Текст книги "Аластор"

Лифт остановился и слегка подпружинил. Створки не спеша потянулись в сторону, издавая натужный скрип, будто раздираясь от желания немедленно остановиться, и яркий, совершенно причудливый мир в одно мгновение залил сознание своим естеством и пестрой плотью.

Кусок сухой, мертвой земли, перепаханной гравием и фрагментами закаменевшего бетона, отделял возведенную стену от вереницы небольших кирпичных домиков, почти утонувших в густом лесу разросшихся садов и уличных деревьев. Это был самый что ни на есть лес: неряшливый, редкий, грязный – но именно лес, затопивший чахлые строения. То тут, то там вспыхивали пестрые шапки крыш, с торчащими дымовыми трубами, покрытыми толстым слоем сажи. Кое-где проглядывали и пустые глазницы окон, с серым проблеском мертвой тишины, а из-под покосившихся, ветхих заборов виднелись заброшенные подворья. Узкие улочки, словно ручейки талой, грязной воды, стекались к стене, и представляли на выбор с десяток путей, куда можно было направиться в дальнейшем. Аластор выбрал ближнюю: усыпанную мелким камнем и битым кирпичом дорогу, зигзагами убегающую куда-то вглубь густых зеленых дебрей.

Шел он небыстро, будто давая возможность внимательней осмотреть окружавшую их действительность. Увидеть четкие следы растущего запустенья. Почувствовать гнетущее опустошение от омертвевшего пейзажа. В нем будто еще тлели огоньки прежней жизни: то промелькнет на дороге старый, бетонный столб электропередач, с оборванными лохмотьями кабелей, то вспыхнет фасад милого уютного домика с верандой, затянутой старой лозой винограда. И будь Аластор хоть немного заражен вирусом эгоистичного превосходства, он не преминул бы напомнить: «На расстояние все выглядит иначе, помнишь? А город… вот он. И тут он не так прекрасен, как выглядит с высокой стены». Но он был не таким, и предпочитал, молча двигаться вперед, глотая насыщенный тошнотворным запахом гниющего мусора воздух.

На узкой улице было полно собак: рыжих, черных, с бурыми пятнами и куцыми хвостами. Они казались единственными хозяевами этих мест и чувствовали себя по-нахальному уверенно. Даже при появлении чужаков не бежали и не таились в осмотрительном ожидании – вовсе нет. Спокойно и несколько лениво они продолжали рыться в мусорных навалах, не обращая никакого внимания на приближение людей, будто между ними существовал негласный договор о дружеском нейтралитете. Что ж, если подобное и имело место, то нарушать его, видимо, не собиралась ни одна из сторон, и это действовало успокаивающе. Собак было много, и они определенно могли представлять собой существенную силу, если бы того захотели. Но четвероногие существа были настроены миролюбиво, по крайней мере пока.

Сашка неспешно волочился за Аластором, успевая разглядывать то заросшие плодовыми деревьями дворики, то пыльную полоску мелкого гравия, набитого в землю; он жадно искал признаки жизни, но не находил их. Дворы были пусты и заброшены, дома предоставлены сами себе, а улицы… Но вдруг он невольно вздрогнул. Впереди промелькнул темный силуэт, в котором Сашка усмотрел черты человека. Стоило приглядеться внимательней и сделать несколько шагов навстречу, чтобы убедиться окончательно – да, это действительно был человек. Невысокий, худой, с неряшливой рыжей растительностью на подбородке. Он сидел тихо, опершись на трухлявый забор, в тени дикой вишни, высунув на солнце босые, черные от дорожной пыли, пятки и будто дремал. Лохмотья его представляли собой лишь жалкую пародию на то, что было принято называть одеждой: разодранные серые штаны в огромных латках, грязная замусоленная рубашка, на голове старенькая кепи. Невдалеке стоял еще один, в нелепом костюме, собранным из разных не совпадающих по цвету частей и в приплюснутой широкополой шляпе. Это были первые человеческие создания, которые встретились им на пути, потом стали появляться и другие, немногочисленные, вырастающие из глубины чахлых трущоб, люди. Впрочем, скорее, они напоминали призраков: мешковатые лохмотья на тощих телах, серые понурые лица, перепаханные ссадинами и потеками, и странная пустота в глазах. Увидев высокую фигуру Аластора, они замирали, невольно всматривались в его черты, и тут же пугливо отводили глаза. Сгорбленные и несчастные – эти люди проигрывали даже тем собакам, которые чванно расхаживали меж тесного сплетения густых зарослей. Что стало с ними? Что превратило в пугливых, и совершенно забитых существ? Неужели они были рождены такими? Тьма вопросов терзала воспаленный ум мальчика, но ни один из них так и не слетел с его уст. «Не время», – твердо решил он, будто начиная ощущать растущее напряжение.

