Текст книги "Вторая «Зимняя Война»"

– Господин Тодзио, – внешне спокойным тоном произнес Хирохито, – скажите, что вы посоветуете делать нам теперь, когда война с Америкой уже идет, а наш единственный союзник отказался от нас и теперь совершает жесты дружбы в сторону наших врагов? Ведь это вы, господин Тодзио, два года назад настаивали на том, чтобы страна Ниппон присоединилась к антикоминтерновскому пакту? И что теперь? А теперь мы слышим исходящие из Берлина вопли нашего так называемого союзника о желтой угрозе и узкоглазых азиатских дикарях, напавших на белых арийцев. Как это понимать, спрашиваю я вас?

– Наверное, Божественный Тенно, – неуверенно сказал министр иностранных дел Сигэноре Того, – германский вождь Адольф Гитлер обиделся на Японию за то, что она двинулась в южном, а не северном направлении, в то время как Германия изнемогает в ожесточенной борьбе с большевиками.

– Господин Того, – с отвращением, будто ругательство, произнес император, – не далее как месяц назад вы и другие присутствующие здесь министры сами подтвердили, что северное направление экспансии не только полностью бесперспективно, но и опасно для нашей Империи. Надеюсь, господа, вы и сейчас не откажетесь от своих слов?

– Да, Божественный Тенно, – вместо министра иностранных дел ответил министр армии генерал Сугияма, – несмотря на то, что в составе нашей Квантунской армии более миллиона солдат и офицеров, противостоящий ей русский Дальневосточный фронт имеет в своем составе ничуть не меньшие силы, располагающиеся в долговременных приграничных укреплениях. Продвижение в северном направлении имело бы смысл только в том случае, если бы германская армия еще до наступления осени сумела полностью разбить противостоящие ей силы Красной Армии и принудить правительство большевиков к капитуляции. В настоящий момент, когда Красная Армия не только не разгромлена, но и одерживает победу за победой, следовать этому плану было бы авантюрой. Даже сражаясь на два фронта, русские смогли бы нанести нашей армии тяжелые потери и заставить ее надолго застрять на своих приграничных укрепрайонах. Кроме того, даже в случае успеха продвижение в Сибирь не даст нам того, что мы ищем на южном направлении: нефти, каучука и других необходимых для нашей Империи видов промышленного сырья. Без нефти война сама остановится через пару месяцев. Конечно, крах нашего германского союзника при этом оказался бы несколько отложен в неопределенное будущее, но как мне кажется, достигнуто это было бы для нас слишком высокой ценой…

– Вот, господин Сугияма, – не меняясь в лице, произнес император, – наконец-то вы хоть немного поумнели. Когда случился китайский инцидент, вы говорили мне, что после наступления тремя дивизиями мы немедленно перейдём к мирным переговорам. Тогда же вы лично обещали, что эта война будет быстрой и не потребует большого количества ресурсов. С тех пор прошло четыре года, а победы над Китаем не видно. Меня очень радует, что вы сделали вывод из той истории и не втравили нас в еще одну безнадежную авантюру.

Немного помолчав, император Хирохито обвел взглядом внимающих ему министров.

– А теперь, – произнес он после небольшой паузы, – давайте вернемся к главной теме нашего разговора. Господин Ямамото, скажите, у нас был шанс избежать войны с Америкой?

