Текст книги "Призрак Великой Смуты"

– А кто вам сказал, Окуномия-сан, что мы будем делать вам больно? – притворно удивился Бесоев. – Совсем нет. К вам никто и пальцем не притронется. Мы просто введем один хитрый препарат, после чего вы расскажете нам все, что знаете, думаете, и что предполагает ваше начальство. Впрочем, излишние подробности о нашей предстоящей беседе вам ни к чему. Скажу только, что она будет для вас весьма познавательной.

– А что, товарищ Бесов, – тихо спросил посланца из Петрограда Сергей Лазо, когда японца увели, – теперь можно и так допрашивать «языков»?

– Можно, – лаконично ответил Николай Бесоев, – теперь много чего можно, если, конечно, это нужно для дела.

Тем временем над цепью горных хребтов все выше и выше поднималось большое красное солнце. Начинался новый день, полный новых трудов и хлопот. Все еще было впереди.

6 февраля 1918 года, вечер. Тифлис, железнодорожный вокзал. Штабной поезд корпуса Красной гвардии. Генерал-лейтенант Деникин Антон Иванович

«Недолго продолжался бой: бежали робкие грузины!» Со времен Михаила Юрьевича Лермонтова в этих краях так ничего и не изменилось. Впрочем, Вячеслав Николаевич Бережной, который, оказывается, тоже имел счастье повоевать с «непобедимой грузинской армией», сообщил, что и в его время солдаты этой армии удирали от российских солдат, как он выразился, «впереди собственного визга».

В общем, Национальный Совет Грузии, возглавляемый Ноем Жордания, не смог выстоять против наших войск и неделю.

Что такое Национальный Совет Грузии? Это сборище социал-демократов грузинской национальности, про которых Михаил Васильевич Фрунзе выразился так, что даже я, старый солдат, не смогу повторить эти слова. Впрочем, формально Грузия входила в некий, неудобоговоримый орган краевой власти – Закавказский Комиссариат. Создан он был уже после отставки «душки Керенского», чтобы отмежеваться от правительства Сталина в Петрограде.

Поначалу в этот Комиссариат входили представители трех псевдогосударств: Грузии, Армении и Азербайджана. Но сам этот, прости меня, Господи, орган напоминал крыловских лебедя, рака и щуку. У каждого были свои политические предпочтения. Грузия ориентировалась на немцев, Армения – на англичан, ну а Азербайджан – на Турцию. Но стараниями эскадры адмирала Ларионова и войск Красной гвардии полковника Бережного Германия вышла из войны и, по условиям Рижского мира, отказалась от поддержки всех сепаратистов на территории бывшей Российской империи, Англия, может, и хотела бы поддержать дашнаков – армянских националистов, но ей сейчас было не до этого, а Турция… С Турцией у нас будет отдельный разговор…

К тому же господа из Комиссариата предъявляли друг к другу претензии, в том числе и территориальные. Только вот кто должен был охранять границы этого новообразования? Никто не хотел воевать, а Кавказская армия к тому времени стремительно теряла боеспособность. Войска с фронта уезжали эшелонами. Через Тифлис они двигались в Баку, чтобы оттуда по железной дороге или морем попасть в Россию. Но вооруженный сброд, именуемый грузинской армией, пытался остановить эти эшелоны и отобрать у самодемобилизованных солдат оружие, а заодно и все их ценные вещи.

Грузинское воинство было настроено весьма воинственно. Дело дошло до того, что в январе этого года один эшелон, следовавший в Баку, был обстрелян артиллерией с грузинских бронепоездов, а второй – пущен под откос вместе с ехавшими в нем людьми. В ответ следовавший за ним эшелон с частями пехотной дивизии выгрузился из вагонов неподалеку от места крушения и огнем и штыками проложил себе дорогу на Баку.

И вот эти клоуны собирались окончательно провозгласить отделение Грузии от России и начать строить свою государственность, а точнее, словно содержанка, найти себе богатого покровителя.

