Текст книги "Прелюдия к большой войне"

Стараниями Булатовича, Максимова и других русских агентов Менелик сумел в очень короткое время создать самую мощную армию на всем Африканском континенте. Если собрать все регулярные войска негуса, все армии, стоящие в провинциях, личные отряды его дадьязмачей, территориальные войска и иррегулярные, то под знамена Абиссинии встанет двести тысяч человек.

Негус в приватной беседе с Булатовичем говорил о том, что готов отправить часть этой армии в случае надобности в Туркестан. Одной службой на границах Российской империи задача их не ограничится. Неплохо иметь пять дополнительных дивизий, сформированных из выносливых и неприхотливых воинов, когда встанет вопрос о том, кому должна принадлежать Индия – Британии или все же России. Переброска этих дивизий вызовет некоторые осложнения. Кратчайшим путем через Суэц сделать это будет невозможно и придется их везти через полсвета до Владивостока, а там по Транссибу. Затраты оправдаются сторицей. Или двинуть их на Индию прямо из Абиссинии? Булатович писал об этой возможности императору в своем отчете, как и о том, что почти все воины негуса вооружены современными винтовками – русскими и теми трофейными, что были захвачены у итальянцев. Артиллерия негуса состояла более чем из сотни орудий, тоже вполне новых, не тех медных, стреляющих ядрами, что были в распоряжении дервишей и место которым в музее, а не на поле боя.

По воле негуса вся эта огромная орда соберется в считанные недели. Она с легкостью пройдет огнем по территории Империи дервишей, возьмет Омдурман, пойдет дальше на Север и разгромит корпус Китченера. Британцы почему-то придумали ему прозвище «Лев Пустыни», но ударь его посильнее, сразу станет видно, что львиная шкура напялена на вареного рака.

Пусть пока британцы повоюют с дервишами. Самый простой и безопасный способ доставить им оружие – это провезти его через Абиссинию. Однако негус никогда не согласится вооружать своих давних противников. Сейчас между ними мир, но если дервиши отобьются от британцев, то они вновь направят свое оружие на Абиссинию. Дервиши не могут жить в мире. Известие о том, что русские поставляют дервишам современное оружие, испортит отношения с Менеликом. Надо, чтобы это оставалось в тайне. А если подобные известия все же достигнут ушей негуса и он начнет требовать у русских объяснений, то самое лучшее в такой ситуации – делать вид, что не понимаешь, о чем речь идет и ничего по этому поводу неизвестно. Все эти мысли пронеслись в голове Булатовича со скоростью курьерского поезда, заняв всего одно мгновение, и после паузы он поспешил добавить:

– Не буду, не буду выпытывать у вас все подробности. Где ваш разведчик?

Власов обернулся. Увидев это, казаки охранения, расположившиеся в добрых двух десятках метров позади, встрепенулись, думая, что сейчас Власов их позовет, но взгляд его скользнул мимо. Пальцем Власов поманил кого-то из каравана. Из гущи людей выехал всадник на верблюде. Человек был закутан в светлый бурнус. Открытыми у него оставались только глаза. На верблюде он держался ровно и с достоинством, как настоящий житель пустынных мест.

Булатович смотрел на всадника оценивающе, прикидывая, где тот так научился ездить на корабле пустыни. Сам и ответил на этот вопрос. Конечно, в Туркестанском округе. Но он ошибся. Али несколько лет провел на Аравийском полуострове. Сам-то Булатович довольно быстро освоил это мастерство в Абиссинии.

Подъехав к Власову и Булатовичу, всадник только кивнул головой, но ничего не сказал. Булатовича уже начали брать сомнения, а умеет ли этот человек по-русски изъясняться. Но какое ему до этого дело? Ему ведь надо только сопроводить этого человека к границам с Империей дервишей. Он кивнул в ответ, тоже предпочитая не приставлять руку к виску. Да и комично это бы смотрелось, учитывая, что на голове его была не фуражка, а боевая львиная повязка.