Маленькая улочка, петляя, пролистывала скудные виды куцых дворов и тихо уходила вглубь этого осколочного мира, в котором остыла жизнь и замерло время. Постепенно дорога выровнялась, срезала резкий изгиб поворотов и плавно потекла наверх, очерчивая пологий склон невысокого холма. Где-то наверху, в лучах осеннего солнца, забрезжила рябь худых, осунувшихся крыш, заливших горизонт блеклыми оттенками выцветших красок. Под ногами завился пылью беспокойный ветер, и долгий подъем растянулся на добрые сотни метров.

Бурый клочок земли узкой лентой тянулся к вершине, а по сторонам густело беспроглядное поле колючей травы, в глубине которой тонули разбросанные островки цивилизации. Сашка с любопытством разглядывал их, вырывая из общей картины запустенья то грязные стены далеких домов, то разбитые пустые окна, то, в сущности, едва различимые контуры, которыми так обогащалась фантазия. Это занятие настолько поглотило его, что он и не заметил, как под ногами зашаркал старенький асфальт, а былая неряшливость заросшего дикого поля постепенно растаяла и уступила место прелестному виду тихой, но вполне ухоженной улочки. Взгляд еще продолжал цепляться за дальние шапки увядших крыш, за густую зелень вязкой травы, но уже во всю ширь перед ним шагали ряды ухоженных домов со светлыми окнами и, наливаясь звуками, оживали тесные тротуары. Лишь когда отдаленный гул окончательно смахнул последние остатки тишины, Сашка опомнился и огляделся по сторонам. Стремительное преображение впрочем, только начиналось.

– Будь внимательней, – едва успел предупредить Аластор, как дорога тут же выплеснула их на широкий гулкий проспект прямиком в тягучую людскую массу. Толпа людей, словно шумный поток воды, обволокла их и с живой энергией потянула дальше. Подобное казалось совсем уж странным, и Сашка, едва успев испугаться, вдруг с удивлением обнаружил, что оба они никому не интересны и настолько слиты с этим скопищем народа в один живой организм, что всякие различия меж ними, видимо, были уже потеряны. Он сам с разбуженным интересом рассматривал плывущие навстречу лица, но не видел в них ни удивления, ни любопытства, ни подозрительности – ничего! Ничего не поражало их, не удивляло в образе Аластора – этого чуждого скитальца гор, укрытого в длинный, не по погоде плащ, и с железной маской, скрывающей его лицо.

Люди были настолько поглощены своими делами и повседневными заботами, что совершенно не обращали внимания на того, кто шел рядом с ними. А ведь даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что тут, на расстоянии вытянутой руки, сам Аластор чеканит шаг на улицах Солнечногорска. В прочем в этом невероятном потоке лиц, изобилующем чудовищным разнообразием, встречались настолько причудливые и необычные формы, что странная неразборчивость жителей города становилась совершенно понятной. В самом деле, какие только образы ни приобретала эта многоликая толпа: то промелькнет ирокезом на гладко выбритой голове, то вспыхнет копной ядовито-зеленых волос, заставит отшатнуться от ледяного и совершенно бестолкового взгляда, обведенного черной тушью, или, того пуще, вынесет навстречу закостеневшее в пластмассовой маске лицо, с размалеванной красной краской щеками и хитрой чуть растянутой улыбкой. Во всей этой мешанине, с тонкой мыслью безумства Аластор, пожалуй, что и смотрелся вполне гармонично, с известной долей безрассудства, которое позволяли себе жители большого города.

