Текст книги "Под открытым небом. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4"

 
Уж близится рассвет…
В пыли дорожной
Шагать босому мне не привыкать.
Ещё вокруг темным-темно,
Но можно
Вдали полоску леса угадать.
 
 
А путь далёк.
И лес уж за спиною.
И робости в открытом сердце нет.
Пусть жизнь меня одарит новизною
И утренний мне улыбнётся свет.
 

 
Затворником прожил я две недели.
Писал стихи. Но дни летели.
И одиночества прекрасные плоды
Уж стали ни к чему. Мне ты,
Лишь ты нужна была. И мне
В моей весенней стороне
Наскучило сидеть под крышей,
Я отложил стихи и в рощу вышел.
В шумевших зеленью лесах,
В необозримых небесах,
В былинке серой у дороги,
В осинке тонкой – недотроге —
Всё пело о тебе одной —
Всё было песней молодой.
 

 
Суров мой быт. В нём горечи немало.
Но разве ж в горечи вся суть?
Досталось сердцу средь любви обвала,
Но ты внимательнее будь.
 
 
И ты увидишь будто внове,
Сквозь недосказ и суету,
Во вздохе каждом, в каждом слове
И боль, и дерзкую мечту!
 

 
У реки, на бугре, где тропинка кончается,
Там седая ветла и скрипит, и качается.
 
 
И в холодной ночи, опустившая ветви,
Что-то шепчет своё под метели и ветры.
 
 
Но не холодно ей, не от холода стынет,
Будто горе сечёт, будто плачет о сыне.
 
 
Ей бы, матери, весть – пусть совсем небольшую.
Вот и вышла она на тропинку лесную.
 
 
Вот и плачет, и шепчет, и смотрит вокруг —
Нет ни старых друзей, ни недавних подруг.
 
 
Есть лишь тёмная ночь, одинокая старость.
Тихо плачет она. Долго ль плакать осталось?
 

 
Отколобродил дождь. И враз отмылись,
Почистились окрестные дворы.
И в светлых лужах выси отразились.
И огласились смехом детворы.
 
 
И так на солнце лица засияли.
Так были дети в выдумках щедры!
Что я забыл про все свои печали
И все стихи забросил…
До поры.
 

 
Ладил на Самарке он плотину,
Ставил первый на селе движок.
И впервóй артель свою покинул,
Лишь когда серьёзно занемог.
 
 
Обласкал хозяйским взглядом сени,
Тяжело присел у верстака,
А к полудню на простор весенний
Вышел со скворечником в руках.
 
 
Окружённый ребятнёй весёлой,
Молотком по крыше постучал.
И пернатых первых новосёлов
Для себя – последними назвал…
 

 
Какие это радостные дни —
Кругом столпотворенье, мы – одни.
 
 
Под окнами, на площади, где смех,
Искрится новогодний первый снег.
 
 
Как в заговоре мы соединились —
В обители твоей уединились.
 
 
Ты, смелая, сама сожгла мосты.
Весь мир огромный мой сегодня – ты.
 
 
Всю ночь на площади цветут огни —
Кругом столпотворенье, мы – одни.
 

 
Мысли мои все о нашем свидании.
Выйду ли в поле, лесами иду ли,
Ветры какие б в лицо мне ни дули —
Мысли мои все о нашем свидании.
 
 
Мысли мои все о нашем свидании.
Видится мне оно в летнюю пору.
Знаю: не быть ему лёгким и скорым,
Мысли мои все о нашем свидании.
 
 
Мысли мои все о нашем свидании.
Помнишь ли так вот и ты обо мне?..
…День отгорел – и угас в тишине,
Мысли мои – все о нашем свидании.
 

 
Ночью выпавший зазимок
Изменил всё на пруду.
Что же: жизнь неумолима,
Срок придёт – и я уйду.
 
 
Как следы мои в порошу,
Я исчезну, не вернуть.
Дорогой моей, хорошей
Кто облегчит трудный путь?
 
 
Дорогой моей, хорошей
Кто расскажет о весне?
Что в пути согреет? Может,
Может, память обо мне?
 

 
Когда замёрзшая дубрава
Стряхнула лист последний свой,
Стоял ноябрь, и берег правый
Покрыт был коркой ледяной.
 
 
А левый берег речки нашей
Распахан был, и у села —
На краешке темневшей пашни —
Стояла старая ветла.
 