– Вот, Александр Ксаверьевич, честь имею представить вам: Али. Отдаю его вам на попечение. Он молчун.

– Я уже это заметил, – сказал Булатович. Взгляды их встретились. Этот взгляд сказал Булатовичу больше, чем длинная речь. – Вы, если что не так, говорите или знаками какими изъясняйтесь, – сказал он Али, а потом обратился к Власову: – С удовольствием сопроводил бы вас, Петр Михайлович, до Аддис-Абебы. Вы своим погонщикам спуску не давайте. Начнут артачиться, прибавки к жалованью требовать, ничего не давайте, грозите, что прикажите казакам кнутом их высечь и шкуру с них спустите, если они лениться будут.

– Да разве так можно?

– Только пригрозите. До рукоприкладства, думаю, дело не дойдет. Они и так будут как шелковые. Не хочу выглядеть нескромным, но вид мой и галласов моих – страху на погонщиков нагнал.

– Я это заметил.

– Ну что же, честь имею. Мой путь будет длиннее вашего.

– Удачи вам, Александр Ксаверьевич. Буду ждать вас в Аддис-Абебе.

– Спасибо, Петр Михайлович. И вам удачи. Но это я скорее буду ждать вас в Аддис-Абебе, – он улыбнулся широкой улыбкой на пожелтевшем лице, цветом своим напоминавшем песок сомалийской пустыни, через которую предстояло пройти русской миссии. Напоследок Булатович метнул грозный взгляд в сторону погонщиков. – Следуйте за мной и несильно отставайте, но я буду подстраиваться под вас, – сказал он Али, а потом развернул своего верблюда, пустил его вскачь, а за ним, с леденящим кровь гиканьем, бросились галласы. Среди них ходило поверье, что этому человеку всегда сопутствует удача. Часть ее перепадает и на долю тех людей, что находятся возле него.

Булатовичу предстояло совершить столь длинный переход, что об этом можно писать приключенческий роман. Власов провожал его взглядом до тех пор, пока не осела пыль, оставленная копытами его верблюдов, и только земля все еще дрожала, а если прислонить к ней ухо, то можно было услышать далекий гул, только после этого он приказал каравану двигаться в путь.

Проводники засуетились. В их движениях исчезли лень и нерасторопность. Они были рады тому, что Тяжелая рука увел своих свирепых галласов и не будет вести караван к Абиссинии. Однако теперь погонщики боялись вызвать гнев и у тех русских, что входили в состав миссии. Власов в душе посмеивался, глядя на суету погонщиков. До Аддис-Абебы была почти тысяча километров, а о том, сколько на это уйдет времени, он старался не задумываться.

К сожалению, оправдались самые пессимистичные ожидания. Все выбивались из сил, но караван двигался с черепашьей скоростью и больше пятидесяти километров в день не проходил. Да и то это были рекордные переходы по ровной местности. Обычно же скорость не превышала тридцати километров в день, а то и гораздо меньше.

Жара стояла страшная. Власов, привыкший к таким условиям еще по службе в Персии, стойко все невзгоды переносил, показывая пример подчиненным. Супруге его было куда как сложнее, но и она не роптала, только улыбалась, когда Петр Михайлович спрашивал ее, как она.

– Ой, Петенька, я, когда за тебя замуж выходила, знала, что не всегда придется в роскошных посольских дворцах жить, – говорила она. – Зато на старости лет будет что внукам рассказать.

Уже на второй день Власов решил сменить свой мундир на более удобную одежду, а то к концу перехода, когда наконец-то появится Аддис-Абеба, мундир потреплется, запылится и глава миссии будет напоминать не дипломата великой державы, а оборванца. На негуса надо произвести совсем другое впечатление, сверкая бликами солнца на золотых эполетах хорошо почищенного мундира.

Труднее всего приходилось супруге Власова, но она вместе с мужем оказывалась в самых разных местах и привыкла.