Широкая улица была полна жизни. Она горела ею, словно бы невидимым ощущением праздника, и пышно цвела: в пестрых рекламных плакатах, в вывесках неброских, но изящно оформленных, в тонких гранях высоких домов. В ней не было пустых мест, оставленных или нарочно забытых, – вся она целиком дышала присутствием человека и была торжественно отражена в нем. Такое удивительное соседство казалось необычным – вот только мелькали перед глазами опустевшие дома, в мрачном забвении чахли улицы, и вдруг вырастал, будто из небытия, торжественный проспект, осененный ослепительным солнечным светом. Где же проходила эта граница? Где живая ткань города отмирала и превращалась в скальпированный кусок омертвевшей плоти? Пытаясь разгадать эту загадку, Сашка всматривался в узкие щели между домами, но не находил там ничего, кроме небольших, утопающих в зелени деревьев улочек.

В конце концов он убедил себя в том, что широкие кроны старых тополей скрывают от него этот безлюдный мир, и, возможно, где-то за ближайшим поворотом густело зеленое поле колючей травы, и тонули в разросшихся садах заброшенные домики. Так или иначе, но Аластор упрямо двигался вперед, шоркая набитым под самую завязку рюкзаком и изредка бросая недовольные взгляды на пестрые рекламные вывески магазинов. Чем было вызвано подобное недовольство, Сашка не знал, но сам он, напротив, был очарован этими яркими образами волшебного изобилия, парящими от плаката к плакату и дурманящими голову какой-то неестественной сочной начинкой. Сладости, косметика, всевозможные услуги – рекламировали все, до чего с таким трудом дотягивалась рука среднего горожанина и к чему так жадно стремился каждый его обитатель. Быть в центре изобилия, внутри оазиса благополучия, пока его не источила безликая сила пустыни. Будто устав терпеть это безобразие Аластор свернул в ближайший проулок и, бросив косой взгляд на Сашку, все тем же размашистым шагом потянулся вглубь небольшой и тихой улочки.

Шумный гул стих, здания заметно осели и приобрели отчетливые черты дельной индивидуальности, а над головой, залипнув в тени деревьев, рассыпались янтарные осколки яркого света. Маленькие дворики были по-домашнему уютны и немы, и удивительно похожи на узкие улочки Вышгорода. Сашке почудилось, будто он снова дома. Невысокие домики из красного кирпича, кругом благоухала еще ранняя осень, густели деревья, и рос, оплетая ветхие балконы, ветвистый виноград. От увиденного щемило сердце – вот, казалось, через мгновение из ближайшей подворотни выпорхнет говорливая стайка мальчишек и, как бывало уже прежде, увлечет его с собой, играть во дворах до самого заката. Все, как и прежде, все как всегда! Жаль, но от этой невозвратимости по всему телу растекалась неприятная горечь; воспоминания – видимо, от них Аластор призвал бы отказаться, так же как и ранее призвал отрешиться от пустой, по его мнению, надежды в людей. Сашка был в этом уверен, ему почему-то казалось, что Аластор не любит бушующих эмоций – холодно и спокойно он смотрел на мир, и едва ли его души коснулась бы хоть крупица жалости, если вдруг все мироздание с шумом и гомоном обрушиться в бездну. Но все же это требовало сдержанности, и Сашка учился ей. Несколько наигранно, по-детски фанатично, он напускал на себя деланное безразличие, которое, конечно, было лишь игрой в Аластора, и, наморщив лоб, оглядывал окрестности. Так, казалось, никто не увидит его переживаний, и никто не потребует их забыть.

