Текст книги "Княжья Русь"

Он кликнул отрока, взял чернила, перо, полоску тонкой шелковой ткани, набросал несколько строк по-ромейски, сунул в крохотный туесок. Отрок подал голубя с синей отметиной на лапке – знаком отцовой голубятни. Артём собственноручно привязал письмо и подбросил птицу вверх. Несколько мгновений – и крылатый посланец потерялся в небе. За него можно не беспокоиться. У боярина Серегея – отменные голуби. Соколу не настичь.

– Два дня нам надо продержаться, – сказал он сотникам. – Может быть – три… А там и помощь приспеет.

– Владимирова дружина? – обрадовался Горомут.

– Вот этого не знаю. Но помощь будет точно.

У отца ныне Йонах гостит. Приехали с сестренкой детишек показать, а заодно подзаработать – проводить отцовы лодьи до Днепровского устья. Не с сестренкой, ясное дело, а с пятью сотнями тмутороканских хузар, коим копченых побить – великая радость. А если батюшка еще сотен пять собственной гриди прибавит – конец орде Хоревой.

По счастью, брать крепости, даже такие хлипкие городки, как этот, печенеги толком не умели. Будь на их месте нурманы, угры, лехиты… да кто угодно, положение Артёма и его воев было бы незавидным. Но копченым в осадном деле не хватало не только умения, но и стойкости. Таран, хоть и плохонький, они собрали быстро. Накрылись мокрыми шкурами, прикрылись щитами и побрели к воротам. Однако даже ударить разок – не получилось.

Степняков подпустили поближе – и уронили сверху бревнышко. Высота небольшая – навес выдержал. Но шкуры малость разошлись, и гридни под командой Лузгая умело плеснули в щель ведро горящей смолы. Щель была узкая, так что припекло от силы парочку копченых. Но завопили они знатно. И родичи их, видно, решили, что их тоже сейчас горяченьким пожалуют. Смола – это страшно. Если от кипятка только кожа слезает, то смола мясо сжигает до костей. И не смахнуть, пока не догорит. Испугались копченые. Бросили таран, щиты – и дали деру. Тут-то их всех стрелами и положили. Ни один не ушел.

Остальные разобиделись и принялись метать стрелы поверх частокола.

– Не отвечать! – крикнул Артём. – Всем укрыться!

Когда без малого две тысячи степняков берутся за луки – это серьезно. Защитники прижались к частоколу, прикрылись щитами. Печенеги били метко. Самое большее одна из десяти стрел бесполезно вонзалась в бревно наружной стены. Остальные густой щетиной утыкали дома и сараи, плотно убитую землю внутри городка, коновязи и корыта, из которых поили скот.

Густая стена пыли встала вокруг деревянных стен. С визгом и гоготом неслась вкруг городка дикая карусель, а потом, в одночасье, взметнулись вверх сотни кожаных змей, и петли арканов упали на зубья частокола. Любой степняк орудует арканом не хуже, чем паук – паутиной. Изловить нужного жеребца из полудикого косяка, спрыгнуть наземь на полном скаку и, упершись, пустить пойманного по кругу, то подтягивая, то ослабляя аркан, измотать до полной покорности – этому печенеги учатся с молочных зубов. Набросить на полном скаку петлю на деревянный зубец, взлететь с седла, часто перебирая руками, бегом, по отвесной стене, перемахнуть внутрь, выпустив аркан и выхватывая саблю…

– Бей! – мощно выкрикнул Артём, и гридни, вскинувшись, дружно ударили во врага как раз в тот миг, когда летящие в клубах пыли печенеги перестали стрелять, опасаясь попасть в своих.