Местность постепенно поднималась, а это изматывало до смерти, так что под конец дневного перехода все буквально валились с ног. Власть негуса на эту землю, где главным образом обитали арабские племена, не распространялась. Ничем он помочь русским пока что не мог, а туземцы были настроены скорее враждебно. До открытых конфликтов дело не доходило, но с выбором места для постоя постоянно возникали какие-то трудности, и частенько приходилось ночевать под открытым небом, вернее, расставив палатки и завернувшись от холода в верблюжьи одеяла.

Власов не стал кричать на казаков, которые подстрелили нескольких антилоп. Это, конечно, было браконьерством и могло не понравиться туземцам. Но не может же экспедиция с голоду помирать, когда вокруг столько возможностей добыть пропитание. Мясо оказалось таким вкусным, что ничего более вкусного Власов прежде не ел.

За продукты на базарах арабы пытались драть три шкуры. Торговцы причитали, что дешевле отдать не могут, потому что это последние их запасы, и если они продадут их русским, то сами будут вынуждены голодать.

Проще было отрядить на поиски подножного корма нескольких казаков, чем торговаться с арабами. Занятие это изматывало не меньше, чем дневной переход. Власов спорил за каждый серебряный рубль до хрипоты.

Туземцы несильно разбирались во всех хитростях европейской политики. Все европейцы были для них на одно лицо, лопотали на непонятных языках и все были врагами. Французы вызывали любовь к себе у местного населения лишь тем, что хорошо и щедро платили за услуги. Но любовь эта была притворной, как у содержанки богатого и ненавистного промышленника, который одной ногой уже в могиле.

Опыт подсказывал Власову, что на поводу у туземцев идти никогда нельзя. Всегда надо гнуть свою линию. Пойдешь однажды на попятную – положение ни ты, ни те, кто придет после тебя, уже не исправит.

Хорошо. Не хотят продавать продукты по той цене, за которую их готовы купить русские, – не надо, можно обойтись и теми запасами, какие миссия везла с собой. После пары таких случаев, когда Власов ничего не стал покупать у несговорчивых торговцев, арабы пошли на попятную и в дальнейшем аппетиты свои стали ограничивать.

Торговцы перекидывались словами с сомалийскими кочевниками. Те только могли рассказать, что русские просто звереют, когда у них клянчишь бакшиш, но если просишь разумную плату за свои услуги, то обычно русские, чуть ее сбавив, соглашаются. К русским стали относиться с большим уважением, а среди туземцев укоренилось мнение, что русские не похожи на всех остальных европейцев. С ними лучше не очень сильно спорить. Слух об этом обгонял караван. Добывать пропитание стало гораздо проще, как и места для ночлега. Власов радовался этой своей маленькой победе, как ребенок.

Все испытания, выпавшие на долю миссии, с лихвой окупились спустя две недели, когда позади остались почти четыре сотни километров и русские наконец-то добрались до Харара. Незадолго до этого пустыня перешла в предгорья. Если немногочисленные мулы легко перепрыгивали через камни, то для верблюдов задача эта становилась почти непосильной. Там, где раньше они шли сами и никакой погонщик им не требовался, теперь их надо было направлять.

Рас Маконен вывел далеко за черту города своих воинов, поставил их в ряд вдоль дороги и они приветственно кричали, похлопывая копьями по щитам, сделанным из буйволиной кожи, когда мимо проходил русский караван.

Менелик приказал своим войскам отказаться от щитов, потому что они в новых военных условиях были совершенно нефункциональными, пули их пробивали, будто перед ними вовсе никакой преграды не было, но, видимо, рас решил, что русским понравится абиссинская экзотика. Было бы менее впечатляющее зрелище, окажись у абиссинских воинов в руках вместо копий и щитов ружья Драгунова. После того как караван миновал воинов, они смыкались позади него, и поэтому вскоре позади русских шло уже многочисленное войско.