– Увы, нет, о Божественный Тенно, – ответил адмирал Ямамото, – Америка, как и Германия, толкала нас по северному пути, подальше от своих владений на Филиппинах и Гуаме, поближе к большевистской Сибири и Дальнему Востоку. Еще мы были нужны янки для того, чтобы вести борьбу с коммунистическим влиянием в Китае. Только это, и ничего больше. Едва мы стали проявлять непокорство, как нас принялись бить экономическими санкциями. В том, что наши войска заняли Французский Индокитай, президент Рузвельт увидел конфликт с американскими интересами и тут же запретил продавать нам станки, самолеты, моторы и авиационный бензин. Последним его шагом, напрямую вынуждающим нас начать войну, был запрет на продажу сырой нефти, запасы которой в Японии крайне ограничены. Если бы мы стали двигаться к южному ресурсному региону, где имеются все необходимые нам ресурсы, без объявления войны Соединенным штатам, то наша Империя постоянно находилась бы под страхом внезапного уничтожающего удара янки, которые сами бы выбирали время и место атаки. Вы только представьте себе, что мы атаковали голландские и британские колонии, не тронув американских баз и не объявив войны Соединенным Штатам… Наш Флот ожесточенно сражается в южных морях за необходимые ресурсы, Госпожа Армия ведет бои с англичанами в Бирме, Новой Гвинее и, может, даже в Австралии. И в этот момент у входа в Токийский залив объявляются корабли американского Тихоокеанского флота, а их командующий от имени своего президента предъявляет вам ультиматум о капитуляции… Если кто-то забыл о черных кораблях[13]13
  Чёрные корабли (яп. 黒船 Курофунэ) – название, данное американским кораблям USS Mississippi (1841), USS Plymouth (1844), USS Saratoga (1842), USS Susquehanna (1847) которые прибыли 14 июля 1853 года в гавань Урага (часть современной Йокосуки) в префектуре Канагава, Япония под командованием коммодора ВМС США Мэтью Перри. Слово «чёрный» здесь относится к чёрному цвету корпусов парусных судов старой постройки и к чёрному цвету угольного дыма из труб пароходов, использующих уголь в качестве топлива.
  Возглавляемое коммодором Перри соединение военных кораблей стало весомым фактором в переговорах и последующем подписании договора о торговле между Японией и США, таким образом, эффективно завершив более чем двухсотлетний период времени, в течение которого Япония вела торговлю только с Китаем и Голландией.
  В следующем году, во время заключения Канагавского договора, Перри вернулся с семью военными кораблями и под угрозой обстрела Эдо принудил сёгуна подписать Договор о мире и дружбе, которым устанавливались дипломатические отношения между Японией и Соединенными Штатами. На протяжении пяти последующих лет, Япония подписала аналогичные соглашения с Россией, Францией и Британией. Договор Харриса был подписан в США 29 июля 1858 г.
  Как говорили сами японцы, всего четырех кораблей было достаточно для того, чтобы они перестали спокойно спать по ночам.


[Закрыть] коммодора Перри, то янки ему быстро о них напомнят…

– Да, господин Ямамото, – согласился император, – это была весьма неприятная ситуация. Но скажите, что же нам делать сейчас, когда война началась, а наш единственный союзник грозит переметнуться в наших врагов?

– Я всегда был против нашего членства в Антикоминтерновском пакте, – с хмурым видом ответил адмирал Ямомото, – глупо было вступать в союз с германскими националистами, которые только себя считают настоящими людьми, а остальных, в том числе и представителей японской нации, называют недочеловеками. При этом янки точно такие же, просто они явно не показывают того, о чем думают, как и остальные представители европейских народов: англичане, французы, итальянцы и прочие. Единственные, от кого вы не услышите обидных слов по поводу своей внешности и происхождения, это русские. Им неважно, какая у вас форма носа, цвет кожи и разрез глаз; их волнует только то, разделяете вы их идеи или нет…

– Так вы, господин Ямамото, предлагаете вступить в союз с большевиками? – сквозь зубы процедил генерал Тодзио.

– Отнюдь нет, господин Тодзио, – с легким поклоном ответил адмирал Ямамото, – я всего лишь показываю, что наша страна очутилась в такой тяжелой жизненной ситуации, когда у нее нет и не может быть настоящих союзников. Собственно, и сорок лет назад, когда рассматривался вопрос об англо-японском союзе, мы были для англичан не более чем инструментом, призванным ограничить русскую экспансию. И если бы мы проиграли ту войну, то никто на берегах Темзы не проронил бы ни единой слезы и ни единого горестного вздоха. Когда инструмент ломается, его просто выбрасывают. Таким же инструментом мы были и для господина Гитлера с его антикоминтерновским пактом. Поэтому, как только Японская империя перестала играть роль пугала, удерживающего на Дальнем Востоке русские дивизии, он тут же отправил этот союз в мусорную корзину и начал подлизываться к американцам…

– Мы вас поняли, господин Ямамото, – произнес император, – теперь скажите – знаете ли вы рецепт, каким образом нашей империи избежать грозящих ей опасностей?