 
И лист, на тонкий лёд упавший,
Скользнул к задумчивой ветле.
И стих, припав к замёрзшей пашне,
Как странник ко Святой Земле…
 

 
…Салазки снарядили за Серёжкой —
По улице везут под вой метели…
Опять его певучую гармошку
Послушать наши бабы захотели!
 
 
(В село за похоронкой похоронка
С большой войны издалека летит.
И почтальонка – рыжая девчонка —
Давно в глаза соседям не глядит).
 
 
…Тепло в избе от бабьей пляски нервной.
(Без пляски ведь замёрзли бы совсем!)
Гармошке той – уже лет сто, наверно.
А гармонисту скоро будет семь.
 
 
Играй, гармонь!.. Не детскими глазами
Глядит мальчишка вдаль. И не речист
Сидит отец с пустыми рукавами.
В округе – бывший лучший гармонист.
 

 
Я по характеру, как пьяница:
Строку лишь только пригублю,
Рука к перу с бумагой тянется,
Я вновь тоскую и люблю.
 
 
И вновь я мыслю, как о чуде,
Всю ночь под крики петухов,
Что скоро мы с тобою будем
Вдвоем!
…И никаких стихов!
 

 
Всё о деревне,
о деревне,
В лучах закатных
меж деревьев:
Всё о раздумье
дальних плёсов,
О новом дне,
зачатом в росах,
О боли в сердце —
о России
Шепчу слова,
слова простые.
 

 
Твердят с усердием: «Не кайся
В грехах чужих, ведь их не счесть!
Спокойней быть во всём старайся,
Мир принимай таким, как есть!»
 
 
Но этот стон берёзки тонкой,
Которую гроза сломила…
Как мне помочь ей, такой ломкой,
Вновь обрести былую силу?..
 
 
А слёзы матери о сыне,
Забывшем мать в чужом селенье?..
Кто право у меня отнимет
Сказать ей слово в утешенье?..
 
 
Так пусть же радость в сердце льётся
И вдаль летит, за зеленя!
И пусть счастливее живётся
Живущим около меня!
 

 
Что ж ты, красивая, голову клонишь,
Что же ломаешь упрямую бровь?
Сердцу так хочется вымолвить: «Помнишь,
Помнишь ли нашу с тобою любовь?»
 
 
…Только молчу я теперь, понимая,
Как неуместен подобный вопрос:
Вон как рука твоя крепко сжимает
Пачку, забытую мной, папирос.
 
 
Всё без обиды, как есть принимая.
Снова сегодня я мучим одним —
Больно за нас мне, моя дорогая:
Любим друг друга, и оба молчим…
 

 
Вокруг все ринулись в коммерцию,
Презрев все тяжкие грехи.
А я, наверно, по инерции
Пишу негромкие стихи.
 
 
А мне закат над ближней рощицей
Теперь дороже, и милей.
Россия! Русь! Как сердце просится
В просторы милые полей!
 
 
Чтоб не видать там инородца,
Готового продать полмира.
И там, у дальнего колодца,
Вдруг выдохнуть: «О, Русь, ты сира!»
 

 
Осенью, почти ещё не тронутый,
Дуб притихший загрустил над омутом,
 
 
А на дубе том, на его макушке,
Примостилась молча поздняя кукушка.
 
 
Куковать не смея, смотрит в тишине
На листву холодную, на речной волне.
 
 
Но ещё минута, и под звук дуплета
Улетит кукушка – дар роскошный лета.
 

 
Мне и раньше часто приходилось
Горестно поплакать наяву,
А сегодня ночью мне приснилось,
Что на небе синем я живу.
 
 
Что меня к себе позвали боги,
И кругом такая благодать…
…Не могу я без степной дороги,
Без тебя, моя седая мать!
 
 
Пусть светло на небе и привольно,
Но душа моя сейчас кричит:
Без земного здесь ей очень больно,
Без земного маюсь я в ночи.
 

 
Вот и дом мой саманный —
Шесть окон и все в сад.
Я всегда здесь желанный,
Я здесь каждому рад.
 
 
Рад тесовой завалинке,
Рад сестрёнке беспечной.
Сброшу мокрые валенки,
Посижу возле печки.
 
 
В этой горнице чистой,
В древних ликах икон
Тихим светом лучится
Доброта испокон.
 

 
Какая синева над Волгой!
И как спокойны облака!
Мне б жизнь прожить
хотелось долгую,
Как эта древняя река.
 
 
Чтоб встречи были бы
сердечные,
Чтоб песнь была в душе
проста,
Как эти дали бесконечные,
Как наши русские места.
 