Миссию встречали, будто триумфаторов. Так в Древнем Риме должны были приветствовать армию, вернувшуюся с победой из дальнего похода. Еще больше на такую мысль наводило то, что абиссинские воины были одеты в шамы – большие плащи из бумажной материи, которые очень напоминали римские тоги. Среди них то и дело яркими пятнами попадались красные, синие, желтые и зеленые куртки начальников – десятников, сотников. Некоторые из них срывались с места и бежали впереди и по бокам каравана. Власов невольно любовался тому, как легко они бегут, словно антилопы. Он подумал, что любой из этих воинов, попади он на Олимпийские игры, которые пару лет назад, после многотысячелетнего перерыва, вновь провели в Афинах, обгонит любого из европейских бегунов.

Власов такого приема не ожидал и теперь переживал от того, что не облачился в свой парадный мундир. Поглядывая по сторонам, Власов восторгался выправкой абиссинских воинов. Эти люди по праву сравнивали себя со львами, а британцы такого сравнения не заслужили. Он улыбался. Абиссинские воины произвели на него не меньшее впечатление, чем производят русские полки, проходя во время парадов мимо трибуны, где рядом с российским императором стоят его гости – кайзер Германии или президент Франции. Солдаты идут, выставив перед собой винтовки со штыками. Все воины высоченные. Да еще в первой роте только голубоглазые блондины, во второй кареглазые брюнеты и так далее.

На крутом утесе, что господствовал над всем гордом, высилось два древка. На одном из них развевался абиссинский флаг, а на другом – русский. Власов еще успел подумать, что далеко не каждый сможет взобраться на этот утес, как над утесом поднялось белое облако дыма и скоро ушей Власова достиг звук салютного выстрела. Выходило, что абиссинцы затащили на утес еще и пушку. Салют отразился многократным эхом от ущелий и гор и вновь вернулся к каравану, уже во много раз усиленный, как гул горной реки.

Верблюд под Власовым, не привычный к таким почестям, нервно дергался, шевелил ушами и чуть хрипел. Власов склонился к его шее, погладил, успокаивая. Верблюд еще раз вздрогнул, напрягся весь, когда впереди послышался надсадный звук флейт, а потом к ним присоединились и барабаны, задавая ритм.

Вдруг Власов с трудом разобрал в этой какофонии звуков знакомую мелодию. Оказалось, что местные музыканты играют Гимн Российской империи. Вероятно, они делали это впервые, может, прежде репетировали, но прилюдно уж точно такое выступление у них случилось в первый раз. Звуки приближались. Музыкантам можно было простить любую фальшь, любые ошибки, потому что этот оркестр создавался вовсе не для того, чтобы в минуты отдыха услаждать слух местного властителя. Под звуки этих инструментов абиссинцы атаковали дервишей, арабов, итальянцев, а сами музыканты шли среди наступающих воинов. Власов кивнул им, благодаря за игру.

Рас стоял в воротах городской крепости, широко раскинув руки с растопыренными ладонями, похожими на лопаты. Своим огромным телом он заслонял весь проход. Его можно было сравнить с развесистой смоковницей, что росла неподалеку от ворот и где путники отдыхали и спасались от жары, дожидаясь, когда им разрешат войти в город. Позади раса стоял не менее громадный воин, который держал на цепи молодого льва. Зверь припал к земле и раздраженно урчал.

– Я рад приветствовать на Абиссинской земле моих братьев с далекого Севера, – говоря это, рас сделал невозможное – он поклонился русским. – Я был бы счастлив, останься вы в моем городе хоть на неделю. Здесь все будет принадлежать вам. Но я знаю, что вас ждет мой повелитель и вы хотите быстрее с ним повидаться, поэтому самое большее, на что я могу надеяться, это на то, что вы отдохнете в моем городе хоть один день, чтобы набраться сил перед переходом к столице.

