Текст книги "Талантливый господин Варг"

Глава пятая. Русско-шведская война

В тот вечер Ульф вернулся к себе немного позднее обычного. Днем он был на служебном тренинге, который продлился на добрых сорок минут дольше положенного, с тем результатом, что многие его коллеги ушли с тренинга в состоянии некоторого раздражения. Ранний вечер – самое время для пробок, и в этот день многие участники тренинга попали домой гораздо позднее обычного: печальное обстоятельство, учитывая название тренинга, а именно: «Преодоление стресса на рабочем месте».

– Как бы мне хотелось, чтобы они просто оставили нас в покое – мы бы и сами как-нибудь справились, – простонал Леннарт Полссон. Ульф с Леннартом были давними друзьями, хотя их карьеры и пошли по совершенно разным дорожкам. Если Ульф пребывал в относительно тихой заводи деликатных расследований, то Леннарт работал на передовой, будучи вторым по значению человеком в антитеррористическом подразделении. – Зачем им вообще лезть к нам в душу – то с одним, то с другим?

– Думаю, им кажется, будто они обязаны что-то делать, – ответил Ульф. – Такие уж времена: на всех давят, чтобы они что-нибудь делали. Когда ты что-нибудь делаешь, никто не сможет тебя обвинить в том, что ты не делаешь ничего.

Леннарт вздохнул. Ульф был прав: давление было постоянным.

– К нам тут недавно опять заявился этот психолог и всех ужасно доставал. Помнишь его – такой усатый? Пришел поговорить о посттравматическом синдроме. Раз пять спросил, все ли у меня в порядке. Никак не мог от него отделаться.

– И как, ты в порядке?

Леннарт снова вздохнул.

– Да в порядке я, – он посмотрел на Ульфа. – Да ладно тебе, Ульф, посмотри на меня. Что, похоже, будто со мной что-то не так? Может, у меня, я не знаю… загнанный вид? Мешки под глазами? Руки трясутся?

– С виду как будто нет. Но кто знает, что происходит у тебя в глубинах сознания, а, Леннарт? – Ульф улыбнулся. Леннарт был жизнерадостным здоровяком, но – напомнил он себе – внешность бывает обманчива. Очень даже обманчива. – Вообще-то, Леннарт, то, как человек выглядит, не имеет ничего общего с тем, что у него внутри. Помнишь, у нас был воркшоп насчет предубеждений?

Леннарт помотал головой.

– Тот был добровольный. Я решил, что это не мое.

Ульф рассмеялся.

– Наглядная иллюстрация темы.

Леннарту понадобилась пара секунд, потом до него дошло, и он широко ухмыльнулся.

– Что ж, может, ты и прав.

– Но я тебе сочувствую, правда, – сказал Ульф. – Эти психологи…

– Да этот тип – просто одержимый, – снова завелся Леннарт. – Он решил во что бы то ни стало выбить из нас признание, будто у нас бывают кошмары. Нет, правда, он никак не унимался. Даже намекнул, будто с нами что-то не так, раз у нас не возникает патологической реакции на то, что нам приходится видеть. Ну, а мы воспринимаем все гораздо проще: у нас есть работа, и мы ее делаем. Существуют смутьяны, которые считают, что надо взрывать людей, чтобы донести до них свою точку зрения. Наша работа – не дать им этого сделать. Все просто. У меня с этим проблем нет, и я понимаю, что в процессе могу увидеть шокирующие вещи…

Ульф поднял к небу палец.

– Ага, шокирующие. Попался, Леннарт. Не так-то все просто.

– Хорошо, потенциально шокирующие. Но не обязательно для нас. Это – наша работа. То же самое у пожарных. Им приходится иногда видеть малоприятные вещи, но потом они возвращаются на станцию и, если нужно, поддерживают друг друга. Они знают, что это – их работа, и им нужно ее делать. Им не кажется, что они должны брать больничный после каждого вызова – пока не явится психолог и не сообщит им, что именно это им и следует делать.

Ульф не был уверен, что Леннарт так уж прав. И все же он – Леннарт – работал там, где работал и, наверное, знал, о чем говорит.