Пустив задумчивый взгляд в сторону, Сашка вдруг невольно отвлекся. Впереди, по тропинке, мощенной потемневшей от времени плиткой, шагал навстречу незнакомец. Мужчина был молод и отчего-то весьма подозрителен. Быть может, странность эта была в поведении: двигался он неровно, чуть пошатываясь, но пристально всматриваясь в Аластора и не теряя этот ориентир из виду. Казалось, он узнал отшельника пустыни, и теперь старался лишь пуще убедиться во мнение, что это действительно тот, о котором говорят многочисленные легенды.

Сашка испуганно огляделся по сторонам – вокруг никого! Поглядел на Аластора, но тот вообще делал вид, будто ничего не происходит. Наконец он озадаченно покосился на незнакомца в надежде на то, что, быть может, ему померещился этот интерес, однако ж, любопытство последнего никуда не исчезло и даже, кажется, распалилось еще больше.

«С таким желанием мимо не пройдет», – вспыхнула какая-то быстрая мысль, но достаточно остановиться на ней уже не получилось; незнакомец сделал последние шаги, после чего остановился, резко вытянувшись во весь рост, и, поведя захмелевшими глазами, громко крикнул:

– Слава королям Тавинстокского фестиваля!

В руке его заиграла бутылка с пивом и кривая ухмылка, исказившая молодое, но уже опухшее лицо, застыла в блаженном угаре.

Аластор остановился вынужденно и явно ненадолго.

– Тебе чего?

– Готовитесь? – звонко и совершенно искренне пропел молодой человек. – И я тоже!

Он торжественно возвел бутылку с жидкостью вверх, восхваляя хмельное зелье, и вновь заорал во все горло:

– Слава героям Тавистокского фестиваля!

– Пошел вон! – предсказуемо гаркнул Аластор.

– Понял, – не протестовал парень и, рассыпавшись на прощанье в глупой улыбке, пошатываясь, смиренно побрел прочь.

Холодный взгляд Аластора сопроводил его за угол высокого кирпичного дома, и только когда тот исчез вовсе, погрузив сонливый двор в унылую тишину, направился дальше.

– А что это за фестиваль? – осторожно поинтересовался Сашка.

– Дурное действо дурного народа, – не удосуживаясь долгими объяснениями, скупо отрезал Аластор.

Сашка пожал плечами, хотел спросить еще о чем то, но, так и не решившись, безмолвно продолжил волочиться за Аластором.

Длинная тропинка оборвалась у невысокого кованого забора, за которым торчал ряд однотипных домиков-близнецов с аккуратными фасадами, выполненными на манер викторианского романтизма, – правда, весьма размытого и плохо прослеживаемого. Все они органически выделялись на фоне существующих скупых строений, и дабы ни у кого не возникло сомнений в этом разделении, над каждым домиком висела табличка – «частная собственность!». Аластор выбрал ближайшую. Протянув руку, он открыл незапертую калитку, и, сделав несколько шагов, остановился у крыльца, с квадратными клумбами у основания кирпичных колонн.

– Пришли? – устало выдохнул Сашка.

Аластор махнул головой.

В высоких окнах отражалась улица, густо поросшая деревьями, и пустеющие лавочки под темными пиками колючего забора – и ни одной живой души вокруг, только две фигуры застывшие в холодном блеске глянцевого стекла. Вглядываясь в свое отражение – которое он нашел слишком жалобным и унылым, – Сашка как-то ненароком заметил:

– Мне кажется, там никого нет.

Аластор не возражал. Стянув рюкзак с плеч, он запустил в него руку, и через мгновение извлек наружу длинную, чуть сплющенную спицу. Инструмент явно предполагал действие, которое тут же и обозначилось. Поднявшись к двери, отливающей приятным матовым блеском, Аластор запустил в замок приготовленную иглу и, недолго поводив ею, отщелкнул затвор в сторону.

– Заходи, – тут же скомандовал он, и Сашка по-кошачьи проскользнул внутрь.

Столь бесцеремонное вторжение в чужую собственность, надо сказать Аластора не смущало. Он вообще, как показывала практика, был холоден к этому понятию, да и оно само все более размывалось волнами бушующих потрясений. В сущности, кто мог бы лучше рассказать о нем, как не те бедолаги, что населяли некогда район Красных зорь. Но кого интересовало их мнение?