– Спасибо, – сказал Власов. Он слез с коня, а то негоже было оставаться в седле, когда местный правитель стоит перед тобой. – Нам, конечно, надо как можно быстрее прибыть ко двору негуса негусов, но мы можем задержаться в Хараре из-за того, что нам надо сменить верблюдов на мулов. Мне говорили, что с местными купцами трудновато вести торг.

– То, как вы вели торг с купцами по пути из Джибути до Харара, уже достигло ушей местных купцов, – сказал рас. – Они поумерят свои аппетиты. По поводу мулов – не беспокойтесь. Они у вас будут завтра.

– Как?

– Они у вас будут. Негус распорядился, чтобы все потребности вашего каравана удовлетворялись абсолютно бесплатно.

– Как же будут оплачиваться затраты на наши нужды?

– Из казны Абиссинии.

– О, я не хочу вводить в расходы казну негуса, – Власов подозревал, что местных купцов просто поставят перед фактом, что они обязаны предоставить русским потребное количество мулов, в противном случае их ждут санкции, вплоть до запрета торговать в Хараре. Об оплате найма мулов речь вряд ли пойдет.

– Вы – наши гости.

– Мы можем заплатить за наем мулов. Специально для этого мы и везем с собой серебряные рубли.

– Хорошо, – кивнул рас. Лишний раз ссориться с арабскими купцами ему тоже не хотелось. – За монеты с волшебной птицей купцы будут рады предоставить вам мулов.

Он щелкнул пальцем, и тогда, к ужасу Власова, воин, что стоял со львом за спиной раса, вышел вперед. Он шел прямо к Власову. Тот замер, ноги его буквально приросли в земле. Первым порывом было бежать без оглядки, но делать это нельзя ни в коем случае, даже если этот лев возьмет да набросится.

Верблюд попятился от страха, натянув поводья. Лев мягкой походкой подошел к Власову, потерся о его ноги, как домашняя кошка. Посол, набравшись храбрости, почесал зверя за ухом.

Рас просто умилялся от такой картины, смотрел бы на нее и смотрел. Кончики его губ лезли к ушам, обнажая зубы в широчайшей улыбке. Ему, видимо, и в голову не приходило, что лев мог напугать русского посланца или, наоборот, проверял его решимость. Ведь ничего гостю не грозило. Прыгни на него лев – воин всегда успеет остановить зверя, дернув за цепь, и оттащит прочь.

«Этот русский не робкого десятка. Все русские не робкого десятка, – думал рас. – Хорошо иметь таких друзей».

Улица сразу за воротами была очень узкой. Стены домов вдоль нее буквально подступали друг к другу и с центра улицы до них можно было дотянуться руками, если пошире их расставить. Окон в домах не было, если и были, то выходили они во двор, а те стены, что выходили на улицу, были глухими. От земли шел затхлый запах. Все нечистоты здесь выливали на улицу. Поскольку улица шла под наклоном, то все нечистоты стекались прямо к воротам, а когда их открывали, то выливались за черту города. В дождливую погоду на этих улицах свирепствовали бурные потоки, но зато это превосходное время избавиться от нечистот.

Обитатели улицы взобрались на крыши, легли на них и наблюдали за расом и его спутниками, высовывая головы из-за карнизов. Солнце попадало на эту улицу только в полдень. Обычно здесь было очень темно. Уличные бои в городе явно сопряжены с большими трудностями для штурмующих. Мало в ворота ворваться, потом на тебя посыплется туча пуль и стрел с крыш домов.

Появись кто на муле на другой стороне улицы, случится затор, но никто не смел встать на пути у раса. Его воины, наверное, охраняли все переулки и никому не позволяли проникнуть на улицу. Вскоре она вывела на обширную площадь. С одной ее стороны располагался храм, а с другой – за невысокой тростниковой оградой – жилище раса, которое он гордо именовал своим дворцом. Но это была всего-то одноэтажная глинобитная хижина, может, лишь чуть больше размерами, чем строения, окружающие ее.