– Но ведь всегда есть те, кто слабее духом, – сказал он мягко. – Не всем нам свойственна стойкость.

– Не всем, – ответил Леннарт. – Но мы становимся все более бесхребетными, Ульф. Скажи человеку, что он слаб – и он будет слабым. Ожидай от него силы и стойкости – именно таким он и станет.

Ульф думал об этом по пути домой, стоя в пробке, которая случилась из-за перевернувшейся фуры. Из кузова высыпались коробки, а их содержимое, в свою очередь, рассыпалось по мостовой. На несколько секунд Ульфа охватил ужас: среди коробок валялись оторванные части тел, но почти сразу же до него дошло, что груз фуры состоял из манекенов, каких выставляют в витринах. Тут и там валялись целые фигуры, но некоторые развалились, и дорога была усеяна оторванными руками и ногами из пластика. Улыбнувшись своей ошибке, Ульф задумался, что бы он почувствовал, окажись тела настоящими; или, скорее, что почувствовал бы Леннарт.

Дорожная полиция уже прибыла на место, и проезжую часть быстро расчистили. Ульф заметил, как один полицейский подобрал с дороги пластиковую ногу и отшвырнул ее прочь, в кювет. При этом он рассмеялся, отчего Ульфу сделалось как-то неуютно. Казалось бы, подобные вещи должны наводить на размышления, а не служить поводом для веселья.

К тому времени, как Ульф добрался до дома и припарковал «Сааб», он уже окончательно решил, что Леннарт не прав. Всем нам свойственны слабости, какими бы сильными мы себя ни считали, так что явись к нам исполненный энтузиазма психолог, может, стоило бы прислушаться к его словам? И все же я не совсем вправе так рассуждать, сказал себе Ульф: риска заполучить посттравматический синдром у него явно не было; по крайней мере, пока он работал в отделе деликатных расследований, где редко приходилось сталкиваться с насилием. Был, конечно, тот случай с карликом Хампусом, который ударил свою жертву ножом под колено, но это было не слишком типичное происшествие, да и травма была пустячная. Конечно, никому неохота, чтобы в него втыкали нож, но, если уж выбирать куда, то удар под колено – один из самых безопасных.

Первым делом Ульф зашел к своей соседке госпоже Хёгфорс, чтобы забрать Мартина. Иногда госпожа Хёгфорс заранее отводила Мартина домой, чтобы он мог приветствовать Ульфа, когда тот возвращался с работы, но в этот раз – Ульф предупредил ее, что вернется попозже – она оставила Мартина у себя.

Мартин с энтузиазмом приветствовал хозяина: он принялся, лая, носиться вокруг него, постепенно сужая круги.

– Я где-то читала, что каждый раз, как хозяин уходит, собака верит, что он ушел навсегда, – заметила госпожа Хёгфорс, с улыбкой наблюдая за Мартином. – Поглядите-ка – он счастлив, что оказался не прав.

Ульф наклонился и погладил Мартина, надеясь, что это его успокоит.

– Нам никогда не узнать, что происходит у них в голове, – сказала госпожа Хёгфорс. – У них там явно бродят самые разные мысли – но только Богу известно, какие.

Мартин прекратил носиться кругами и уселся перед хозяином, выжидательно гладя на него.

– Я только что поставила на огонь кофейник, – сказала госпожа Хёгфорс. – Не хотите ли чашечку кофе?

Ульф согласился. Ему не терпелось поскорее попасть к себе домой и расслабиться, но он совсем не хотел, чтобы госпожа Хёгфорс подумала, будто он относится к ней потребительски. Она щедро тратила свое время на Мартина – так и он мог выделить по крайней мере пятнадцать минут на то, чтобы попить с ней кофе. К тому же Ульфу нравилось с ней разговаривать: предугадать направление беседы было решительно невозможно. Госпожа Хёгфорс отчаянно отстала от жизни практически по всем вопросам, поскольку перестала читать газеты лет пятнадцать назад, и была совершенно не в курсе достижений конца двадцатого века, не говоря уж о первых десятилетиях двадцать первого.