Адмирал Ямамото склонил перед императором голову.

– Союз с Германией, о Божественный Тенно, – сказал он, – оказался фикцией. Да и без того пользы с того союза было не больше, чем от сотрясения воздуха. Англосаксы, французы, голландцы – это наши враги, которые владеют тем, что необходимо нашей Империи. Союз с русскими большевиками невозможен по идейным соображениям, а если бы был возможен, то между нами уже лежит кровопролитная русско-японская война, отобранная у русских китайская восточная железная дорога и несколько инцидентов последнего времени, каждый из которых по ожесточению тоже равен небольшой войне. Мне даже сложно представить себе плату, какую русские могли бы потребовать за заключение подобного союза. Как минимум они могут потребовать восстановления статус-кво, существовавшего на девятое февраля тысяча девятьсот четвертого года[14]14
  Дата начала русско-японской войны.


[Закрыть].

– Так все же, господин Ямамото, – произнес император с нажимом, выдающим истинное волнение, овладевшее этим человеком, – вы у нас великий стратег и тактик, поэтому я спрашиваю вас: есть ли у вас план того, как наша Японская империя может преодолеть грозящую ей опасность поражения?

– У меня есть план, о Божественный Тенно, – ответил адмирал Ямамото, – да только большинству присутствующих здесь он покажется безумием…

– Говорите, господин Ямамото, – приказал император, – вы лучший ум из всех собравшихся, не исключая и меня, и мы обязательно должны вас выслушать.

– О Божественный Тенно, – ответил тот, – мой план заключается в том, что мы должны сражаться с англосаксами изо всех сил, отодвигая рубежи обороны как можно дальше от наших берегов и в то же время выбирая задачи по силам, чтобы не потерпеть поражения. Одновременно мы должны внимательно наблюдать за сражениями в Европе и быть готовыми к тому, что однажды, полностью разгромив Германию, русские армии развернутся в нашу сторону. Пытаться сдержать их с помощью Квантунской армии – это все равно что останавливать удар цунами при помощи наскоро построенной дамбы из хвороста, глины и конского навоза. Волна сметет эту преграду и даже не заметит. Когда мы имеем дело с настоящей волной цунами, то при первых признаках наступления подобного бедствия мы не возводим никаких преград, а хватаем в охапку все, что у нас есть ценного, и уходим на ближайшую возвышенность, где нас не достанет ярость богов. Русские большевики, вкупе со своими русскими союзниками из будущего, могут считаться такой же неодолимой и непостижимой силой, как тайфун, цунами, землетрясение и извержение вулкана, тем более что первопричина появления в нашем мире Врат непостижима нашим разумом – а значит, они могут считаться сверхъестественным явлением. Противостоять обстоятельствам непреодолимой силы, имеющим сверхъестественные причины, глупо и бессмысленно…

– Господин Ямамото, – нахмурился император, – ваша безумный план заключается в том, что вы предлагаете нам попытаться разменять Манчжурию и Корею на союз и покровительство русских большевиков и их потусторонних покровителей? Я понимаю, что в таком случае мы получим поддержку, которая так необходима нам в борьбе с англосаксами. Но что если цена такого размена окажется слишком высока и господин Сталин затребует от нас больше, чем мы можем отдать, не теряя лица?