По бокам от ворот, что вели во двор раса, лежали каменные львы. Власов начал подозревать, что того льва, который встречал его у ворот крепости, рас использует вместо сторожевой собаки. Над воротами прибили слоновьи шкуры и высохшие хоботы. Если все это – охотничьи трофеи раса, то вздумай он отрастить длинные волосы, как у галласов, то может заплетать их в мелкие косички до скончания веков.

Рас никаких возражений не слушал, когда Власов попробовал отказаться от предложения, что весь дворец на то время, когда миссия находится в Хараре, переходит в полное распоряжение русских.

– Таковы наши законы гостеприимства, – заявил рас.

– А вы где будете жить? – смущенно спросил Власов.

– Со своими солдатами в казарме.

Рас стал рассказывать, что военачальник не должен жить в роскоши, тогда он становится слишком ленивым и уже не может командовать своим войсками. Военачальник должен жить со своими солдатами и есть то же, что и они.

Власова так и подмывало спросить у раса: не читал ли он труды фельдмаршала Суворова и не из них ли он почерпнул эти суждения. Вряд ли книжку Суворова «Наука побеждать» перевели на амхарский. А впрочем, кто его знает…

У раса было предвзятое понятие о роскоши. Его глинобитный дворец был просто образцом скромности, чем-то напоминая украинские хаты, только вместо соломы крышей служили пальмовые ветки. Пахло маслом от ламп и ладаном. Мебели почти не было. На полу лежали плетеные циновки, ничем не отличавшиеся от тех, что лежали на полу любых других домов города.

Разве что никто в Хараре не мог похвастаться такой коллекцией оружия, в большинстве своем развешанной по стенам. Здесь было несколько старых фитильных ружей с резными прикладами, украшенными полудрагоценными камнями, итальянские ружья. Стволы их были заткнуты паклей, точно рот пленнику, чтобы он не смел и звука произнести. Рядышком висел круглый щит, весь иссеченный от ударов мечами и копьями. На вид ему было несколько десятков, а то и сотен лет. Либо рас его в малолетстве получил, либо щит этот в его роду передавался по наследству. Были здесь копья, луки, колчаны со стрелами. Стены украшали трофеи, доставшиеся расу в прошлых кампаниях, или оружие, уже вышедшее из употребления, которое на войне больше не применялось. Винтовки Драгунова и патронташи к ним рас на стенах своего дворца не развешивал.

– Рано ей еще там висеть, – говорил он подчиненным, любовно начищая маслом винтовку и кивая на стену. – Она еще мне пригодится.

Верблюдов разгрузили, поклажу каравана сложили во дворе дворца раса и приставили охранять ее двух воинов, но никаких сомнений не было, что и без охраны ничего из имущества миссии не пропадет. Даже самый последний воришка на базаре знал, что покушаться на это добро не стоит. Себе дороже выйдет. Рас всех своих воинов на ноги поставит, отправит пропажу искать, а они-то уж ее найдут. Прежде, правда, у всех торговцев на базаре душу вытрясут. Виновнику руку отрубят за воровство.

Власов едва успел рассчитаться с сомалийскими кочевниками за аренду верблюдов, как начался прием у раса. Кочевники поспешили поскорее убраться из Харара. Они ведь никогда не видели, чтобы абиссинцы так встречали кого-то из европейцев. Это их удивляло. Местный начальник мог приказать вернуть русским деньги, а за верблюдов пообещал заплатить потом из абиссинской казны, но плату это придется ждать очень долго, если вообще она когда-нибудь последует.

Расчет русские произвели честно, обмануть не пытались. Сколько обещали – столько и дали, даже больше получилось, потому что первоначальная сумма считалась в австрийских талерах, а русские заплатили рублями с волшебной двуглавой птицей по курсу – один рубль за один тайлер. Немногие из кочевников держали подобные монеты в руках. Заполучив их, они какое-то время вертели их, рассматривая. Любопытство на несколько минут пересилило страх все потерять. Рубль ценился выше талера. Русские еще добавили немного сверх оговоренной суммы за усердие и за то, что кочевники тяготы перехода сносили без ропота, не артачились и не требовали прибавки.

