Текст книги "Дао Блаженств"

У: Подожди, доскажи ту.

А: Ничего, я потом соберу, ты не переживай, Уля. Один отшельник, достигший пределов святости, решил узнать у Господа, какой же степени святости он достиг. А ему Господь и отвечает: «Ты не достиг и половины святости александрийского сапожника». Ему стало интересно: что же это за сапожник такой, половины святости которого он не достиг? И он пошел в Александрию искать этого сапожника. Пришел на рыночную площадь. Смотрит: и правда, сидит сапожник. Он к нему подходит, спрашивает: «Ты сапожник? – Да. – Ты православный, крещеный? – Да, да. – А что ты делаешь? – Ну, отдаю десятину от всех доходов. – А еще что? – Ну, в церковь хожу. – А еще что? – Ну, молюсь». Отшельник думает: «Так странно, какую же Господь видит в нем святость?» Спрашивает: «Ну а еще что-нибудь можешь про себя сказать? Как ты вообще-то живешь?» Тот: «Да как живу? Так вот и живу. Ходят люди по площади, я им обувь делаю, смотрю и думаю: «Вот они спасутся, а я…«» Это к вопросу о том, как на людей смотреть надо.

Вернемся к нашей истории. Гонят этих двух монахов: один старый, другой молодой. И загнали их к пропасти, к ущелью шириной метров триста. А внизу – обрыв, очень глубокий, с полкилометра. Всё – деваться им некуда. И вот вертолетчики висят над этой пропастью и смотрят, что происходит. Старый перекрестился, шагнул в пропасть и пошел по воздуху. Прошел триста метров, на другой стороне встал и ждет молодого.

У: Не дождался?

А: Дождался, но… Тот тоже шагнул и пошел. Дошел до середины и рухнул. Упал не на самое дно, а на склон, и слава Богу, удачно. В общем, выбрался сам, и они ушли.

У: Я думаю, что вертолетчики, которые за ними наблюдали, должны были обратиться.

А: Да. Прилетели, написали заявления об уходе. Все. Кто-то даже в монахи ушел. Судьбы их коренным образом изменились после этого. Они висели в пятидесяти метрах и все видели собственными глазами.

У: Как прийти к вере? Через людей, от которых исходит этот свет, и можно прийти к вере.

А: Можно, конечно, да, но об этом Иисус сказал Фоме: «ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие». (Иоан. 20.29). А если увидеть – кто угодно уверует. Так откуда же появляется вера? Она возникает – совершенно конкретно – из отказа от компромисса: Господи, или с тобой – или умереть. А прозябать не согласен. Лучше смерть, чем прозябание. Когда жизнь без чего-то искомого, важного, смыслообразующего становится настолько невыносимой, что человек согласен умереть. Понимаете ли вы, какую роль здесь играет готовность к смерти? Это готовность отдать самое дорогое, что есть у каждого живого существа, в обмен на взыскуемое, и несогласие жить без этого. Когда не приемлешь прозябание всей душой, – вот тогда появляется вера. И блаженство гонений, которые мы разбирали выше, тоже появляется только при этом условии, потому что без веры оно абсолютно невозможно. Как, впрочем, и все предыдущие блаженства. Одно связано с другим.

У: А что такое прозябание?

А: Прозябание? Когда ты видишь ничтожность своей жизни…

Д: …и соглашаешься…

А: …с этой ничтожностью, а согласившись с ней, постепенно, потихоньку начинаешь вытеснять свое понимание и ви́дение, (ведь совместить прозябание и понимание того, что прозябаешь – невыносимо, так можно с ума сойти), погружаешься в суетное мельтешение, лишь бы уйти от невыносимости самоощущения в этом внутреннем раздрае. Это один вариант развития событий. Но есть и другой: когда ты видишь, насколько твоя жизнь убога, и когда сила этого ви́дения достигает такого накала, что продолжать жить этой жизнью у тебя уже нет ни малейшего желания. Тогда никакие твои страхи, инерции в виде жажды покоя и комфорта – ничто тебя не заставит продолжать в этом оставаться. Ты готов отдать все, пожертвовать всем ради более высокого смысла жизни. Эта готовность и сила веры – одно и то же. Ты готов отдать все, чтобы быть чем-то бо́льшим, чтобы обладать каким-то бо́льшим бытием. Вот откуда берется вера. Она сродни тому блаженству алкания правды, которое мы уже рассматривали.