– В таком случае, о Божественный Тенно, – ответил адмирал, – мы будем сражаться до конца против всех врагов и разлетимся в мелкие дребезги, будто кусок яшмы. Но в этом деле есть несколько крайне важных обстоятельств. Во-первых – нашей флотской разведке удалось установить, что там, в далеком будущем, за семьдесят семь лет вперед, Россия и Америка являются врагами и смотрят друг на друга через прицел. Причем эта вражда началась сразу после завершения этой войны, и господин Сталин об этом наверняка осведомлен. Во-вторых – к японцам у русских из будущего отношение совсем другое. Они восхищаются нашим мужеством и готовностью к самопожертвованию ради императора – точно так же, как они восхищаются стойкостью своих предков и их готовностью сражаться даже в самой безнадежной ситуации. Вспомните осаду Порт-Артура и какой кровью пришлось заплатить за него японской армии, несмотря на то, что положение осажденных было безнадежно. В каком-то смысле между японцами и русскими значительно больше сходства, чем между русскими и европейцами, а также европейцами и нами. Как я уже говорил, они – единственные из длинноносых варваров, которые видят в нас таких же людей, а не узкоглазых желтомордых обезьян. В-третьих – как говорят в Европе, враг моего врага – мой друг. Сейчас господин Гитлер терпит одно поражение за другим и отчаянно нуждается в союзниках. Потому-то он и старается задобрить янки выражением сочувствия и поддержки. В обмен он хочет мира и союза с британцами и янки, чтобы единым фронтом противостоять русским большевикам, которые вот-вот придут его убивать, и нам, потому что мы тоже не прощаем предательств. В случае если господину Гитлеру или его преемнику это удастся, наша задача – договориться с большевиками и их покровителями значительно упростится, так как тогда они будут искать дружбы с нами еще до завершения войны в Европе…

– Мы вас поняли, господин Ямамото, – с глубоким вздохом произнес император Хирохито, – ваш план действительно безумен. Скажите, если русские большевики просто оставят нас в покое, имеем ли мы хоть какой-нибудь шанс выиграть войну против янки самостоятельно?

– Нет, о Божественный Тенно, – ответил Ямамото, – еще когда мы разрабатывали план войны против янки и их союзников, я сразу сказал вам, что если нам повезет не наделать грубых ошибок, мы сможем расширять наш радиус безопасности в течение года или около того. Потом созданная непревзойденной американской промышленностью военная мощь поставит предел нашему расширению, после чего мы перейдем к обороне и начнем откатываться назад. Сначала наше отступление будет медленным, но мощь врага будет все время нарастать, и мы будем отступать под его натиском все быстрее и быстрее. Каждая наша потеря в кораблях или людях будет невозобновима, а у врага всегда найдется замена. Его верфи будут спускать корабли на воду быстрее, чем мы будем их топить; и так будет продолжаться ровно до тех пор, пока силы наши не окажутся истощены и нас не постигнет крах.

– И вы полагаете, – спросил император, – что союз с русскими сможет уберечь нас от такой судьбы?

– Думаю, о Божественный Тенно, что да, – ответил адмирал Ямамото, – если кто-то и сможет навести на янки достойный их страх, так это только они. В любом случае, поскольку мириться с янки бессмысленно, а союз с Германией разорван не нами, такое решение остается единственно возможным. В противном случае, как я уже говорил, нам придется сражаться без всякой надежды на победу и погибнуть всем до единого, ибо победители не будут знать, что такое пощада.

– Хорошо, господин Ямамото, – холодно-равнодушным голосом сказал император, – мы принимаем ваш план, тем более что другого, как вы говорите, нет и быть не может…

– О Божественный Тенно, – неожиданно подал голос премьер-министр Тодзио, один из самых ярых сторонников союза с гитлеровской Германией и нападения на СССР, – в таком случае прошу принять мою отставку и все извинения, надлежащие в таком случае. Я плохо служил вам и принимал неверные решения, а потому прошу простить меня и разрешить совершить ритуал сеппуку, ибо ничего подобного тому, что только что предложил господин Ямамото, принять и одобрить не могу.