Во дворце раса отдельные комнаты достались даже каждому казаку. Но спать поодиночке им было непривычно, поэтому они, никому не говоря, занимали комнаты по трое-четверо. В результате часть помещений пустовали.

Власова немного утомил прием у раса. Специально в честь приезда гостей подавали жареное мясо. Хотя в Абиссинии в ходу – сырое. Из-за этого все местные мучились от отвратительных паразитов, которые поселились в желудке. Выводили их с помощью настойки, сделанной из коры какого-то дерева. Процесс был болезненным. Настойка крайне ядовита и в больших концентрациях приводила к смертельному исходу. Но местные считали, что лучше уж оказаться на небесах с чистым желудком, чем прожить еще какое-то время и появиться у Небесных врат с желудком, переполненным червями.

Ни одна трапеза не проходила без этой настойки, и она стала столь же привычной за столом, как вино или вода. Власову крайне не хотелось пить ее. Говорили, что на вкус и запах она горькая. Прежде чем прикоснуться к жидкости, которую ему налили в железный бокал, Власов ее понюхал. А что делать, если это и вправду окажется настойка? Вылить ее под стол? Но, на счастье, жидкость в бокале пахла приторно и сладко. Это был хмельной медовый напиток.

Власову обожгло горло и желудок, когда он хлебнул из бокала, и голова закружилась – то ли напиток был слишком крепким, позабористее русской медовухи, то ли он слишком устал.

«Скорее устал», – думал Власов, начиная клевать носом.

Он слишком долго держался в напряжении, недосыпал и вот теперь, когда позволил себе небольшое послабление, организм не выдержал, потребовал отдыха.

Власов еще помнил, как казаки охранения, поддавшись на уговоры абиссинцев и испросив разрешения сперва у своего начальника, полковника Артамонова, а тот уговорил Власова дать согласие, начали показывать разные фокусы со своими шашками. Они крутили их над головами так быстро, что они сливались в один сверкающий круг, резали налету острыми клинками тончайшие ткани, причем, пока кусок ткани падал на землю, казаки умудрялись разрубить его на множество клочков. Абиссинцы от такого представления приходили в восторг. Сидевший по правую руку от Власова полковник Артамонов и сам радовался такой удали своих подчиненных, подбадривал их, громко хлопая в ладоши. Абиссинцы, увидев, что делает русский офицер, тоже начали хлопать.

– Мои казаки – рубаки отменные, – сказал, обращаясь к Власову, Артамонов.

Он, кажется, и абиссинцам говорил то же самое по-русски. И они его понимали. Или делали вид, что понимают. В любом случае полковника вполне устраивали ответные кивки. Хорошо еще, что Артамонову не пришло в голову как-то объяснить абиссинцам, что его подчиненные могут свои трюки вытворять, сидя на лошади, на полном скаку. Тогда вся дружная компания в лице раса, его приближенных, членов миссии переместится во двор дворца и веселье продолжится до самого утра, а Власов чувствовал, что силы его на исходе и ему удастся просидеть за столом максимум минут десять, после чего он упадет носом в свою тарелку. Вот будет конфуз.

Артамонов, догадавшись о состоянии своего начальника, объяснил по-французски расу, что глава миссии очень устал, просит прощения, но вынужден покинуть компанию. Полковник довел Власова до его покоев, передал на попечение супруги дипломата, а сам отправился обратно к расу.

Долго ли продолжалось веселье, Власов не знал. Утром его разбудило ржание мулов под самым окном комнаты. Ему показалось, что звуки эти все еще являются продолжением сна.

«Что за ерунда такая?» – подумал он, собирая в одно целое свои разрозненные мысли.