 
Пёс пролаял в саду,
На уснувшем пруду
Отозвалося гулкое эхо.
 
 
Тронув дверь наугад,
Я вошёл в тёмный сад
И услышал: «Мой милый приехал!..»
 

 
Душу безверьем свою выжигая,
Мы в одиночку скорбя, выживаем.
 
 
Круговоротом забот своих мучимы,
Мы обезножили, мы обезручили.
 
 
Он же с рожденья без рук и без ног,
Крылья расправив, недуг превозмог.
 
 
Лики святых рисовал он во храме,
Кисть он держал не руками – зубами.
 
 
Сколько приходит теперь помолиться,
У алтаря тем святым поклониться!
 
 
И я поспешу. В осияньи икон:
В Троицком храме мой низкий
поклон.
 

Хормейстеру Владимиру Ощепкову

 
Святый старец Алексий недаром
Напророчил в лихие года,
Что быть городу в устье Самары
И стоять ему здесь навсегда.
 
 
Много дней и воды убежало,
Плыли барки по Волге, челны…
Зарождалась, росла и мужала
Запасная столица страны.
 
 
Молодецки судьба развернулась,
Есть откуда нам силушку брать.
Эта сила недаром проснулась,
Силе этой любое под стать.
 
 
Как светлы здесь весенние зори,
Как улыбчиво смотрят вослед.
Может, кто-то со мной и поспорит,
Но приветливей города нет.
 
 
Не челны, а ракета речная
На просторе на волжском летит.
Ах, столица Самарского края,
У тебя ещё всё впереди!
 

 
В мире много дорог,
В мире много путей.
Есть дороги полегче,
Есть пути потрудней.
 
 
А вот эта одна —
Всех трудней потому,
Что дороженька эта —
К себе самому.
 

 
Зимою прошлою здесь дуб спилили.
В лесу большущем – экая беда.
Едва спилили – позабыли,
Но мне он помнится всегда.
 
 
…Бреду заросшею тропинкой.
И вижу, подойдя к бугру,
Дубочек тонкой паутинкой
Звенит, качаясь на ветру.
 
 
И так светло в душе вдруг стало,
Как если бы зажглась звезда.
И сердце так затрепетало,
Как никогда, как никогда!
 

 
А мне – от городского шума
Ударившемуся в бега —
Мила родительская шуба
И деревенские снега.
 
 
Мила старинная двухстволка,
Хоть поржавевшая она.
И над осиновыми кóлками
Мила линялая луна.
 
 
Мне здесь, наивному, поверить
Легко в земную благодать:
Что люди – братья все! А звери?
…В них, как в людей, нельзя стрелять.
 

 
В синеющие дали песня
Над равниной степной летит.
Умри сто раз, сто раз воскресни —
От светлой грусти не уйти.
 
 
Как не уйти от чувства родины…
На большаке, где пыль клубится,
В кустах разросшейся смородины
Мелькнул платок твой синей птицей.
 
 
Мелькнул. Пропал. Вновь появился.
У леса дальнего исчез.
И там – на горизонте – слился
С трепещущим платком небес…
 

 
Вскрикнет ли выпь на болоте заросшем,
Или кукушка прольёт свою грусть,
Всё-то мне кажется, будто о прошлом,
Будто о давнем грустит моя Русь.
 
 
Руку кладу на цевьё, замираю.
Что ж не стреляю? Молчу. Отчего?
…Будто боюсь, что сейчас расстреляю
Себя самого,
себя самого…
 

 
А я не привыкну жить,
Живу на земле впервые…
Хочется
Мне говорить
Всем людям
Слова простые.
 
 
Своё хочу сказать земле,
Клёну,
Чей лист догорает…
Поют петухи
На селе.
В сердце
И в небе —
Светает.
 

Брату Петру

 
На Песчаном теперь уж завалы,
И на кручах – снега до небес…
Как с тобой нас тянуло бывало
В наш редеющий старенький лес!
 
 
Но с какою тоской мы смотрели
(Погорельцами в куче золы),
Как из ближних лесничеств артели
Деловито валили стволы.
 
 
И до ночи кричали сороки
Над рыжеющим голым бугром.
И казался лесничий нестрогий
С этих пор нашим личным врагом…
 
 
…Приезжай! Здесь у светлой водицы
Нынче снова шумит молодняк.
Посидим, похлебаем ушицы…
Жаль лесничего. Умер на днях.
 