– Я принимаю вашу отставку, господин Тодзио, – ответил император, с которым вся эта мизансцена была согласована заранее, – но погодите совершать ритуал сеппуку, я вам это запрещаю. Вы еще понадобитесь мне для того, чтобы сослужить стране Ниппон последнюю службу в качестве генерала. А теперь вы все, господа министры, идите и ждите особых указаний. Нет, нет; вы, господин Ямамото, пока задержитесь, к вам у меня есть отдельный разговор…

После того как бывший премьер, а также его министры, вышли из залы для совещаний, император Хирохито посмотрел на адмирала Ямамото и устало произнес:

– Ну вот, Исороку-сан, – все произошло как вы их хотели. Ваш безумный план принят, а генерал Тодзио подал в отставку. Хотя это все выглядит весьма сомнительно, я с вами согласен. Если мой великий дед счел не зазорным для победы над русскими прибегнуть к покровительству англичан и американцев, то не будет ничего плохого в том, если я для победы над теми же англичанами и американцами прибегну к покровительству русских. Только ответьте на один вопрос. Кто, по вашему мнению, должен будет занять место господина Тодзио и стать вашим верным помощником в подготовке окончательной победы? Ваши противники сейчас растеряны и дезориентированы, предательство господина Гитлера выбило у них почву из-под ног, так что, думаю, рекомендованному вами человеку не будут чинить значительных препятствий.

– О Божественный Тенно, – после некоторой паузы произнес адмирал Ямамото, – я считаю, что премьер-министром должен стать адмирал Симада Сигэтаро. Я лично знаю его уже много лет. В тысяча девятьсот четвертом году мы вместе окончили Военно-морскую академию. Сигэтаро-сан участвовал в Цусимском сражении в качестве мичмана на крейсере «Идзуми». Он член Высшего военного совета и достойный слуга Хризантемового трона…

– Я вас понял, Исороку-сан, – сказал император Хирохито, – и согласен, что из адмирала Сигэтаро должен получиться хороший глава кабинета. Надеюсь, вы сами известите его о том, что не далее как завтра он должен представить мне на рассмотрение список будущих министров. А теперь ступайте, аудиенция закончена. И да пребудет с вами благословение богини Аматерасу.

13 декабря 1941 года, Полдень. СССР, Москва, здание Посольства Соединенных Штатов Америки на Моховой улице.

Элеонора Рузвельт, супруга и единомышленница 32-го Президента США Франклина Делано Рузвельта

Москва… Я много раз представляла ее в своем воображении во время путешествия на крейсере «Огаста». Она виделась мне угрюмой, холодной, тоскливой, серой…

И вот я здесь, в этом древнем русском городе, столице Советского Союза. Оказалось, что нарисованный моей фантазией образ имеет с реальностью мало общего. Я не могла наглядеться на этот город, полный неуловимого очарования даже в столь суровую для него пору. Он был непохож ни на один из виденных мной прежде городов. Несмотря ни на что, Москва была прекрасна. Казалось, ее стены, тротуары, проспекты, здания хранят на себе отпечаток особого благословения. Да, в реальности Москва оказалась не темным полуразрушенным городом, по которому бесцельно бродят оборванные голодные люди; нет, это был город-боец, одетый в военную форму и бдящий с винтовкой у ноги… Конечно, улицы и проспекты русской столицы не освещались праздничной иллюминацией, фонари на улицах редки и гаснут за полчаса до полуночи, а каждый житель или гость этого города обязан соблюдать светомаскировку. Однако в москвичах нет и следа запуганности и забитости. Больше всего меня поразили их лица – настолько, что каждое из них хотелось запомнить. Суровые, но при этом одухотворенные, они в своей массе выражали уверенность в скорой победе. Терпение, сила духа, преданность своим идеалам – все это отчетливо читалось у них в глазах. Глядя из окна машины на жителей русской столицы, я хорошо ощущала их нерушимое единство, которое и придавало мощи этому народу…

Мы ехали по городу, и то тут, то там попадались зенитные орудия, прожекторные установки и приготовленные к подъему аэростаты воздушного заграждения. Но, как мне пояснили, все это оружие бездействует уже более трех месяцев, потому что между Москвой и немецкими аэродромами где-то в окрестностях Брянска базируются истребители русских из будущего – это как раз благодаря им налет на Москву превращался для немецких летчиков в особо неприятную форму самоубийства.