Полежал еще с секунду, потом вскочил, отбрасывая одеяло из мягкой верблюжьей шерсти. Возле кровати стояли ведро с водой и тазик, заботливо оставленные кем-то, чтобы Власов мог с утра умыться. Он быстро омочил в воде руки, растер влагу на лице, пригладил мокрой ладонью волосы, хотел было набрать ее в рот, но тут же вспомнил, как мучился от желудочных колик, испив в Персии тухлой воды.

Похоже, один из слуг раса был приставлен к комнате Власова – охранять его покой. Заслышав, что русский проснулся, слуга что-то сказал. Власов вздрогнул от неожиданности. Что сказал человек – не разобрал. В ответ тоже что-то невразумительное буркнул. Слуга посчитал, что русский разрешил ему войти. Он принес серебряный поднос, на котором был кофейник, маленькая чашечка и куски только что испеченного хлеба.

Чашка знаменитого харарского кофе могла и мертвого поднять на ноги. Европейские и арабские торговцы, которые завязывали контакты с Хараром, довольно быстро обогащались, потому что отсюда можно было вывозить золото, слоновую кость и кофе, то есть товары, которые высоко повсюду ценились, а взамен харарцам требовалась дешевая материя. Рас попытался было объяснить своим сановникам, что духи и мыло в хозяйстве просто необходимы, но ничего у него не вышло, да и сам он к запаху духов охладел. В общем, пришел он к выводу, что предметы эти слишком дорогие и абсолютно бесполезные. Несколько брусков мыла у него имелось, но прибегал он к ним крайне редко, а французский купец, который привез в Харар целый воз всевозможной парфюмерии, практически ничего продать не смог. Чтобы не везти нераспроданное добро обратно, пришлось ему все отдать за бесценок, да и то желающих нашлось немного.

Аромат кофе и хлеба достиг носа Власова.

– Не желаете ли кофе? – спросил слуга. Как ни странно, его французский был вполне сносен и понятен.

– Желаю, – сказал Власов.

Абиссинец с важным видом наполнил чашечку, причем поднос он держал на весу одной рукой, а другой – кофейник, затем протянул поднос с наполненной чашечкой Власову.

– Что там происходит? – спросил Власов, кивая в сторону двора.

– Нигоди пришли, – бесхитростно сказал слуга.

– Нигоди? Что им надо?

– Им вы нужны. Мулов они привели.

– Вот как?

Власов, побыстрее расправился с завтраком, вышел во двор. Тут же из дверей дворца вывалили не менее двух десятков воинов, которые встали позади Власова. Остальным просто не хватило места во дворе, и они остались во дворце. За Власовым постоянно следовал этот хвост в виде многочисленных солдат. Важность человека в Хараре определялась количеством слуг и воинов, которые вместе с ним ходят. Он боялся, что они будут сопровождать его и в отхожее место, а когда он будет сидеть над выгребной ямой со спущенными штанами, то рядышком встанут несколько десятков воинов в полном боевом облачении.

«Этак даже на многолюдной улице можно будет стянуть штаны без всякого опасения, что кто-то тебя увидит, – зло думал Власов. – Воины всегда вокруг выстроятся и прикроют своими телами, пока нужду справляешь».

Еще на вчерашнем приеме рас предупредил Власова, что если тот пойдет на базар или будет город осматривать, то он приставит к нему сотню своих солдат.

– Зачем так много? – удивлялся Власов. – Мы тогда по городу ходить не сможем. Улицы узкие.

– Так надо, – сказал рас. – У меня геразмач по городу ходит с тремя сотнями своих воинов. А вы по должности своей сравнимы с фетаурари, а это значит, что с вами должны идти не три сотни воинов, – рас говорил в каком-то назидательном тоне, – а тысяча.

– Тысяча? – ужаснулся Власов. – Я согласен на меньшее количество.

– Так я могу нанести оскорбление великому русскому императору, дав в сопровождение его фетаурари меньше воинов, чем ему положено.

– А Булатовичу негус звание фетаурари присвоил? – нашелся Власов.