 
Мы шли к селу. Далёкий скрип тележный
Мне душу бередил. А на границе
Большого леса и небес – неспешно
Садилось солнце огненною птицей.
 
 
Смеркалося, когда дороги млечной
Над нами засветилась полоса.
И показалось мне, что мы с тобою вечны,
Как эта даль и эти небеса…
 

 
…Поговори со мной чуть слышно.
Я рад врачующей печали.
Мы уж довольно покричали.
Поговори, коль с болью вышла
Из нас дурная глухота…
 
 
Пусть не пугает простота.
Ведь вместе с ней – уменье слушать
Вновь обретают наши души…
 
 
Поговори со мной чуть слышно,
Мне голос твой сейчас так мил.
…Я рад: услышал нас Всевышний
И потихоньку вразумил.
 

 
Ах, вот он, комочек Отчизны —
Поющая в зелени птаха!
Я знаю: умру не на плахе,
Умру – от любви к этой жизни!
 
 
С рожденья дано нам так много!
Я чувствую сердцем такое,
Что нету мне в жизни покоя,
Во мне постоянно – тревога.
 
 
За всё, что живёт и ликует,
За всё, что страдает и плачет.
Не знаю, как жить мне иначе,
Как выдержу ношу такую!..
 

Юле

 
Ты была деревянная, серая,
Белокаменной стала теперь.
Ничего тут, видать, не поделаешь,
Никому не уйти от потерь.
 
 
Как светились резные наличники
И сияло крылечко во мгле!
Где ж теперь вы, былые отличники?
Разметало вас всех по земле.
 
 
Стали все вы почти знаменитыми
И в далёком живёте краю.
Никакими на свете магнитами
Не затянешь вас в школу свою
 
 
Отзовитесь и вы, неотличники,
Дорогие мои пацаны.
Никакими рублями наличными
Не искупишь давнишней вины.
 
 
Снова в новую школу наведаюсь
И пойму, что чужая она.
Почему же я ей исповедуюсь?
И зачем же она мне нужна?
 
 
Знаю, преданность – дело негромкое.
Потому помолчу до поры.
Что ж мы, глупые, делаем, комкая
Невозвратного детства дары…
 

 
Осенний лес и холоден, и пуст.
Ноябрь настал.
Какая тишь кругом!
И только гулко раздаётся хруст
Валежника под мокрым сапогом.
 
 
Один лишь дуб хранит свою листву,
Как лета дар
И как о нём печаль.
Глаза мои всё ищут синеву,
Но нет её, есть лишь седая даль.
 
 
Я не могу не думать о тебе.
И что мне делать с этаким собой?
…В моей такой изменчивой судьбе
Ты словно летний лучик золотой.
 

Г-ну Меддоку

 
Мы сюда приехали по делу
И проделали путь не близкий.
В России зовут берёзу белой,
В ваших штатах – серебристой.
 
 
Я характером нетерпеливый,
Вы, очевидно, достаточно истовы.
Ваше название красивое,
Пусть будет берёза и серебристою!
 

США, Блюмфельд, 1987 г.

 
Любил девчонку в юности:
– Тамарка, —
Твердили губы, но тайком
К речушке с именем
Самарка
Ночами бегал
Босиком.
И песни там,
Ещё не спетые,
Шептал,
И тихая листва
Дарила мне
Печали светлые
И задушевные слова.
С тех пор прошло
Ночей так много…
И мне ручей
Шумит вослед:
– Ты к речке
Вытоптал дорогу,
А вот тропинку
К милой —
Нет.
 

 
Чуть истину затронуть. Слегка обжечь любовью —
Не в омут тёмный головой, а так – лишь для игры.
Не жечь себя на людях, не обливаться кровью,
Коль надо – отступить. И молча ждать своей поры.
 
 
Жизнь не торопить. Ум оставлять свободным,
И тайный смысл во взгляде больше не искать.
Что это? Трусость или инстинкт природный,
Чтоб выжить? Я не знаю, я боюсь солгать.
 

 
У меня такое чувство,
Будто я не жил.
И не я – другой когда-то
Песнь мою сложил.
 
 
Будто ни одну из женщин
Я не целовал.
На пути своём нелёгком
Горечи не знал.
 
 
И на праздниках весёлых
Наших юных дней
Для тебя другие пели
О любви моей.
 
 
Всё смотрел в твоё лицо бы,
Глаз не отрывал.
Ни о чём и никогда бы
Я не горевал.
 
 
Я былое раньше вспоминать любил,
А теперь такое чувство, будто и не жил.
 