Таким образом, вера рождается из яростной силы ненависти, отторжения, неприятия своего недобытия. Когда никакая привязанность и слабость не мешают переполниться чувством сильнейшего негодования, ненависти к тому прозябанию, в котором находишься. Этот тезис не такой простой, каким может показаться на первый взгляд, потому что для того, чтобы это произошло, нужен ряд сопутствующих факторов. До этой точки кипения нужно дойти – до того, чтобы перекреститься и шагнуть в пропасть. Вот нечего было этому монаху терять! Совсем нечего. И только то, насколько сильно ему нечего было терять, придало его вере такую силу, что он пошел в пропасть. А молодой дошел до середины, ровно настолько, насколько веры хватило. А потом – сомнение, и как следствие, прелесть: «Ах! По воздуху иду!»

Принятие решения никогда не происходит в тот момент, когда нам кажется, что решение принимается. Оно принимается раньше. Точно так же обстоит дело с верой. А именно – каким образом это происходит раньше? Очень просто – вера рождается из нашей внутренней честности и неготовности закрывать глаза на неправедность, компромиссность, лживость того положения, в котором мы находимся. И вот смотрите, что этот внутренний конфликт с нами делает: на одном полюсе – вера, а что на другом? Думаете, только безверие? Все гораздо сложнее и интереснее. Если нам по какой-то причине не хватает внутренней честности, мы поступаем следующим образом. Чтобы наш конфликт не был обнажен до такой яростной беспощадности, которая только и делает нас готовыми к выбору перед лицом смерти: или по-другому, или лучше смерть, – мы используем интереснейший прием, а именно: мы увеличиваем уровень собственной бессознательности.

Д: Чтобы не видеть всего?

А: Да. Только по этой причине.

У: Человек не видит, чтобы не осознавать?

А: Да. И поэтому на другом полюсе – противоположном вере – находятся отупение, замотанность, городская усталость и бесчувственность, погруженность в суету. Эти состояния нужны нам для того, чтобы не впасть в то отчаянье, которое приведет нас к подлинной вере. Наше слабое человеческое естество боится таких сильных переживаний, а еще больше боится смерти. Вот вам и «свет мира».

Вернемся к моему вопросу: как можно творить добрые дела таким образом, чтобы глядя на них, всем хотелось прославлять не человека, их творящего, а его Отца Небесного? Итак, вера вступает в конфликт с «нашими» человеческими слабостями. И этот конфликт носит фатальный, бескомпромиссный и беспощадный характер. С обеих сторон, кстати. Если побеждают слабости, то вера уходит из души, постепенно и незаметно уступая место цинизму.

Побеждает вера – слабости теряют свою питательную почву, постепенно сходя на нет, словно ночные тени на рассвете. Почему? – Потому что вера требует следования воле Божией, иначе она будет потеряна. И так потихоньку, сначала незаметно, а затем все более и более разгоняясь, подобно лавине, Воля Божия замещает собою волю человеческую. Все те уловки и лукавства, что составляли суть нашего человеческого естества, постепенно, не без боя, разумеется, должны отступить и исчезнуть, растворившись в «свете мира» Воли Божией. В этом смысле православие ничем не отличается от «нирванического» угасания «я» в буддизме и обвинять здесь буддизм в квиетизме и прочих нелепостях – значит грешить против истины.

Но главное то, что «свет мира» может засиять только в умалении перед Волей Божией, и человек распространяет вокруг себя этот свет ровно настолько, насколько его смирение позволяет ему превратиться в канал по ее (воли) эманации в мире. А раз так, то конечно же, распространяя этот свет, мы действуем «во славу Божию». Вот истинный смысл этого довольно затертого в нынешнем православии выражения. Поэтому люди, глядя на «ваши добрые дела», будут прославлять не вас, а истинного хозяина ваших достоинств, даже если им, по их неразумению, и будет казаться, что они прославляют лично вас.