Но вернемся к тому, что произошло неделю назад. Наш десант, высаженный на рассвете двадцать девятого января в Поти, стал для властей Закавказского Комиссариата полнейшей неожиданностью. Кораблям поддержки даже не пришлось открывать огонь по берегу. Пароходы просто вошли в гавань, пришвартовались к пирсу – ошеломленные всем происходящим грузинские солдаты, несущие службу в порту, даже помогли принять швартовы – и без единого выстрела высадили первую волну десанта. Прикрывавшая порт батарея, состоящая из двух шестидюймовых гаубиц образца десятого года и четырех полевых трехдюймовок, оказалась брошенной своими расчетами и была захвачена в полной целости и сохранности. На ней не были вскрыты даже ящики с боеприпасами. Очевидно, что ее расчеты, испуганные видом мрачно дымившего на рейде дредноута одновременно под Андреевским и красным флагами предпочли уйти по-английски, не прощаясь.

– Ну вот, кажинный раз на энтом самом месте, – саркастически улыбнувшись, сказал Вячеслав Николаевич. Оказалось, что он один раз уже принимал участие в подобной десантной операции, там у себя в будущем, против того же противника и с тем же успехом.

Еще трое суток пришлось потратить на погрузку-разгрузку техники и перевозку войск между Новороссийском и Поти. Особые хлопоты при этом доставили бронированные вагоны поездов, для которых на палубах пароходов были настланы рельсы. Грузили их на причале, принадлежавшем Владикавказской железной дороге, паровым подъемным краном в пять тысяч пудов грузоподъемности, предназначенным для погрузки-разгрузки тяжелых паровозов. При этом Вячеслав Николаевич последними словами крыл наших тупых чинуш, не удосужившихся обзавестись на Черном море хотя бы одним морским железнодорожным паромом для прямой связи железных дорог Закавказья и юга России.

Оказалось, что паромы – это не какое-то изобретение будущих времен, а самая что ни на есть наша современность. На Балтике до войны такие паромы связывали Швецию и Финляндию, а в Америке с середины прошлого века ходили по Великим озерам. Даже у нас на Байкале были два железнодорожных парома ледового класса – «Ангара» и «Байкал».

После того как корпус был полностью высажен в Поти, утром первого февраля мы выступили в направлении Кутаиса. Закавказский Комиссариат к тому времени успел спешно созвать в Тифлисе так называемый Закавказский Сейм, который объявил о создании полностью независимой от России Закавказской Федерации и о русском военном вторжении на ее территорию. Он обратился за помощью к мировым державам, то есть, читай, Британии и Франции. Эти несчастные даже успели объявить что-то вроде всеобщей мобилизации, но все было тщетно. Правительство в Петрограде, в лице господина Чичерина, объявило, что оно не признает самозваные власти Закавказья, и дало мятежникам три дня на то, чтобы одуматься, сложить оружие и самораспуститься.

В этот же день мы узнали, что одновременно с провозглашением независимости Закавказской Федерации в Тифлисе состоялся организованный местными большевиками мирный митинг протеста, который был расстрелян из винтовок и пулеметов грузинскими вооруженными формированиями из состава дислоцированной в Тифлисе так называемой 2-й дивизии.

Одновременно с занятием нами Кутаиса, где передовым частям пришлось даже немного пострелять, второго февраля в Абхазии и Горийско-Душетском округах полыхнули просоветские и антигрузинские восстания, а почуявший сопротивление Вячеслав Николаевич буквально осатанел, и сдержать его не смог даже господин Фрунзе.

– Воевать надо так, как говорил генералиссимус Суворов, – сказал он. – «Кто против меня – тот мертв». Недорубленный лес опять вырастает. Если кто-то оказывает вооруженное сопротивление – вести бой на полное уничтожение противника.