В небольшом, но уютном коридоре, обставленном с тягой к прекрасному, Аластор оставил запыленные берцы, задвинув их под обувной деревянный шкаф блестевший глянцем свежего лака. Там же расположились и старенькие, на латках, кеды, которые Сашка задвинул далеко вглубь, дабы они не бросались в глаза; после чего он еще не один раз бегал к порогу, всматриваться, не видны ли следы их присутствия в доме. Наконец, когда все с тщательностью улеглось в картину прежнего порядка, Сашка двинулся дальше.

В недолгой экскурсии по дому особое внимание было уделено холодильнику, короткий рейд к которому вытек в непродолжительный обед, еще больше подстегнувший усталость. В самом углу кухни, будто для таких случаев, стоял обитый оливковой тканью диван, на который Сашка тут же и увалился. Глаза сомкнулись сами собой, голова опустилась на мягкий подлокотник, и сознание невольно унеслось в далекую страну снов.

Нетихий разговор, возникнув где-то вдалеке, упрямо вполз в сознание, обрывая последние остатки глубокого, с беспамятством сна.

– Ты переоцениваешь мои возможности, – настаивал незнакомый голос, – я всего лишь торговец, пусть и с республиканской лицензией на руках.

– Торговая гильдия один из самых влиятельных институтов Республики – тяжело, но рассудительно доказывал второй, в котором Сашка без труда узнал Аластора. – И к тому же купцы Республики самые информированные люди в городе. Суть всех их дел в этом знании!

– Аластор, – упрямился голос, – ты не жил в городе и не знаешь всех здешних нюансов. В этом змеющнике правят бал аристократические кланы. Они сами назначают бургомистра, сами выбирают сенат, сами придумывают законы и сами же их исполняют. У каждого семейства есть своя армия, свои политики и свои спецслужбы. Самые информированные люди в городе – это они!

– Но я пришел к тебе, – сухо парировал Аластор.

Голоса раздавались в соседней комнате, из приоткрытых дверей в которых маячили чьи-то тени. Чуть привстав, Сашка в любопытстве вытянул шею, и осторожно заглянул в узкую полоску пространства, залитую светом. У самой стены, на ажурном стуле, плетенном из ивовой лозы, сидел Аластор. Подперев голову рукой, он неподвижно смотрел куда-то вглубь комнаты, а вокруг, перешагивая из угла в угол, ходил невысокий, крепко сбитый молодой человек, с окладистой и аккуратной бородой рыжего цвета. По всей видимости, это был хозяин дома, которого подобный визит застал врасплох. Домашние тапочки на босых ногах, короткие, спортивные шорты, помятая майка с тусклой фотографией морского заката – все свидетельствовало о том, что о присутствии Аластора он узнал только в гостиной – большой комнате нежно-сиреневого цвета, украшенной галерей разнообразных картин и многочисленными бронзовыми статуэтками. Сюрприз, судя по озадаченному лицу незнакомца, был не из приятных.

– Да, да, да… – сокрушался он, поглаживая бороду. – Но я-то чем могу помочь?

Аластор молчал, и незнакомец тяжело выдохнув, тихо продолжил.

– Черный орден – почти что легенда. Каждый знает о нем лишь две вещи: первое (тут он картинно заложил один палец к ладони) – братство действительно существует, и второе (прищелкнув вторым, продолжил он) – оно всемогуще. Поверь мне, Аластор, я еще не встречал, ни одного человека, который бы своими глазами видел или тем более разговаривал хотя бы с одним членом братства. Но я твердо знаю одно! Если аристократические кланы Южной столицы правят балом только здесь, то Черный орден раскинул свои щупальца на все двадцать государств огромного континента. Его могущество поистине безгранично.

– Так, значит, ты боишься? – холодно заключил Аластор.

– Было бы безумием не бояться, – согласился бородач. – Впрочем, я обязан тебе жизнью.