Все это стало мне известно из уст моей новой знакомой – Маргарет Бурк-Уайт. Впрочем, заочно я уже была с ней знакома еще задолго до описываемых событий. Кто ж не знал фотожурналистку Маргарет Бурк-Уайт! Персона она очень известная – как в Америке, так и за ее пределами, – и, надо сказать, слава у нее вполне заслуженная. Что бы ни происходило в мире – она всегда оказывалась в гуще событий со своей неизменной фотокамерой, запечатлевая историю в своих гениальных кадрах. Энергичная, отчаянная, с авантюрным складом характера, Маргарет была непревзойденным мастером фоторепортажа. Насколько мне было известно, это ее вторая командировка в Советский Союз, первый раз она была здесь в 1930-м, кажется, году… И уже тогда она произвела очень хорошее впечатление на руководителей Кремля (а именно – на дядю Джо), что, конечно же, можно было с полным правом считать успехом.

Маргарет находилась в Москве уже более полугода. Она видела, каким этот город был перед самым нападением Германии, была свидетелем первых дней войны, а также жила здесь в то время, когда с неба каждую ночь падали бомбы, а с фронтов приходили нерадостные известия. Когда ей предложили эвакуироваться в русскую запасную столицу Куйбышев, где было вполне безопасно, она сказала, что приехала сюда работать, а не прятаться от войны, и осталась в Москве. За эту храбрость Маргарет допустили фотографировать в Кремль, когда в конце июля Гарри Гопкинс встречался там с дядей Джо (Сталиным).

А потом она была свидетельницей пришествия русских из будущего… Это произошло, когда на столицу прекратились ночные налеты, и потом, в финале грандиозного Смоленского сражения, москвичи поздравляли друг друга с первыми освобожденными у немцев городами и первыми победами – и все это Маргарет запечатлела на фотопленку. Естественно, я видела ее снимки. Радостные лица, счастливые улыбки, слезы на глазах… Интересно, что на фотографиях всегда можно было с точностью определить, кто из запечатленных людей – русские из будущего, а кто – русские из нашего времени. Как-то я спросила Маргарет, почему так. Она взяла у меня из рук снимки и стала их внимательно рассматривать.

«Выражение лиц… – наконец подняла она на меня взгляд. – Посмотри: „здешние“ русские как будто более открыты в своих эмоциях. Они ничем не сдерживаются, не скрывают своих чувств. Русские же из будущего словно все время контролируют себя. Да, их чувства тоже искренни, но, знаешь, это именно отпечаток ПОСЛЕЗНАНИЯ делает их лица такими… другими… – Она вновь склонилась на фотографиями. – Впрочем, держу пари, что это заметно только нам с тобой…»

Маргарет обладала веселым, легким характером, много улыбалась и любила поговорить; с некоторых пор мы с ней стали неразлучны. Общаясь с ней, я всякий раз делала для себя удивительные открытия касательно того, чем жил Советский Союз в эти дни… Маргарет была честна, и это тоже играло немаловажную роль в нашем общении. Кроме того, она была непредвзята. Она блестяще выполняла свой долг журналиста, при этом еще получая большое удовольствие. Жизнь искрилась в ее голубых вечно смеющихся глазах… Мысли свои она выражала обычно коротко и ясно. Любила и добродушно пошутить.

«А хочешь, я расскажу тебе о некоторых своих впечатлениях в стиле советских ораторов?» – говорила она.

Я, естественно, кивала.

Маргарет хмурила брови, поджимала губы и начинала говорить с каким-то специфическим и очень знакомым выражением.