Впрочем, случаев вооруженного сопротивления оказалось не так уж и много. Основная часть Грузинского армейского корпуса – так пышно именовалось местное воинство – воевать с нами не хотела и либо разбегалась по родным селам, либо сдавалась в плен. Таких мы, разоружив, тут же отпускали по домам, так как пленные нам были ни к чему.

Более или менее серьезное сопротивление грузины под командованием подполковника Манзиашвили попытались оказать нам только на перевалах на Военно-осетинской дороге. Но и тут наспех сформированные отряды не смогли устоять перед натиском прекрасно обученных бойцов нашего корпуса, поддерживаемых огнем морских орудий бронепоездов и тяжелых шестидюймовых гаубиц. При штурме перевалов Манзиашвили был убит осколком гаубичного снаряда, а его войска рассеялись и бежали.

Пятого февраля наш корпус уже вошел в Гори, а сегодня утром, шестого, на плечах удирающей из-под Цхинвала грузинской карательной группировки ворвался в Тифлис. После того, что мы увидели в осетинских селах неподалеку от Гори, даже обычно выдержанный и спокойный господин Фрунзе махнул рукой и разрешил Вячеславу Николаевичу действовать по собственному усмотрению. Впрочем, особо тот не свирепствовал, а к проявляющему к нам лояльность грузинскому простонародью отнесся и вовсе с отеческой добротой.

Кстати, самозваное руководство так называемой Закавказской Федерации при приближении наших частей разбежалось. Татарские мусаватисты подались к своим соратникам в Елизаветполь, армянские дашнаки спешно выехали в Еривань, а местные грузинские меньшевики, которым собственно уже некуда было деваться, попрятались по щелям как мыши.

После занятия нами Тифлиса было объявлено, что с момента освобождения закавказских губерний от мятежников-сепаратистов в них сразу же начинают действовать все декреты советской власти, в том числе Декрет о земле и об отмене продовольственной разверстки, что довольно сильно поменяло настроение сельского населения в пользу центрального правительства в Петрограде.

В манифесте, обращенном к грузинскому народу и подписанном наркомом Фрунзе, видным местным большевиком Орджоникидзе и командующим корпусом Красной гвардии полковником Бережным, говорилось, что «красная гвардия пришла на Кавказ не затем, чтобы бороться с живущими здесь народами, а для того, чтобы устранить от власти разного рода проходимцев, которые желают оторвать их от России и тем самым угрожают полным уничтожением со стороны турок».

Военным комендантом столицы Закавказья и начальником тифлисского гарнизона Вячеслав Николаевич назначил полковника Дроздовского, чья Первая стрелковая бригада отличилась в боях на перевалах.

– Михаил Гордеевич, – сказал Дроздовскому полковник Бережной, – завтра с утра мы убываем в Эрзерум вразумлять генерала Пржевальского и наводить там порядок, пока фронт совсем не рухнул. Вы же остаетесь здесь в Тифлисе, так сказать, на хозяйстве. Не хочу вас учить, но постарайтесь особо не свирепствовать и дозу насилия отмерять по мере сопротивления. Для создания в Тифлисской и Кутаисской губерниях местных органов гражданской советской власти мы оставим здесь Григория Константиновича Орджоникидзе. Постарайтесь с ним сработаться. Он не только видный большевик, но еще и дворянин, а также медик, следовательно, культурный человек. Вот главным врачебным принципом «не навреди» вам и предстоит руководствоваться в своей деятельности. Чуть позже, когда ваша бригада приведет себя в порядок и пополнится, мы вас обязательно сменим на кого-нибудь другого.

– Значит, так, Серго, – сказал Фрунзе Орджоникидзе, – приказ партии тебе ясен. Никаких антисоветских выступлений в тылах Кавказской армии быть не должно, как, впрочем, и никаких левацких перегибов. Приказы, как известно, не обсуждают, а выполняют, поэтому делай все, что можешь, и даже то, чего не можешь. Националистическая меньшевистская сволочь должна быть искоренена раз и навсегда, и над этой задачей вы с полковником Дроздовским должны работать совместно.

Потом Фрунзе посмотрел в мою сторону.