– И?..

Бородач вяло пожал плечами.

– Тебе нужна информация? Что ж… завтра я обедаю с титульным членом гильдии Вартенбергом. Это имя хорошо известно в высших кругах Республики. У него тесные связи с аристократией, и та охотно принимает его за необычный талант извлекать прибыль даже из самого безнадежного дела. Ему наверняка что-то известно. Попытаюсь ненавязчиво расспросить его, быть может, он знает.

Негромкий диалог настолько увлек Сашку, что он невольно подался вперед, и не заметил, как неловко облокотился на слегка распахнутую дверь. Предательски скрипнув, та медленно отошла в сторону, оголив все пространство гостиной целиком.

– А-а… – дружественно пропел бородач. – Вы, наверное, тот самый молодой человек, благодаря которому меня навестил Аластор.

Сашка пожал плечами, и не найдя ничего лучше, тихо буркнул, насупившись:

– Наверное.

– Ну что ж, будем знакомы, – бородач подошел ближе и протянул навстречу широкую, жилистую ладонь. – Меня зовут Георгий Табок.

– Александр, – прогнусавил Сашка, – Александр Сидельный.

– Ну что ж, будем знакомы Александр.

Добродушная улыбка вновь пробежала по его заросшему лицу, и Сашке почему-то показалось, что человек, стоящий перед ним, заслуживает доверия, хотя это и шло вразрез мнению Аластора.

Пожав руку, Табок вынужденно заметил:

– Через полчаса в районе выключат свет, и только утром дадут снова. Самое время показать вам ночлег.

В доме было несколько комнат: четыре или пять. Но Табок остановился почему-то на самой узкой. Она если и казалась больше той шахты в стене, через которую они попали в город, то ненамного. Впрочем, в ней было небольшое оконце, и поэтому в тесной комнатке царила восхитительная ночная свежесть.

Сашку разместили на корявом, внушающем невольное отвращение диване, перегородившем добрую половину комнаты, и повидавшем на своем веку, кажется, даже ветхозаветных пророков. Аластору досталось место на полу, на старом матрасе, по случаю принесенным Табоком из комнаты напротив. Иезуитское неудобство матраса заставило Аластора переворачиваться с боку на бок и с тяжелым сопением подгибать ноги под себя. Его мучило это пространство, мучил этот город, даже восхитительное ночное небо, раскрашенной искрящейся россыпью звезд, – небо, которое он привык видеть бескрайним и свободным – торчало в узкой горловине окна и тоже мучило своей фрагментарностью.

Сашка долго не мог заснуть. Все думал о чем-то, пытался считать далекие звезды, застывшие на мглистом небе, и наконец, будто уличив подходящий момент, тихо спросил:

– Скажи, ты мог его спасти?

– Кого? – с явным неудовольствием отозвался Аластор.

– Деда!

Маленькую комнатку, чуть озаренную слабым светом луны, вновь окутала тишина, и недолгий покой опустился на темные стены.

– Нет! – наконец отрывисто выпалил Аластор.

– Но ведь ты был там! – горячо возразил Сашка.

– Послушай, – Аластор вновь перевернулся на другой бок, так чтобы оказаться лицом к Сашке, – если ты еще не заметил, я не господь бог, и занимаюсь только тем, что выживаю сам.

Он замолчал, и даже, казалось, его тяжелое дыхание стало чуть приглушенным. Слова мальчика, видимо, взволновали его и сделали неуместно резким.

– Я не смог, – уже совершенно спокойно произнес Аластор, успев что-то обдумать и невесть с чего решиться на откровенный разговор. – Услышав звуки выстрелов, я поспешил к месту нападения, но успел лишь к уже случившейся расправе. Все, что я мог сделать после, я сделал.

– Мне казалось, что ты хотел бросить меня там, – кротко заговорил Сашка.

– Я и хотел, – буркнул Аластор.

– Спасибо.

– За что?

– За то, что не бросил.

– Спи! – приказал Аластор и вновь перевалился на другой бок.