И теперь по пути в гостиную она отпустила замечание, касавшееся президента Никсона, причем прозвучало это так, будто он до сих пор сидит в Белом доме. Конечно, она могла просто оговориться, подумал Ульф, либо это было проявлением более серьезной хронологической проблемы. Трудно сказать.

– Конечно, Никсон уже умер, – заметил Ульф как бы между прочим.

Госпожу Хёгфорс это не смутило.

– Подобные типы, знаете ли, никогда полностью не отходят от дел.

– Это, конечно, правда, – согласился Ульф. – Но, мне кажется, смерть может стать серьёзным препятствием для политической деятельности.

Его мягкая ирония осталась незамеченной.

– Мне он никогда не нравился, – продолжала размышлять вслух госпожа Хёгфорс. – И этот, как его там, тоже. Ну, вы понимаете, кого я имею в виду.

– Очень может быть, – отозвался Ульф.

Госпожа Хёгфорс покачала головой.

– Хёгфорс… – она всегда называла своего покойного супруга по фамилии. – Хёгфорс всегда питал отвращение к политикам. Он говорил, это просто смешно, когда люди уверяют, будто могут управлять страной, когда сами никогда даже бакалейной лавки не держали. Политиканы и карьеристы – Хёгфорс никогда их не одобрял.

Ульф улыбнулся.

– Я, кажется, понимаю, что имел в виду ваш… то есть Хёгфорс. Тем, кто хочет указывать другим, что им делать, неплохо бы для начала самим обзавестись опытом.

Как Ульф и предполагал, это было то, что хотелось услышать госпоже Хёгфорс.

– Точно, – сказала она. – Именно об этом Хёгфорс и писал, когда умер. Не успел закончить эссе, и даже еще не решил, где бы ему хотелось это опубликовать.

– А он что же, много писал? – спросил Ульф.

– О да. Но никто не хотел его печатать – как ни грустно мне это говорить.

У нее сделался грустный вид, и она отвела взгляд.

– Мне кажется, он далеко опередил свое время.

– Нет пророка в своем отечестве, – добавил Ульф.

– Он написал целую книгу о Русско-шведской войне, – продолжила госпожа Хёгфорс. – Знаете, он относился к русским с большим недоверием.

– Припоминаю, мы как-то об этом уже говорили, – ответил Ульф.

Госпожа Хёгфорс вздохнула.

– И он был прав, – сказала она. – Стоит только отвернуться, а они уже раз – и сделали свой ход. Так уж они устроены. Непрерывно за нами следят, и стоит нам на секунду ослабить внимание – а они уже сделали свой ход.

Ульф молча кивнул. Это был не первый их разговор о русских, и ему не особенно хотелось возвращаться к этой теме. И все же у него было ощущение, что в словах госпожи Хёгфорс есть доля истины – русские и в самом деле вели себя подобным образом; они и впрямь постоянно что-то замышляли.

Госпожа Хёгфорс доверительно понизила голос:

– Я кое-что вам сейчас скажу, господин Варг. Вообще-то я не собиралась затрагивать эту тему: я же знаю, как это звучит.

Ульф ждал.

– Понимаете, кое-кто мог бы сказать – услышь они то, что я собираюсь вам сообщить, – что я глупая старая женщина, у которой не все дома. Доживешь до определенного возраста – и понимаешь, что люди смотрят на тебя и думают: пусть себе болтает, скорее всего, это чепуха.

– Ох, госпожа Хёгфорс, не знаю. Уверен, что про вас люди этого не думают.

Но это ее не убедило.

– Нет, это правда, господин Варг. В зрелые годы начинаешь замечать, что некоторые люди просто тебя не замечают. Они на тебя и не смотрят. Они думают – если вообще дают себе труд о тебе задуматься – они думают: о, это просто очередная старушка. Именно так они и думают. И на тебя они вообще-то не смотрят. Скорее, они смотрят сквозь тебя, а это совсем другое.

Ульф помахал рукой, показывая, что он не согласен с этим утверждением, но в то же время подумал, что госпожа Хёгфорс, должно быть, права. И, может, отмахиваясь от ее доводов – пусть даже из самых лучших побуждений, – он делал именно то, что так ее огорчало: он ее не слушал, а это, в конечном счете, все равно, что смотреть, но не видеть.