– А вас, Антон Иванович, – произнес он, – я попрошу приготовиться к возможному принятию командования Кавказским фронтом. Мы же, со своей стороны, сделаем все возможное для того, чтобы пресечь разложение и восстановить, насколько это возможно, боеспособность армейских частей. Устроив геноцид армянского и греческого населения турки показали, что они во многом остались варварами, и потому к ним надо и относиться соответственно.

10 февраля 1918 года, вечер. Гельсингфорс. Свеаборг, Старая крепость. Штаб. Полковник Лесков Андрей Николаевич, начальник корпуса пограничной стражи

Весь январь я буквально разрывался на части, мотаясь по территории Финляндии, стараясь в кратчайший срок надежно перекрыть рубежи бывшего Великого княжества. При этом требовалось не только заново организовать пограничную службу, но и создать агентурную сеть в прилегающих к российско-шведской границе селениях.

В этом мне оказал большую помощь представитель ЦК партии большевиков Эйно Рахья. Человеком он был малообразованным, но умным и старательным. У него везде были свои люди. От них-то в штаб корпуса и стали поступать все более и более тревожные сообщения. Внимательно их проанализировав, я позвонил Эйно Рахья и предложил встретиться с ним и с командующим 2-м корпусом Красной гвардии генерал-майором Михаилом Степановичем Свечниковым для того, чтобы обсудить сложившееся положение.

А суть поступившей ко мне информации заключалась в следующем. Весьма подозрительно стали вести себя крупные лесоторговцы и владельцы многочисленных в Финляндии лесопильных заводов, бумажных, целлюлозных, фанерных и катушечных фабрик. Словом, те, кого в народе окрестили «лесными баронами». Выяснилось, что эти люди готовят восстание против советской власти. И это было очень опасно.

«Лесные бароны» – это вам не болтливые интеллигенты, спятившие на почве национализма. Это – хозяева. Они не желали терять или делить с кем-то власть, которая безраздельно принадлежала им в их вотчинах: лесных хуторах, селах и мелких городишках. Там эти люди делали что хотели, командуя простыми финскими мужиками – охотниками, лесорубами, рабочими на лесопилках и заводиках. А те, в свою очередь, считали «лесных баронов» своими благодетелями, которые, как им казалось, давали возможность заработать на принадлежащих этим самым «баронам» предприятиях хлеб насущный и получить крышу над головой. Ведь в случае непослушания «лесные бароны» особо не церемонились и безжалостно выбрасывали строптивца со всей его семьей на улицу, подыхать от голода и холода. Вот эти-то простые Пекко и Юхо по приказу хозяев пойдут резать глотки своим соотечественникам. Сами же «лесные бароны» не полезут под пули и будут отсиживаться на своих хуторах.

Все это я рассказал, прибыв в Старую крепость, Эйно Рахье и генералу Свечникову. Нельзя сказать, что мой рассказ их удивил. Они признались мне, что и до них доходили слухи о подозрительной возне «лесных баронов», которые вдруг стали зачем-то скупать оружие, приглашать на коллективные выпивки своих работников, во время которых жаловались на новую власть и стращали доверчивых финских мужиков тем, что, дескать, «советы» собираются отправить всех в Сибирь, а их земли и дома отдать русским.

– Только мне непонятно, – Эйно Рахья задумчиво почесал затылок, – почему «лесные бароны» решили начать восстание именно сейчас, в разгар зимы? Могли бы и до лета подождать. Ведь тогда можно будет надежно укрыться в лесу, на охотничьих заимках, и оттуда совершать свои нападения.

– Ну, тут вы не совсем правы, товарищ Рахья, – возразил я. – Зимний лес для финнов – дом родной. Лесные дороги и тропки засыпаны глубоким снегом. Передвижение возможно лишь на лыжах. А вы видели когда-нибудь финна на лыжах?

Эйно Рахья и генерал Свечников кивнули. Им не надо было объяснять, что лыжи для финна – то же самое, что лошадь для монгола.