Наутро Табок засобирался на встречу. Его внешний вид, наконец, преобразился. Вчерашние майка, шорты и тапочки уступили место красному деловому костюму, белой рубашке и черным, отлакированным до глянцевого блеска туфлям. На пиджаке особой меткой блестели две дубовые веточки, запечатленные на приколотом к карману значке. Это был знак Гильдии, и полный официоз участника этого союза, дополняла лишь перекинутая через руку лиловая мантия – особое признание высоких заслуг ее владельца, которые, конечно же, измерялись величиной его капитала.

– Ну что ж, вернусь под вечер, – уходя, бросил он, но голос Аластора внезапно остановил его у самых дверей:

– Мы встретимся в Доме профсоюзов, на Магнитной улице.

Табок задумчиво почесал голову.

– Он уже лет пятнадцать как заброшен.

– Я знаю.

– Послушай, Аластор, – не выдержал Табок, – я не знаю, какую игру ты затеял, но я не хочу играть ее вслепую.

– Дом профсоюзов, в семь часов вечера, – сухо повторил Аластор.

Табок сжал губы и, ничего не сказав, выскочил из дома, громко хлопнув на прощание дверью.

– Почему мы не можем дождаться его здесь? – поинтересовался Сашка.

– Я, кажется, уже говорил тебе. В этом городе полно людей, и ты должен относиться к каждому так, будто именно он готов отдать тебя в когти Черному ордену. Тем более это и на самом деле может быть так. Здесь никому нельзя верить.

– По-моему, он обиделся.

Сашка потер нос и тут же не преминул заметить:

– Мы ведь ночевали в его доме. И он мог в любой момент…

– Это пустой разговор! – оборвал его Аластор. – Ты, помнится, уговорил меня взять тебя с собой. Что ж, я согласился. Но из этого вовсе не следует, что я собираюсь выслушивать твое мнение по каждому вопросу.

– Но… – попытался возразить Сашка.

– Хватит! – теряя терпение, выпалил Аластор. – У тебя есть немного времени, чтобы позавтракать и отдохнуть. Долго мы здесь не задержимся.

И вправду. Не более двух часов провели они в аккуратном домике торговца, выждав ровно до обеда. Далее, по велению Аластора, засиживаться не стали. Наверняка были причины для такой осторожности, да только Сашка никак не мог взять их в толк, а может, просто доверял этому крепышу-торговцу, с бесхитростной простоватой улыбкой. Такой человек не мог поступить столь гнусно. Конечно, Сашка был еще слишком мал да не обучен жизнью – а в ней, как известно, возможно всякое – но сомневаться в людях, в каждом человеке, он все еще не мог, не научился. Аластор настаивал на истинах, требовал понять их и принять как единственное средство на спасение. Но это были его истины! Что же касается Сашки, то он просто пытался старательно заучить, то, что ему внушал Аластор, внимательно и вдумчиво, но совершенно не чувствуя всей глубины его рассуждений.

Вот и сейчас, вышагивая по широкой мостовой, Сашка ни мыслями, ни переживаниями к разговору с Аластором не возвращался. Оставив где-то глубоко в памяти предупреждения черного вестника, он успел остыть настолько, что даже далекое чувство обиды, уже окончательно растворилось в новом потоке нахлынувших ощущений. Город был тяжел и мрачен, несмотря на яркий, полуденный свет, заливший гулкие перекрестки его оживленных улиц. Толпы народу по-прежнему шумно текли по черной массе раскаленного асфальта, будто ручейки потревоженных муравьев, в огромном разветвленном муравейнике.

Вообще же ему начало казаться, что он потихоньку начинал понимать этот город. Странный, невероятно большой и разный. В нем было дозволено сочетаться пышной, невообразимой роскоши и крайней нужде, доведенной до отчаянья. В нем – и Сашка впервые так близко соприкоснулся с этим – высшей благодетельностью считался достаток, а нищета порицалась как главный порок. Это было видно в лицах, в многочисленных и безмятежных лицах толпы: веселых, озадаченных, жадных – но одинаково смиренных.