Пущенная с двух-трех саженей стрела прошибает навылет даже хороший панцирь. Первый дружный залп сбросил наземь самых прытких степняков. Второй отправил за Кромку еще сотню печенегов…

Артём стрелял вместе со всеми. Первого подшиб в прыжке, снизу вверх, второму вбил стрелу прямо в лоб, третьему – сверху вниз – прямо в раззявленный рот. Уронил лук под ноги и четвертого достал уже саблей – хлестнув самым кончиком по толстому засаленному вороту тягиляя, просек и ворот, и главную жилу. Пинком в грудь сбросил печенега со стены, метнулся вправо, где на Артёмова отрока насели сразу трое, одним длинным махом зарубил двоих. Третьего оставил отроку, а сам принял копченого, сиганувшего меж зубцами. Артём даже не услышал его – учуял. Все копченые изрядно воняют, но этот был особенно духовит. Несло от него – как от мокрого козла. Вонюч, но ловок. Не сопляк вроде «большого хана» Кохчуба – матерый злодей. Увернулся от первого хлёста, махнул арканом, как кнутом, в лицо, а сам вознамерился рубануть Артёма по ноге. Не получилось. Артём присел, пустив аркан над головой, и встретил печенежскую саблю. Хорошо встретил. Оплетенная кожей рукоять вывернулась из цепких пальцев копченого, а кончик Артёмовой сабли кольнул степняка под мышку. Неглубоко. Только чтоб до сердца достать. Печенег вскрикнул… И точно так же вскрикнул за спиной Артёмов отрок.

Воевода крутнулся на месте и понял, что опоздал. Печенег ударил руса со спины, наотмашь. Насмерть. Увидев летящего на него Артёма, степняк взвыл, рванул саблю, увязшую в теле умирающего отрока, понял, что не вытащить, метнулся назад, к стене, но соскочить не успел. Артём хлестнул его по загривку и (инстинкт сработал) припал к настилу, уйдя от печенежской стрелы.

Степняки возобновили обстрел, как только стало ясно, что штурм не удался. Постреляли и отошли, так и не решившись на новую атаку. Те, кто пришел грабить, отличаются от тех, кто защищает свой дом. Грабители куда больше дорожат своей жизнью.

Штурм дорого обошелся Артёмову войску. Семеро убитых, пятеро тяжелых раненых и втрое больше – легкораненых. Еще несколько таких атак – и у Артёма не хватит людей, чтобы оборонить всю длину стены. Тогда – конец. Остается надеяться, что копченые, понесшие значительно большие потери, на новый штурм не решатся. По крайней мере сегодня.

И еще кое-что интересное заметил Артём.

Кроме тех печенегов, что ныне безуспешно атаковали городок, были еще и другие. Эти спокойно ждали в отдалении. Артём не смог разглядеть, какого они племени, но готов был поклясться, что они точно не Хоревой.

В избе воняло дерьмом и паленым волосом. «Большой хан» Кохчуб, голый и потный, висел на перекладине и злобно шипел. Артёмов дорожный кат, немолодой уже пегобородый варяг по прозвищу Жаворонок, деловито перебирал рабочий инструмент: что-то откладывал в сторону, что-то совал в горку тлеющих углей. За пленника он еще толком не брался: так, вытянул пару раз кнутом и опалил брови.

Артём уселся на чурбачок напротив печенега, спросил по-печенежски:

– Скажи, ханчик, если я тебя отпущу, уведешь своих обратно?

– Уведу! – не раздумывая, ответил хан. Глаза его вспыхнули радостью.

– Погладь его, Жаворонок, – приказал Артём.

Кат взял кнут и, не сходя с места, выбросил его в сторону пленника. Вокруг туловища печенега обвился красный рубец. Хан зашипел.

– Не надо мне врать, – назидательно сказал Артём. – Мой отец – великий ведун. И меня кое-чему научил. Ты этого не знал?

Печенег молчал, только глядел злобно.

– Некогда мне тут с тобой засиживаться, – сказал Артём. – Надо на стену идти, твоих родичей бить. Потому хочу, чтоб ты запомнил: когда я спрашиваю, надо отвечать. И отвечать правду. Иначе – наказание. Жаворонок, большой палец шуйцы.

Кат отложил кнут, надел рукавицу, вытащил из углей мощные клещи, подошел к пленнику. Варяг был намного выше щуплого печенега, потому без труда дотянулся до примотанной к перекладине руки. Пленник забился, задергался, но кат наступил на хвост веревки, которой были спутаны ноги печенега, и тот биться перестал. Только извивался, как ухваченная за голову и хвост гадюка.