По той же причине эти восхваления не будут нести в себе для вас губительного соблазна – ибо зная, что на самом деле восхваляется, вы не позволите этим прославлениям превратиться в бальзам для самоутверждения эго.

Посмотри, Вероника, что происходит по мере разворачивания смысла: я не стараюсь перевести чувства в сферу мысли и мне не нужно подбирать для них слова – это всегда получается натянуто. Нужно раздуть огонь внутри чувства, и слова появятся. Чувство должно разгореться до такой степени, что слова польются сами. Мы нашей советской школой приучены к тому, что ответ нужен срочно. Надо что-то пробубнить, чтобы получить хотя бы тройку. Вот каким образом в нас убивают всякие творческие способности. И ты по школьной привычке натягиваешь слова на чувства. А для того, чтобы чувство развить, как раз и нужна вера. Она появится, когда ты обратишься к своей бесчувственности, посмотришь на это свое «ничего не могу сказать» – без осуждения (это было бы бессмысленным самобичеванием, исходящим из чувства вины, и оно неконструктивно), и увидишь, как ты в своей суетливости убиваешь в себе остатки последнего чувства. Взгляни на эту картину без привычно зашоривающих фильтров, посмотри на нее так, чтобы ужаснуться и возопить к Небесам. Вот это и будет первым шагом к обретению веры. Видишь, как это происходит? У тебя механизм ответа налаженно-школьный: чтобы правильно ответить, нужно в первую очередь заставить себя перестать чувствовать даже те душевные движения, которые еще остались.

В: Вот этого последнего я не вижу.

Д: Такое впечатление, что Вероника своих чувств избегает. Видимо, есть какое-то ощущение, что жить этими чувствами небезопасно, поэтому лучше их проигнорировать, отказаться от них или куда-нибудь запрятать, чтобы обойтись без них. И поэтому теряется глубина. Хотя и глубина и искренность есть, их много, но все где-то под спудом.

В: Я могу чувствовать глубоко, но когда вдруг возникают какие-то критические моменты, связанные, например, с риском утраты жизни, вера меня покидает. Как двойной стандарт какой-то. Вроде она и есть, но именно в те моменты, когда она должна максимально проявиться (если она действительно есть), она меня оставляет. И это значит, что подлинно и глубоко ее нет. Может быть, есть желание, стремление к ней, а подлинной веры нет.

А: Скажи, пожалуйста, Вероника, каким ты видишь свой идеальный ответ на мой вопрос?

В: Мне кажется, с одной стороны, он должен быть последовательно-развернутым, а с другой – каждое слово должно быть наполненным.

А: Значение имеет то, что́ ты назвала в первую очередь, и что – во вторую.

В: Что я наполненность поставила на второе место. Я знала, что ты это отметишь.

А: Классно! Все знаешь.

В: Потому что для меня проблема…

Д: …отказаться от своей интеллектуальности.

В: Да. Моя большая проблема – отсутствие логического мышления и умения аргументировать. Я не умею спорить, потому что я пасую. Поэтому для меня логические построения обладают большой ценностью.

А: И что же в конце концов?

В: Саш, чего ты от меня ждешь?

А: Понимаешь, Вероника, вот вопрос – чего я от тебя жду? Если бы я был самоувереннее, я бы, наверное, тебе сказал: «Я жду, чтобы ты сказала: „Да, я дура. Дура, которая пытается спрятаться то за одно, то за другое. Когда нужно ответить глупо, я пытаюсь ответить умно, и из-за этого все мои проблемы“». Но беда в том, что я уже не могу не понимать, что, к глубокому сожалению, эти слова не окажут на тебя никакого воздействия, даже если ты их очень искренне произнесешь. Потому что как только ты их произнесешь, инициативу перехватит комплекс неполноценности и тут же опять припишет это признание эго – твоему эго. Ты от эго таким образом так и не отделишься, или оно от тебя – по большому счету, разницы нет. Твоя самость, твоя суть опять останется нереализованной. В тебе, с одной стороны, слишком много желания выглядеть умной, с другой стороны – такой механизм хитрый – слишком много готовности быть дурой. Знаешь, что такое капитуляция в перебор? Это такой перевертыш, который возникает внутри тебя когда ты в этой готовности быть дурой чувствуешь себя достаточно комфортно для того, чтобы, ощутив себя дурой, от своего ложного «я» все-таки продолжать не отказываться. Даше в этом смысле легче: она настолько привязана к себе – «умной», что когда жизнь заставляет ее признать себя глупой, капитуляция наступает очень быстро. А ты сразу соглашаешься: да, я дура. И не подкопаться к тебе никак. Ну, не к тебе, конечно, а к твоему эго. Ты с одной стороны, как бы и идешь на контакт и правду хочешь услышать, а с другой – в этом слишком много сценария, слишком много подставок. Ты что-то правильное говоришь, а в глазах у тебя ожидание: скажи мне, что я дура.