 
«Кишели утки.
Было море», —
Так нам в преданиях
дошло
Исчезло море —
на просторе
Моё раскинулось
село.
 
 
Обилье света
и отрада
Отметили в нём
жизнь мою.
Где лучше может
быть награда,
В каком лазоревом
краю!..
 

Валерию Ерицеву

 
Знаешь, мой друг, мне часто так снятся
Наши поля, перелески, жнивьё.
Надо бы, что ли, почаще встречаться,
Как-то не так мы, наверно, живём.
 
 
То нас потоком несёт на стремнину
Мимо отеческих тёмных ворот,
То попадаем в богемную тину,
То суета нас берёт в оборот.
 
 
Я ведь о чём загрустил ненароком,
Тихо травинку в зубах теребя:
Наше ли это и будет ли впрок нам,
Что забываем порой про себя?
 
 
Спой мне про степь да про Волгу про нашу,
Много ль осталось нам радостных дней!
Я ж – помолчу, я послушаю, ставший
С песней твоей и мудрей, и светлей.
 
 
Знаю, мой друг, нам с тобою не часто
Тихо попеть удаётся вдвоём.
Надо бы, надо почаще встречаться,
Как-то не так мы, не так мы живём…
 

 
Как хлебную корку,
В далёком Нью-Йорке
Я память о нашей Утёвке храню.
И, наши просёлки
Припомнив в Нью-Йорке,
На импортный лад я зову «авеню».
 
 
Как будто сугробы,
Стоят небоскрёбы —
За ними увидеть рассвет тяжело.
Но душною ночью
Во сне, как воочию,
Я вижу далёкое наше село…
 
 
…Я гостем желанным
В домишко саманный
Приеду и будет, о чём рассказать.
А нынче – не скрою,
Я через чужое
Намного стал больше своё понимать.
 

Нью-Йорк, 1987 г.

 
«Дунай, Дунай, Дунай – такой голубой» —
Наверно, так было бы, будь ты со мной.
 
 
Горы, вода – всё зелёного цвета.
Где же ты, с кем же ты? Нет мне ответа.
 
 
Как тяжела мне зелёная скука —
Невыносима с тобою разлука.
 

Вена, 1990 г.

 
…Бывший лётчик торгует конфетами,
Рядом бывший танкист – сигаретами,
 
 
Чуть поодаль, с «бычком» на губе,
Некто – «корочками» КГБ…
 
 
И вот это – итог обещаний?
Бесконечна шкала обнищаний.
 
 
Лишь мечта о нездешней свободе
Всё никак не угаснет в народе…
 
 
«Мы ещё поживём! Только б – выжить
Средь ворья да финансовых выжиг…»
 
 
…Затонувшей страны ветераны —
Совести нашей рваные раны.
 

1989 г.

 
Я оттого, наверное, счастливый,
Что нет тебя на свете терпеливей.
Что, где б ни шёл и где бы я ни ехал,
Ты мне откликнешься далёким эхом.
 
 
Я оттого, наверное, счастливый,
Что не была ты слишком говорливой.
Когда беда грозила хваткой волчьей —
Переносить её могла ты молча.
 
 
Я оттого, наверное, счастливый,
Что нет тебя на свете бережливей.
Что собираешь сердцем понемногу
Все радости мои. И все тревоги.
 

 
Звонят колокола в соборе Троицком,
Птичий грай на краю моего села.
Жизнь наладится, наша жизнь устроится,
Только б с рельсов она совсем не сошла.
 
 
Только б она с металлическим лязгом
Не прошлась колесом по больной груди.
Что дадут нам политические дрязги?
Там ли ищем спасительные пути?
 
 
На магистралях чужих не устроиться,
Своих не имея. Напрасно пенять.
Звонят колокола в соборе Троицком,
Впереди бессонная ночь у меня.
 

 
Занедужил белый свет —
И виновных будто нет.
 
 
Исподлобья люд глядит —
Мир бездушием смердит.
 
 
С простодушием былым
Я теперь кажусь чудным.
 
 
Засвети моё лицо —
Напиши мне письмецо!
 
 
Пусть хоть в маленьком письме
Лучик светится во тьме.
 
 
Я отвечу не спеша —
Ещё теплится душа.
 

 
Знаешь, мама, наш колодец обвалился —
Я пошёл воды попить и не напился.
 
 
Сруб ветловый, что с тобою мы срубили,
Утащили и давно уже пропили…
 
 
Что же делают у нас-то на селе?
Каждый третий тут с утра навеселе.
 