– Погоди, Жаворонок, – остановил ката Артём, когда раскаленные клещи, зашипев, коснулись кожи. – Сдается мне, ханчик уже все понял.

– Убей меня, убей, проклятый рус! Я тебя не боюсь! Я к тебе с темной стороны приду и буду кровь пить! – истерично завопил печенег.

Жаворонок вопросительно глянул на своего князя, но Артём качнул головой. Не важно, что именно кричит пленник, важно – как он кричит. Молодой хан кричал правильно. Он сломался, и боль больше не нужна. Она только испортит «взаимопонимание».

– Придешь, как же! – усмехнулся Артём. – Вот, если б ты воином был, тогда, может, и отпустили бы тебя твои мертвые боги. А раба ничтожного кто отпустит? Будешь за моими предками кизяк убирать до скончания веков.

– Я воин! – взвыл печенег.

– Какой же ты воин? – добродушно, добивая, произнес Артём. – С коня свалился, в плен попал, как девка. Нет, ханчик, ты не воин. И чтоб на той стороне тоже об этом знали, мой человек откусит тебе большие пальцы на руках. Чтобы убирать кизяк, они не нужны. Да и мне с рабом говорить невместно. Жаворонок, закончи дело и выпусти ему кишки. Только не здесь. Не хочу, чтоб избу провоняло. На помойку отволоки, к яме, куда гнилую требуху сбрасывают. Там как раз его родичей привязали. Пусть полюбуются на своего хана.

Сказано было по-печенежски, так что Жаворонок даже не шелохнулся: языка копченых он не знал. Но Кохчуб об этом понятия не имел. Мысль о том, что он будет унижен на глазах у своих, его окончательно добила.

– Я – воин! – выкрикнул он тонким, почти жалобным голосом. – Если есть в тебе честь, рус, убей меня честно!

– А ты бы убил меня честно, кабы твоя взяла? – поинтересовался Артём. – И тут же напомнил: – Только не лги мне, помни, что я ведун.

– Я… – Печенег запнулся, но потом все же нашел в себе силы, переборол страхом страх и сказал правду: – Я бы тебя на куски резал, – подумал немного и добавил: – Из головы твоей сделал бы чару. Как хан Курэй.

– Что ж, это почетно, – одобрил Артём. – Мне с хаканом Святославом равняться лестно. Однако ныне ты у меня в плену, а не я – у тебя. А потому, если ты воин, то давай поговорим как воины. – И, по-словенски: – Отвяжи его от перекладины, Жаворонок.

Кат с сомнением поглядел на своего князя, но спорить не стал. Чиркнул ножом – и печенег осел на подстеленную загодя соломку.

– А теперь скажи мне, сын Кайдумата, кто привел тебя и твоих волчат на мою землю?

Печенег медлил с ответом. Сдирал веревки с запястий, растирал руки, стрелял узким глазом в сторону Артёма… Врать опасался, а правду говорить не хотелось.

– Ты говори, хан, не бойся, – подбодрил его Артём. – Я же ведун. Знаю, что не ты в вашем войске главный. Еще знаю, что старики ваши похода этого не хотели. Вот и интересно мне, кто хочет погибели народа Хоревой.

– Почему ж погибели? – не выдержав, вскинулся пленник.

– А как иначе? – поднял бровь Артём. – Нас в этом городке сотни две, не более. А побили мы вас уже вдвое против этого числа. И всех побьем, потому что никогда вам, печенегам, нас, русов, не побить.

– Как же не побить? Святослава вот Курэй убил!

– Убил, – согласился Артём. – Так было у Курэя по тридцать копий против каждого руса. Да еще и врасплох застал. Убил – и сбежал. Я был там. Мы на следующее утро пришли, а его уж и след простыл. Его счастье, что мы на лодьях пришли. Хоревой так не повезет. Сейчас киевское войско сюда конно спешит. Курэй от лодий удирал так проворно, что даже доспехов дорогих с убитых не снял. Я там был и всё видел. Отца своего, раненого, но живого, домой привез. Не добил его Курэй. Не успел. Зато сам сбежал. Подумай, хан, удастся ли удрать твоим волчатам?