Д: Я замечала: когда, бывало, тебе скажешь что-нибудь такое, что должно бы пробить защиту, ты тут же с готовностью весело посмеешься над этим вместе со мной и – как ничего не бывало. Посмеялась – и все. Да, согласилась легко. Но осталась там же.

А: Такая кажущаяся готовность к капитуляции. Ты, Вероника, знаешь, о чем я говорю.

Д: Где-то ведь должно быть и у Вероники то место, где от правды становится худо, такое место ступора. Где-то рядом с перевертышем оно должно быть. Вот бы его нащупать.

А: Может, ты, Уля, нам подскажешь, где у Вероники место ступора?

У: Не знаю. Когда я ловлю себя на какой-то внутренней лжи, меня от этого начинает подташнивать, и тогда уж я начинаю искать внутри.

А: Не происходит момента разотождествления. Вероника одинаково комфортно чувствует себя как дурой, так и умной.

Д: Да, роли меняются легко и быстро.

А: И эго не попадает в ступор ни в первом случае, ни во втором.

Д: А место ступора – это такой провал, где опереться не на что, где никакую маску не надеть, никакой роли не сыграть.

А: Поэтому у Вероники внутри – такая хитро устроенная ловушка. Конечно, больше всего несчастий это приносит ей самой. При личном контакте с тобой, Вероника у мужчин, с которыми ты вступаешь в близкие отношения, начинают быстро происходить деформации психики, превращая их в извергов, тиранов и вообще весьма примитивных личностей, особенно если есть предрасположенность к этим качествам. Ты им потакаешь именно своей готовностью «подставиться». Эта твоя черта должна была тебя саму в жизни изрядно намучить. Она ломает твою личную жизнь. Испытываешь ли ты по крайней мере ненависть к этому механизму?

В: Нет…

Д: Ты ничего этого не видишь? Значит, мы попали.

В: Ты мне говорил это однажды. Тогда для меня это действительно было ударом. Мы как-то спускались по лестнице, и у меня была тяжелая сумка. Я прошла мимо тебя с этой сумкой, и мне даже в голову не пришло попросить мужчину помочь мне нести ее. И вот тогда ты сказал мне, что я из мужчин делаю монстров.

А: Возможно. Видела ли ты это так, как я сейчас тебе показал?

В: Как сказать… Я этого не видела, но меня не удивляет то, что ты сказал. Я задумалась об этом тогда, когда мой второй муж стал вести себя так же, как и первый, и предъявлять какие-то схожие претензии. Я подумала: Господи, два разных человека, из разных полушариев, – не может быть такого, чтобы не было причины во мне самой, чего-то, что вызывало бы такие одинаковые реакции.

Д: Во всяком случае, твой первый муж купился на твою кажущуюся незатейливость.

В: Так ведь и второй тоже.

А: Это очень притягивает.

В: Но беда в том, что я прогибаюсь до поры до времени. У меня есть какой-то предел, после которого я взрываюсь, а они к этому не готовы.

Д: Ты именно прогибаешься, а не принимаешь их. У тебя же к ним очень много накапливалось невысказанных претензий.

А: Когда же ты здесь взорвешься? Давай! А то ты все прогибаешься и подставляешься. Взбунтуйся и взорвись.