– Так вот, попробуйте сунуться с войском в зимний лес, – сказал я. – Не зная местности, не подозревая о заметенных снегом оврагах, камнях и буреломах, можно переломать не только лыжи, но и ноги. Хороший же стрелок, устроившись на удачной позиции, перестреляет половину вашего отряда, прежде чем вы сможете его обнаружить. А вы видели, как охотники орудуют своим «пуукко» – финским ножом? В рукопашной схватке с таким финном вам тоже придется нелегко. Кроме того, очевидно, их торопят из-за границы. Советская власть с каждым днем усиливается, граница укрепляется, и уже в самом скором времени оторвать Финляндию от советской России будет практически невозможно.

– Понятно, – мрачно сказал генерал Свечников. – Так что же вы предлагаете, Андрей Николаевич? Неужели нам остается сидеть сложа руки и оставаться сторонними наблюдателями, дожидаясь, пока не начнется мятеж?

– Нет, Михаил Степанович, – ответил я. – Мятеж легче предотвратить, чем подавить, поэтому сидеть сложа руки нам нельзя. Мы должны сделать все, чтобы не допустить такого развития событий. А чтобы разобраться с «лесными баронами», нам, похоже, придется попросить помощи у товарища Дзержинского. Как мне удалось выяснить, следы от финских лесных хуторов тянутся за границу. Точнее, в Швецию и Норвегию. Впрочем, заправляют там всеми делами не местные контрагенты «лесных баронов», а люди из британской разведки. По моей информации, через филиалы британских банков в Стокгольме и Кристиании прошли крупные суммы денег, переправленные, в свою очередь, финским лесопромышленникам. И местные контрабандисты, опять же, по моим данным, сумели привезти с территории Швеции в Финляндию крупную партию оружия. Что характерно, не британского, а трофейного, германского. Карабины «Маузер», пистолеты «Люгер», пулеметы МГ-08, а также очень много боеприпасов.

– Понимаю, – кивнул генерал Свечников, – британцы, как всегда, стараются убить одним выстрелом двух зайцев. Они вооружают наших врагов, науськивая их на новую власть, и пытаются взвалить всю вину на немцев, с которыми у нас заключен мирный договор. Да, англичане издавна славятся своим коварством и подлостью.

– Именно так, Михаил Степанович, – сказал я. – Потому я и хочу обратиться к товарищу Дзержинскому. Необходимо с помощью наших людей в Норвегии и Швеции выйти на посредников, через которых «лесные бароны» получают британские деньги и оружие, и предупредить их, что если они продолжат свою деятельность, направленную против советской России, то у них в самом ближайшем будущем начнутся крупные неприятности. И не только финансовые.

– А нам что делать с самими «лесными баронами»? – спросил Эйно Рахья. – Ну, перестанут к ним поступать деньги и оружие. Так ведь у них и своих денег хватает. Да и оружие какое-никакое имеется. У каждого охотника есть ружье, а то и не одно. А стреляют они – белке в глаз попадают…

– С охотниками и лесорубами, – сказал я, – вам, товарищ Рахья, придется поработать лично. Используйте для этого всех ваших однопартийцев-финнов. Пусть они разъяснят простым людям, что «лесные бароны» их обманывают и советская власть никого в Сибирь выселять не будет. И что восстание, если оно и случится, будет подавлено самым решительным образом, но при этом прольется кровь, очень много крови. Что же касается самих «лесных баронов», то нам без помощи уполномоченного Совнаркома генерал-майора Маннергейма никак не обойтись. У него есть немало знакомых среди промышленников и предпринимателей бывшего Великого княжества Финляндского. В их числе и «лесные бароны». Надо попросить Густава Карловича пригласить некоторых из них – самых рассудительных и влиятельных – к нам для беседы. Эти господа хорошо умеют считать и деньги, и риски. Им следует объяснить, что в случае, если начнется мятеж, в Финляндии будет введено военное положение со всеми вытекающими из этого последствиями. То есть судопроизводством будут заниматься революционные трибуналы – это нечто вроде военно-полевых судов времен премьера Столыпина. А что прикажете делать – на войне как на войне. Пусть даже эта война и гражданская…