Артём знал, почему копченые Курэя не успели ободрать Святославову гридь. Всю ночь искали добычу, которую, как они думали, Святослав вез домой. Те громадные богатства, что добыли мечами и доблестью русы в Булгарии и Византии. Хортица – остров немаленький. Есть где поискать. Только молодому Кайдуматычу об этом знать необязательно.

– Нас Варяжко уговорил, – нехотя признался Кохчуб. – Ярополков воевода. Сказал: слаб нынче ваш Киев после усобицы. А эти земли и вовсе без защиты. Хозяин их Свенельд стар и немощен, у князя в опале. Подмоги не будет. Зато в Уличе богатств много.

– В Уличе? – Артём расхохотался. – Вы этот погост с десятью избами взять не можете, а Улич – город стольный. – И подчеркнул: – Мой город. Я теперь вместо Свенельда. И поставил меня хакан Владимир. Ничего не знает ваш Варяжко. Или обманул.

– Он ваш, а не наш! – обиделся молодой хан. – Что нам сказал, то я тебе и говорю! Попить дай!

– Ты воин или девка? – прищурился Артём. – Потерпеть не можешь?

Печенег насупился.

«А ведь не похоже, чтоб Варяжко вместе с Хоревой пришел», – подумал Артём.

Бывший Ярополков воевода Вольг, прозванный Варяжкой, воин опытный и умелый. Много времени прошло с тех пор, как он ходил у Артёма в сотниках. И уже тогда Вольг был лучшим. Будь он здесь, копченые уже давно бы правильную осаду повели.

– Не лги мне, хоревой! – сказал он строго. – Хочешь, чтоб я тебя опять подвесил? Нет с вами Варяжки!

– А я и не говорю, что он – с нами! – Кохчуб заметно напрягся. – Вместо него – цапонский младший хан Хур, сын большого хана Илдэя. С ним – две сотни цапон.

Интересная новость. Цапон считались союзными Киеву. Правда, Варяжко с Илдэем – родичи по браку.

– Что-то я их под стеной не видел. Или за вашими спинами отсиживаются?

Кохчуб промолчал. Точно, отсиживаются. Пусть глупые волчата лезут под рога и копыта матерого лося…

Нет, не стоит обижать волков. Эти свой молодняк на смерть не посылают. Хотя, какой свой? Для орды Цапон орда Хоревой – только помеха. Хорошо ли для Киева, если орды Хоревой не станет? Вроде бы хорошо. А если кочевья Хоревой возьмут под себя Цапон?

– А знаешь, хан, – задумчиво произнес Артём. – Отпущу я тебя. Что скажешь?

– Зачем? – Чуя подвох, насупился Кохчуб.

– Затем, что дразнил я тебя. Вижу, что ты хоть и молод, но храбр. И если уж поклянешься мне в верности, то и не предашь.

– Не буду я клясться! – отрубил печенег.

И этим окончательно убедил Артёма в верности принятого решения.

– Ну и дурень, – засмеялся Артём. – А знаешь, почему Цапон за вашими спинами прячутся?

– Трусы, тьфу! – Кохчуб презрительно схаркнул розовую от крови слюну.

– Еще раз плюнешь в избе – умрешь! – предупредил Артём.

Еще недавно Кохчуб плюнул бы снова. Нарочно. Пугать смертью мертвеца… Смешно. Но сейчас Артём подбросил пленнику надежду – и Кохчуб пробормотал:

– Твоих богов оскорбить не хотел…

Артём не стал уточнять, что домашняя нежить – уж никак не его боги. Он продолжал вести хана, как умелый объездчик – упрямого, но уже готового покориться жеребца.

– Цапон – не трусы. Они – умные. А ты – дурень. Скажи мне: сколько воинов осталось охранять ваше кочевье?

– Достаточно, – буркнул пленник.