В: Я долготерпеливая…

А: А-а… То есть тебя надо хорошенечко допечь.

Д: Ты, Саша, к сожалению, под эту категорию не подходишь, потому что ты отвечаешь интеллектуальному запросу Вероники. Понимаешь, она взрывается на этой почве. Она выбирает себе не самых умных мужчин, которых потом интеллектуально подавить ей же ничего и не стоит. Ты не годишься для этой роли.

А: То есть она не взбунтуется?

Д: Если интеллектом тебя не превзойдет, то не взбунтуется.

А: Может, мне поглупеть ради такого дела? Где наша не пропадала!

В: И не с такими справлялись…

А: Видишь, как ты сразу отреагировала: надо подставиться, уничижиться и приписать это мне, в смысле, переложить ответственность за это на меня. Припиши, припиши, Вероника, и взбунтуйся. Как же так, как я могу? Мужчина с таким добрым и все понимающим взглядом – и вот оказывается, может так с тобой обойтись.

В: Не-ет, Саша. В тебе слишком много любви. Через эту любовь ты можешь говорить самые ужасные вещи.

Д: Понимаешь, к Веронике не подобраться ни в каком месте, она проминается везде, а если с ней жестко, она в ответ такой же жесткой становится, идет в глухую защиту – уже пробовали.

А: Скажи, Вероника, я сейчас что-то новое сказал или нет?

В: В общем, нет.

Д: Неправда. Был момент, когда тебе стало плохо. Был – ушла.

В: По поводу мужчин?

Д: Нет, когда мы говорили о том, что ты готова перевернуться и признать тут же свою несостоятельность – вот в этом месте разговора был момент, когда ты не знала, как себя чувствовать. Тебе было некомфортно, потому что перевертыш никак не мог произойти внутри тебя. Мы обнажили его механизм – своего рода качели внутри тебя, и ты не могла качнуться ни в одну, ни в другую сторону. Ты сидела посерединке, и тебе было очень не по себе.

А: Да, Вероника, тебя слишком слабо от себя тошнит, вот твоя самая большая беда. Тебя подташнивает, но недостаточно сильно, чтобы от этого избавиться. Что тебе мешает? Какая склонность к внутреннему самообольщению, ко лжи, какая жажда компромисса?

Д: Когда тебе говоришь: знаешь, Вероника, причина многих своих неприятностей – в тебе самой, ты обычно отвечаешь: «Да, так и есть. Ха-ха-ха…», – и тебе опять хорошо. А ты попробуй не засмеяться, попробуй не согласиться так легко. Ты уходишь из дискомфортного состояния, из этой внутренней скрутки, не поприсутствовав в ней. Ты признаешь свою ошибку, признаешь свою неадекватность, и тебе опять там комфортно. Ты легко уходишь в комфортное «да, я такая», чтобы ничего не менять.

У: Получается, что всякий раз этим «да, да, я знаю» ты закрываешь себе путь к расширению сознания…

Д: …и возможности выхода на какой-то другой уровень, другое качество своей собственной души. Выход один – не прятаться в это легкое согласие.

А: «Да, я такая, такая!»

В: И даже еще хуже!

Д: Зачем ты сейчас смеешься?

В: Сейчас расплачусь…

Д: Расплачься! Посмотри, почувствуй, как ты изворачиваешься, – просто, как уж, уходишь.

В: Да…

Д: Почувствовала эту точку? Да, это она.

В: Хороша у тебя ученица…

А: Да, хороша – согласен. Даша сейчас действительно была хороша. Только тебе сейчас нужно смотреть не на нее, а на то, что открылось в тебе. Видишь это?

Д: Вероника, пожалуйста, не закрывайся! Плачь!

…

А: О чем сейчас говорила Даша? На самом деле она проводила связь между анализом твоей психики, который только что развернулся, и этим текстом. Видишь ли ты эту связь?

В: Объясни.