«В те дни, когда происходил перелом, – вещала она, направив взгляд куда-то сквозь меня и резко жестикулируя, – вермахт был похож на упитанного хряка, который попал в руки опытного древнего жреца, острым ножом заживо отсекающего у него один кровоточащий кусок за другим и тут же бросающего их на жарко рдеющий алтарь Победы… Миллионы русских вдыхали этот фимиам, которым исходили газеты, радио и кинотеатры – и им сразу становилось хорошо и отрадно, забывались поражения первых двух месяцев войны, прибавлялось сил для того, чтобы работать на военных заводах и учреждениях, которые продолжат выпускать свою продукцию даже тогда, когда на них сверху падают бомбы…»

Я слушала ее и улыбалась. Ни грамма издевки не было в этом спектакле. Наоборот, она глубоко уважала эту страну, можно даже сказать, любила ее. Сделанные ею фотографии неизменно прославляли силу духа русских, их чувство родины и ответственности перед своей страной…

Маргарет продемонстрировала мне и фотографии с парада, который каждый год проходит в Москве в честь победы их революции. На этом мероприятии дядя Джо впервые показал во всей красе своих союзников из другого мира, чем, надо сказать, изрядно переполошил половину мира. Огромные боевые машины с большими пушками, будто снятыми с крейсеров, проехали по Красной Площади, и во время этот их экипажи в верноподданическом экстазе пожирали глазами большевистского вождя…

Я рассматривала сделанные Маргарет фотографии и думала, что эти сытые, прекрасно обмундированные и натренированные профессиональные убийцы себе подобных по праву могли бы претендовать на звание сверхчеловеков, которое ошибочно присвоили себе Гитлер и компания. Только на фотографиях было видно, что ни один из них не думал о подобных вещах, не исходил спесью и не считал себя принадлежащим к какой-то особой элите, к сливками человечества. Удивительные люди эти русские… Даже совершив нечто невероятное, они не считают себя особенными и достойными высокой награды. Если любого из них спросить о том, как он совершил свой подвиг, он скажет, что никакого подвига не совершал, а просто был как все. Загадочная русская душа… Впрочем, задача увидеть дядю Джо и задать ему несколько откровенных вопросов до сего дня не решалась никак. Нам заявляли, что большевистский вождь занят, обдумывает планы следующей кампании, работает над документами и занимается другими не менее важными для государства делами.

А за завтраком посол Стейнхард сообщил нам с Гарри, что сегодня нам наконец предстоит эта долгожданная встреча с дядей Джо… ну а потом он как бы мимоходом добавил еще одну новость – и от нее у меня опять голова пошла кругом, как будто мало мне было предыдущих историй. Оказывается, вчера Гитлер выступил по Берлинскому радио и вместо объявления войны Соединенным Штатам Америки выразил американской нации сочувствие и соболезнование, как подвергшейся неспровоцированному нападению. При этом американцы были названы им чистокровными арийцами, переселившимися на просторы американского континента, а японцев Гитлер назвал дикими азиатскими варварами. Это что же получается? Алчный хищник прикинулся невинным барашком и заблеял, чтобы усыпить нашу бдительность? Гарри, то есть мистер Гопкинс, еще окончательно не пришедший в себя после внезапного нападения на Гавайи, несколько неуверенно предположил, что такой неожиданный приступ дружелюбия произошел с этим международным людоедом только потому, что ему отчаянно нужны посредники для мирных переговоров с Британией. А там, как он надеется – чем черт не шутит, может быть, удастся присоединиться к Атлантической хартии, подписанной между Британией и Соединенными Штатами, и поменять ее направленность с антигитлеровской на антикоммунистическую.

Еще Гарри сказал, что такие надежды может питать только идиот. Пока жив Фрэнки, эти мечты останутся только мечтами, и не более того. А если Фрэнки умрет, то к власти придет мистер Уоллес – а он ненавидит Гитлера даже больше, чем мой муж. Если бы Гитлер просто промолчал, то сошел бы за более-менее вменяемого. А тут какие-то бредни с обещанием признать англосаксов стопроцентными арийцами и выделить им в будущем всемирном Рейхе долю, равную германской… Похоже, что этот тип решил, что стоит ему поманить пальчиком – и Америка с Британией примчатся к нему, как два глупых добермана, виляя хвостами. Конечно, у нас в Америке много людей, для которых слова «красный», «комми», «большевик» страшнее самого сатаны, но сейчас они стараются не выказывать своих взглядов, потому что русские большевики, сражающиеся за свободу свой страны, сражаются и за свободу нашей Америки.

