Наума с перепуга округлились глаза.

– Какие вы, мужики, трусы. Всё, пошли под душ.

Глаза Наума стали квадратными. Он знал, что в израильской медицине душ применяется обязательно при любой температуре тела, в любом состоянии – живом, полуживом и даже свежеразрезанном. Но совковый инстинкт – температура под сорок! – предупреждал: это опасно. Впереди замаячило воспаление легких и летальный исход. Впрочем, его никто не спрашивал. Циля одним могучим движением вынула его из кровати и потащила в ванную. Ноги у Наума заплетались, голова кружилась, и при движении он невольно то тут, то там сталкивался с различными выступающими мягкими частями тела, которых у нее было на удивление много.

«Ну что ж, – снисходительно подумал он, случайно упершись в одну из грудей, чтобы не упасть, – немолодая женщина, это нормально. – И мстительно продолжил мысль: – Наверно, и Света уже такая, просто я этого не замечал».

Циля перебросила его в ванну и стала стаскивать влажную куртку со словами:

– Раздевайтесь быстрее.

– Циля, – Наум пытался удержать штаны.

– Что «Циля»? Да бросьте вы, на что там смотреть.

– Это уже обидно, – прохрипел Наум.

Циля быстро и ловко стала ему намыливать голову, спину и ниже, не забыв сообщить, что последние годы она мыла мужа, который тоже не мог уже сам…

– И это тоже обидно, – опять прохрипел Наум.

– Нет, я, конечно, не сравниваю, хотя он был очень хороший человек.

Она передала ему мочалку и сказала:

– Остальное мойте сами, чтобы у вас ничего не украли. Ха-ха. Но не возитесь.

Она ушла в комнату, минут пять ее не было, вернулась, как только Наум отключил душ, как раз вовремя. Крепко и быстро вытерла его большим полотенцем – сопротивляться у него уже сил не было. Надела на него новую смену белья. Обратный переход к кровати прошел легче. А там уже было застелено чистое, а главное, пахнущее свежестью белье. И Наум, к своему удивлению, почувствовал, что стало намного легче и даже температура упала. Время от времени Циля скрывалась в кухне. Вскоре рядом с ним у кровати появилась табуретка, застеленная салфеткой. На ней – стакан теплого молока, маленький термос с кипятком, банка меда, какие-то таблетки. Яблоки. Мятные конфетки для горла. Тарелка с овсяной кашей была вручена лично в руки со словами:

– Хочешь не хочешь, а кушать надо.

Всё действительно было сделано быстро и умело, и, конечно же, Циля не могла это не отметить. Промолчать было не в ее характере.

– Ну, какой я молодец?! Мой покойный муж жил за мной как за каменной стеной. Мои подруги говорят: Циля, ты такая заботливая и симпатичная женщина, почему ты должна оставаться одна? Ты чувствуешь, – впервые она перешла с Наумом на «ты», момент был подходящим, – как я могу помочь, какая от меня может быть польза?

– Циля, я чувствую, что меня знобит, – попытался он укрыться за недомоганием.

– Знобит? – весело подхватила Циля. – Сейчас приспособим грелку.

И она упорхнула в ванную. Потом оттуда раздалось пение. Испуганному беззащитному Науму оно показалось чем-то вроде завывания индейцев, вставших на тропу войны. Он не ошибся. Циля выскочила из ванной в цветастой ночной рубашке (припасла заранее!) и полезла к Науму под одеяло.

Обычно в подобные моменты тактичный автор прекращает описание сцены, предоставляя возможность сообразительному читателю представить себе, что было дальше. И только нахальный кинематограф со сладострастием поджидает эту ситуацию, чтобы потом минуту, две, три, десять смаковать различные позы, крупные и мелкие планы. Но это совершенно не тот случай. В нашем варианте даже самому изобретательному режиссеру не удалось бы выжать и крупицы эротики.

Уже говорилось, что у Цили, кроме плохо контролируемого темперамента, был здравый смысл и своеобразное чувство такта, иногда запоздалое. И она не собиралась ничего добиваться от изнуренного Наума. Просто хотела закрепить дружеские отношения, придав им оттенок чего-то интимного, отогреть его и его одинокое сердце. Наум снова почувствовал, как много у нее теплых и мягких частей, и уже готов был выскочить из кровати. На холод, на мороз, на смерть – куда угодно. Циля уловила это.

– Да бросьте вы, – она опять перешла на «вы», – никто вас не укусит. Согреетесь немного, и я пойду домой. Сына нужно кормить. Лежите спокойно.