Но госпожа Хёгфорс еще не закончила.

– Я тут говорила с одной моей подругой – она довольно часто бывает в Америке, господин Варг. У нее дочка замужем за тамошним доктором – он какой-то там ортопед. Делает слишком высоких людей пониже или низкорослых – повыше, я уже забыла, что именно, – тут она сделала рукой небрежный жест, показывая, что это не так уж и важно. – Так вот, эта моя подруга частенько ездит к дочери во Флориду, в местечко под названием Бока-Ратон. Чудное название, ну да из песни слова не выкинешь. Так она мне рассказала, что в Америке людям в возрасте настолько надоело, что их не замечают, что они устроили себе такие места, где все – одного возраста. И они не разрешают молодежи там селиться – ну, кроме как полицейским, медсестрам и так далее.

Никаких подростков, подумал Ульф. Может, идея не так уж и плоха; но тут он поспешно одернул себя. Так легко думать о ком-то плохо, но нужно помнить, что все мы когда-то были подростками.

– И у них там есть все, чего ни пожелаешь, – продолжала госпожа Хёгфорс. – Лекции абсолютно на любую тему, и танцы, а после танцев – ритмическая гимнастика. И пилатес тоже есть – они там, знаете ли, все занимаются пилатесом.

Ульф ответил, что, должно быть, это очень приятная жизнь, но какая жалость – не правда ли? – что возникла нужда в подобной сегрегации.

– Конечно, для нас для всех естественней жить вместе – как итальянцы, которые любят, чтобы три поколения одной семьи жили под одной крышей.

Госпожа Хёгфорс задумалась.

– Верно, – сказала она наконец. – И, конечно, есть еще Япония, правда? Они там сквозь стариков не глядят, не так ли? Они им кланяются и всегда очень внимательно слушают то, что те им говорят. Понимаете ли, они уважают мудрость, – тут она немного помолчала. – Но я хотела рассказать вам совсем о другом, господин Варг. Я хотела вам рассказать о том, что произошло в парке, когда мы гуляли там с Мартином пару дней назад. Собиралась сказать вам в тот же день, но как-то к слову не пришлось.

Ульф поглядел на Мартина, который сидел на синем китайском коврике госпожи Хёгфорс и смотрел на хозяина не сводя глаз. Пес любил этот коврик – это было Ульфу известно, – и госпожа Хёгфорс со свойственным ей великодушием прозвала сей предмет «Мартиновым ковром».

– Чудесная была прогулка. Мартин нашел парочку белок и очень убедительно поставил их на место – но в гуманной манере, вы понимаете? Мартин никогда не укусит белку. Он делает им предупреждение, и они удирают.

Ульф улыбнулся.

– Да, он у нас добряк. Мне всегда казалось, что Мартин – пацифист. Знаю, для собаки это необычно, но у меня такое ощущение, что он не любит насилия, – он снова улыбнулся: ему пришло в голову, что собаки часто напоминают поведением своих хозяев. Южноамериканские собаки, должно быть, склонны к восторженности; французские – разборчивые едоки; а швейцарские псы никогда не вмешиваются в свары между другими собаками. Интересно, есть ли способ как-то проверить эту теорию? Психологи проводят множество странных, потрясающих исследований – наверняка кто-нибудь может опробовать и это предположение, каким бы оно ни было абсурдным.

– Мартин – очень чувствительный пес, – сказала госпожа Хёгфорс. – В этом вы правы. В общем, мы с ним гуляли и в какой-то момент прошли мимо двух мужчин, сидевших на скамейке. Вид у них был совершенно респектабельный; они спокойно сидели на солнышке и разговаривали между собой. Но когда мы подошли поближе, то я услышала, что говорят они по-русски. Этот язык ни с чем не спутаешь – если, конечно, разговаривают не на сербском каком-нибудь – но сербов всегда можно отличить по форме головы, и я практически убеждена, что это были не сербы.

Ульф вежливо слушал.