А: Для того, чтобы излучать свет мира, нужна вера. Для того, чтобы появилась вера, нужно сначала возненавидеть то, что ты представляешь собой без нее. А у тебя вместо ненависти – смех, легкость небывалая и моментальная готовность принять себя во всем своем лукавстве. Видишь, как неслучайно то, что тебе непонятен именно этот шестнадцатый стих. Что тебе на это сказать? До чего тебя нужно довести, чтобы ты взорвалась, Вероника? На что ты отреагируешь? Что бы я сейчас ни сказал, как бы тебя ни обозвал, ты на эти слова ответишь тем же: ну, да, так и есть. Закрой глаза… Представь себе кого-нибудь, кто с дикой яростью осыпает тебя самыми обидными словами, которые ты только можешь вообразить… Видимо, мой недостаток в том, что я слишком добрый. В книге «Практика дзен» есть список качеств, которыми должен обладать дзенский монах. Среди прочего там есть такой пункт – умение играть хорошие и плохие роли. Я думаю, что мой персональный недостаток в том, что я слишком склонен играть хорошие роли. А плохие мне удаются хуже. С Вероникой не получается – так рявкнуть, чтобы от эго живого места не осталось. Закрой глаза и послушай, как тебя ругает…

В: Кто?

А: Твой внутренний голос, который знает все твои самые слабые места. Он точно знает, как сказать такое слово, чтоб тебя дернуло, задело. Со стороны так никто и не скажет. Послушай. Услышишь сразу и попробуй передать нам.

В: Не побояться сказать вслух?..

А: Да, не бойся.

В: Я, бездумно соглашаясь с другими, не придавая этому значения, тем самым отказываюсь от себя. У меня такое впечатление, что я сама с собой играю в какую-то игру. С одной стороны, я «прогибаюсь» и что-то от этого теряю, с другой стороны, я знаю, что для меня эта уступка – всего лишь игра, и я не придаю этому значения.

Д: Не замечаешь, как сама себя деформируешь.

А: Нет, тут все хитрее. Вероника, унижаясь самоутверждается. Она свой «прогиб», свое унижение бросает, как кусок собакам.

Д: Так это же какое высокомерие и ненависть к людям… Вероника, так ты людей-то не любишь?

А: Она их не то, что не любит – она их просто в грош не ставит.

В: Мне кажется, что я вижу их слабости и думаю: надо вам это? Возьмите!

А: Уходишь! А как же с теми, кто тебя критикует?

В: Я говорю: да-да, вы правы. А сама остаюсь при своем мнении. Я выслушаю совет и все равно поступлю так, как сочту нужным.

А: Посмотри на это беспощадно. Посмотри на эту игру. Где здесь подмена? Что заставляет тебя идти на компромисс со своей душой и со своей совестью? Если бы твое эго не получало подпитки в виде тайного самоутверждения, то…

В: Я понимаю, о чем ты… Я должна…

А: Нет, дело не в этом. Единственное, что ты должна – это быть искренней. А ты никогда не бываешь искренней. Ни-ког-да. Посмотри на это, посмотри на свою перманентную лживость: как ты обманываешь людей, как ты водишь их за нос и при этом тайком над ними насмехаешься, даже не отдавая себе в этом отчета. Но твое эго прекрасно все знает. Еще бы! – оно питается твоей слабостью и твоими уловками. Получается, что интеллект у тебя стоит на службе у эго.

В: На самом деле, я думаю, что за таким поведением у меня скрываются страхи и большой комплекс неполноценности.

А: Который своим обратным концом упирается в комплекс исключительности. Ты видишь, как одно связано с другим, как комплекс неполноценности переходит в комплекс исключительности? Здесь ты попала в ловушку.

В: Если я чувствую себя ниже, значит, другого я ставлю выше. А чтобы доказать себе, что он не выше, я должна стать еще выше.

А: Видишь ли, ты наслаждаешься тем, что другой ощущает себя выше.

В: Да, это точно.

А: В древности на императора полагалось смотреть со страхом и почтением, Так, как это показано в фильме «Страх и трепет». Там главная героиня разыгрывала из себя круглую идиотку. Очень сильный фильм.

Д: В таком взгляде ведь нет ничего плохого. Из него бы только убрать самоутверждение. А для этого надо убрать самоуничижение.

А: Нужно отказаться от этого механизма полностью. Вероника, ты не сможешь поставить его себе на службу, пока от него не отречешься.