Она затихла, а потом как-то заурчала, как кошка, судя по всему, немного задремала. Наум старался не двигаться, всё  это было ужасно.

Через полчаса она встала, не торопясь натянула халатик. Потом снова захлопотала – вынула кусок курицы из морозилки, отварила бульон, что-то где-то немного убрала. При этом пересказывала недавно виденный сериал, где женщина своим телом отогрела умирающего красавца. Наш красавец на эту историю никак не реагировал. Может, Циля и испытывала неловкость, но по ней это не было заметно. А Наум просто страдал, он не мог дождаться, когда визит закончится. Наконец она оделась: «Ах, сын уже вот-вот явится!», поцеловала Наума в щечку (с ней это бывало и раньше), пообещала завтра прийти к обеду и ушла.

Как только за ней закрылась дверь, Наум стал есть себя поедом. И всё  начиналось с излюбленной им фразы: «Что ж я за человек такой?» Где естественная благодарность женщине, которая искренне, от души, так помогла ему в тяжелую минуту, вполне возможно, даже спасла его? Как получилось, что эта благодарность наглухо перекрылась чувством сильного, буквально органического неприятия не столько самой Цили, сколько всей ситуации? Домашние хлопоты вокруг него этой полной немолодой женщины, не говоря уже о постельной сцене, вызывали сильнейшее раздражение, а может, даже отвращение. Эти чувства были настолько определенными, что сомневаться в них не имело смысла. Они не зависели ни от обстоятельств, ни от героини. Нет, при любой другой было бы то же самое, в этом Наум был даже больше чем уверен. Дело в нем, он на другую реакцию не способен.

А если отбросить эмоции, то вывод следует простой и суровый, вполне научный и обоснованный: Наум остается в Израиле один. Во всех возможных вариантах один. Он, то ли по характеру, то ли из-за возраста, то ли по сумме разнообразных причин, – какое это имеет значение? – уже ни с какой женщиной несовместим. Органически несовместим. Не о друзьях и не о гостях идет речь. Гости приходят и уходят. Речь идет о том, что в своей квартире он всегда жить будет один. Как сказал бы более поэтически настроенный персонаж, чем наш сухарь-аналитик Наум, отныне он обречен на одиночество. С этими тяжелыми мыслями он уснул, правда, предварительно съев то, что было оставлено, выпив все лекарства и прополоскав горло в соответствии с инструкциями.

Наум настолько не хотел повторения пройденного, что его организм просто не мог не откликнуться: на следующее утро после посещения Цили у него упала температура, значительно уменьшился кашель. Таким образом, Наум мог позвонить ей и отрапортовать, что благодаря ее заботам он исцелился, сейчас готовит завтрак, всё  прекрасно, большое, огромное спасибо, и приходите в гости. Что в переводе на русский язык означало, что скорая помощь уже не понадобится. Если Цилю и обидел этот «ответ с отказом», то она виду не подала.

Итак, в течение недели прозвучал окончательный, без права на обжалование, суровый вердикт: его ждет одинокая и безрадостная старость. Ничего удивительного нет в том, что загнанная было в подполье депрессия обрушилась на него, как лавина. Неуверенность и сомнения всегда были его ахиллесовой пятой, но он умел с ними бороться. Раньше. Сейчас любая, самая мелкая проблема приводила его в состояние полного душевного разлада. Он силой заставлял себя ежедневно бриться, принимать душ, как можно чаще менять белье. Пытался сделать не столь мрачным выражение лица. Но! Кроме волевых усилий и старания, нужно еще и желание, а его не было. Растаяло без следа. Всё держалось только на самолюбии – явно недостаточной и ненадежной опоре.

Все признаки депрессии были налицо. Наум не мог досмотреть ни одну телепередачу до конца – надоедало, уставал. О книгах и говорить нечего. И контакты, разговоры с ним тоже становились нелегким делом. Он мог внезапно замолчать на полуслове или уставиться куда-то за спину собеседнику, так что тот начинал ерзать на месте и оглядываться – что он там углядел за его спиной?

Оказалось, есть только один способ растормошить его хоть на время. И способ этот обнаружил Геннадий. Он же стал применять проверенный тысячелетиями безотказный метод на практике. Наум не сопротивлялся.