– Да, госпожа Хёгфорс, так, значит, эти двое мужчин, русские…

Госпожа Хёгфорс встрепенулась.

– Я не обратила на них особенного внимания, так, мимоходом отметила, что это – русские. Я вообще-то ничего не имею против отдельных русских, господин Варг. Я не из таких – у меня предубеждений нет. Мне бы не хотелось, чтобы вы так обо мне думали.

Ульф заверил ее, что подобная мысль даже не приходила ему в голову.

– Но самое интересное то, – продолжала она, – что, когда мы подошли к скамейке поближе – понимаете, дорожка вела в этом направлении, – Мартин весь ощетинился. Ну, вы знаете, как он это делает: шерсть у него на холке становится дыбом, вроде как у этих риджбеков – их иногда встречаешь во время прогулки. В общем, вроде того. А потом он как зарычит. Совсем негромко, знаете, низко так. Думаю, это он их предупреждал, – тут она взглянула на Ульфа, чтобы понять, как он на это отреагирует. – Думаете, я это все себе вообразила, правда?

Ульф покачал головой.

– Конечно же нет, госпожа Хёгфорс.

Тогда она решилась:

– Как вы думаете, почему он так себя повел, господин Варг? Скажите мне, если вы можете это объяснить. Потому что Мартин совершенно точно не мог услышать, как они разговаривают на чужом языке – при его-то глухоте. И почему же тогда он ощетинился и зарычал? Я скажу вам, что я думаю. Я думаю, он понял. Собаки понимают такие вещи – они понимают даже то, что нам, людям, недоступно. Они подхватывают эмоции, вибрации – называйте, как хотите, – которые мы даже не замечаем.

– И Мартин почувствовал что-то необычное, так?

– Так.

Ульф посмотрел вниз, на Мартина, и тот, глядя на него в ответ, вежливо стукнул хвостом.

– Уж и не знаю, госпожа Хёгфорс, – сказал Ульф. – Вполне может быть, что он уловил что-то в вашем поведении. Он мог почувствовать, что вам неприятны…

Тут госпожа Хёгфорс его прервала:

– Я не испытываю к русским никакой неприязни, господин Варг. Я держусь с ними настороже, потому что для этого есть все причины. Я держусь настороже, потому что они вечно что-то замышляют. Вот и все. Я первой готова признать, что некоторые русские ни в чем не виноваты, или, по крайней мере, мы не знаем, виноваты они или нет, а презумпцию невинности никто не отменял. Но факт есть факт: русские строили козни всегда. Как сказал Хёгфорс про Русско-шведскую войну, не мы ее начали…

Ульф закрыл глаза. Нет. Это попросту было неправдой, и в душе у него – в душе человека, всегда готового вступиться за истину, – все восстало. Он открыл глаза и увидел, что госпожа Хёгфорс вся подобралась, явно ожидая возражений.

– Да, не мы, – сказала она. – На этот счет было множество нелепых обвинений, но они, по большей части, не выдерживают никакой критики.

Ульф снова глянул на Мартина. Пес, почувствовав, как это свойственно собакам, что между людьми возникло напряжение, посмотрел на Ульфа, а потом оглянулся на госпожу Хёгфорс. Казалось, он не мог понять, чью сторону ему следует принять: в стае должно быть согласие, и подобные ситуации, как правило, действуют собакам на нервы.

– Честно, не думаю, что русские несут полную ответственность за этот конкретный эпизод, госпожа Хёгфорс, – начал он. – Нам нельзя упускать правду из вида, даже если шведы будут выглядеть не совсем идеально. – В этом-то и проблема, подумал он; нам так хочется быть идеальными, и, когда мы понимаем, что это не так, то возникает сильное искушение наплевать на очевидные вещи. – Нельзя не признать, что в то время у многих чесались руки напасть на русских…

Закончить ему не дали.

– Нет, – прервала его госпожа Хёгфорс. – Боюсь, не могу с вами согласиться. Никак не могу.