Эйно Рахья одобрительно кивнул, а я продолжил:

– Кроме того, господ «лесных баронов» следует предупредить, что все движимое и недвижимое имущество тех, кто в той или иной степени примет участие в мятеже, будет конфисковано или национализировано, а сами они расстреляны или высланы в места пострашнее Сибири. Товарищ Дзержинский сказал мне, что в Совнаркоме находится на рассмотрении проект Декрета о военном положении где предусмотрены именно такие санкции в отношении тех, кто открыто выступит с оружием в руках против советской власти или примет участие в организации мятежей. Так что мы в данном случае отнюдь не будем блефовать. И возможно, что Финляндия может стать первой территорией, на которой начнут действовать положения этого декрета. Хотя нам очень не хочется стать в этом деле первооткрывателями.

– Товарищ Лесков, – сказал Эйно Рахья. – Вы, как я слышал, собираетесь завтра отправиться в Петроград. Я попрошу вас сообщить о том, что у нас происходит, лично товарищу Сталину и товарищу Дзержинскому. И передайте им, что мы, финские большевики, сделаем все, чтобы не допустить контрреволюционного мятежа. Но при этом мы надеемся на помощь советской России.

– А бойцы второго корпуса Красной гвардии, – добавил генерал-майор Свечников, – окажут финским товарищам вооруженную поддержку. Андрей Николаевич, я попрошу вас передать это товарищам Сталину и Дзержинскому.

– Как только я прибуду в Петроград, то непременно доложу обо всем здесь сказанном председателю Совнаркома товарищу Сталину, – сказал я и, встав со стула, надел фуражку, показывая, что наш импровизированный военный совет закончился. – Ну, а с товарищем Дзержинским мне все равно придется встретиться, чтобы обсудить с ним первоочередные меры по усилению охраны государственной границы. Думаю, что правительство советской России окажет нам всю необходимую помощь. Честь имею, Михаил Степанович. Всего доброго, товарищ Рахья. До скорой встречи!

12 февраля 1918 года, около полуночи. Забайкалье, окрестности станции Даурия

До станции Даурия спецкоманда старшего лейтенанта Николая Бесоева и неполная сотня Аргунского полка под командованием подъесаула Ивана Тетери добирались чуть больше недели. Выступили они с восемьдесят четвертого разъезда ранним утром пятого февраля. Шли в обход через перевал Нерчинского хребта, расположенный примерно в тринадцати верстах восточнее того, через который проходила железная дорога. Путешественники пользовались этим путем редко, а уж зимой он считался почти непроходимым. Но, как говорится, «почти не считается». Казаки Аргунского полка с детства знали в этих местах каждую тропку и каждую расщелину в горах. Здесь зимой они охотились на белку с соболем, а осенью били кедрач.

Экспедиция была замаскирована под обычный санный обоз – четыре десятка саней-розвальней, запряженных маленькими лохматыми монгольскими лошаденками, за которыми в поводу шли укутанные попонами боевые кони. На розвальни погрузили амуницию и фураж, в них же разместились казаки постарше. Молодежь же, как и экипированные по-походному бойцы из команды Бесоева, встала на лыжи – бить перед обозом занесенную недавним бураном тропу.

Так и тронулись в путь. Провожало их почитай все командование Забайкальской бригады: Сергей Лазо, Зиновий Метелица, Георгий Богомягков, Василий Балябин и другие. Обнялись на прощание, помахали вслед уходящему отряду руками и вернулись к своим делам, которых еще было ой как много.