Потребляемые Наумом в «беседах» с Геннадием символические дозы, о чём мы уже упоминали раньше, потихоньку превращались в обычные, затем в солидные, и молчаливость его после приема порции на удивление быстро сменялась словоохотливостью. Он становился куда более раскованным и энергичным. Где здесь причина, где следствие – трудно разобрать, но связь очевидна. Прежде Наум никаких сведений о своем семейном положении, тем более подробностей, не сообщал. Никого его заботы не касались, собственно, потому он и уехал в Маалот, чтобы можно было начинать с чистого листа. Первый прорыв произошел в разговоре с Цилей. Неожиданная исповедь была хорошим уроком и долго терзала его самолюбие. Но постепенно шаг за шагом, а точнее, рюмка за рюмкой, бастионы сдержанности пали. Вскоре и Геннадий стал доверенным во всех отношениях лицом. Полностью уяснив ситуацию, в которой оказался Наум, Геннадий однажды выразил сочувствие в такой форме:

– Значит, тебя бросили тяжело раненного на поле боя? А может, лучше было бы пристрелить?

– Гена, не перебарщивай. Я амикошонства не люблю…

– А ты не мог бы говорить по-русски?

– Не могу – не люблю материться.

Но проходил налет опьянения, и Наум еще больше замыкался в себе. Мрачнел, непрерывно растравлял душевные раны и даже получал от этого удовольствие. Считал, загибая пальцы, чего он в этой жизни не сделал. Дом не построил, дерево не посадил, ребенка не родил. Даже картофельными очистками народ в бывшем СССР перестал интересоваться. Он определенно никакого следа на земле не оставил. Тогда зачем было появляться на свет божий?

Облегчение приносил только следующий визит Геннадия. Приходилось применять средство всё  чаще и чаще. Намечалась цепная реакция…

К удовольствию всех участников посиделок под навесом, зима выдалась мягкая и не очень дождливая. Практически каждый день можно было, чуть потеплей одевшись, сидеть на уютных стульях на свежем воздухе, греться на – всё  еще теплом солнышке и любоваться чудным пейзажем. Природа предгорий Израиля и не собиралась оголяться и отдыхать, как положено зимой. В марте, после праздника Ту би-Шват – Нового Года деревьев, а еще больше в апреле началось буйство на ярко-зеленом фоне самых разнообразных красок, свежих и сочных. Поистине волшебный край, райский уголок!

Известные вам соседи приходили под навес как к себе домой, без предупреждения. Правда, по уже описанным причинам «беседы» с Геннадием стали происходить чаще, чем совместные обеды с Цилей. Циля постепенно стала сдавать позиции. Она потихоньку убеждалась, что планам ее альянса с Наумом не суждено сбыться.

Но она была не только бывшим социальным работником, но и просто по-настоящему доброй женщиной, поэтому отдавать Наума без боя этому растлителю Геннадию не собиралась («Не напрасно он мне так не понравился с самого начала, алкаши всегда такие – вроде бы добренькие, но без совести»).

«Ну хорошо, – думала она, – у меня не получилось. Но это не конец света». Как и всякой настоящей женщине, ей было тяжело сознавать, что такой солидный и интеллигентный мужчина «валяется без пользы посреди дороги, и никто его не подберет».

Она проявила чудеса альтруизма и стала знакомить Наума с подругами. Правда, заранее их предупреждала, что он немного бука, зато мужик серьезный и непьющий. Но спустя какое-то время у нее появились обоснованные сомнения и в том, что он бука, и в том, что непьющий.

Науму в его нынешнем состоянии такие мероприятия были как острый нож в сердце. Но не сидеть же камнем дома. Унизительно! Какой выход? Новые знакомства, вежливые развлекательные разговоры, компания одиноких немолодых женщин, удивительно похожих друг на друга, – всё  это действовало на него угнетающе. Вы можете вообразить, что собой представлял Наум в еще более угнетенном, чем обычно, состоянии? В глазах новых знакомых Наум читал свой приговор: он полный идиот и всё  тот же «старый козел» в придачу. Это было невыносимо. Выход опять-таки нашел бывалый, прошедший огонь и воду (и не только воду) Геннадий.

Всё, оказывается, решалось очень просто. Прежде чем отправиться из дому на такой междусобойчик, Наум, по его мудрому совету, выпивал пару рюмок проверенной водки «Александров» – и уже минут через десять, с мятной конфетой во рту для отбития запаха алкоголя, был вполне похож на нормального человека. Запаса хватало часа на два-три. За это время его приглашали к обязательному на таких встречах столу, где он и добавлял вполне приличную для интеллигентного человека дозу – пару рюмок, больше ему и не требовалось. И тогда наш Наум превращался в разговорчивого и даже немного развязного собеседника. Он становился едва ли не душой компании, хотя этой компании слишком многого и не требовалось. Пусть он довольно часто говорил заумные и малопонятные вещи, пусть хихикал первым над своими не слишком смешными остротами, но это был живой человек другого пола, от чего Цилины подружки уже стали отвыкать.