– Ой ли? А я вот думаю, что нет. Я думаю, пока твои Хоревой гибнут под стенами моего городка, Цапон уже пялят ваших женщин в ваших же кибитках. Только теперь это уже не ваши кибитки и не ваши женщины! – Артём засмеялся. – Или ты не слыхал, что Цапон с Киевом в дружбе?

– Варяжко вашему хакану враг. Это все знают.

– Не смеши меня, хан. Варяжко, прежде чем воеводой стать, у меня в сотниках ходил. Знаю его уж получше тебя. Сегодня он – враг. Завтра с князем помирится и снова воеводой станет. А Цапон еще в Киев придут награду просить – за то, что вас, обидчиков наших, покарали.

Молчал Кохчуб, сын Кайдумата. Думал. Но видно было, что семя упало в добрую почву.

«Разделяй и властвуй», – не раз говорил Артёму отец. Очень разумно.

– Сейчас тебя отведут к остальным, – сказал Артём. – Там вас накормят и перевяжут раны. Затем я вас отпущу.

– Я клятвы тебе не дам! – гордо бросил Кохчуб.

– Что мне клятва, данная моим же пленником, – махнул рукой Артём. – Я тебя отпущу, а там сам решай. Хочешь – дерись со мной. Хочешь – стань моим другом. А хочешь – просто так домой уходи. Может, успеешь жен своих отбить, которых Цапон захватили.

Последнее Артём произнес уверенно. Как будто знал наверняка.

И молодой, неопытный, не обученный хитрой политике Кохчуб – поверил. А почему бы не поверить? Ведун же говорит…

– Уверен, что правильно поступаешь, воевода? – спросил Лузгай.

– Уверен. Пускай идут. Устал я их вонь нюхать.

– А по мне так лучше всего пахнет мертвый копченый, – проворчал Горомут.

– Этого добра еще нанюхаешься, – пообещал Артём. – Отпереть ворота!

Десятка полтора копченых, возглавляемых собственным ханом, покинули городок.

Покинули гордо: им вернули не только коней, но и оружие.

Их сородичи, приготовившиеся было к вылазке русов, немало изумились, увидав своих.

Маленький отряд, озаренный лучами закатного солнца, неторопливо проследовал через пустое поле, мимо покинутых посадов – к воинству Хоревой. И сразу затерялся среди тысячной орды.

Больше копченые городок не штурмовали. Зато еще до того, как степь накрыло покрывало ночи, из лагеря печенегов донеслись крики, ржание коней и лязг железа.

А утром обнаружилось, что печенеги ушли. Домой. В Дикое Поле.

Князь-воевода не ошибся в своих ожиданиях.

Перед уходом степняки заботливо прибрали мертвецов.

Но не всех. Около сотни ободранных догола трупов было брошено на берегу. Венчал этот живописный натюрморт саженный кол, на котором красовалась отрубленная голова. Признать ее было затруднительно, потому что с нею неплохо поработали сначала седое железо, а потом черные клювы воронов. Однако Артём ничуть не сомневался, что когда-то она принадлежала младшему хану Хуру, сыну Илдэя.

– Лузгай, гонцов в Улич и в Киев, – приказал князь-воевода. – Пусть донесут: беда миновала.

Глава четырнадцатая
НАБЕГ

Миновала, да не совсем. По дороге к Уличу Артёма перехватил посыл великого князя. Полчища копченых, сжегши сторожевые городки касогов, вторглись на землю полян.

Владимир звал воеводу ударить с заката, но Артём поступил иначе.

Рассудив, что большая киевская дружина и сама способна остановить копченых, князь-воевода исполчил четыре сотни дружинников, скорым маршем, триконь, двинул на полдень, рассчитывая по широкой дуге обойти орду и зайти степнякам в спину.

Гридь летела ветром, покрывая за день до пяти поприщ[14]14
  Напоминаю, что поприще – суточный переход каравана. 20–30 км, в зависимости от характера местности.


[Закрыть]. Рысью – сквозь узорчатую тень дубовых рощ, коротким галопом – по желтому разнотравью, вброд – по малым рекам и вплавь там, где брода поблизости не было. На второй день, углядев с вершины холма, на востоке, пыль над одной из степных дорог, воевода решил, что углубились довольно, и велел повернуть влево.