Мартин вздрогнул. Ему это совсем не нравилось. Он, конечно, не мог слышать их напряженные голоса, но уловил, как переменились позы двух центральных в его жизни фигур. Вот Ульф, его хозяин, так сказать, его отец, а вот госпожа Хёгфорс, которая о нем заботится, женский полюс его существования; к ней он испытывал полную, бескорыстную преданность, на какую способны только собаки. Почуяв между ними разлад, Мартин опустил нос и уставился в одну точку, находящуюся на полу.

– Вы должны понимать, господин Варг, – наставительно продолжала госпожа Хёгфорс, – что русские напали на нас. Они вторглись в нашу страну, нарушив границу, – тут она помолчала, переводя дыхание, но недостаточно надолго, чтобы Ульф успел возразить. – Эти русские только и знают, что нарушать чужие границы. Покажи им границу – и они тут же ее нарушат. У них это условный рефлекс, по Павлову, – а Павлов, заметим, был русским. Насколько я знаю.

– Нет, ну в самом деле, госпожа Хёгфорс, – запротестовал Ульф. – Не можете же вы…

– Очень даже могу, господин Варг. Очень даже. Давайте не будем забывать Пуумалу, где русские нанесли свой первый удар. 1788-й. Давайте не будем забывать эту печальную дату.

Ульф рассмеялся.

– Да ладно вам, госпожа Хёгфорс. Все знают, что это было подстроено. Это были вовсе не русские – это были переодетые шведы, и сделано это было для того, чтобы у короля Густава появился предлог начать войну. И все знают, что война ему нужна была для того, чтобы отвлечь народ от неудачной внутренней политики – он же был непопулярен. Самый расхожий casus belli [13]13
  Casus belli (лат.) – повод для объявления войны: термин римского права.


[Закрыть] – вам не кажется? В конце концов, Густав тоже был человек…

Может, если он докажет госпоже Хёгфорс, что король Густав был похож на своих – самых обычных – современников, она перестанет так болезненно относиться к его неудачам?

Но госпожа Хёгфорс покачала головой.

– И вы верите, что русские сказали нам об этом правду? При том, что они постоянно лгут?

Ульф посмотрел на часы. Может, проще будет согласиться с госпожой Хёгфорс – прекратить этот спор, сказать, что, может, она и права относительно русских. Прошлое есть прошлое, и стоило ли ломать копья над событиями восемнадцатого века, когда в двадцать первом происходит столько спорных вещей? Насчет того бутафорского нападения в Пуумале и в самом деле не было никаких сомнений. На шведах была русская военная форма, сшитая специально для этого случая в костюмерной Шведской оперы. В конце концов, многие видели, как костюмеры шьют эту форму, а зачем бы им это делать, когда ни одна постановка в то время не требовала подобного реквизита?

– Вся эта история с оперой и военной формой, – сказал он. – Ее трудно игнорировать, верно?

Но госпожу Хёгфорс было не сбить с панталыку. У нее по этому поводу имелись вопросы к российской императрице.

– Уж кто занимался оперными делишками, так это Екатерина, – отрезала она. – Да она сама писала все эти оперы, а в одной из них, прошу заметить, самым недвусмысленным образом оскорбила Густава. Она подняла его на смех, и если это – не провокация, то тогда уж и не знаю, что. Только представьте, кто-то написал про вас оперу, и вы там выставлены в самом невыгодном свете. Кто угодно разозлится, так что Густав тут совершенно не виноват.

Ульф принял решение.

– Вы, наверное, правы, госпожа Хёгфорс, – сказал он. – Грустная это история, как ни посмотри. – Он счел, что эта формулировка вполне способна похоронить тему – туда ей была и дорога. Действительно, история с Русско-шведской войной получилась грустная с любой точки зрения. – Мартин, наверно, устал. Отведу-ка я его домой.

– Он славно прогулялся, – отвечала госпожа Хёгфорс. – И наверняка нагулял аппетит. Я дала ему одну его печеньку, но ужинать он еще не ужинал.

Ульф поблагодарил ее, а потом сунул руку в карман. Поводок, присланный снабженцами, был еще там. Ульф вынул поводок и показал Мартину, который, сразу же оживившись, завилял хвостом. Ульф подумал: надо будет обязательно вернуть этот поводок. Обязательно. А заодно и решетку для «Сааба».