Провинция существовала по-другому. Десять небольших городков и немыслимое количество деревень – над которыми тяготела власть Солнечногорска – жили своей, особенной жизнью, основной формой которой была община. И чем меньше была деревенька, тем сплоченнее казались ее жители, тем крепче была община. А в общине, известное дело, все делили поровну – иначе было не выжить! В том и была суть тяжелого существования сельского жителя, обремененного всеми возможными податями.

В городе все было иначе. Здесь каждый в одиночку противостоял этому гиганту, облаченному в тяжелый бетон, и тут же питался с его рук. Было нелепо наблюдать формы этих личностей, не ограниченных более ничем, разве что собственными предрассудками о свободе. Ни в одном другом месте, Сашка не видел столько странных, и опустившихся на самое дно людей. Нет, они были не нищими. Нищих он видел и до этого. Это были человекоподобные роботы, зацикленные на исполнение вложенных в них функций: наслаждения, равнодушия, странного влечения потреблять и послушного желания повиноваться, пусть даже и против всякого рассудка. Ведь даже нищие осознавали свою обездоленность и ничтожность. Здесь же принимали как данное, как закон, выше которого не было ничего.

Под грудой долгих размышлений Сашка и не заметил, как на их пути выросло большое серое здание. Широкая тень, смахнув солнечный свет с ветвистых деревьев, помрачневшей прохладой опустилась на головы путников, и Сашка, оставив, наконец, бег глубоких мыслей, удивленно уставился на пышный фасад величественного дома, одного взгляда на который было достаточно, чтобы понять: перед ним история – цепь долгих веков тонко вплетенных в изысканный архитектурный ансамбль.

На треугольной капители, предваряющий помпезный вход, тянулся в торжественном облаченье парад патрициев, впереди шествовала квадрига, мелькали топоры, знамена, кифары и авлосы – и над всем промчавшийся вихрь беспощадного времени, сточивший стройные тела фигур и осевший пылью на белом гипсовом материале. Ряд колонн, изготовленных в классическом стиле, словно вырастали из крепкого основания, уложенного тяжелыми гранитными плитами. Окна были пусты, частью разбиты, стены, украшенные лепным декором, пестрели от шипучего роя надписей, а на вершине тонкой тускло-зеленой полоской виднелась часть прохудившейся выцветшей крыши. Над входом большими, ровно сложенными буквами зияла надпись – «Дом культуры».

Сашка огляделся по сторонам и понял – прилегающий сквер был совершенно пуст. Высокие, густые деревья почти поглотили его, и теперь со всем упорством осаждали последний бастион цивилизации, планомерно захватывая участок за участком. В авангарде шествовала тонкая молодая поросль, пробивающаяся сквозь сколы в асфальте и растущая клочками на самых неудобных и неподготовленных местах, за ней шумели ветвистые молодые деревья, ну а наиболее старым и крепким породам дозволялось – выдержав натиск времени, – лишь засвидетельствовать факт полной сдачи твердыни. Человек сдался и тут же уступил место более активному порядку борьбы. К подобному, видимо, стоило уже привыкнуть. В этом большом городе целые районы были заброшены и оставлены на произвол судьбы – стоило ли удивляться отдельным домам или скверам, утонувшем в забвении. Странно было другое. Сашка никак не мог взять в толк, для чего Аластор назначил встречу именно в этом месте, да еще во время, когда город вот-вот должен был утонуть в сумерках. Эта мысль казалась неудачной. Угрюмый, заросший густой зеленью участок города едва ли подходил для вечерних прогулок, и уж менее всего он был пригоден для запланированных встреч.

С этой мыслью будто разом согласилось все окружающее пространство: темные заросли загустели и набрались тревожного шума, из очерченных тусклым светом тающего солнца переулков разлился далекий гул, но более всего ей подалось омертвевшее тулово большого дома стоящего напротив. В пустых окнах его волнительно заиграли тени, а с каменных стен вдруг порхнуло неприятным сырым холодком.