Опоздали. На дороге остались лишь разбитые возы и шесть покойников.

Преследовать копченых Артём не стал. Среди мертвых он увидел тело молодой женщины. Поскольку печенеги не только не увезли ее с собой, но даже не надругались – просто снесли голову, значит, уходили в спешке. Надо полагать, заметили Артёмову дружину и дали деру.

Артём оставил двоих, у кого кони получше, – похоронить убитых и двинул дальше на восход. Благо дорога попутная. Все вышло, как он и предполагал. Главная степная рать ушла к Переяславлю, а мелкие разбойничьи ватажки рассыпались по степи, грабя и убивая тех, кто не мог дать отпор.

К вечеру дозорные увидели впереди деревья. И дым. Но горел не лес.

Дружина сменила коней и пошла на рысях…

Поспели почти вовремя. Почти…

– Папка, что там? – Гошка хотел подняться над травой, глянуть, да батя не дал. Прижал к земле.

– Лежи, Гошка, лежи. Тихо-тихо, как зайка малый. Я знаю – ты умеешь.

Гошка умел. И бегать умел, и прятаться. А как иначе? Батя его в роду – первый охотник. И прадед таким был, когда молодой. И дед… Только дед – он в Ирии нынче. Как ушел с князем Святославом в чужие земли за добычей, так и не вернулся. Ни деда, ни добычи.

– Тихо, тихо…

– Да, папка.

Батя улыбнулся, но как-то так… нехорошо. Гошка у него такую улыбку прошлой осенью видел, когда на них секач старый наскочил. Батя его на рогатину принял и вот так вот улыбался, пока дядька Гошкин, материн брат, с топором не подоспел.

Теперь дядьки с ними не было. Он еще зимой шкурки в город повез, да так и не вернулся.

– Лежи, Гошка, – еще раз наказал батя и пополз вперед.

Батю надо слушать. Кто родичей не слушает, того боги накажут. Но посмотреть-то можно.

Гошка приподнялся над травой – и всё увидел. Сначала – как батя ползет. То есть не батю самого, а как трава над ним колышется.

И еще – село в полуверсте. А там, Гошка сразу понял, нехорошее творилось. Все три дома больших горели и амбары. И конные меж ними метались. Чужие. У Гошки в животе все захолонуло, будто воды ледяной налили. Неужто степняки? Вот беда какая!

– Господине грома, могучий Сварог, помоги-пособи! – взмолился Гошка, теребя пальцами оберег. – Укрой, спаси, оборони! Сделай так, чтоб мамка с сестренками уйти успели! Уважь, Свароже! А я уж тебя отблагодарю! – жарко и быстро проговорил Гошка и тут увидел, как от села через поле общинное девка бежит.

Глаза у Гошки острые, девку он сразу узнал. Лушка. Деда Гошкиного меньшая дочка. Не того деда, что в дальних краях сгинул, а того, что матушке отцом. Которого той зимой лихоманка не прибрала.

Плохо бежала Лушка – ноги, подол во всходах путались. Те два конных, что за ней ехали, могли б ее сразу догнать, если б коней в галоп пустили. Но они не больно спешили. Будто играли с Лушкой. То догонят, то отстанут. И смеялись. А Лушка бежала со всех ног – красная вся, простоволосая… И прямо туда, где батя залег. Что ж он делать-то будет? Конные, видно сразу, степняки. Шапки высокие, куртки бляхами обшиты. И оружные.

Батю они, хоть и с коней, все равно не увидели бы.

Испугался Гошка. И за себя, и за батю. Очень они страшные, степняки-копченые. Рожи нелюдские – чисто морды кошачьи. Только голые – одни хилые усишки торчат.

Нет, не увидели бы они батю.

Только он сам встал.

Встал над травой, лук вскинул и сразу три стрелы послал. Стрелы у бати легкие, охотничьи. Бронь такими не пробить. Но одного батя сшиб. Точно в глаз попал. А второй, хитрый, под брюхо лошадиное нырнул и… Гошка даже не увидел, как он стрельнул. Услышал, как стрела пропела, и у бати из спины наконечник вылез.