Тем временем на станцию Борзя непрерывным потоком прибывали добровольцы, и этот поток не ослабевал, а только усиливался. Помог этому захваченный Зиновием Метелицей японский капитан Окуномия. Нет, сам он знал не очень много. Кое о чем он догадывался или предполагал. Но даже и этой малости, выложенной им как на духу под воздействием «сыворотки правды», хватило для того, чтобы забайкальское казачество буквально вскипело.

Японцев тут не любили поболее иных. Даже соседи по ту сторону границы, с которыми казаки нет-нет да и резались не на жизнь, а на смерть из-за угнанного скота, не вызывали к себе такой ненависти. То было зло привычное и мелконазойливое, с ним уже казаки успели сжиться и сродниться. А вот японцы, с которыми казаки и воевали-то только один раз, ощущались как самое настоящее зло. Новость о том, что Семенов хочет посадить им на шеи «вот энтих косорылых», взбесила буквально всех, за исключением разве что самых богатых и их верных прихвостней, рассчитывающих хорошо устроиться при любой власти, кроме советской.

Так что существующие батальоны и эскадроны бригады быстро пополнялись добровольцами. Кроме того, в преддверии боев за перевал формировались новые части, в том числе и четыре лыжные роты из лучших охотников, которых вооружили захваченными у японцев винтовками «Арисака». Для лесных снайперов, и из дедовской кремневки бьющих белку в глаз, такое оружие, по выражению русского оружейника Федорова, «обладающее избыточной точностью», оказалось в самый раз.

Командовал и натаскивал сводный лыжный батальон бывший полковник Русской императорской армии Яков Слащев, в этой истории вместо несуществующей Добровольческой армии одновременно с генералом Деникиным присоединившийся к корпусу Красной гвардии. Отчаянно храбрый человек и талантливый тактик, он всю дорогу от Петрограда до Борзи, как губка, впитывал рассказы старшего лейтенанта Бесоева о тактике спецназа и штурмовых групп, накладывая эти рассказы на свой фронтовой опыт на Германском фронте, где ему довелось командовать ротой, а затем и батальоном. Повоевал тогда Яков Александрович лихо, о чем говорили ордена Святой Анны 4-й, 3-й и 2-й степеней, Святого Владимира с мечами 4-й и 3-й степеней, Святого Станислава 2-й степени с мечами, Георгиевское оружие и Георгиевский же крест 4-й степени, а также продвижение по службе – за три года от ротного до полкового командира.

Пока на станции Борзя переформировывалась и пополнялась Забайкальская бригада Красной гвардии, сводный отряд старшего лейтенанта Бесоева и подъесаула Тетери медленно продвигался вперед. Впереди отряда шел головной дозор, состоявший из опытного охотника, уже пожилого, в возрасте за сорок, старшего урядника Акинфия Митрохина и четырех спецназовцев старшего лейтенанта Бесоева, одетых в зимний камуфляж и полностью экипированных по стандартам XXI века.

На первом же ночном привале старший урядник отозвал в сторону своего командира.

– Волки это натуральные, Иван Никодимович, – тихо сказал он, – и ни разу не городские. Но не охотники. Смотрят и движутся совсем иначе, чем мы. Хотя на тигру я бы с ними пошел.

Иван Тетеря только вздохнул. Офицер военного времени, сумевший дослужиться за два с половиной года за счет своей храбрости и сметки от подхорунжего до подъесаула, он и сам не раз примечал в своих недавних спутниках много чего интересного. Ну, не похожи они были на знакомых ему фронтовиков Германской войны. Не похожи, но в то же время опыт войны у них был, да еще какой. Ближе всего к ним по повадкам стояли кубанские пластуны и солдаты полковых охотничьих команд. Но все же это было не то.

А оружие, а снаряжение! Вы только подумайте – три ручных пулемета на взвод, да еще что-то вроде тяжелых крепостных ружей с оптическим прицелом, бьющих чуть ли не на версту. И все оружие замотано белыми тряпками. Зимой не разглядишь их, пока не наступишь.