В: От самоуничижения?

А: От самоуничижения, связанного с ощущением своей исключительности. В твоей готовности самоуничижаться слишком много готовности насладиться своей исключительностью. Ты видишь этот момент?

В: Да, вижу. Может быть, ощущение исключительности возникает от того, что мне кажется, будто я понимаю что-то лучше, чем другие.

А: Почему тебе это кажется? Тут есть один очень важный момент. Вероника, постарайся увидеть, почему тебе только кажется, что ты видишь дальше, больше и глубже.

В: Ты спрашиваешь – почему кажется, то есть почему это не так на самом деле?

А: Да. В конечном счете – не так на самом деле.

В: Может, это просто другое видение, а не более глубокое? Ведь если я думаю, что вижу глубже – я ставлю себя выше.

А: Это есть, но оно не главное. Истинная причина не названа. Кто может Веронике помочь? Ответ находится не в рациональной плоскости.

Д: Надо погрузиться в область чувства. Что ты ощущаешь, когда ты думаешь, что ты умнее? Какое чувство ты испытываешь?

В: Удовлетворенность.

А: Как она хорошо это произнесла, с каким чувством, заметили?

В: У меня ощущение игры.

Д: А знаешь, кто оказывается проигравшим в этой игре?

В: Я, конечно, – кто же еще?

Д: Да не просто ты, а бессмертная твоя душа. С эго-то все в порядке, оно свое получило. А вот душа, бедненькая, сидит и плачет, поникшая, покрылась морщинками.

А: Что происходит с твоим чувством удовлетворения, Вероника? Можешь сказать, почему твое ощущение превосходства неистинно? Давай сделаем так: я напишу, а ты прочитаешь. Ну что – ты готова встретиться с правдой?

Д: Сейчас, когда будешь читать, Вероника, попробуй поймать свою первую реакцию. Потом ты можешь «перевернуть» тысячу раз.

А: Помнишь, как стоял вопрос?

В: Почему мне только кажется, что я умнее других?

А: Не просто умнее, а испытываешь превосходство. Умнее – это слишком рационально. Почему испытываемое тобой превосходство – тайное, которое, собственно, и служит главной подпиткой твоего эго и делает его недосягаемым для любой критики, и почему оно оказывается только «кажущимся»? Теперь переворачивай бумажку и читай ответ по инструкции Даши – не столько сам ответ, сколько свое ощущение от него. Итак?

В: «Потому что это ощущение достигается за счет обмана других людей». Это для меня как-то неожиданно.

А: Что значит «неожиданно»? Ты с этим не согласна?

В: Не то, что не согласна. Просто я ожидала чего-то другого.

А: Чего ты ожидала?

В: Какого-то разъединения… Что-то в этом роде.

А: Прости, а чем отличается «разъединение» от «обмана»?

Д: Обман – это нравственная вещь, а разъединение – абстрактная, рациональная, рассудочная. За обман отвечать нужно.

А: Обманываешь ты людей, Вероника, причем на каждом шагу.

В: Прикидываюсь такой мягкой…

А: Обманываешь и получаешь от этого наслаждение. Вот самая главная причина твоего самоутверждения.

Д: На самом деле не обманываешь. Люди же чувствуют, они не обманываются. Обманываешься только ты.

А: Ты недооцениваешь Веронику. Она хорошо, успешно действует, эффективно. Если бы было неэффективно, этот механизм давно бы потерпел крушение. Да, Вероника?

В: Я сейчас в свете сказанного вспоминаю о реакции людей. То, что я делаю, часто вызывает бессознательную агрессию. А я никак не могла понять, почему они агрессируют.

А: Вот она – тайна беззакония. Есть такие слова в Священном Писании.

В: Просто кажется, что закона нет, а на самом деле, не видно пружины, которая движет этим законом?

А: Да, тайна, именно тайна. Что с тобой происходит? Взгляни на это через нравственный разрез. Почувствуй это не просто как обман, а как нечистоту, которую ты в себя впускаешь, делая это в страшной тайне от всех остальных, и за счет этого получая нечистое наслаждение от собственного самоутверждения. Ты видишь всю надуманность этого наслаждения, всю его виртуальность? Чувствуешь свою оторванность от реальности, от других людей?