Правда, немного подумав, Гарри сказал, что все может поменяться… в том случае, если умрет сам Гитлер. Его фигура не годится в качестве высокой договаривающейся стороны. Даже такой завзятый антикоммунист как Черчилль будет договариваться с этим типом только о безоговорочной капитуляции и последующем чистосердечном раскаянье с повешением в Тауэре. Но все изменится, если Адольфа не станет, а вместо него будет выступать какая-нибудь чисто техническая фигура честного военного, который отменит пресловутые расовые законы и покажет, что новое руководство рейха служит не человеконенавистнической нацистской идеологии Гитлера, а только своей стране, в свое время несправедливо обиженной Версальским миром. Все преступления и убийства на совести покойного Гитлера, а они все – невинны и чисты.

И вот тогда настанет очередь Фрэнки… Ведь для Черчилля новое руководство Германии, отрекшееся от прежних заблуждений и преступлений, будет уже вполне приемлемым. На моего мужа сразу начнут давить со всех сторон, понуждая объявить Империей Зла уже не Третий Рейх, а Советский Союз и его союзника из иного мира. Не меньшая кампания будет возбуждена и вокруг мистера Уоллеса. Моего мужа начнут подталкивать к тому, чтобы он избавился от такого вице-президента, ведь мистер Уоллес – левый демократ, а это в глазах некоторых наших политиков, оголтелых в своем социал-дарвинизме, означает почти что социалист или коммунист. И я даже знаю, что будут использовать против Фрэнки в качестве шантажа… Достаточно много людей в околовластных кругах знают, что Белый Дом (то есть мой муж) получил от русских из будущего достоверное предупреждение о том, что проводимая им политика опасна и неизбежно спровоцирует японское нападение. При этом он не только не изменил свою политику (и это действительно привело нас к войне с Японией в которой каждый день гибнут американцы), но даже не воспользовался этим предупреждением, чтобы сократить потери среди американских военных. Достаточно ли это для импичмента, я не знаю, но потенциал для шантажа у этой истории неплохой. Но если Фрэнки не удастся убедить изменить свои позиции или принудить к этому шантажом, то его просто убьют… Убьют для того, чтобы вместе с ним убить его Америку Нового курса, превратив нашу страну, всегда боровшуюся за свободу людей, в худшего тирана в мировой истории. Ведь, как говорил британский экономист Даннинг (и эту его фразу любят повторять большевики): «Нет такого преступления, на которое не пошел бы наш капитал, почуяв запах трехсот процентов прибыли». А прибыль от передела мира всегда образуется просто огромная, и никого не будет волновать, что ради каких-то денег в дополнение к уже существующим жертвам войны погибнут миллионы и миллионы ни в чем не повинных людей…

13 декабря 1941 года, 17:05. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего

Верховный Главнокомандующий принял своих гостей как и подобает радушному кавказскому хозяину. Однако, как только прозвучали официальные приветствия, он стал сухим и жестким, как старый кожаный ремень.

– Мистер Гопкинс, – сказал большевистский вождь, глядя прямо в глаза американскому представителю, – мы же предупреждали вашего президента о том, что может произойти, если он продолжит свои игры с экономическими санкциями. Даже крыса, загнанная в угол, кидается на терьера. А японцы отнюдь не крысы! В их идейной парадигме капитуляция без сопротивления немыслима, а смерть в бою гораздо лучше позора унижения. Мы, конечно, сожалеем об американцах, погибших в Перл-Харборе и Филиппинах, но их смерть – на совести вашего правительства, которое не только не прекратило опасные дипломатические игры, но и не отдало приказ изготовиться к отражению внезапного нападения без объявления войны.