«Нет, он у тебя довольно-таки еще ничего», – говорили они Циле. А она в ответ помалкивала, начиная догадываться об истинных причинах столь странной метаморфозы.

Сам Наум нисколько своими успехами не обольщался. Он ситуацию рассматривал трезво, как ни парадоксально это звучит. Ничего хорошего в этом не было – цветник свободных женщин и он посредине. Это означало, во-первых, что значительное число его сверстников уже покинули поле боя, что само по себе наводило на мрачные мысли. А самому новоявленному любимцу публики приходилось всё  активнее пользоваться допингом в виде «беленькой», чтобы выглядеть на уровне. Но самое интересное – неизвестно, зачем всё  это Науму было нужно: ни с одной из подружек он не согласился бы повторить спектакль, который они разыграли с Цилей во время его болезни. Да и просто общаться «в мирных условиях» не тянуло, ему и в голову не приходило назначить кому-нибудь из них свидание.

Наум поначалу усиленно бравировал тем, что ему теперь и море по колено, и сам чёрт не брат. Никого теперь его здоровье не волнует, а его – меньше всех. Пьет, не пьет – какая разница? Но ставшие почти ежедневными визиты под красный навес Геннадия со всеми вытекающими из этих визитов последствиями стали его постепенно настораживать.

Первый (а может, последний) звонок прозвучал для Наума 20 марта, когда счастливая Света сообщила, что родилась долгожданная вторая внучка. Ее назвали Ора, что на иврите соответствует имени Света. И бабушка неоднократно повторила, что для полного счастья ей не хватает только присутствия дедушки Наума. То есть у Наума был серьезный повод отметить это событие.

Гена в этот день не появлялся, Циля тоже. Наум вынужден был на радостях «принять на грудь» в одиночестве – и исполнил это очень добросовестно. Ночью были неприятности, которые давно назревали. Науму было отлично известно, что простатит и алкоголь – две вещи несовместные. Проснувшись от боли, он минут двадцать простоял без толку над унитазом, его заклинило. Он уже испугался, что навсегда. На сей раз пронесло, и в прямом и в переносном смысле. А когда на следующее утро ему неудержимо захотелось опохмелиться, он понял: пора принимать меры.

Нужно было не только решиться наконец на операцию, но и покончить с Гениным допингом.

Пьянству – бой!

Только на силу воли рассчитывать было опасно. Нужно было снова искать громоотвод, какое-нибудь занятие, которое отвлекло бы его от ничегонеделания. Но что-нибудь полегче, чем предыдущая трудотерапия, – на такой подвиг он уже способен не был.

Не объясняя причин, чтобы не обидеть партнера, Наум спросил у знающего всё  и вся Геннадия, чем бы интересным можно ему, Науму, заняться в городе Маалоте. Гена с энтузиазмом откликнулся.

Курсы изучения иудаизма, курсы оригинальных маршеобразных израильских танцев, фитнес, что на иврите звучит как «хедер кошер», – всё  это особого энтузиазма не вызвало. Тогда дальше. Сейчас среди израильских пенсионеров очень модно обучение игре на фортепьяно, но это денег стоит. Проехали. Еще Гена видел объявление: «Требуются любители самодеятельности для участия в постановке пьесы Григория Горина «Поминальная молитва».

– У тебя есть талант артиста? По-моему, нет.

Затем, подумав, добавил:

– Есть еще вариант. Но я бы тебе не советовал. Как-то я от безделья сунулся туда. Это секция. Что-то из восточной религии…

– Секта?

– Нет, секция. Занятия. Они там медитацией занимаются и – забыл как называется – транс… какие-то полеты. Межзвездные. Чокнутые, одним словом. Но интересно.

– Трансцендентальные?

– Точно. Ты бы видел этих межпланетников. Есть и старые, и молодые, но сразу видно – все с приветом. Но интересно. А то всё  надоело… У них всё  иначе, всё  задом наперед.

– Почему?.. Я когда-то интересовался этим. А почему не советуешь?

– Там занятия два раза в неделю. И твердое условие – нельзя пить два дня до занятий и один день после. Иначе психика не выдерживает, мозги сдвигаются. И начинаются глюки. Я на себе проверил: сдвигаются… Это не для нас с тобой, Наум.

Легкомысленный болтун Геннадий не почувствовал, что потерял в эту минуту и место распития, и напарника, и собеседника – всё  сразу.