– Кадровые оне, Акинфий Никитич, – ответил он чуть погодя, – и пострашнее тигры зверь бывает двуногий – человеком кличут, сам знаешь, как оно на войне бывает. На того зверя они и охотники, но ты все равно приглядывайся – что там да как.

Как и ожидалось, на дальнем перевале у семеновцев не было даже пикетов, хотя путь там торить не пришлось. В обход железной дороги, за которую сейчас велись бои, до них прошел, возможно, даже не один санный обоз. Война войной, а жизнь в этих краях продолжала идти своим чередом. На укатанной дороге стало двигаться полегче, но и риск нежелательных встреч тоже возрос.

Покрутив ус, Иван Тетеря посоветовался с Николаем Бесоевым, и тот приказал усилить головной дозор еще двумя парами бойцов.

Но ни нагнать попутный, ни напороться на встречный обоз им не довелось. Правда, все эти предосторожности все же сыграли свою роль, но уже позже, сегодня, после полудня, в родной Даурской степи у поселка Семиозерье, от которого до станции Даурия оставалось чуть более двенадцати верст. Места тут пошли людные, поэтому шли сторожко, высылая не только головной, но и фланговые дозоры. Тем более что на снегу виднелись не только следы санных полозьев, но и отпечатки копыт верховых разъездов.

Это только кажется, что степь ровная как стол. А на самом деле она изобилует балками, сопками, увалами и невысокими холмами, между которыми и петлял торный санный путь. И вот у одного такого поворота головной дозор остановился, настороженно прислушиваясь. Впереди что-то происходило. Пронзительно и отчаянно кричала женщина, гнусаво звучали мужские голоса, переговаривающиеся по-монгольски.

Акинфий Митрохин потянул из-за спины кавалерийский карабин.

– Тихо, дядя Акинфий, мы сами тут разберемся, – негромко сказал старший дозора прапорщик Воронов, застегивая маску маскхалата и беря наизготовку автомат. – Работаем, ребята.

И ребята сработали. Они тихо подкрались к повороту дороги и оценили обстановку. Возле одиночных саней бродили шесть невысоких лохматых монгольских лошаденок и один жеребец, куда как лучших статей. Их хозяева в ватных халатах и лисьих малахаях, спешившись, столпились вокруг саней, в которых кто-то валял истошно кричащую женщину. И больше никого вокруг, кто мог бы заметить внезапное и бесшумное появление из-за поворота белых, как снег, теней. Банальная уголовщина: групповое изнасилование с предположительно последующим за этим смертельным исходом.

– Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, – одиночными выстрелами заговорили автоматы с прикрученными глушителями, и баргутский разъезд полег за несколько секунд, даже не успев понять – кто и как их убивает. Только один успел вскрикнуть «ок мангус», и тут же лег в снег с дыркой во лбу.

Ничего не понял и насильник с расцарапанной до крови мордой и спущенными штанами, одетый в русскую офицерскую бекешу. Сильные руки выдернули его из саней, хорошенько дали по почкам, обезоружили и скрутили руки за спиной, сунув в раззявленный рот вместо кляпа рукавицу.

Вам нужен «язык» – пожалуйста, получите и распишитесь.

Последней из саней была извлечена простоволосая, испуганно лупающая глазами то ли девка, то ли молодуха, одной рукой оправляющая задранную до пояса юбку, а другой запахивающая на груди шубейку с оторванными пуговицами.

– Тю, – сказал подошедший последним Акинфий Митрохин, – Дашка, неужто ты? А я все думал – кто это так там вопит? Прикрылась бы что…

– Ой, дядька Акинфий, – только и смогла вымолвить Дарья и тут же разрыдалась.

– Да не вой ты, дура, – сплюнул на снег старший урядник Митрохин, – все уже кончилось.

Сказав это, Акинфий вздохнул.

– То племяша моего покойного, Степана, женка, – пояснил он прапорщику Воронину. – Погиб он на германском фронте год назад. Но бестолковая баба – сил на нее моих нет. Поперлась куда-то одна в такое время, вы только на нее поглядите.