И тут у Гошки сразу страх пропал. И такая ярость внутри проснулась, будто кто огнем в самое сердце плеснул. Гошка тоже вскочил, на лук свой малый тетиву накинул и решил: убьет татя! Лук-то у Гошки слабенький, но за двадцать шагов злодея достанет.

– Свароже-Громовержец, – еще жарче взмолился Гошка. – Не дай ему убечь! Пусть поближе подъедет, чтоб я дострелить мог!

Услышал Сварог.

Кинул степняк лук в налуч, нагайкой коня хлестнул – и на Гошку.

Проскакал мимо Лушки, застывшей, рот руками зажавшей зачем-то… Хлестнул нагайкой – Лушка и упала. Знать, нагайка у степняка непростая: с железом в хвосте. Такой волка на скаку убить можно, если верно попасть.

А степняк сшиб Лушку и даже коня не придержал. Так на Гошку с нагайкой и налетел.

Тут Гошка в него и стрельнул. В глаз целил – как батя. И попал бы, да конь под степняком осекся, и стрела только шапку высокую с татя сбила. Гошка вторую стрелу из колчана выдернул и стрельнул, уже когда степняк прямо над ним повис да нагайку свою занес… Стрельнул и зажмурился, потому даже и не понял, куда попал. Услыхал только удар глухой, будто не стрела легкая, а сулица тяжелая в степняка ударила.

От звука этого Гошка глаз приоткрыл… Как раз вовремя, чтоб увидеть, как степняка вместе с его нагайкой из седла вынесло.

Гошка подумал: не иначе Сварог стрелу его десницей своей укрепил – и обрадовался.

Конь степной мимо проскочил, но тут же назад вернулся, над хозяином встал, зубы оскалил, уши прижал: не подходи. Тут Гошка на степняка глянул – и рот раскрыл. У татя в груди – чужая стрела. С перьями черными. Она его и сбила. Хотя и Гошка не промахнулся. Тоже попал. Только стрела его, слабая, у степняка в щеке застряла.

От этой чужой стрелы Гошка так удивился, что застыл столбом – как Лушка глупая, только что рот руками не закрыл. А очнулся, когда над собой услышал:

– А ты храбрый, малой!

Тут Гошка обернулся и увидел Его! Сначала коня увидел огромного. Степняков конь рядом с этим – будто жеребенок годовалый. А на коне – всадник. Да такой красивый: в сверкающем железе с головы до пят. Да по железу, золотом – картинки чудные. А на шлеме – личина страшная, с дырками, из которых глаза сверкают. А над личиной – образ чудный. Всадник с копьем, гада дырявящий.

«Не иначе, сам великий князь», – подумал Гошка. И так растерялся, что даже на колени не пал. Так и остался стоять, рот разинув.

А князь рукой махнул – и понеслись мимо них вои конные. Много. И все в бронях сверкающих. К селу поскакали.

Гошка испугался: на пути у них батя лежал. И Лушка. Но всадники увидели их и не стоптали. А Гошка как про батю вспомнил, так побежал к нему… И сразу понял, что тот – мертвый.

Гошка присел рядышком, батю за руку, теплую еще, взял и заплакал. И все плакал и плакал. Так плохо ему было. А потом про мамку вспомнил и плакать перестал. На ноги вскочил, к селу бежать хотел, но тут рядом тень увидел: тень великанова коня и всадника его. Это значит, пока Гошка плакал, он рядом стоял.

– Родич твой?

– Батюшка.

– Беда… – прогудел всадник. – Велю гридням своим: похоронят по-людски. Как зовут тебя, малой?

– Годун, – всхлипнув, проговорил Гошка.

– Поехали, Годун. Темнеет уже. Скоро волки придут.

– Я волков не боюсь, – хмуро сказал Гошка и еще раз всхлипнул.

– Верю, – согласился всадник.

Подхватил Гошку легко, будто куренка, усадил коню на холку, и они поехали.