В: Я же будто и не хочу их обманывать – я просто не хочу причинять им боли. А на самом деле получается…

Д: На самом деле, ты себе не хочешь причинять боль.

В: И себе не хочу.

Д: Сначала себе, а потом уже людям, потому что если ты им сделаешь больно, то и тебе будет больно.

В: Ну да.

Д: Ты не хочешь с этой болью связываться.

А: А значит – привязана к комфорту, к отсутствию этой боли. И нежелание ее испытывать для тебя важнее, чем чистота духа. А раз важнее, то – разговор о свете закончен. Поэтому у тебя, когда мы коснулись этой темы, были такие абстрактные определения. Вы заметили, как у Вероники изменились интонации? И не смеется больше, и не прогибается…

В: Тут много такого, чего я о себе не знала. Вот ты говоришь, что я легко соглашаюсь, чтобы уйти от искренности, но мне кажется, что я могу провести людей и остаться неразоблаченной.

Д: Самое интересное, что никто, кроме тебя, не проигрывает от этого – вот чего ты не можешь понять.

В: Да.

Д: Что остальным? Ну, провела. Человек пошел дальше. Ты сама с этим осталась.

А: Так что видишь, Ульяна, ты ошибалась насчет Вероники. У нее проблема взаимодействия со смыслом, а значит – и со словами, оказалась погруженной гораздо глубже в бессознательное, чем у тебя. А для бесхитростной Ули здесь никакого откровения нет. Видите, как интересно: никакие интеллектуальные ухищрения не помогли.

У: Не знаю, когда я начинаю копать свое, мне тоже бывает несладко. Просто у Вероники нет, наверное, таких жизненных обстоятельств, которые показывали бы всю неправду так реально.

А: Обстоятельства такие есть у всех. Если их у человека нет, значит, он воплотился напрасно. Все сюда приходят какую-то свою карму исполнить. Ну, что, Вероника, ты можешь сказать о восприятии этих слов – изменилось ли оно с тех пор, как ты их впервые увидела?

В: Наверное, да.

А: Как изменилось, расскажи, пожалуйста.

В: Мне надо это как-то обдумать, прочувствовать… и менять ситуацию, естественно.

Д: Знаешь, что любопытно? Если ты начнешь сейчас это отслеживать, то для тебя откроются многие вещи, которых ты о себе не знала.

А: Знаешь, почему откроются, Вероника? Потому что наша психика представляет собой абсолютно целостное образование, в котором нет ни одного случайного или не связанного с другими компонента. Абсолютно целостное в своих проявлениях, но не внутри себя. Брахма пребывает во всем, но не все пребывает в Брахме. Я имею ввиду следующее: все твои проблемы, как и все твои симптомы, как и вообще всё – между собой тесно связаны и имеют единую точку сборки. Какую? Вот эту тайную нечистоту, которую ты в себя впустила, и все, что с ней связано. Это одна целостность. А другая целостность возникает вместо первой, когда ты эту нечистоту из себя изгоняешь и ставишь на ее место нечто чистое. И когда ты это делаешь, то также по разворачивающейся спирали вокруг этого центра все вокруг тебя начинает меняться, преобразовываться, включая твое собственное восприятие.

Таким образом, то, что сейчас было сказано, имеет отношение не только к 16-му стиху, но и к следующим трем стихам. По-другому, кстати, можно увидеть и пословицу «Маленькая ложь рождает большое недоверие». Мы привыкли воспринимать ее так: когда человек обманывает даже в мелочах, к нему возникает большое недоверие. А ведь можно увидеть по-другому: маленькая ложь внутри себя…

Д: …рождает большое недоверие к миру.

А: Да вообще ко всему, в том числе и к самому себе. И в этом смысле мы продолжаем оставаться созданиями индивидуальными. Мы думаем, что мы дуалистически разделяем внешний мир и собственное внутреннее содержание. На самом же деле мы дуалистически разделяем только самих себя внутри самих себя – этой самой ложью.