 
И никто венец поправить не поможет.
Невиновному, вина мне сердце гложет.
 

 
Виктор Гюго был прав в утвержденьи своём
без сомненья:
Величие нации не в количестве населения.
 
 
Об этом я думал, покидая Данию.
Увидел здесь много я, сверх ожидания.
 
 
Чуть больше Самарской губернии, Дания
Являет отрадный пример созидания.
 
 
Цвети, Кёбенхавн, – в тебя я влюблён —
Столица великой в труде Гефион.
 
 
«Обрывки жемчужных нитей» —
вот ведь какая ты, Дания.
До свидания, до желанного скорого свидания!
 

Копенгаген, 1991 г.

 
Есть у каждого свой и удел, и предел,
Но ни разу я в жизни своей не жалел —
Будь то горечь обид или бурный успех —
Не жалел, что окончил я наш политех.
 
 
Жизнь одна, как любовь,
Ах, я помню всех тех,
Кто со мною закончили наш политех.
Потрепала нас жизнь и попортила кровь,
Он, как мудрый отец, собирает нас вновь…
 
 
Да, ему, как и нам, кое-что удалось.
Но ему, видно, тоже не сладко жилось.
Он о нас свою память упорно хранит
И не зря высоко так над Волгой стоит.
 
 
Я не громок и славой своей не горжусь,
Может, чем-то ему помогу, пригожусь.
Как у Пушкина был Царскосельский лицей,
Так и мой институт для меня и друзей.
 

 
Движение – всему начало,
Земля уменьшена до глобуса.
О, как Утёвка заскучала
Без ежедневного автобуса.
 
 
Без этих грустных провожаний
И добродушно-строгих глаз.
Мои сельчане-горожане,
Я часто думаю о нас.
 
 
О том, что в город наше бегство
Нельзя предательством назвать.
Чем дальше светлый берег детства,
Тем всё труднее уезжать.
 
 
Всё верится, что по-иному
Жизнь зашумит. И, может статься,
Вернуть престиж родному дому
Всем миром всё-таки удастся.
 

 
Я смотреть не могу без боли
На раздрай в моей стороне.
Послушайте, отец Анатолий,
Сотворите молитву мне.
 
 
Так случилось: давно я покинул
Отчий край с ветлой на юру.
Но – без вашей молитвы я сгину,
Без любви моей я умру.
 
 
Я в стихах своих не умею
Всё сказать о любви своей.
Мне с любовью такой моею
Места нету среди друзей.
 
 
Я и сам ироничен довольно:
Архаичен в своей я любви.
Но мне видеть сегодня так больно
Сирой Русь! Что молитвы мои?
 
 
Может, ваши теперь что-то стоят?
Помолитесь за нас в этот час.
Не могу сейчас видеть такою
Нашу Родину. Да и всех нас.
 

3 октября 1993 г.

 
Я в круизах бывал, много рек повидал,
Но в плену я у них был не долго.
И скажу, мужики, лучше нету реки,
Чем красавица матушка-Волга.
 
 
Вы простите признанье в любви ей моё,
О любви столько песен уж спето!
Но глаза отдыхают и сердце поёт
Только здесь, на бескрайности этой.
 
 
Я – волжанин душой, ну, и кто мы с тобой
Вот без этой могучей равнины?
Где в ночи костерки, где дыханье реки
И куда я вернулся с повинной.
 
 
Чтоб покаяться снова. И, сбросив оковы
Восхищенья пред миром не нашим,
На пороге у дома понять по-другому
Всё, что видел и знал я – вчерашний.
 
 
Вы простите признанье в любви ей моё,
О любви столько песен уж спето!
Но глаза отдыхают и сердце поёт
Только здесь, на бескрайности этой…
 

Актёру Ивану Морозову

 
Взять бы рюкзак иль какое лукошко,
Хлеба ржаного, бутылку вина,
Да потихоньку отправиться в Кошки —
Манит родная твоя сторона.
 
 
Не замечая бензиновой гари,
По большаку, а потом и просёлком
Дальше уйти от галдящей Самары
И затеряться в берёзовых колках.
 
 
У родничка бы, глядишь, посидели,
Около пня, в окруженьи опят,
И помолчали б, а может, попели,
В небо взглянули б, а может – в себя:
 
 
Много увидели б, много узнали,
Чувствуя рядом друг друга плечо.
Потолковали б и повздыхали.
Спросят, о чём? Враз не скажешь, о чём…